Заговор против заговора: ГКЧП-3. Книга вторая

Александр Черенов

Политический детектив в жанре исторической альтернативы. Опираясь на факты, автор рискнул взглянуть на события августа 1991 года под другим углом зрения. Причина: в истории с ГКЧП обнаруживаются явные следы нескольких заговоров. И каждый из них преследовал свои цели – как и каждый из заговорщиков.В романе в невыдуманной реальности действуют исторические лица и учреждения. Единственная «не охваченная» историками структура – «Организация», нечто среднее между «разведкой партии» и масонской ложей…

Глава девятнадцатая

« — Борис Николаевич, давай обойдёмся без лицемерных заявлений, типа «кто старое помянет — тому глаз вон».

От удивления Ельцин открыл рот: такого скоропалительного «взятия быка за рога» он Горбачёва никак не ожидал. А «Михал Сергеич», не моргнув глазом, продолжил «резать правду-матку».

— Это было бы неправдой. Мы с тобой, Борис Николаевич — антиподы, как любит говорить Раиса Максимовна. Она же как-то и процитировала «в тему» Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток — и вместе им не сойтись». Почему я говорю это тебе? Чтобы мы с тобой не обманывали ни самих себя, ни друг друга.

— Значит, мы — враги? — «спрямил» Борис Николаевич.

— Злейшие! — «мило» улыбнулся Горбачёв. — Но это не мешает нам сойтись во взглядах на общего врага.

— Ты это — о ком?

— О ГКЧП. Только не делай вид, что впервые слышишь!

Борис Николаевич не стал делать вид: о ГКЧП он слышал не впервые. Но иронию, больше похожую на пьяную, минимум, хамоватую ухмылку он, всё же, дал.

— Михаил Сергеевич, тебя беспокоит это сборище политических импотентов?

— Если мы не успеем их обезвредить, — мигом пожелтел лицом Горбачёв, — то станем импотентами сами! И уже — не политически, а в натуре!

— Не преувеличиваешь?

— Преуменьшаю — чтобы тебя «Кондратий не хватил»!

И только после этого Борис Николаевич слегка подался корпусом вперёд.

— Вообще-то, мы принимаем кое-какие меры…

— «Заговор демократов»?! — ухмыльнулся Горбачёв.

Борису Николаевичу всегда было не по себе от этой ухмылки Горбачёва: значит, Миша знает что-то, чего не должен знать! Вот и сейчас он, оказывается, был в курсе планов демократии!

— Только ты учти, Борис Николаевич…

Горбачёв явно растягивал удовольствие… от неудовольствия Ельцина: труп врага всегда приятно пахнет.

–… Все эти твои «народные дружины» и игрушечные баррикады разнесут «в дым» всего лишь два полка: танковый и воздушно-десантный! А у ГКЧП уже сейчас — пять дивизий!

— Армия не поддержит их! — махнул рукой Ельцин.

— Это тебя она не поддержит! Да, у ГКЧП может не получиться любви с армией. Потому что они не умеют стараться, и не будут! А, вот, тебя, как бы ты ни старался заполучить армию, служивые поставят раком: можешь в этом не сомневаться!

Борис Николаевич не хотел остаться без реплики — но пришлось: Горбачёв одни энергичным взмахом руки «отработал наперерез».

— Знаю, знаю, что ты хочешь сказать: «Армия не любит и Горбачёва»!.. Да, не любит. Но меня она просто не любит — а, вот, тебя ненавидит от всей души! Поэтому ты даже не успеешь «начаться» — как уже кончишься! И хорошо ещё, если где-нибудь под забором — а то ведь они могут и прилюдно, на «лобном месте»!

Горбачёв был «на взводе» — но это был совершенно другой «взвод», не тот, к которому давно привыкли даже те, кто «по ту сторону Кремлёвской стены». Раньше он только болтал без умолку и без мыслей, в духе установки «Мели, Емеля — твоя неделя», чтобы только себя показать во всей, как ему наверняка думалось, красе… отсутствующей в действительности. Он врал, играл на публику, пыжился, снова врал, играл, пыжился — и никогда не был искренним. Но сейчас он не играл — и Ельцин это сразу почувствовал. Сейчас Горбачёв был на удивление честен — а потому убедителен. И Борис

Николаевич не стал «выдувать щёки»: «из двух зайцев выбирают того, который пожирнее».

— Я слушаю тебя, Михаил Сергеевич.

— Предлагаю действовать сообща! — рванул напролом Горбачёв. — Ещё раз предлагаю: я ведь уже предлагал тебе — но «любви между нами» так и не случилось… Только — без обид, Борис Николаевич…

— Замахнулся — бей!

