Сплетение судеб

Александр Чиненков

Бунт вспыхнул нежданно. «Ампиратор» Емелька Пугачёв разгромил несколько крепостей и, собрав значительные силы, подошёл к Оренбургу. Словно снежный ком обрушилось это известие на губернатора Рейнсдропа. Только тогда всем стало ясно, какая страшная опасность нависла над плохо укреплённым городом. Население края раскололось. Большая часть, поверив самозванцу, влилась в его войско. Но дворянство и незначительные воинские подразделения Оренбурга выступили против бунтовщиков. Книга потомственного казака Александра Чиненкова открывает волнующие страницы истории Оренбургского края, прославляя отважных предков, не щадивших «живота своего» ради величия и укрепления России.

Глава 3

Быстрее ветра комендант Яицка Симонов мчался в городок на своём вороном коне. В его сердце бушевала буря и шевелился страх. Ночью вдалеке от Яицка в это неспокойное время скакать по степи одному было крайне неразумно и опасно. И вот он уже скачет по лесу. До городка не так уж и близко, а тут…

— Стой! — раздался из-за деревьев требовательный окрик.

Конь вздыбился и шарахнулся в сторону. Из-за дерева метнулась тень и схватила коня за уздечку.

— Это я тебя на встречу вызвал, комендант! — прокричал незнакомец. — Признаться, я и не надеялся, что ты приедешь. Храбрецов нынче заметно поубавилось.

— Это ты, Ярёма? — спросил Симонов, сойдя с коня и озираясь по сторонам.

— Я, а кто же ещё. А ты не сумлевайся, комендант.

— А почему ты вызвал меня сюда, да ещё ночью?

— Не шибко хотелось мелькать перед людьми зазря, — ответил Ярёма. — Слухи бы поползли да пересуды разные. А это нам обоим зараз не с руки!

— А я бы ни за что не приехал, если бы ты не передал мне письмо от…

— Ступайте за мной, — взяв его за руку, потянул за собою в лес Портнов.

— Куда ещё? — насторожился комендант, всё ещё чувствуя тревогу в душе.

— Там полянка есть, за кустами. Никто нас там не сыщет.

— Для чего? Ах, Господи, я же прочёл в письме для чего. Только не разобрал некоторых слов.

— Письмо промокло. Под ливень я попал и промок до нитки.

— Но почерк я узнал. Это рука…

— Пойдёмте, говорю вам, господин комендант. В лесу всё обсудим, — прошептал горячо Ярёма. — Тут не место о делах говорить. Могут и лазутчики Емельки-самозванца зараз объявиться.

— Постой, что-то мне не нравится твоя настойчивость, любезный? — забеспокоился Симонов. — А не в засаду ли ты меня заманиваешь?

— Ни слова! Ступайте за мной! — настойчиво и властно потребовал Портнов и сам шагнул в лес. Коменданту ничего не оставалось, как набраться храбрости и последовать за ним, ведя под уздцы коня.

Они вышли на просторную поляну, посреди которой теплился небольшой костёр. Симонов привязал коня к ветке, Ярёма бросил свой факел в костёр. Оба уселись на траву друг перед другом.

— Надеюсь, мне незачем повторять то, что написано в письме? — спросил Портнов, глядя на тлеющие в золе угли.

— Я прекрасно помню, что в нём написано, — сердито буркнул комендант.

— В таком случае предлагаю обсудить все наши дальнейшие действия, а самое главное — ту помощь, которую вы собираетесь мне оказать?

— На какую помощь ты рассчитываешь, любезный, когда вокруг такое творится?

— Не спешите! Сейчас всё в порядке. Бояться нечего. В это время спят даже самые отъявленные злодеи и лазутчики. До утра нам ничего не грозит!

— Скажи мне, казак, — разглядывая заросшее бородой лицо собеседника, спросил комендант, — мы нигде не встречались с тобой раньше? Хотя бы в Оренбурге? Уж очень мне твой голос знаком? Как будто только вчера его слышал?

— Возможно, мы и встречались, — ответил загадочно Ярёма с горькой улыбкой, подперев подбородок.

— Казак, ты хочешь, чтобы меня задушило любопытство? — воскликнул Симонов.

— Давайте перейдём к делу, — продолжил Портнов, не обратив внимания на восклицание собеседника. — Мне во что бы то ни стало надо найти девочку! Только она одна сейчас интересует меня и того, кто написал вам письмо!

— Так ищите, — прервал его комендант. — Я-то здесь причём?

