Шантарский дневник

Александр Штырляев

Лето 1969 года, Шантарские острова.Дневниковые записи студента третьего курса Одесского государственного университета (ОГУ, геолого-географический факультет), написанные во время летней практики в Хабаровском геологическом управлении.

ПЕРВАЯ МНОГОДНЕВКА

23 июня. Я проснулся первым. Вставать под дождь не хотелось — в спальнике пригрелся. Но все-таки, пересилив себя, быстро одеваюсь и выскакиваю из палатки. Небо немного просветлело, облаков стало меньше. Ветер продолжал свою работу по перемещению льдов по морю. Порой он резко менял направление, и тогда по воде пробегала рябь. На северо-западе хорошо просматривался Джугджурский хребет на материковой части Охотоморья. В маленьких заводях (если так можно назвать свободную от льдов поверхность моря) плавали топорки — обладатели великолепных красных попугаеподобных клювов. Над скалами носились шустрые птички, похожие на стрижей, выделывая фигуры высшего пилотажа. День обещал быть погожим.

Костер наш за ночь потух безвозвратно, трава вокруг была мокрая. Пришлось применить другой метод разведения огня. Я настрогал от сухой доски стружек, и костер разгорелся. Поставил греть вчерашний суп и чай. Огонь весело лизал влажные бока корявых лиственничных сучков, которые я наломал от низкорослых деревьев.

Подогрев вчерашнюю еду, я принялся варить рис. Научиться хорошо готовить в любых условиях нам просто необходимо. По-моему, всем студентам геологических специальностей следует прочесть курс лекций по кулинарии, по умению и навыкам разбивать полевые лагеря, разводить костры в любых погодных условиях, шить, копать и не унывать.

Пока варился завтрак, я решил умыться в ручье. Вода просто ледяная. Зубы ломило, когда полоскал рот. Но зато хорошо освежает. Можно было умываться пеной, образующейся в котловинке от падающей воды. Говорят, что если регулярно мыться пеной горного ручья, то не постареешь. Вероятно, в этом есть какая-то доля истины. Настроение после таких водных процедур сразу повышается, щеки розовеют, глаза светлеют.

К десяти часам мы с ребятами закончили прием пищи и стали собираться в маршрут. Настроили радиометры¹¹ — это необходимый прибор во всех геологических маршрутах. По результатам измерения радиоактивности составляется карта, дающая сведения о радиации горных пород на исследуемых территориях. Проверили обувь, снаряжение, уточнили направления маршрутов по топографическим картам. Надели пока еще легкие рюкзаки и полезли вверх по крутому склону правого берега ручья.

Сквозь чащу колючих лиственниц и кедрового стланика пробирались по медвежьей тропе. По-видимому, уже давно ходит по этому пути «хозяин» здешних мест. Хорошо вытоптанная и унавоженная тропа свидетельствовала о том, что Топтыгин где-то неподалеку. Но нам, к счастью, не пришлось в этот раз с ним встретиться.

Кстати, в геологическом управлении ДВТГУ нам, студентам, читали правила техники безопасности и особо указывали, как нужно себя вести при встрече с медведем в тайге. Привели такой пример. Три геолога шли маршрутом по тайге. Молодые, еще неопытные специалисты. В руках у них были геологические молотки. У одного парня за плечами висела мелкокалиберная винтовка (в обиходе ее называют мелкашкой). Вдруг навстречу им вышла медведица с двумя медвежатами. От неожиданности ребята растерялись. А тот, у кого была мелкашка, с перепугу пальнул в медведя. Для такой туши мелкая пулька — это как укус комара. Медведица не стерпела такого хамства и ринулась на людей. Они бежать. Стали выдыхаться. На ходу решили рассыпаться в разные стороны. Мол, кому-то одному не повезет, а остальные смогут спастись. Медведица погналась за тем, который стрелял. Из последних сил парень взлетел на первое попавшееся дерево. Сидит. Зверь подошел, обнюхал дерево, но не стал на него лезть. Посмотрел на потенциальную жертву и стал прохаживаться вокруг дерева. Минут через двадцать из кустов послышался писк медвежонка. Мамаша оставила парня на дереве и поспешила к своим чадам. Парень еще с полчаса посидел на дереве, потом рискнул спуститься на землю. Все тихо. Он облегченно вздохнул и, обращаясь к дереву, сказал: «Спасибо тебе, родное, спасло, выручило!». Стал гладить рукой, слегка похлопывая по стволу, облокотился о него, и тут «спаситель» с треском повалился на землю. Резюме: прежде, чем залезть на дерево, посмотрите, в каком оно состоянии. Так нас просвещал инспектор по технике безопасности.

