Фронтовые будни без прикрас. Серия «Бессмертный полк»

Александр Щербаков-Ижевский

На подступах к Ленинграду Новгородские болота – это гиблые места сами по себе, где Господь забыл разделить небо и землю. Хоть кол на голове теши этим алкоголикам-тыловикам, у них всегда была своя хата с краю. А политработнику было западло тратить нервы на солдатское скотосырьё для «передка». Что до людоедов, то их в самом Ленинграде были тысячи и всегда приходилось гадать, а не из человечинки ли сварен сей обмылок? Водку же переливали в молочные алюминиевые бидоны. И понеслась пьянка на войне…

Авоська и нахренаська — друг в одном окопе с изуверами-парашниками

На войне, как и в мирной жизни, случаются разные невероятные истории. Именно здесь наиболее остро проявляются человеческие слабости и достоинства. Предлагаю вашему вниманию злоключение, которое случилось в миномётной роте нашего 517-го стрелкового полка.

По воле случая тогда мне пришлось стать свидетелем этой жуткой военной драмы. Прямо на глазах разыгралась маленькая трагедия большой войны.

В минометной роте по штату было положено шесть единиц тягловой силы, ездовых лошадей. Их основной обязанностью являлось перемещение двуколок со всем батарейным скарбом. Лошади у нас были самые разномастные и, по большому счету, неприхотливые. Родом все были из сельских подворий, и поэтому тяжкий труд на войне был им не в тягость.

Исключение составляла лошадь, служившая на нашей батарее. По всему чувствовалось, что она благородных кровей. При отступлении, сноровистым глазом её приглядел ездовой Колчин. Деревенская старуха, во двор которой прибилась лошадь, не возражала её служению в Красной Армии. Кормить-то все равно было нечем.

Но, правда, у кобылы имелся серьезный недостаток для солдатчины. Она была белого окраса. При боевых действиях, этот фактор становился явной демаскировкой и приходилось с этим явлением считаться. Но ездовой был не промах и где-то раздобыл обрывок маскировочной сети с крупными фрагментами листьев. В случае опасности, при штурмовке наших позиций «Юнкерсами» он тут же набрасывал ячеистую мотню на круп лошади. Эффективное было укрытие.

Всем миномётным взводом мы долго подбирали кличку нашей красавице. Но Колчин прекратил все дебаты по этому поводу

— Имя ей будет Ласточка, — сказал он, как отрезал.

Никто из служивых не возражал. Да и бесполезно было. Это же был сам Колчин, тот ещё неуступчивый вояка.

Выглядела борзая коняга изящно. Высокая, с грациозной шеей, красивой осанкой и гордой походкой. Одно загляденье тонкие, стройные, прелестные ноги. Белоножка. На холке длинная грива, хоть косички заплетай. Хвост, бывало, выдавал ее настроение: взмахнет недовольно и отходит в сторонку с обидой. Но характер был у нее покладистый, незлобливый. Оттает и снова тянется для общения. Губами фыркает, причмокивает. Одно слово, была дружелюбной.

Говорили, что служила она всю жизнь в цирке и оказалась списанной по возрасту.

В затяжных боях конца 1942 года под Демянском, что у Старой Руссы трудно было определить линию фронта. В своем постоянном состоянии она была зафиксирована только на земле, подходящей к болотам. Но там оборона фрицев была сильнейшим образом укреплена.

Территория трясины и островки на ней были разменной монетой. Сегодня утром можно было находиться с одной стороны огрудка, вечером с другого краю по гати уйти на следующий островок. Но через пару деньков вернувшись на прежнее место, встретить там немецкий арьергард. Тут же между противоборствующими сторонами завязывалась ожесточенная перестрелка. А в таких скоротечных, малокровных но, в то же время, злобных и разъярённых боях, как говорится, кто шустрее.

После того, как красные стрелки отбивали у врага окруженный трясиной клочок земли, нашей задачей было, как можно быстрее разместить на нём минометную батарею.

Боевой расчет всё делал сноровисто.

Укладывали плиту, устанавливали ствол, опоры, поодаль размещали боекомплект миномёта. Наводчик по координатам наводил на цель. Звучал первый пристрелочный выстрел. По связи взводный лейтенант принимал корректировку. Второй выстрел. Третий. Пятый…

А дальше торопись, поспешай только в ствол мины забрасывать.

