НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ГОРБИ. КНИГА ПЕРВАЯ

Александр Черенов

11 марта 1985 года в зале заседаний Политбюро министр иностранных дел СССР Андрей Громыко неожиданно предложил на пост Генерального секретаря ЦК КПСС кандидатуру Михаила Горбачёва. А что, если бы его голос оказался «гласом вопиющего в пустыне»?!Этот роман – о борьбе за власть, об исторической альтернативе Горбачёву, о том, чего могло не быть и что могло быть взамен. На пути Горбачёва к власти – и измене – стояли его противники во главе с Григорием Романовым. Интересная получалась история…

Глава третья

Двадцать второго ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года Григорий Васильевич Романов был избран секретарём ЦК. «Избран» по принципу «царь решил — а бояре приговорили». Правда, Андропов снизошёл к убедительным доводам Григория Васильевича — и дал тому… нет, не шанс: время. И не на прощание с товарищами: на то, чтобы ввести «наследника» Льва Зайкова в курс дела. Некоторое время пришлось совмещать — ну, а с января восемьдесят третьего Романов окончательно перебрался в Москву.

Как Генсек и обещал, он сберёг место Романова — для того, чтобы Романов не берёг себя на этом месте. Да и в кураторах оборонной промышленности не очень побережёшь себя, даже не будучи Романовым.

«Сберечься» не сумел бы никто, даже постаравшись. Но сейчас этому «никому» не пришлось бы стараться даже гипотетически: на должность Григорий Васильевич шёл на безальтернативной основе. Андропов понимал, что выбирать ему не из кого: вариант был не только лучший, но и единственный. Правоверный антисталинист — и такой же правоверный сторонник «административно-командного социализма» — Андропов горой стоял за военно-промышленный комплекс.

И не только потому, что за военно-промышленным комплексом стояла «гора» «в лице» маршала Устинова — сторонника не только Юрия Владимировича, но и политики дружбы с позиции силы. И сам Юрий Владимирович тоже дружил не только с Дмитрием Фёдоровичем, но и с советским ракетно-ядерным щитом. Именно поэтому Романов и «пошёл на ВПК»: представлять интересы партии и государства в этом «межведомственном ведомстве» лучше него не мог никто.

Без лишней — неуместной — скромности Григорий Васильевич понимал собственную безальтернативность. Не понимал он другого: зачем Генсек помещает «в одну берлогу» даже не двух, а нескольких «медведей»? Ведь одновременно с усилением его позиций Андропов усиливал и позиции Горбачёва. Да и усиливал ли он его, Романова, позиции? Переход в Москву — это не обязательно служебный рост. Сколько уже прошло перед его глазами тех, чьё выдвижение было своеобразной формой «задвижения»! Метод — сколь прост, столь и эффективен: сначала под прикрытием выдвижения человека отрывают «от корней» — а потом берут его голыми руками. И его — и у него! Потому что забирают всё: не только настоящее и будущее, но нередко и прошлое!

В том числе, и поэтому Григорий Васильевич не спешил в Москву. Пока он в Питере — «возьми его за рупь, за двадцать»! За него горой — бюро обкома, горкомы, райкомы — все «питерские сепаратисты». А как дадут «добро» — всё: заступиться за него будет некому! А один, как известно, в поле — не воин. Тем более, когда в этом поле — «товарищ» на «товарище», и все, как один — «по ту сторону» и по твою душу.

Романов не преувеличивал: в Политбюро у него не было друзей. Не в человеческом плане: хотя бы соратников. Конечно, он не был одинок в данном отношении — но это не слишком утешало. Кроме того, здесь уже сформировались «группы по интересам» — и ему не находилось места ни в одной из них. Поэтому, когда один из «ленинградских близких» высказал осторожное предположение о том, что этим выдвижением Андропов хочет столкнуть лбами Устинова и Романова, Григорий Васильевич не стал торопиться со скептическим хмыканьем. Что-то в этой версии было — какое-то здравое, хотя и не на здоровье, зерно. Правда, когда «товарищ» развил мысль до коварных замыслов Андропова в отношении Устинова, Романов отставил версию целиком. В предложенной версии ему отводилась роль орудия, с помощью которого Юрий Владимирович собирался «обезвредить» Дмитрия Фёдоровича — а это не подкреплялось фактами.