Но продолжим маршрут. Когда мы поднялись метров на двести над уровнем моря, нашим глазам открылась прекрасная панорама. Внизу покрытое льдом море, маленький пляж. Вдоль берега, как часовые, стоят разноцветные кекуры. Сверху они не казались такими громадными. Хорошо просматривался во всю длину главный остров архипелага — Большой Шантар. Северный пролив между островом Феклистова и Шантаром плотно забит льдами. Наш маршрут проходил по вершинам сопок Белой, Топкой, Крутой и других.

Как это часто бывает, в первый маршрут что-нибудь да забудешь взять. Я забыл фотоаппарат. Всю дорогу сожалел об этом. Фотографировать было что. Погода благоприятствовала. Такого случая может больше и не представиться. Но возвращаться нельзя. Нужно продолжать маршрут, непрерывно делать замеры радиометром, прослушивать фон в наушниках, записывать показания в пикетажку¹² и успевать за идущим впереди Володей Антипенко.

Сделав круг примерно в пять километров, мы должны были вернуться в наш временный лагерь с другой стороны — с запада. В этом маршруте я впервые испытал на себе, что такое кедровый стланик. С виду — приятные хвойные зеленые деревца. Высота до трех метров. Стволы хаотично направлены в разные стороны от корня. Толщина веток-стволов от трех до пяти сантиметров, но бывают и потолще. Когда наступаешь на полугоризонтальный ствол, то он пружинит и стремится оттолкнуть ногу вверх. Какие только трюки не приходится выделывать ногами, руками, туловищем и головой, чтобы пробраться по этим «милым» зарослям. Одежда для этого дела должна быть стальная. Если же еще несешь на себе рюкзак, прибор с проводами для наушников, молоток, карабин и полевую сумку, то все нервы вымотаешь, пока пройдешь хотя бы сто метров по кедровому стланику. Обойти его нельзя. Он лежит по ходу маршрута и занимает огромные площади. Вот и приходится по нему кувыркаться. Порой промелькнет мысль: «Да зачем я здесь лезу? Пропади он пропадом! Больше никогда в него не войду». Клянешь все на свете… Но когда выходишь на более или менее чистое место, все эмоции в отношении стланика пропадают. Затем он снова встречается на пути, снова продираешься по нему с проклятьями. И так весь маршрут. Руки сразу же покрываются царапинами и смолой. Мои резиновые сапоги чудом выдерживали такие нагрузки. Казалось, что они вот-вот разорвутся на мелкие кусочки.

На вершинах сопок убеждаешься, что до нас здесь уже ступала нога человека. Геодезисты-топографы устанавливают реперы¹³ и триангуляционные знаки¹⁴ (вышки) на вершинах, делают вырубки и затесы на деревьях и т. д. Эти героические люди готовят для нас, геологов, топографическую основу. По их картам мы продвигаемся по маршрутам. Работа у них еще тяжелее, чем у нас. Они все-таки первыми должны достичь вершины и создать там мизерные, но удобства идущим следом геологам-съемщикам…

В этом маршруте многое мне было непонятным, но постепенно я стал вникать в суть дела. Да и знания, полученные на лекциях в университете, пригодились. Только названия горных пород я еще не знаю полностью. Хотя перед полем в хабаровской камералке мы старались запомнить предполагаемые горные породы, которые нам могут встретиться в районе съемки.

