Сплетение судеб

Александр Чиненков

Бунт вспыхнул нежданно. «Ампиратор» Емелька Пугачёв разгромил несколько крепостей и, собрав значительные силы, подошёл к Оренбургу. Словно снежный ком обрушилось это известие на губернатора Рейнсдропа. Только тогда всем стало ясно, какая страшная опасность нависла над плохо укреплённым городом. Население края раскололось. Большая часть, поверив самозванцу, влилась в его войско. Но дворянство и незначительные воинские подразделения Оренбурга выступили против бунтовщиков. Книга потомственного казака Александра Чиненкова открывает волнующие страницы истории Оренбургского края, прославляя отважных предков, не щадивших «живота своего» ради величия и укрепления России.

Глава 5

Близился полдень. Ярмарка в Сакмарском городке в самом разгаре. Празднично одетые казаки и казачки прогуливались по площади у церкви. Повсюду слышались оглушительные крики, восклицания, шутливые споры и препирания. Сквозь толпу медленно протискиваются с лотками на груди оренбургские купцы-коробейники.

Все вокруг толкаются, теснятся, грызут семечки. Это ярмарка простых людей, и настроение у них отличное. Ведь должны же они повеселиться, поразвлечься, порадоваться жизни.

Над головой ярко светит солнце, воздух наполнен ароматом осени, на фоне неба чётко вырисовывается золотисто-белый фасад церкви, а весёлые крики и песнопения нисколько не оскверняют эту чудесную картину.

Мариула пришла на ярмарку с Радой на руках. Она вежливо разговаривала с сакмарцами, любезно им улыбалась, и казаки, привыкшие видеть её обычно дома, не могли прийти в себя от удивления.

Настроение у старой ведуньи было далеко не праздничное. Прохаживаясь по площади, Мариула вдруг о чём-то задумывалась, окидывала взглядом толпу, словно выискивая кого-то.

И наконец она облегчённо вздохнула. На ярмарке показался атаман Данила Донской со Степанидой под руку. «Ну, наконец-то все в сборе, — подумала Мариула, — сейчас всё и начнётся!»

Степанида была по-праздничному весела, она сердечно здоровалась со всеми, спрашивала, что нового, охотно рассказывала про свои дела. А её муж хмуро отмалчивался. Исподтишка посмотрев на него, Мариула заметила, что и он наблюдает за ней украдкой.

Оставив супругу болтать с казачками, Донской подошёл к Мариуле и, глядя ей в глаза, напрямую спросил:

— Ну? Говори, что сказать хотела. Я слухаю!

— Ты сон нынче дурной зрил, Данилушка, — прижимая к груди Раду, сказала так же прямо Мариула, — и мне понятна заботушка твоя!

— Фу ты чёрт! — беззлобно выругался атаман. — Да не ходи ты вокруг да около. Сказывай, откель про сон мой проведала?

— Да у тебя всё на лице написано, Данилушка, — грустно улыбнулась Мариула. — А сон твой вещим был! Беда в наши двери стучится, атаман!

— Что нас ждёт, говори? — пробубнил Донской, отводя глаза в сторону и готовясь таким образом услышать самое страшное.

— Сейчас сам всё узнашь, — загадочно ответила Мариула. — Уже гонец из Оренбурга к Сакмарску подъежжает!

Атаман осмотрелся, но, не увидев гонца, нахмурился.

— Что за вести везёт ко мне гонец? — спросил он, недоверчиво глядя на ведунью.

— Узнаешь сам, — уклонилась она от ответа. — Могу сказать только, что нерадостные они. А ещё упрядить хочу — не теряй головушку, Данила. Сатана верховодить над всем спешит и тебя соблазнами умилять хотит. Пропадёшь, атаман, коли на посулы вражьи поддашься. Раскол по Сакмарску пойдёт. Казаки, будто псы цепные, промеж себя разлаются. Кто-то с тобой останется, а кто-то к сатане переметнётся на своё горе, на свою погибель!

Рада на руках Мариулы проснулась и закапризничала.

— Ну, мне пора, Данилушка, — встрепенулась она. — Мне домой пора. А ты не уходи. Гонец уже прямо сейчас и объявится.

Не успела Мариула отойти от растерянного атамана и скрыться в толпе, как возле него появился писарь Гордей Тушканов.

— Данила, айда, — сказал он. — Тебя нарочный от губернатора у атамановой избы дожидается.

— С худыми вестями, — вздохнул атаман, уже не видя в гудящей толпе сакмарцев ведуньи.

— Истинно эдак! — вскинул удивлённо брови писарь. — А ты откель об том проведал?