— А вы мне подсобите, — сказал Ярёма. — Я наслышан о вас много хорошего от графа Артемьева. Вы честный и благородный человек не только именем, но и сердцем! — подсластил он для верности пилюлю. — Александр Прокофьевич рассчитывает на вас. Да и на меня тоже.

— Но что могу я, скажите мне на милость? — заюлил, морщась, Симонов. — Я должен сейчас заботиться об обороне Яицка! Да, Пугачёв ушёл. Но он вернётся, уверяю вас!

— Вернётся, когда людьми обрастёт, — поправил Портнов. — Так что у нас ещё есть немного времени.

— Откуда ты раздобыл такие сведения? — удивился комендант.

— Да это знают все разбойники в округе, — ответил Ярёма. — Я сам слышал, когда самозванец говорил о том своим соратникам.

— А что говорил он ещё, скажи на милость? — спросил Симонов заинтригованно.

— Да много о чём…

И Портнов, пожав плечами, пересказал внимательно слушавшему собеседнику всё, что видел и слышал в лагере Пугачёва.

По тому, как хрустел пальцами и чертыхался комендант, нетрудно было догадаться, что рассказ Ярёмы произвёл на него сильнейшее впечатление.

— А теперь у него ещё и пушки появились, — заёрзал беспокойно, размышляя вслух, Симонов. — Он уже успел взять крепость Илецкую и казнить атамана. Кстати, у него тоже фамилия была Портнов? Не из родственников он твоих случайно?

— Седьмая вода на киселе, — увильнул от правдивого ответа Ярёма. — Однако мы отвлеклись, господин комендант, не так ли?

— Нет, мы определённо где-то встречались, — ещё пристальнее взглянул на него Симонов. — Вот только… Одет вот только ты был не как казак, а… Да и говор у тебя всё больше благородный, чем казачий.

Комендант понемногу успокоился. Весь этот разговор не укладывался у него в голове. Размышляя, он невольно посмотрел на Ярёму.

— Александр Васильевич! — сказал он. — Ведь вы адъютант губернатора — капитан Барков? Как же я вас сразу-то не узнал? Что за чудо? Ты прибыл из Оренбурга с письмом графа Артемьева! Ну конечно! Тогда почему…

Портнов молча опустил голову.

— Ты меня слышишь, Александр Васильевич? — напрягся комендант, боясь, что, может быть, всё-таки ошибся.

— Не спрашивайте меня, что да как, если узнали! — бросил тот угрюмо.

— Но для чего вы мне-то голову морочили, Александр Васильевич? — облегчённо вздохнул Симонов. — Разве ваше место здесь, а не при особе губернатора?

Барков безмолвствовал. Его охватило беспокойство, грудь высоко вздымалась, капитан недовольно посматривал на коменданта, словно утратил к нему доверие. Наконец, подняв голову, он отчётливо произнёс:

— Мне необходимо найти дочь графа Артемьева, господин комендант. Для того я и здесь.

Симонов вскочил и молча уставился на своего разоблачённого собеседника.

— Но это невозможно! — сказал он. — Если девочку привезли в Яицк, то её прячут. Не могу же я ходить по избам с обыском?! Настрой казаков вам известен. И если перегнуть сейчас палку, вы представляете, во что это выльется? Тогда самозванцу не надо будет обрастать людьми. Весь Яицк перейдёт на его сторону!

— Тогда надо придумать что-то эдакое, чтобы не злить казаков, — настаивал Барков.

— Но что? Что в данном положении можно придумать?

— Есть у меня мыслишка шальная на сей счёт, — ответил Барков с каким-то скрытым намёком. — Но она осуществима опять же только при вашей посильной помощи!

— Будь по-вашему, я помогу чем смогу, — сдался комендант. — Выкладывайте, что задумали, Александр Васильевич…

* * *

Барков не помнил, как выбрался из реки. Он также не помнил, как брёл по степи, пока не набрёл на казачью заимку одинокого старика. Ненастная погода не выпускала хозяина из избы. Он молча сидел на завалинке, прислушиваясь к завыванию ветра и покачивая головой, и беспрестанно посматривал на реку, словно ожидая, что она вот-вот успокоится и позволит ему воспользоваться ветхой, как и он сам, лодкой.

Удары вёслами по голове, которыми его щедро «наградили» казаки, пытаясь утопить в реке, не прошли бесследно для здоровья капитана Баркова. Он превратился в злого, холодного, строгого и даже чересчур строгого и требовательного человека. И в то же время он проявлял большую осторожность, только изредка покидая стены лачуги рыбака.