Отставка версии произошла не по причине уязвлённого самолюбия Романова. Причина заключалась в другом: Андропов и Устинов были, что называется, «мы с Тамарой ходим парой». В этом отношении они составляли редчайшее исключение из общего правила: дружили, понимаешь! И другой такой пары друзей в Политбюро не было. И, что самое любопытное, дружили они не только против кого-то — но и друг с другом. Поэтому даже мысль о подобных замыслах Андропова не имела ни минимального шанса на появление в голове Романова, не говоря уже о «получении прописки» или хотя бы «вида на жительство».

А, вот, столкнуть их с Устиновым лбами — другое дело. Такое коварство было возможно. И, главное: в духе Андропова. Этот человек походил на еврея не только внешне, но и «внутренне»: поступками. Григорий Васильевич конечно, слышал байки о еврейских корнях Андропова — но они значили, куда меньше еврейских по сути проявлений Юрия Владимировича, даже если тот «звезды Давида» — ни сном, ни духом, никаким боком! Как и всякий «нормальный еврей», Андропов был умён, хитёр, беспринципен и коварен. Поэтому ещё неизвестно, кто кого больше образовал: Андропов — КГБ, или КГБ — Андропова. Оба «товарища» стоили друг друга.

Поэтому Григорий Васильевич не исключал и «варианта-бис»: дополнения Андроповым платонической дружбы с Устиновым «политической дружбой» против Романова. Юрий Владимирович наверняка не забыл реверансов Запада Романову. И пусть семидесятые остались за горизонтом — вместе с ушедшими туда же амбициями Романова — Андропов не мог так легко «отпустить» Григорию Васильевичу даже потенциала соперничества. Как следствие, Романов не сомневался в том, что выдвижение его носит характер не столько «производственный», сколько «тайн мадридского двора». Андропов всё рассчитал верно. В этой ситуации выигрывал только он один: и от «производственных показателей» толкового руководителя, и от помещения теоретически опасного Романова в банку с оголодавшими «кремлёвскими пауками»…

Романов нахмурился. Мысли и так «нагружали» — а эти и вовсе «гнули к земле». Его позиция была самой ущербной: при таких исходных он не приобретал ничего — зато потерять мог всё. Кое-что он уже потерял: опору на питерских большевиков. Сейчас, как никогда раньше, он нуждался в союзниках. И не просто в союзниках: во влиятельных «товарищах», пусть и таковых всего лишь в кавычках. В тех, которые хотя бы не первыми станут побрасывать хворост в костёр, на который Андропов уже определяет его.

Но и это ещё было не всё: одного тлеющего конфликта с участием Романова Андропову было мало. Именно поэтому Генсек раздувал сейчас пламя из искры по фамилии «Горбачёв». При мысли об этом человеке Григорий Васильевич не мог не приходить в состояние изумления — и на регулярной основе. И изумлялся он не Горбачёву — а тем, кто им «ходит по доске»! Неужели эти люди не видели, кто есть «ху»?! Да все старики, вместе взятые, представляли меньшее зло, чем один этот «молодой — да ранний»! Интриган Андропов хотя бы дело знал — и не только оперативно-розыскное на каждого «друга, товарища и брата»! А этот?! Пустобрёх, неумеха — но интриган, куда тому Андропову!

А, может, Юрию Владимировичу именно такой и был нужен?! Хотя бы — для того, чтобы обложить Романова Горбачёвым, как того медведя в берлоге?! От этих мыслей Григорию Васильевичу становилось вдвойне не по себе: вторую порцию составлял дискомфорт от сравнения. Неужели Андропов не мог «защититься» от него кем-нибудь, более достойным?! Ведь Романов и Горбачёв «в одной берлоге» — это оскорбление личности… Романова! Больше того: и для оскорбления — мезальянс! Тоже, понимаешь: нашли «поединщика»!.. Вот, разве, что — в контексте лозунга детской песенки «Без друзей меня — чуть-чуть, а с друзьями — много»?! Горбачёв — политический карлик, но на плечах Андропова — вполне гигант!