Обнаженность горных пород в нашем маршруте очень плохая. Вернее, коренных пород вообще не наблюдается. Приходится отбивать контакты между разными видами горных пород по данным радиометра. В небольших закопушках¹⁵, сделанных геологическим молотком, встречаются лишь обломки делювиальных¹⁶ отложений. Под выворотами деревьев тоже очень мало каменного материала. Однако рюкзаки наши постепенно тяжелели от образцов. Несмотря на то, что местность была сильно задернована, покрыта мхом, кедровым стлаником, карликовой березкой и т. д., образцов собралось прилично.

Закончили маршрут в двух километрах западнее нашей стоянки на крутом морском обрыве. До лагеря нужно было идти по сильно пересеченной местности. Преодолеть крутую долину ручья, взобраться на гору, затем спуститься вниз к лагерю. В этом месте известняки образовали причудливые бухточки. Обнаженность пород стопроцентная. Мраморизованные известняки были всевозможных форм и оттенков.

Всюду чувствовалась деятельность моря и ветра. Среди всех виденных мною ранее береговых обнажений острова эти были самыми живописными. Молочно-белые известняки по форме залегания представляли собой что-то в виде «столовых» гор, но меньших размеров. Вершины скал покрыты травой и лиственницей. К морю породы круто обрываются, а в сторону суши плавно выравниваются. Здесь также много свежих следов медведя. Изобилие дикого лука. На склоне правого борта ручья мы нашли небольшие выходы марганцевой руды. Володя говорит, что она очень бедная. Но все-таки несколько образцов мы отобрали.

К палатке подошли, когда уже темнело. Немного побаливала голова — то ли от наушников радиометра, то ли от густого хвойного запаха кедрового стланика. Сразу же сообща принялись готовить ужин: кто рубить дрова, кто чистить картошку, кто разводить костер. Сняв сапоги, которые, к счастью, сильно не пострадали, я помыл ноги в ледяной воде нашего водопада. Сразу стало легче.

После ужина и кружки крепкого чая усталости почти не чувствовалось. Долго сидели у костра и вспоминали различные случаи из своей жизни. Ребята были постарше меня и больше бродили по тайге. Так что я в основном слушал их и мотал на ус. Многому у них можно было поучиться, но многое мне было уже знакомо. Все-таки сказывается то, что я родился в рабочем уральском поселке, и тайга была в трехстах метрах от дома. Охота, рыбалка, походы по уральским горам со школьных лет — все это сейчас пригодилось. Да и работа на Магнитогорском металлургическом комбинате, занятия подводным плаванием, боксом и хоккеем свидетельствовали о наличии какого-никакого жизненного опыта.

Заснули мы поздно. Сквозь полотно палаточной крыши начинал пробиваться серый свет. Стало прохладнее. Спальные мешки пришлось застегнуть наглухо.

24 июня. Мы понежились в постелях, если так можно назвать спальный мешок, лежащий на хвойных ветках. В одиннадцать часов Алик встал первым и разогрел завтрак. Наметили ход маршрута по топокарте и аэрофотоснимкам. Нам сегодня предстоит пройти четыре километра по стланику и мелкому ельнику. Обнаженности снова никакой. Сплошной дерн, а под ним или мерзлота, или делювий.

Сегодня фотоаппарат со мной. По пути к началу маршрута сделал несколько кадров Белых известняковых скал. Идти становилось жарко, хотя сегодня мы не стали брать с собой телогрейки. Ноги в болотниках запарились.

Долго искали отправную точку маршрута. Ориентироваться невозможно: совершенно одинаковые деревья и чистое небо над головой. Начали маршрут от ключа. Просчитав 350 пар шагов (500 метров), я вынужден был прекратить прослушивание радиометром. Пара шагов — это длина двух шагов. Каждый геолог-съемщик знает длину своей пары. От точки до точки он определяет расстояние количеством своих пар шагов. После полевых маршрутов уже в городе несколько дней инстинктивно продолжаешь считать свои пары шагов.

С моим прибором что-то случилось. Алик с Володей посмотрели его, но сделать ничего не смогли. Пришлось упаковать его в рюкзак. Теперь я должен был фотографировать, делать закопушки на точках, по возможности отбирать образцы горных пород. Володя вел маршрут и записывал всю информацию в полевой дневник. На каждый отобранный образец выписывалась этикетка по определенной форме, где указывалось полевое определение названия породы, когда и где отобран, номер маршрута, номер точки наблюдения и фамилия геолога. А уже в камеральные дни или после окончания полевых работ образец будет исследован более существенно.