Старик замечал, что его постоялец, оставаясь наедине, подолгу расхаживает по избе и о чём-то угрюмо размышляет. Не раз украдкой наблюдая за ним, рыбак видел, как Барков вдруг хватался за край стола и, придя через минуту в себя, громкими выкриками проклинал головокружение. Постоялец иногда жаловался на боль в висках и на то, что часто яркая радуга заволакивает всё перед глазами. А ночью он мог внезапно проснуться от того, что в глазах у него мелькали яркие молнии.

Жаловался Барков изредка, мельком, сердито, скрывая при этом, что по ночам его часто мучают кошмары. А рыбак умалчивал о том, что каждую ночь слышит, как стонет и кричит во сне его постоялец.

За день до своего ухода от гостеприимного старика Барков проснулся от сильной головной боли. Встревоженный рыбак стоял рядом с лучиной в дрожащей руке. Смахнув пот с лица, Александр Васильевич поморщился:

— Как долго я у тебя проживаю, старик?

— Почитай ужо три недельки, сынок.

— А до Оренбурга от тебя далеко?

— Не близко. А вот до Яицка-городка рукой подать!

Барков вздрогнул и тут же спросил:

— А если быть точнее? За день дошагать можно?

— Да нету нужды ноги стаптывать, сынок. Я тебя и на лодке довезу, ежели пожалаешь.

— Это хорошая мысль. С утра и отплываем!

— Да рановато тебе, сынок, — сказал старик испуганно. — Слаб ты ещё.

Но Барков настоял на своём, и рано утром они отплыли на лодке в Яицк.

— На-ка вот, возьми за беспокойство, — капитан вложил в руку рыбака десять серебряных монет и сошёл на берег.

— Ежели прибиться некуды, к сродственнице моей ступай, — обрадованно выкрикнул старик, заворачивая монеты в платочек. — Нюркой её кличут. Нюркой Рукавишниковой!

— Спасибо, — буркнул на прощание Барков. — А тебя-то как зовут, раб Божий?

— Меня Семёном кличут. Тожа Рукавишников я! — отозвался старик, оттолкнувшись веслом от берега. — Ежели что, дык наведывайся зараз. Дорогу поди не запамятуешь!

Барков воспользовался советом рыбака и встал на постой к его сестре, милой пожилой женщине, которая в прошлом году схоронила мужа. Нюра жила одна, если не брать в расчёт внуков, навещавших свою бабушку чуть ли не ежедневно. Но капитана дети не касались. Они побаивались чужака, суровое лицо которого из-за постоянных головных болей выглядело мрачнее тучи.

Болезненные приступы никогда не продолжались у Баркова долго. Но в последнее время они повторялись всё чаще и чаще. И тогда капитан становился более угрюмым, раздражительным и молчаливым. Тщетно Нюра уговаривала его обратиться к местному лекарю.

— Проживу, сколько наверху, в небесах отпущено, — мрачно отговаривался Барков.

— Почто эдак к себе относишься? — удивлялась женщина.

— Да так я. Сразу не помер, знать, ещё долго жить буду, — уходил от ответа Александр Васильевич.

Вдруг он неожиданно рассмеялся. Но от его смеха хозяйку дома бросило в дрожь.

Хотя капитан и отказывался от посещения лекаря, участившиеся боли и необходимость лечения заставили его обратиться за помощью к знающему толк в лечении болезней человеку уже на следующее утро. Всю ночь Барков стонал и метался по постели. Дикая боль сжигала голову. Он страдал и мучился, мучился и страдал. У него было такое ощущение, как будто мозг превратился в раскалённый свинец и перетекал внутри головы, словно ища выход наружу.

Лекарь Пахом собирался уходить. Его ожидала тяжелобольная старушка, которая ни дня не могла обходиться без его помощи. В дверь кто-то сильно и требовательно постучал. Пахом сразу догадался, что к нему пожаловал человек, раньше не обращавшийся за помощью.

— Заходьте, заходьте! — громко сказал лекарь, поставив корзину со склянками на стол.

Дверь открылась. В избу неуверенной поступью, покачиваясь, вошёл незнакомый казак. Лекарь повернулся к нему и жестом указал на стул:

— А ну садись.

Казак сел.

— Помоги мне, доктор! — прошептал незнакомец, морщась от боли.

— Подсоблю, ежели хворь твою разумею, — ответил Пахом, ставя стул рядом. — Говори, что стряслось с тобой, а я покумекую, коим снадобьем тебя попотчевать!

— Башкой о землю вдарился, — ответил казак, тяжело дыша и обливаясь потом.