И пошло-поехало. Понесла-а-ась…

Мы успевали сделать едва-едва до пятидесяти выстрелов и «делай ноги» с рассекреченного островка. «Вали» быстрей подальше и уноси свою матчасть. К таким марш-броскам уже привыкли. Стерпелось.

Только за нами успокаивались болотные омутки, а в ответку уже прилетали первые немецкие мины. Они противно выли в воздухе, словно ишаки. По характерному звуку мы уже заранее знали, где упадёт. То ли булькнет в болотной жиже, а может быть и взорвётся на островке «привет» от фрица. В любом случае, приходилось держать ухо востро.

Если боевые расчёты задерживались с эвакуацией, Ласточка с непривычки начинала суетиться и резко дергала двуколку. Перебирала ногами. Трясла сбруей. Могла и заржать. Комроты, капитану Алабужеву это не нравилось и он нещадно, до остервенения хлестал ее плеткой. В панике соскочив с двуколки, советский офицер злобно пинал каблуками своих кирзовых сапог лошади в живот. Орал и ругался матерно, обвиняя всех и вся в нерасторопности. Мог и в глаз дать солдатику, если подвернётся под горячую руку ротного.

Одним словом, трус и ничтожество был капитан Алабужев. Паникёр. Рисковали на войне все одинаково и животные были здесь не исключение.

А Ласточку было особенно жалко.

На привале Колчин ухаживал за питомицей, как мог. Расчесывал Ласточке хвост, а та покорно ожидала цирюльной процедуры и не баловала понапрасну.

Манипуляции с гривой, это была отдельная песня! Фантазии зависели от настроения ездового. Для косичек использовались ленточки, бинты, даже флакончики и пузырьки от лекарств. Всё шло в дело.

Он ласково гладил ей шею. Заглядывал в большие, красивые и умные, вишнёвого цвета глаза.

Оттопырив большие лошадиные губы, внимательно рассматривал зубы и чистил их пучком не жёсткой травы.

Удивительно, но Ласточке эта процедура нравилась. От удовольствия она взмахивала головой и по лошадиному громко чихала: «Ф-ф-фы-ы-р-р-р!..

Во время отдыха цирковой лошади было скучновато. Смешно было наблюдать, как новобранец Колян пытался накормить Ласточку соломой. Стебли упирались ей в ноздри, и она понарошку раздувала их, фыркала и отворачивалась. Затем снова тянулась, опять же подставляя для развлечения свою голову.

Игра её, видимо, определенно, забавляла.

Я ни разу не видел, чтобы Колчин кому-либо разрешил прокатиться верхом.

— Она свое отслужила, — говаривал безапелляционно ездовой, отстаивая заслуженное право на отдых своего друга.

— Как будто фронтовые будни были тяжелее цирковых, — ворчали молодые солдатики.

Но, как бы то ни было, война войной, а любовь к Ласточке была бескомпромиссной, всеобщей и безграничной.

Солдатская любимица стала притяжением всех добрых сил на земле. Светлым образом.

Насколько я заметил, абсолютно все батарейцы хотели погладить Ласточку. Даже чуток обнять за шею и, хотя бы, на секундочку прижаться к ней. А той, видимо, было приятно от ласковых людских прикосновений. Она в знак признательности качала головой и шевелила кожей.

Интересная особенность у лошади, скажу вам, вздрагивать кожей. А, может быть, ей было радостно от солдатских забав, потешно и щекотно?

Ездовой Колчин оборвал рукава разодранной фуфайки, сложил вчетверо. Суровыми нитками подшил тесемки. Получилась приличная щетка для чистки и конной бани. В свободное от боев время он с любовью обмывал водой крутые лошадиные бока, а щеткой этой обтирал до блеска.

Мы все любовались красотой Ласточки!

Упряжь, хомут, удила, вожжи всегда были у него в полном порядке. Но особую тревогу вызывали изящные тонкие ноги. Конкретнее, копыта лошади. По штату положены были подковы. Но где новые взять, если у интендантов их просто не было в наличии

— Ждите, — говорили тыловики, — найдем рано или поздно. Ничего себе, как отбрехивались.

В Ленинграде, подступы к которому мы защищали, свирепствовал жуткий голод. До нас доходили противоречивые слухи.

Однако, солдаты тоже не жировали и никогда не случалось, чтобы наедались досыта. Каша, каша, каша в разных вариантах, почти всегда постная и без мяса. Тушенка, если была, только трофейная. Хорошо, хоть, хлеба пайку не задерживали. И ноги не протянешь и сытым не будешь.