— Проведал, как сам зришь, — ещё раз вздохнул Данила и пошагал в направлении избы.

— Чудеса! — развёл руками Тушканов и поспешил за ним следом.

Пока атаман читал послание от губернатора, Гордей Тушканов созвал с ярмарки казаков, и они толкались у избы, с озабоченными лицами ожидая, когда выйдет Донской.

Григорий Мастрюков молча смотрел перед собой, а в душе его кто-то малым язычком нашёптывал: «Люди веселы! Люди счастливы! Их ничто не тяготит, не заботит!»

В это время Донской вышел на крыльцо. В руках он держал свёрнутый трубочкой лист бумаги.

— Да здравствует атаман! — хором гаркнули, приветствуя его, казаки. — Будь здоров и счастлив, Данила!

— Веселитесь, казаки, покуда нынче весело, — и Донской сдержанно улыбнулся, присаживаясь на ступеньку.

— Дык нам что, и впрямь веселиться али горевать? — спросил за всех Мастрюков, глядя настороженно на атамана.

Люди встрепенулись и подались вперёд, желая расслышать, что им скажет Данила Донской.

— Веселитесь, раз ярмарка нынче, — нахмурился озабоченно тот. — Это правильно будет. Гуляйте, покуда гуляется.

Казаки сохраняли гробовое молчание. Взгляд атамана упал на притихшего писаря, который внимательно смотрел на него.

— Что, любопытство поедом ест? — И Донской натянуто засмеялся. — Тогда сейчас я обскажу что почём!

Он передал лист писарю и откашлялся.

— Браты-казаки! Губернатор упреждает нас, что вор и разбойник Емелька Пугачёв, назвав себя царём-батюшкой Петром Фёдорычем Третьим, с шайкой бунтовщиков к Оренбургу идёт! Попутно самозванец этот городки и крепостицы зорит, а людей казнит без разбору! А ещё нам велено мосты через Сакмару разобрать, а самим в Оренбург идти, чтоб сообща с войском губернаторовским ворогу противостоять.

Донской обвёл долгим взглядом притихших людей:

— Ну? Казаки? Что делать будем?

В ответ не прозвучало ни одного выкрика. Сакмарцы были поражены услышанным и с трудом переваривали в голове страшные вести.

— А сам-то что мыслишь, Данила? — выкрикнул кто-то крайне озабоченным голосом.

— Мыслю я эдак, братья казаки, — внушительно начал Донской. — Настало времячко доказать, что мы свободные люди и достойны присяги, что государыне ампиратрице дали! Как день Господний ясно, что за царицу мы встать должны! А вот мостов ломать не станем! А то как же иначе в Оренбург ездить будем? Дойдёт ли самозванец до мест наших, мы ещё знать не знам и ведать не ведаем.

— А может, Емелька тот и взаправду царь? — выкрикнул ещё кто-то.

— Был бы он взаправду царь, дык в столице бы на троне с царицею восседал, а не по нашим степям болтался! — ответил крикуну и всем его поддерживающим казакам атаман. — Сдаётся мне, что Пугачёв этот проныра, одержимый каким-то злым бесом. Поднял, подлюга саблю, как ворог, на государство наше, и теперь кровушка невинная орошать степь станет. Ежели мы настоящие казаки и достойны наших вольностей, то докажем это на деле!

— Дык что ж получается: ежели Пугачёв этот, царь али не царь, в городок к нам ненароком пожалует, то мы по нему из пушек палить станем? — прозвучал ещё один провокационный вопрос.

— С хлебом-солью встречай, коли желаешь, — грозно выкрикнул атаман, ища взглядом того, кто его задал. — Только от себя самого, а не от нас всех!

Толпа загудела. Донскому стало понятно, что мнения разделились. Половина казаков была согласна с атаманом, а другая половина сомневалась.

— А может, царь этот зараз жизнь нам облегчит? — орали «сумлевающиеся».

— Ошалели что ль, долдоны? — огрызались те, кто поддерживал Донского. — Когда это было, чтоб цари за народ и казаков радели? Ежели Емелька и сковырнёт с престола ампиратрицу, то и сам эдаким, как и она, станет! Сейчас дай всем волю, тогда и от государства одни клочья останутся!

Спор разрастался. Страсти накалялись. Над головами казаков заблестели сабли. Вот-вот спорщики набросятся друг на друга и прольётся кровь.

— Мир вам! — загремел вдруг над разъярённой толпой могучий голос попа Серафима. — Вы же у церкви, казаки, а не в притоне сабармановом! Вложите свои сабли в ножны и устыдитесь того, что вытворяете у храма Господнева! Все вы люди набожные, православные, а сейчас душами вашеми овладел нечистый дух!