Рюкзак почти не пополнялся, так как коренных пород не было. Обходились скудными обломками дресвы и щебня из закопушек. Как назло, и фотографировать было нечего.

На вершине одной из сопок мы задержались. Услышали громкие взрывы — это рабочие подрывали мерзлый грунт на линии канав. Там шла тяжелая работа горняков. Они вручную должны выкопать канаву до трех-пятиметровой глубины. И все для того, чтобы добраться до коренных горных пород.

Где-то вдали послышался рокот самолета. Из-за дальней сопки вынырнул работяга Ан-2. Он делал круг над бухтой Лисьей. С вершины сопки хорошо просматривалась посадочная полоса нашего аэродрома, склад ВВ и флаг над полосой. Самолет быстро приземлился. Кто прилетел и что нам доставили? Об этом мы узнаем только тогда, когда вернемся из многодневки.

Минут через пять мы продолжили маршрут. С одной сопки, расположенной рядом с горой Белой, я сделал фотопанораму Большого Шантара. Снова на пути стланик… Затем, изрядно поободравшись, мы наконец-то вошли в еловый лес. Шагать сразу стало легче. Сквозь кроны елей пробивались солнечные лучи. Из-под снежных бугров журчали веселые ручьи. Тут и там можно было видеть множество крохотных нежно-голубых цветов — по-видимому, это местные подснежники. Ярко-зеленый мох сплошным ковром покрывал землю.

Часто попадался ягель — основной корм для оленей. На острове обитали северные олени, которых когда-то оставили здесь охотники якуты. Одичали, изрядно расплодились и теперь дополняли рацион медведей и, если повезет, людей, временно работающих на острове.

В одном из распадков мы набрели на молодые заросли черемши (здесь ее почему-то называют черемошь). Эта невысокая трава, внешне чем-то напоминающая щавель. У нее сочный стебель и мягкие темно-зеленые листья. От «черемоши» сильно пахнуло чесноком. Я впервые вижу живьем эту траву, хотя в Удском нас угощали ею в столовой. Оказывается, это весьма полезная травка. Ее употребляют в пищу как витаминную продукцию. Говорят, что это первейшее средство от цинги. Местные жители Хабаровского края засаливают ее на зиму и употребляют как отличную закуску.

Здесь я сделаю небольшое отступление от записей 1969 года и расскажу о черемше, которую встречал в 70—80-х годах на Сахалине и Курильских островах, куда меня забросила судьба.

После окончания университета я работал в Геленджикском отделении ВНИИ МОРГЕО (Всесоюзный научно-исследовательский институт морской геологии), где занимался подводной геологической съемкой Черноморского шельфа.

Потом захотелось мне «занырнуть» поглубже. Поступил в аспирантуру Сахалинского института морской геологии, где продолжал совершенствовать свои подводные навыки, получив квалификации водолаза и акванавта-исследователя на подводных обитаемых аппаратах. Тема моей аспирантской работы — «Геологическое строение шельфа Южных Курильских островов».

Добывая материал для диссертации, я как аспирант несколько раз участвовал в плаваниях на научных судах в качестве начальника рейса. Побывали мы на побережье Сахалина и почти на всех Южных и Средних Курильских островах. Вот тогда я и вспомнил о шантарской черемше. Помимо добычи образцов горных пород с морского дна мне приходилась высаживаться на острова и проводить рекогносцировочные маршруты вдоль берега, забираться на некоторые вулканы, исследовать горячие вулканические источники, фумаролы и т. д. Пока я ходил в маршруты, матросы с корабля, которые на шлюпке высаживали меня на берег, собирали эту самую черемшу в неимоверных количествах.

Курильская и сахалинская черемша была намного выше и солиднее шантарской. Экипаж судна заготавливал ее впрок как источник витаминов на целый год. В трюмах корабля всегда было три-четыре огромные бочки с этой витаминной продукцией. А по судну гулял легкий чесночный запах — до первого шторма, в шторм все запахи исчезали… Но в кают-компании и на камбузе соленая черемша всегда присутствовала. Вот такое отступление из прошлого пятидесятилетней давности в прошлое сорокалетней.