А тут ещё — слухи о том, что идею выдвижения Романова Генсеку подсказали на пару Горбачёв с Громыко. Это было похоже на правду. Оба — мастера «политической вивисекции», оба испытывали «давнюю симпатию» к Григорию Васильевичу — только у «симпатии» Громыко стаж был побольше.

«Да, уж: Громыко!» — не уставал изумляться Григорий Васильевич. И — за дело: ведь, если с Горбачёвым всё было ясно, ибо тот «метил» из «молодых да ранних», то чувства его «подельника» не могли не вызывать у Романова недоумения. Разве он переходил дорогу Громыко?! Разве помогал «отдельным товарищам» и целым «органам» «раскрыть глаза на подлинное лицо министра иностранных дел»? Да, «ни Боже, мой»! Громыко был для него «обитателем соседней планеты» — и по этой причине «вопросов коммунального характера» между ними и возникнуть не могло. Разве что Андрей Андреевич сам «метил» — и по этой причине «по-товарищески» «копал» и «капал»?!

«Всё это было бы смешно, когда бы не было…»… даже не смешно! Никто и никогда не рассматривал кандидатуру Громыко ни в шутку, ни всерьёз. И, если Андрей Андреевич вдруг начал сам рассматривать свою кандидатуру — да ещё всерьёз, то это могло означать лишь одно: товарищ совсем утратил чувство юмора. Конечно, товарищу можно было бы помочь — и со зрением, и с чувством юмора — но это было равнозначно тому, чтобы самому взяться за лопату для выполнения «земляных работ». И не под Громыко: под собой.

Отчасти утешала версия ублажения Генсеком недоброжелателей. Не своих: Горбачёва. Такая версия имела право на существование — и не только потому, что Романову очень хотелось этого. Разумеется, самоуспокоения в ней было процентов пятьдесят — но почти столько же было и других ингредиентов: простая арифметика! Наличие у Горбачёва недругов означало не только… наличие у Горбачёва недругов, но и наличие у Романова союзников. Союзников всего лишь потенциальных, вынужденных, де-факто попутчиков — но имеющихся наличием хотя бы в перспективе.

Григорий Васильевич мысленно «защёлкал костяшками счетов». Но куда и сколько ни клади — а у Андропова имелся перевес. И не только «по штату на текущий момент» — но и «по результатам работы за отчётный период». Достаточно было вспомнить «трудовые достижения» тогда ещё Председателя КГБ — и всё тут же становилось на место.

Далеко и ходить не требовалось: Кулаков! Фёдор Давыдович был на таком хорошем счету у Леонида Ильича, что ничего хорошего это ему не сулило. Исключительно потому, что ничего хорошего это не сулило Юрию Владимировичу. Почему именно ему? Не только потому, что — «закон обратной связи»: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом! Недаром ведь «каждый солдат носит в своём ранце жезл маршала»! А для того, чтобы этот жезл не остался бутафорским, надо много работать — и не только над собой, но и над товарищами. Над товарищами даже — в первую очередь. И Юрий Владимирович работал: в этом отношении он был незаменимым работником. Заменимыми были другие — те, которых он собирался заменять.

И ведь заменял! Кулаков стал тому наглядным примером. Мужик был настолько хорош — и собой, и результатами — что Юрию Владимировичу становилось от этого плохо. По этой причине ему не оставалось ничего другого, как «поменяться с товарищем ролями»: обменять своё «плохо» на его «хорошо». И шестидесятилетний здоровяк Фёдор Давыдович — второй «по молодости» в тогдашнем Политбюро за Романовым — в ночь на семнадцатое июня семьдесят восьмого года скончался от острой сердечной недостаточности. Ни дня не «бюллетенивший», глушивший водку стаканами и литрами — а «оказался» «недостаточен сердцем»!