— Вы что, ополоумели?! — следом за попом закричал атаман, с трудом перекрикивая возмущённые вопли казаков и визг казачек. — Ещё кровопролития промеж нас не хватало! А ну сабли в ножны — и сказ весь! Покуда самозванец до нас доберётся, мы сами друг дружке бошки посшибаем!

Вскоре страсти улеглись, казаки успокоились и убрали сабли в ножны. Ярмарка захлебнулась, но расходиться по домам никто не спешил.

— С этого часа гарнизонную службу в крепости усилить велю! — распорядился Донской. — Округ городка тоже разъезды усилить! На то, на сё два десятка казаков отряжаю!

— А остальных куда? — заволновались казаки.

— Остальные со мною в Оренбург поскачут, — ответил успокоившись атаман. — Тяните кверху руки, кто со мной желет. А ты, — он посмотрел на писаря, — всё зараз запоминай и записывай!

* * *

Войдя в избу, Мариула едва не присела прямо на порог.

На столе красовался её любимый самовар, а за столом восседали внуки — Василий и Савва.

— О Господи, внучики! — она едва не всплеснула от радости руками, но вовремя вспомнила о Раде, которая спала у её груди.

Молодые казаки поспешили навстречу к бабушке. Савва взял у неё ребёнка и уложил в люльку, а Василий помог Мариуле раздеться и подвёл её к столу.

Братья были похожи друг на друга. Смуглые мужественные лица, светло-русые волосы, такие же усы и бородки. Их голубые светлые глаза так и светились радостью от встречи с любимой бабушкой. Братья были статны и красивы.

— Вы что, внучики, одни аль с супружницами? — вытерев платочком слёзы, спросила Мариула.

— Одни мы, — ответил Василий. — Приехали вот узнать, так ли здеся худо, как у нас в Бердах сказывают?

— Худо? — удивилась Мариула. — Да кто вам сбряхнул это? Живём себе тихоханько, да небеса знать себе коптим.

— А кто тама спит у тебя беспробудно, бабуль? — спросил Савва, кивнув на спящую Анию.

— Ой, опосля обскажу, — отмахнулась Мариула. — Сперва о себе поведайте, об отце с матушкой, о жёнках, о детушках?

— Да, всё у нас чин-чинарём, — сказал Василий, вставая. — Ну, вы покуда калякаете, я на отцовский дом схожу погляжу. А то батька опосля выспрашивать о нём будет.

Старший внук вышел из избы, а младший…

— Бабуль, а что за робёночка в куле принесла? — спросил он. — Лечить от хвори какой?

— Не-е-е, это моя доченька, — ответила, улыбаясь, Мариула. — Мне её мать — цыганка под дверь подкинула, а сама ушла.

— Что, совсем ушла? — удивился Савва.

— А кто её знает, — пожала плечами Мариула. — Ежели жива будет, глядишь, и заявится.

Внук посидел пару минут молча, о чём-то размышляя, а потом спросил:

— И как ты с нею справляешься, бабуль? Тяжело поди?

— Эдак вот и справляюся, внучек, — ответила Мариула. — Вас с Васенькой вынянчила, а вот ваших деток не довелось. Вот Радочка меня и радует. Спокойная она и ласковая!

Молодой казак сидел в избе, в которой он родился. Всё было так, как в его детстве; вот большая печь, на которой они с братом любили спать суровыми зимами. Задумавшись, Савва невольно поднялся, вышел в сени и завернул в каморку. Он молча стоял посреди тесной комнатки, через маленькое окошко сюда проникал свет угасающего дня, сумерки сгущались. В этом чулане они с Васькой любили спать летом. Вспоминания о прошлом стеснили его грудь.

После ужина Мариула долго сидела с Василием и Саввой; она удивлялась вестям, поведанным внуками. Они говорили о бедах и нужде и обо всём том, о чём их спрашивала бабушка.

— Да вот край весь волнуется, — сказал Василий. — Сейчас не больно-то сладко, да тут ещё государь Пётр Фёдорыч объявился. Кто знат, как при нём будет! Вот мы с братом и подумываем зараз обратно в Сакмарск возвернуться.

— Милости просим! — оживилась Мариула. — А отец с матушкой? Они не хотят в обрат?

— Не-е-е, — покачал головой Савва. — Они уже костьми к Бердам приросли! А нас вот с братухой всё сюда тянет!

— Вы правильно порешили, детушки, — обняла внуков за могучие шеи и прижала их головы к своей груди Мариула. — Времена нынче тёмные. Сродственники должны рядышком друг с дружкой гнездиться!