Маршрут по Шантарам продолжается. Нарвав немного черемши в рюкзаки, мы двинулись дальше.

Вскоре мы выполнили дневной план, уложили приборы и поспешили к палатке. Возвращались по уже знакомой медвежьей тропе, которая проходила недалеко от нашей стоянки. Вечер выдался сухим и солнечным. Лишь на море был небольшой накат. Я спустился на лайду и сделал несколько предзакатных снимков. Около кекура, на шикарных яшмовых плитах, я устроил себе удобное сиденье из досок, в изобилии валявшихся на пляже среди плавника, выброшенного штормами. Можно было заполнять дневник. В полуметре от меня плескалась голубовато-зеленая морская вода. В этом месте было неглубоко. На дне отчетливо просматривалась разноцветная галька, крупные валуны, обросшие водорослями и раковинами балянусов. Рядом терлись о камни льдины. Иногда с шумным всплеском падал в воду кусок льда, отколовшийся от льдины. Вода тотчас подхватывала его и уносила к берегу.

У кекура волнение сильнее — можно было наблюдать множество микроводоворотов. Когда вода попадала в небольшие гроты, вымытые штормами в скалах, то раздавался гул, напоминавший грохот далеких взрывов. Солидные льдины нехотя переваливались с боку на бок на невысоких волнах…

Солнце уже подходило к горизонту. На поверхности моря образовалась дорожка от предзакатных солнечных лучей. Она напоминала ночную лунную дорожку, но была значительно шире и ярче.

Я наслаждался приятным одиночеством, сидя на краю обрыва рядом с шелестящим морем. Хотелось закрыть глаза и ни о чем не думать. Было такое состояние, какое часто бывает у курортников, когда лежишь где-нибудь в Хосте или Адлере на таком же галечном берегу. Море ласково щекочет пятки. Голова слегка кружится от чистого морского воздуха. И в эти минуты никакие заботы не тревожат тебя… Но на Черном море это возможно только ранним-ранним утром, когда основная масса отдыхающих еще спит в душных каморках, которые с трудом и за немалые деньги им удалось снять у предприимчивых местных жителей. К десяти утра пляж не узнать: рокота моря не слышно, берег сплошь покрыт телами различных размеров, зонтиками, арбузной кожурой, абрикосовыми косточками, надувными матрасами, простынями и т. д. Голосистые бабушки, как наседки, охраняют своих внуков и внучек, запрещая им плескаться в море. Вода у берега желтеет — вероятно, от смытого загара с тел сотен купающихся…

Все это я припомнил со своего первого отпуска, когда молодым рабочим, оператором прокатного стана 2500 Магнитогорского металлургического комбината, впервые дикарем полетел знакомиться с морем, и именно в Адлер и Хосту. Вот как это было.

Это был сентябрь 1964 года. Бархатный сезон, Адлер. Из Магнитогорска самолет прилетел в полночь. Оставив чемодан с вещами в ночлежке аэропорта, бегу впервые увидеться с морем. Еще в самолете познакомился со стюардессой, которая обещала показать мне, где оно находится, это море. Оказалось, совсем рядом с аэропортом.

Ночь была светлая, лунная. Вода как парное молоко. Море светилось мириадами зеленых точек. Всплеснешь руками, а с них стекает светящаяся вода. Позднее я узнал, что это светятся жгутиковые водоросли. Тогда меня это просто восхитило.

Заплыли мы очень далеко. Берег в темноте стал не виден. Плыли обратно, ориентируясь на плеск прибоя. На берегу около наших вещей поджидали трое пограничников с собакой. Оказывается, что здесь погранзона и купаться ночью запрещено. А документы мои остались в чемодане. Если бы не девушка, имя которой я, к сожалению, не запомнил, то пришлось бы мне половину отпуска доказывать, что я не шпион. Оказалось, что ребята-погранцы давно знают эту стюардессу в лицо. В общем, нас великодушно отпустили. Мы поспешили в аэропорт. Стюардесса должна утром возвращаться в Магнитогорск.