— Живой, крепкий, руки-ноги целы, хоть завтра в поход, — пошутил лекарь, ощупывая посетителя.

— Да я хоть сейчас, — пытался отшутиться казак, но вздрогнул от приступа боли, застонал и, страдая, зажмурил глаза.

Пахом сердито мотнул головой.

— Очень в поход хочется?

— Уже нет, — прошептал казак.

— То-то же. Сюда ступай.

Он уложил посетителя на лавку и взял его за руку.

— Что такое? — спросил тот смущённо.

— Сердечко как-то с перебоями колотится, — бормотал под нос Пахом, осматривая больного. — Бледное лицо. Могёт быть, и жарок имется. И давно ты съерашился головушкой о землицу-мать?

— Уже недельки три как минуло, — нехотя ответил хворый.

— И ты эдак долго терпишь боль? — воскликнул лекарь возмущённо. — Да ты…

— Надеялся, что пройдёт, а оно вон как, — простонал казак и, приоткрыв глаза, виновато улыбнулся.

— И чего ты здесь лыбишься, дурья башка? Нужда была муку эдакую терпеть? — затараторил Пахом как-то бестолково и слишком громко. — Возрадуйся, что живой ещё. Сейчас… Сейчас я тебя попотчую снадобьем знатным, а уж опосля будем судить-рядить, насколько тяжела хворь в твоей удалой головушке.

Барков добросовестно влил в себя все настойки, предлагаемые лекарем. Он тихо сидел, когда тот проверил его глазницы, нос, уши. Заглянул в рот. Когда дверь приоткрылась и в щель просунулась мохнатая шапка ещё одного посетителя, капитан напрягся. Лицо его вытянулось от неожиданности. Он увидел одного из тех, кто…

— Пахом, ты шибко занят? — спросил, не входя в избу казак.

— Обожди, Гринька, — прикрикнул на него лекарь. — Не зришь что ль бельмами своеми лубошными, что хворый у меня на осмотре?

Гринька с пониманием покачал головой и осторожно прикрыл дверь. Барков проводил его полным ненависти взглядом.

Пахом подал капитану мешочек с каким-то серым несъедобного вида порошком:

— Пей вот это снадобье каждодневно до еды три раза. Из избы носа не высовывай. Тебе теперь только покой зараз нужон. Ко мне тожа ни ногой. Я сам приходить буду!

— И как долго мне отлёживаться? — спросил Барков, изо всех сил стараясь, чтобы речь его не отличалась от говора яицких казаков.

— Это только одному Господу ведомо, — развёл руками лекарь. — Может, до конца лета, а может, и больше проваляешься. Уж больно шибко головушку зашиб.

— А ежели я того… Наплюю на всё это?

— Тогда в лучшем случае ты помрёшь. В худшем с ума спятишь. В башке твоей сейчас не мозги, а каша.

Барков встал, попрощался с Пахомом и, нахлобучив на самые глаза шапку, направился к выходу из избы.

— А ты чей будешь? — догнал его вопрос лекаря. — Где тебя сыскать, коли что?

— Из Оренбурга я, — ответил капитан не оборачиваясь. — Сейчас у Рукавишниковых живу.

— У Нюрки что ли?

— У неё самой.

— Тогда я за тебя спокоен. Нюрка — она баба порядочная и к людям уважительно относится. Ну ладно, ступай себе с Богом.

Предостережение яицкого лекаря крепко запало в душу Баркова, но последовать его рекомендациям капитан позволить себе не мог. Лечиться и соблюдать режим, у него не было времени.

Вместо того чтобы вернуться в избу Нюры Рукавишниковой и завалиться в постель, капитан завернул за угол дома Пахома и присел за плетень. Казак, который пришёл на приём, был один из тех, кто делал подкоп под шляпный салон графа Артемьева, а позже, вместе с другими, топил его в реке. И сегодня он будет первым, у которого Барков собирался «обспросить» сведения о Машеньке и о Флоране, которого капитан очень хотел найти, увидеть и безжалостно убить!

Притаившись за собачьей конурой, капитан почёсывал за ухом совсем не злобного пса, приговаривая:

— Хороший пёсик, хороший… Жизнь твоя собачья гораздо лучше, чем у меня сейчас. Можешь не верить, но мы с тобой чем-то схожи…

Когда лекарь с казаком Гришкой вышли на улицу, собака потеряла интерес к вжавшемуся в плетень Баркову. Она завиляла хвостом и жалобно заскулила, пытаясь привлечь внимание хозяина.