— Бабуль, айда к деду на могилку сходим, — вдруг предложил Савва.

— Да ты что, внучек? — воскликнула удивлённо Мариула. — Да разве к покойным на ночь глядя ходят? Коли деда навестить желаете, дык прямо с утречка и сходим?

— А я бы тоже прям сейчас не отказался, — поддержал брата Василий. — К тому ж до кладбища рукой подать.

Мариуле ничего не оставалось, как подчиниться желанию своих внуков.

Караульный казак, хорошо знавший Мариулу и её внуков, беспрепятственно впустил их в крепостной двор.

Подойдя к могиле деда, братья сели на скамейку и, словно договорившись, прикрыли лица ладонями, опершись локтями о колени. Они долго оставались в таком состоянии, и Мариула, обняв крест, с удивлением посматривала на внуков. Однако она удивилась ещё больше, когда Василий и Савва, вдруг выйдя из раздумья, заявили:

— Тревожно что-то на душе у нас, бабуля. Вот потому в родные места и тянет!

Лицо Мариулы помрачнело. Схватив Василия и Савву за руки, она сказала:

— Обещайте мне, зёрнышки мои, что никогда не станете на сторону ворогов, каковые сейчас на сторону самозванца Емельки становятся!

— Обещаем, — ответили они.

Изменившееся лицо бабушки, её волнение подействовали на Василия и Савву.

— Свято помните об этом, — сказала Мариула. — Ещё не запамятуйте, что не где-нибудь, а на могиле деда своего обещанье мне дали!

Поражённые внуки невольно спросили свою бабушку, что с ней. Но та, ничего не ответив, направилась к выходу из крепости.

Вернувшись в избу, Василий и Савва улеглись спать и быстро, по-молодецки, заснули. А Мариула ещё долго бодрствовала и молилась.

* * *

На следующий день яркое не по-осеннему солнце осветило Сакмарский городок. Население снова собралось на площади, только на этот раз не для ярмарочных гуляний. Казаки — кто верхом, кто пешком, ведя под уздцы лошадей, все при сабле, при ружье собирались к отъезду в Оренбург. Конский топот, разговоры, звон оружия, приветствия и брань. Вот Григорий Мастрюков верхом в шапке набекрень. Вот Пётр Белов, остановив коня, нагнулся, чтобы поцеловать вышедшую его проводить супругу Анфису; вот Матвей Куракин ругает сыновей за неопрятный вид. Вот группа казаков, остающихся для несения охранной службы в Сакмарске, покачивая головами, рассуждают о том, что их ждёт. А крика, шума больше, чем минувшим днём на ярмарке.

Солнце начало припекать, народ бурлил, только атаман мрачно смотрел в землю. Поездка в Оренбург вовсе не радовала его…

С тяжёлым сердцем Донской распрощался с женой, с сыновьями, с отцом и матерью, после чего вскочил в седло. Его примеру последовали все остальные казаки.

* * *

Поздно ночью в Сакмарские ворота города Оренбурга настойчиво постучали. Казак Мефодий Судаков нахлобучил на голову шапку, зажёг факел и вышел из караулки. Прежде чем отворить ворота, он посмотрел в окошечко.

— Кого бесы принесли на ночь глядючи?

— Свои, отворяй, — отозвался снаружи знакомый голос.

— Ковригин? Ты? — крикнул из осторожности Мефодий.

— Донской я, атаман сакмарский, — послышался ответ. — Со мною казаки из городка нашего!

Ворота со скрипом отворились, и Судаков, подняв над головой факел, изумился при виде казаков, которых насчитывалось чуть меньше сотни сабель.

— Мефодий, — обратился к Судакову атаман, остановив коня, — сообщи кому положано, что сакмарцы прибыли.

— Здрав будь, Данила! — улыбнулся казак, признав атамана. — Ждём вас. Ждём! Покуда, до утра, вам здесь велено перебиться. Пожрите, передохните, а спозаранку прямиком к губернатору пожалуйте. Он сам вам место постоя определит.

Казаки спешились, привязали коней и принялись располагаться тут же у ворот, на соломе, которую выдёргивали пучками из небольшого стожка.

Недалеко от ворот горел большой костёр; над ним, на цепях были подвешены котлы, от которых вкусно пахло похлёбкой.

Казаки поужинали и расположились ко сну.

Атаман Донской лежал на подстилке и смотрел в небо. Ему не спалось. Тени, которые передвигались взад и вперёд, свидетельствовали, что караул несёт службу добросовестно. Изредка, среди ночи, открывались ворота, и каждый раз из города в разные стороны уносились по одному-два всадника. «Это гонцы, — вяло подумал Донской, засыпая. — Это…»