Вот так состоялась моя первая встреча с морем. С тех пор я им и заболел.

Снова отступлю от текста дневника, раз уж разговор пошел об Адлере. После окончания университета я работал в Геленджике, о чем выше уже упоминал.

В Адлере нам приходилось часто останавливаться по пути в Пицунду, где наш подводный геологический отряд выполнял правительственное задание по обследованию подводной части мыса, на котором были построены высотные здания пансионата. Рядом с пансионатом находились правительственные дачи Косыгина, Хрущёва и грузинского лидера Мжаванадзе. Берег в районе мыса стал активно размываться — мы должны были выяснить причину этого разрушения. Так что Адлер был нашей перевалочной базой перед въездом в Абхазию.

А в Сочи я проходил обследование в 4-й больнице, когда получил кессонную форму баротравмы уха при аварийном всплытии из подводного каньона Акула, который расположен в дистальной части мыса Пицунда.

И вновь спирали жизненных коллизий через много лет привели меня в Адлер. Мама нашего старшего внука Романа — уроженка Адлера. Там же до сих пор живут ее родители. Мы с женой несколько раз туда приезжали. За прошедшие годы этот город неузнаваемо изменился в лучшую сторону во многом благодаря зимним Олимпийским играм… Вот такая история.

Но я вернусь к тому, как сижу на закате на берегу холодного Охотского моря 24 июня 1969 года.

Охотское море совсем другое. Да еще на островах. В хорошую погоду здесь можно даже позагорать. Но купание только на сильного любителя: забежал по пояс, присел и… бегом на берег. Вода всего два градуса. Воздух слишком свеж: в июле, наверное, без телогреек будет не обойтись. Но зато это дикая стихия — необузданная, без каких-либо комфортов. В этом есть своя прелесть. Ну, я немного отвлекся.

В этот вечер мы поужинали гороховым супом с олениной. Вкусно! Жаль только, что у нас заканчивается хлеб. На горизонте, где полоса льдов граничит с открытой водой, в этот вечер в бинокль мы наблюдали всплывшую подводную лодку. Да, вероятно тяжко приходится подводникам в студеном Охотском море.

Перепечатываю эти сроки из дневника днем, 24 апреля 2019 года. В 14 часов звонит Володя Кельмачев из Хабаровска. Как будто телепатия какая-то. Пишу о Шантарах, где мы с ним были в 1969 году, и вот — от него звонок с грустным сообщением: в Одессе умер Саша Коберник, наш товарищ с предыдущего курса морских геологов. Он после окончания ОГУ остался работать в Одессе. На встрече выпускников по случаю 40-летия выпуска мы с ним общались. И вот такая печальная новость. А ведь он был нашим ровесником. «Мы все уходим понемногу, когда-нибудь и как-нибудь»…

В бухте Известковой.

Вид на Известковые скалы сверху.

Скромное наше жилье.

Делят шкуру убитого медведя.

Природные изваяния в мраморе.

Только вертолет может долететь.

А олени лучше…

Геологи работяги.

25 июня. Ночью снова заморосил дождь, подул сильный норд-ост. Сразу похолодало. До одиннадцати часов просидели в палатке. На сегодня мы планировали сделать разрез береговых обнажений, но дождь не позволял работать. Часа в четыре дня я попытался пробраться на западные уступы, что лежат ближе к известнякам. Время максимального отлива: вода в море понизилась метра на два. Там, где я раньше не мог пройти в болотных сапогах, сейчас можно было спокойно шагать в кедах.

На гальке остались дары с морского дна: обломки крабов, морские звезды, раковины брюхоногих и пластинчато-жаберных моллюсков, очень много «колпачков» балянусов, офиуры различных расцветок со змееподобными щупальцами, ярко-зеленые длинные листья морской капусты — ламинарии и т. д.

Удалось добраться только до первой бухты. Дальше скалы были отвесные, а иногда спускались к воде под отрицательным углом. Под скалами стоять опасно — сильным ветром могло снести любой камень с двухсотметровой высоты. Таких камней лежало много у подножья уступа. Глубина в бухте не превышала шесть метров. Но вода была мутной — сказывалось влияние ветра, который перемешивал воду и битый лед.