Но, если по честному, служивые люди недоедали крепко. Постоянно приходилось рыскать по соседним батареям. Бойцы не брезговали клянчить провиант у мародёров. Кое-что из продуктов доставалось на обмен.

В широком ходу были немецкие трофеи: оружие, шнапс, часы, одежда и обувь, теплые вещи, различные побрякушки, бытовые вещи. За счастье считалось раздобыть немецкую или итальянскую тушёнку.

Мы же были молодыми. Злыми, тощими и всегда голодными.

Разведчики из дивизионной разведроты знали о белогривой красавице Ласточке. Они специально прокладывали с передовой обратный маршрут через позицию нашего взвода.

Люди воевали там дружные, веселые. Обступали Ласточку, громко смеялись и радовались сиюминутному счастью. Сложив оружие в пирамидку, побросав свои «сидоры» общались с любимицей. Случалось, и хлебушком могли угостить. А в лучшие времена даже целой буханкой.

У бойцов слюнки текли от такого роскошества, завидушки брали, но ни у кого язык не поворачивался осудить безалаберную щедрость разведчиков. Наоборот, радовались за Ласточку.

Разведчики люди особые. Себе на уме. Их лучше не спрашивать. Царский подарок был налицо? И славненько.

Однажды разведчики появились внезапно. Они были с головы до пят грязные, а их одежда разорвана в клочья. Вода с них стекала ручьями. В общем и целом, все мокрые до нитки.

Вывалились на поляну прямо из болота и упали навзничь с краю. Затихли от бессилия.

Мы даже не смели подойти к ним. Понимали, что те вырвались прямёхонько из боя. Отдохнуть бы им надо было. В себя прийти, отдышаться. Расслабиться от напряжения.

Но Ласточка не хотела понимать человеческих слабостей. Умница, она же их всех знала и любила. На войне не бывает в отношениях пограничных линий. Поэтому симпатия была взаимной.

Не мешкая, кобылица подошла и всхрапнула над ухом самого балагуристого из них. Понятно дело, требовала традиционную горбушку хлеба. Догадывалась ласкуня, что не обидят солдаты. Замерла в ожидании. И не напрасно. Желания её оправдались.

Вначале один боец поднял голову. Другой затем встал.

Командир разведчиков капитан Саблин раскрыл рюкзак и выгреб на развернутую плащ-палатку все содержимое. Наконец-то нашлась раскисшая корочка хлеба.

Наблюдавшие за этой картиной солдаты улыбались и понимали, что даже на войне сострадание и благодушие великая сила. Зачерствевшие от обилия пролитой крови сущности людей, хоть на секундочку, но оттаивали.

Сердечная доброта разведчиков была бесценна. Искренней, беззлобной, идущей от сердца и от благородства внутреннего мира.

Бывало, ротный Алабужев и еще парочка разбитных солдат с гауптвахты забирали у Колчина Ласточку, пригрозив тому строго-настрого, чтоб помалкивал. Самовольщики скоренько укладывали в двуколку что-то припрятанное дефицитное в вещмешках и уезжали в ближайшую деревушку.

Возвращались они уже затемно.

Понятное дело, что в завернутой шинели они везли заветную четвертину, бутыль мутного самогона. Любили пображничать сукины коты. Паскудники.

Ласточка же бывала вся мокрая, обессиленная. На её грязной спине можно было увидеть следы от побоев и хлыста.

После таких случаев, от беспомощности перед самодурством своего командира, Колчин плакал в свои седые усы. Капитальная мойка для лошади была неизбежна. А вопиющая дурь командира была очевидна.

Уже поутру дурак Алабужев, выкатив красные с великого бодуна бесстыжие глаза, орал на ездового, что двуколка к маршу не готова. Таким образом, он срывал свою злобу, гасил сушняк и похмельный синдром.

Мерзавец и большая сволочь был капитан Алабужев.

Поздней осенью 1942 года в Демянских болотах постоянно шли холодные дожди вперемешку с сырым снегом. Вонючая жижа, кое-где начинала покрываться белым покрывалом. От лютого и промозглого ветра было трудно спрятаться. Ледяная пурга, вперемежку с сырым снегом продувала насквозь.