Только грешить на водку и даже баб — само по себе грех. Да, Фёдор Давыдович щедро делился собой и с водкой, и с бабами. Но с его здоровьем ресурсов на оба фронта ему хватило бы ещё лет на двадцать! Причиной «сердечной недостаточности» оказалась другая недостаточность: политической бдительности. Двумя годами ранее «по Олимпу» прошёл слушок о том, что «группа товарищей» намерена выдвинуть работящего Кулакова, «задвинув» нетрудоспособного Брежнева! И хотя Фёдор Давыдович даже «по пьяной лавочке» не открылся «полковником Исаевым» — так и продолжал работать «штандартенфюрером Штирлицем» — участь его была решена. Потому что «бережёного Бог бережёт» (в роли «бережёного» — Юрий Владимирович Андропов)! Потому что «лучше перебдеть, чем недобдеть» — а в этом отношении Юрий Владимирович был чекистом не меньшим, чем его предшественники на посту Ягода, Ежов и Берия!

И — какое коварство: речь на похоронах Кулакова давал Горбачёв, которого Андропов наметил на место покойного ещё тогда, когда тот был всего лишь кандидатом в покойники! И речь Горбачёв давал лишь потому, что Андропов дал ему слово, протиснув к микрофону сквозь толпу конкурентов! Ведь «засветиться» на трибуне — а особенно на похоронах — большое дело, даже «полдела»! То самое «полдела» — как полпути к вершине!

И быть бы Романову вторым на очереди «по слабости сердца» — если бы не то обстоятельство, что Юрий Владимирович, пусть и на пару с Леонидом Ильичом, но уже поработал с Григорием Васильевичем! Тогда — ещё в семьдесят четвёртом. Поработал, конечно, топорно — но это был тот случай, когда «на все сто» оправдалась установка Геббельса: «Чем чудовищнее ложь — тем легче ей поверят!». Им троим: Брежневу, Андропову и совместной лжи, поверили — и это обстоятельство, хоть и убило Романова политически, продлило его физическое существование.

Если руководствоваться всё теми же слухами, после «тяжёлой утраты друга и товарища» Кулакова, у Андропова осталось всего три соперника в борьбе за место у тела дряхлеющего Генсека: Мазуров, Кириленко и Машеров. С Мазуровым Юрий Владимирович обошёлся вполне деликатно: Кирилла Трофимовича «не вынесли ногами вперёд», а всего лишь сопроводили коленом под зад. Ну, вот, не было крайней необходимости в крайних мерах: Мазуров оказался понятливее Кулакова.

Не пожелал Юрий Владимирович и крови Андрея Павловича Кириленко. Не от избытка гуманизма не пожелал: «лейб-медик» Чазов — друг Андропова, а в интерпретации недоброжелателей — «стукачок» — «по-дружески» информировал покровителя (покрывателя) о том, что Андрей Павлович… сам идёт навстречу пожеланиям трудящихся! В конце семидесятых Кириленко «бурно прогрессировал»… по линии прогрессирующего склероза сосудов головного мозга. Всё более нечленораздельной становилась его речь, всё более устрашающе зияли провалы в его памяти — и это не могло не радовать Юрия Владимировича. Ведь Андрей Павлович избавлял не только Юрия Владимировича от работы над собой — но и себя от работы с ним Юрия Владимировича!

А, вот, Машеровым пришлось заняться всерьёз. Товарищ оказался «с мухой в носу»: вздумал не понимать реалий! И каких: политического бытия! Пётр Миронович всё активнее и всё опаснее заблуждался насчёт себя — да так, что, в конце концов, Юрий Владимирович перестал заблуждаться насчёт него! Вот и пришлось Юрию Владимировичу обратить на товарища «самое пристальное внимание». И не хотел — а вынудили! Нужно было наставить Петра Мироновича на путь истины, вернуть к свету, к жизни — неважно, что путь оказался «последним», свет — «тем», а жизнь — «лучшей».

По состоянию на тот момент, когда Брежнев уже и стоять не мог, Андропов, наконец, состоялся. Теперь у него оставались лишь одни «друзья»: кто — своей волей, кто — чужой. Тот самой, что сродни неволе…