Возвращаясь назад, я увидел у кекура Володю и Алика. Они, по-видимому, все-таки решили тянуть разрез. Я пустился их догонять. Отлив дал мне возможность обойти кекур со стороны моря, а ребята полезли вверх по осыпи. Но за кекуром их не оказалось. Я подумал, что они направились в лагерь, и тоже решил вернуться. На лайде уже было неприятно находиться: ветер пронизывал до костей, руки коченели на воздухе. Ребят я увидел уже у второго кекура. Когда я их догнал, они начинали описывать береговые обнажения и вести разрез, прослушивая радиометром радиоактивность горных пород.

Ветер не унимался. Можно было подумать, что это не начало лета, а начало зимы. На льдинах стали появляться нерпы. Володя выстрелил из карабина. Но полакомиться нерпичьей печенкой нам было не суждено: пятнистые ларги быстро скатились со льдины и исчезли в глубине.

Километр разреза мы тянули около трех часов. Замеряли углы падения и простирания различных горных пород. Фиксировали контакты магматических и эффузивных пород. Отбирали образцы. Проследили несколько микротектонических сдвигов. Отлично просматривались, просто как в учебниках, так называемые зеркала скольжения по местам сдвигов одних пород по другим.

Вернулись к палатке. Я пытался разжечь костер, но пальцы на руках невозможно было разжать — так они замерзли.

Наспех поужинав, мы забрались в палатку, залезли в спальные мешки и стали слушать «Спидолу». Но приемник при таком ветре отказывался нас развлекать. Брезентовая крыша надувалась парусом, грозя улететь в море. Вдобавок к ветру и морозу вскоре пошел постоянно нас сопровождающий дождь. Под его шум мы и заснули.

26 июня. Утром я проснулся от грохота. Шума нашего ручья не слышно — все заглушал гром прибоя, который перемещал тонны валунно-галечных отложений на пляж и обратно. Мне эта канонада напоминала работу прокатного стана. В школьные годы дома, в Тирляне, я часто останавливался ночью на улице поселка и слушал, как работает наш листопрокатный завод — «прокатка», так все его называли. Слышно, как падает на рольганг заготовка — «сутунка» (металлургическое название «сляба»), как стучит клеть, когда под валки попадает раскаленная болванка. Это люди боролись с металлом и побеждали его. Руками и по́том этих людей из бесформенного куска железной руды плавилась сталь, прокатывались листы кровельного железа, рельсы, трубы и т. д.

Вспомнилась прежняя работа до поступления в университет. Мне необходимо было где-то работать в Одессе, чтобы не возвращаться в Магнитогорск, откуда я уехал поступать в Одесскую мореходку. Там уже учился мой товарищ Анатолий Белименко. С поступлением я опоздал, пришлось устраиваться на завод им. Дзержинского, что на Пересыпи. Там я около года трудился в листопрокатном цехе, аналогичном Тирлянской «прокатке», в качестве дублировщика. Это когда складываешь раскаленные листы, только что вышедшие из-под валков, по парам, тянешь их клещами в механический дублер, который сгибает их пополам, и затем получившийся пакет затаскиваешь на транспортер. Этот пакет поступает снова в нагревательную печь, где раскаляется до красноты. Затем пакет вновь поступает к прокатным валкам, где вальцовщик, орудуя клещами, вручную сует его между валков. Пакет за клетью подхватывает помощник вальцовщика и по верхнему валку передает его снова первому. Так изменением зазора между валками достигается требуемая толщина кровельного листа. Задача дублировщика — вовремя поймать клещами пару раскаленных листов, разъединить их (подорвать, чтобы они не склеились), наступая на нижний лист носком обитого железом ботинка, выровнять и сложить их в дублере вдвое, затем отправить на рольганг для доставки в печь.