Случилось так, что третий взвод из второй миномётной роты занял небольшой островок и проложил к нему гать. Одним словом, территориально изолировался от частей своего полка. При обустройстве перехода солдаты, вымокли до нитки и выбились из сил от форсированной натуги. После того, как все перебрались на отведённое начальством место, стали готовить ночлег. В прогретой тёплой землянке, спали как убитые. Выстрели из винтореза над ухом, всё равно не услышат. Однако, отдых был предназначен не для всех. Каждые два часа, по очереди, горемычные великомученики трудяги отправлялись на пост часовыми охранять взводную матчасть.

Однажды, рано утром недавно призванный салага Колян выбрался из блиндажа до ветру. Но совсем скоро он вернулся и стремительно влетел за полог плащ-палатки, в тепло нашей норы. Возбуждённый и запыхавшийся, он был крайне взволнован. Проще говоря, находился в состоянии аффекта. Как мельница крутил-размахивал руками. Трудно было что-либо понять из его слов. В общем, у молодого рекрута наблюдалось полное смятение.

Бойцам стало ясно одно, что случилась великая беда.

Быстренько собравшись, солдаты бегом устремились за Коляном и гурьбой выбежали на край болота. Перед их взором открылась жуткая картина. Ужасное зрелище по своему драматизму и циничное по необычайной жестокости.

В хаосе рваной предзимней непогоди разыгралась катастрофа. Мы воочию увидели гнев демона смерти. Агонию.

Метрах в десяти от берега, совсем рядышком с чуть притопленной гатью тонула Ласточка. Её тело уже полностью засосало болото. Над трясиной торчали только самый верх спины и голова с широко растопыренными ушами.

Она была не распряжена и двуколка тянула её вниз все глубже и глубже в дьявольскую сероводородную бездну.

От отчаяния и страха Ласточка широко раздувала ноздри. Высоко подняв голову, как могла, трясла сбруей и разбрасывала по сторонам агоническую кровавую пену. Громадные глаза с ужасом смотрели на метавшихся по берегу людей и молили о помощи. Напрасно.

Ласточка изредка пыталась просить подмоги голосом, заржать. Но ужас происходящего парализовал все её мышцы. Из горла вырывался душераздирающий предзакатный то ли стон, то ли храп.

Все осознали, что смерть уже стояла возле её изголовья.

По воле убогого случая очередная жертва беспощадной реальности покидала ожесточённую землю. К великому сожалению и на нашу беду, это был наш боевой товарищ, ездовая лошадь Ласточка.

А совсем неподалёку, чуть поодаль, у костра расположились комроты Алабужев и двое тех самых разгуляев с гауптвахты. На пенечке у них была разложена закуска. Бутыль с мутным содержимым притулилась возле ног.

Не обращая внимания на происходящее, они переругивались между собой, громко похохатывали. По всему получалось, что пировали на трагедии. Глумились.

На вопрос ездового, как же так случилось непоправимое, пьяница Алабужев ухмыльнулся и не ответив, продолжал бражничать дальше. Креста на нём не было. Ни стыда, ни совести у отщепенца и душепродавца.

Однако, замахнув очередную «сотку» капитан цинично и бесцеремонно грубо процедил в ответ

— Лошадь ногу сломала. Сами чуть не окунулись в болото. И было бы чего из-за животины страдать. Какая разница, одной больше, одной меньше. Страдальцы, мамочке своей ещё пожалуйтесь. Герои-воины. Ой, умора, не могу…

Но ездовые, на своё усмотрение и, как требовал устав «сам погибай, а товарища выручай» быстренько притащили упряжь, веревки. Приготовили длинные жерди, даже вывороченный ветром ольховый ствол притащили.

— Что ж вы натворили! Что же вы наделали! — причитая, суетился вдоль берега Колчин.

Кто-то стал раздеваться, чтобы поднырнуть в ледяное болото. По крайней мере, попытаться просунуть упряжь под брюхо Ласточки.

Проклятья сыпались от простых солдат в сторону своего пьяного командира Алабужева. Но тому всё, как об стенку горох. Стакан бы поднимать да закуску жрать. Христопродавец.

— Ах, вы недоноски! Солдатня неблагодарная! Ублюдки! — вдруг взбесился ротный спьяну. Выхватив из кобуры пистолет, подскочил к гати, — а ну-ка быстро, марш все на берег! Застрелю за невыполнение приказа! — и дважды выстрелил в воздух.

Конец ознакомительного фрагмента.