Вскоре Гришка и Пахом распрощались. Один, держа коня за уздечку, лениво пошагал куда-то в сторону реки, а другой отправился в обратном направлении. Капитан, пригнувшись, поспешил следом за Гришкой.

Страдая от головной боли и скрежеща зубами, Барков настырно крался за своим врагом. Когда представился подходящий момент, он в два прыжка настиг зазевавшегося казака и, захватив левой рукой его за шею, правой приставил к горлу остриё ножа.

— Как я рад тебя снова увидеть, Григорий! — прошептал он в ухо опешившему казаку, изо всей силы прижимая его голову к своей груди. — А ты, как я погляжу, вовсе не ожидал меня увидеть.

— К-кто ты? — прохрипел казак, пытаясь выровнять дыхание.

— Я тот, кого ты топил в Яике, — зло прошептал Барков.

— Дык ты не утоп разве? — удивился Гришка, ловя ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

— Я выжил, а ты сейчас подохнешь, — пообещал, злорадствуя, Барков, — если не расскажешь мне, где искать Егора Бочкова и девочку!

— Не знаю. Ни сном ни духом не ведаю, — задыхаясь, натужно хрипел казак.

— Тогда Царствие тебе небесное, горюшко ты луковое! — прошептал зловещим шёпотом Барков и надавил на рукоятку ножа, слегка поранив горло Гришки. — Учти, я не намерен шутить, бестолочь. Я и сейчас вижу, как ты дубасишь меня тяжёлым веслом по голове. Усёк?

— Я ж не со зла тогда, — хрипел казак. — Егорка нам велел сеё злодейство учинить.

— А где он сейчас? Где его нечистый носит?

— У царя он сейчас. Он при государе аль советник, аль министром значится.

— Девочка с ним?

— Не зрил никакой девочки я. Вот тебе истиный крест, не зрил!

— Так где мне рыскать в поисках «министра» этого? — наседал Барков. — Уж очень спасибочки ему сказать хочется.

— На умёте Толмачёвском ищи его, — указал место казак. — Тама сейчас все зараз к походу готовятся.

— К походу? К какому ещё походу?

— А я почём знаю. Ведаю только, что воевать они мылятся. А вот с кем, сам чёрт не поймёт.

— Тогда ты почему не с ними, а в Яицке околачиваешься? — спросил капитан, задумавшись. — Может, доверие потерял у хозяев своих?

— Нет, я ещё раны долечиваю, что с Оренбурга привёз, — ответил Гришка. — Слаб я ещё для делов ратных.

Барков ослабил хватку и развернул казака лицом к себе. Он сочувственно и как-то виновато посмотрел на бородатое лицо Гришки:

— Ты мне всё сказал, долдон, или что запамятовал?

Большие глаза казака ввалились, выглядел он неважно.

— А что я могу знать ещё, — он махнул рукой. — Мне разве сказывают что эдакое. Моё дело веслом махать али сабелькой.

Барков смотрел на его открытое, чуть грустное лицо, а сам думал: «Действительно, что может знать этот увалень. Хорошо хоть вытянул из него сведения о месте нахождения Флорана! Теперь надо поспешить и добраться до него. Уж он-то может порассказать мне о многом!»

— За то, что я прощаю тебя, взамен забираю твоего коня, — сказал капитан, берясь рукою за уздечку. — Если ты против, то я веду тебя к коменданту Симонову и расскажу ему о…

— Бери коня, — вздохнул обречённо Гришка, которому, видимо, было проще распрощаться с конём, чем оказаться в руках коменданта Яицка.

— А ты ступай домой, зализывай раны и мне больше не попадайся! — сказал на прощание Барков, с сожалением глядя на грустное лицо казака. Сердце сжалось от боли, когда он увидел, как из Гришкиных глаз закапали слёзы. Но…

«Пусть спасибо скажет, что живым оставил», — подавляя в себе жалость, зло подумал Барков и вскочил в седло. А когда отъехал на значительное расстояние, он с раздражением принялся пенять на себя, что допустил промах. Надо было всё-таки убить казака, иначе…

Но сейчас всеми мыслями он рвался на Толмачёвский умёт. Ему очень хотелось увидеть самозванца и Флорана, который мог сказать, где прячет Машеньку!

* * *

Распрощавшись с комендантом Симоновым, Барков тоже поскакал в Яицк. Оставив коня Гришки у дома лекаря, он направился в центр городка. Наступило утро. «Если я не умру, то лишусь рассудка, — думал он, шагая. — Так лучше я раньше поглупею, а потом помру!»