Пятнадцать минут работаешь, столько же отдыхаешь. За время отдыха пакеты доходят до кондиции в валках прокатной клети благодаря действиям вальцовщика и его помощника. Затем пакеты обрезаются на гильотинных ножницах с торцов и по бокам. В пакете получается четыре листа. Но они часто бывают склеенными, так как прокатывались сильно разогретыми. Их разъединяют специальными стальными тяжелыми ножами вручную. Специальность эта в прокатном цехе так и называется — раздирщик. Об этом можно долго рассказывать, но видимо, уже в других дневниках…

А пока мы слушали этот мощный рев бушующего моря и долго не решались покинуть спальные мешки.

Наконец я выскочил на пять минут из палатки в кедах на босу ногу. Море неузнаваемо изменилось. Оно стало пепельно-серым. Лайда завалена огромными глыбами льда. Брызги от прибоя долетали до скальных обрывов. Над морем и горами висел тяжелый серый туман. С неба сыпался то ли снег, то ли мелкий дождь. Температура воздуха не превышала ноля градусов. Пришлось спешно возвращаться в палатку. Алик принес нам завтрак прямо «в постель». Напились крепкого чая и снова на боковую.

Продуктов у нас осталось только на один раз сварить. Хлеба вообще не было. Нужно выбираться на базу своим ходом, по тайге. На лодку при такой свистопляске на море надеяться не приходилось. Даже из палатки носа не высунуть.

Все-таки в три часа мы решили выходить на базу. Уложили спальники в рюкзаки. Взяли приборы, ружья и все необходимое геологическое. Палатку демонтировали и упаковали под брезент вместе с образцами, посудой и прочим инвентарем. Все это придавили камнями. Поставили флаг — знак того, что мы ушли. При хорошей погоде заберем оставшиеся вещи на лодке.

Дождь как будто дожидался, когда мы соберемся, и вновь заморосил. В гору лезли на четвереньках. Это был самый сложный участок на всем пути до базы. Добрались до вершин Белых скал, и дальше стало идти полегче. Постепенно рюкзак удобно пристроился на плечах. Телогрейка намокла. Мелкий дождь приятно освежал лицо, иногда попадая и за воротник. Справа по курсу постоянно слышался шум прибоя — он служил нам ориентиром.

Через два часа вышли на линию канав. Здесь где-то должна быть тропа, которая приведет нас на базу. Сделали небольшой перекур и зашагали дальше по тропе. Через час подошли к базе. Здесь все по-прежнему. Встретили нас как обычно, без всяких восторгов о благополучном возвращении. Такая работа у всех, кто находится на острове, и такие переходы — обычное дело.

В нашей палатке сухо и холодно. Кое-где протекало. С трудом растопил печку: стало теплее и уютнее. Все мокрое развесил тут же в палатке. Переоделся в сухое и пошел на кухню. Повариха тетя Маша уже прилетела. Завхоза еще не было. На базе добавились пара собак и лошадь, которую доставили самолетом. Весь полет бедную скотинку держали на растяжках в салоне АН-2 двое рабочих. Сейчас лошадка мирно паслась возле базы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

11

Радио́метр — общее название ряда приборов, предназначенных для измерения энергетических характеристик того или иного излучения, используя его тепловое действие. — Ред.

12

Пикетажка (проф.) — тетрадь с миллиметровой сеткой для записи топографических данных. — Ред.

13

Репер (франц. repère — метка, знак, исходная точка) в геодезии — знак, закрепляющий точку земной поверхности, высота которой относительно исходной уровенной поверхности определена путем нивелирования. В СССР высоты Р. вычисляются относительно нуля Кронштадтского футштока. — Ред.

14

Триангуляционный пункт — точка земной поверхности, координаты которой (абсцисса, ордината и высота) определены методом триангуляции (созданием геодезической сети в виде системы связанных общими сторонами треугольников, вершины которых являются геодезическими пунктами). — Ред.

15

Закопушка — простейшая, обычно ямообразная горная выработка, которая служит для вскрытия коренных пород, залегающих непосредственно под растительным слоем, почвой и рыхлыми наносами до 0,5 м; для взятия проб. — Ред.

16

Делювий, делювиальные отложения, делювиальный шлейф (от лат. deluo — «смываю») — скопление рыхлых продуктов выветривания горных пород у подножия и у нижних частей возвышенностей. — Ред.