— Я уже говорил тебе — и готов повторить сто раз: ты не можешь не понимать того, что без меня нет тебя. И это — не «культ личности Горбачёва». Всё дело — в тех силах, на которые мы с тобой можем опереться для удержания власти. То есть — в «трёхглавом Змее»: армия, КГБ, МВД. Ну, сюда можно приплюсовать ещё «запасную голову»: ВПК… Так, вот: здесь между нами есть разница.

— Ты — в большом авторитете у силовиков? — не пожалел иронии Ельцин.

Горбачёв с желчным видом покачал головой.

— Нет, Борис… Николаевич. Врать не стану: чего нет — того нет… Но, если я потерял авторитет у силовиков, то ты его так и не нашёл. А посему они тебя «стопчут» — и даже не заметят! Помнишь, как говорил Сталин: «Советский народ одобрил разгром троцкистско-бухаринской банды — и перешёл к очередным делам».

Борис Николаевич ещё раз художественно сдвинул брови к переносице — никто так не умел — и согласно махнул рукой.

— Что я должен делать? Конкретно?

Зачем-то по-шпионски оглянувшись на двери — в Кремле?! — Горбачёв вплотную придвинулся к Ельцину: ни дать, ни взять — классика: «обнявшись крепче двух друзей».

— Завтра я убываю в отпуск. Убываю в интересном положении… Нет-нет!

Заметив, как сально ухмыльнулся Ельцин, Горбачёв покраснел.

— Ты меня не так понял… Я просто неудачно выразился… Ну, неудачная конструкция… Лучше сказать не «положение» — а «ситуация»… Хотя, «что — в лоб, что — по лбу»!.. Положение — трудное, ситуация — сложная. И уже — не в стране, а у нас с моим окружением. ГКЧП, как ты знаешь, уже который месяц «душит» меня насчёт введения чрезвычайного положения. А в последнее время они особенно активизировались…

Горбачёв замолчал — и Ельцин, то ли воспользовался паузой, то ли не выдержал её.

— Ты что-то придумал?

— Придумал, — кивнул головой Михаил Сергеевич. — Завтра у трапа я намекну им, что вводить чрезвычайное положение, видимо, придётся. Заодно дам ещё один намёк: «за меня на хозяйстве остаётся Янаев». Дескать, с ним и решайте все вопросы.

Лицо Горбачёва растянуло мефистофельской усмешкой.

— Ну, ты же, Борис Николаевич, знаешь этот народ! «Тряпки»! Ещё недели две они будут звонить мне, засылать парламентёров, упрашивать, грозить ультиматумом и самодеятельностью. Разумеется, ничего в эти сроки они не предпримут. А, вот, ты должен предпринять.

Борис Николаевич ещё ближе придвинулся к «соблазнителю».

— Ты должен «обезвредить» «придворные» части к двадцатому августа! Они, конечно, изрядно засорены «красным элементом» — но командиры там вполне продажные! Так что, возможности для творческой работы с ними имеются.

Горбачёв нахмурился.

— Хуже обстоит дело с «Альфой» и «Вымпелом». Если они получат чёткий приказ «сверху» — выполнят его. Твои приказы они выполнять не станут: ты для них — никто, и это в лучшем случае… Поэтому будет славно, если ты организуешь толпу у здания Верховного Совета России… как вы его называете: «Белого дома». Толпа должна быть организована заранее, и ждать приказа на выступление. Что касается поголовья… Я думаю, тысяч пятнадцать голов для начала будет достаточно.

Неприятно удивлённый «широтой кругозора» президента СССР, Борис Николаевич покачал головой.

— Ты, Михаил Сергеевич, будто из-за плеча у меня выглядывал, когда мы составляли план действий…

— В этом не было необходимости, — усмехнулся Горбачёв. — Меня с планом ознакомил Крючков — а его кто-то из твоего окружения.

— Кстати — насчёт Крючкова…

Борис Николаевич не успел ещё толком нахмуриться — а Горбачёв уже работал на перехват.

— «Имеющий уши да услышит», Борис Николаевич!

Ельцин вздрогнул.

— Да-да, — утвердительно смежил веки Горбачёв. — Меня Крючков ознакомил с вашим планом, тебя — с секретными разведданными, с которыми прежде знакомил только меня. Как говорится: «всё меняется, всё течёт»… Но вернёмся к твоей задаче. После объявления ГКЧП ты должен публично осудить действия заговорщиков и призвать народ к сопротивлению. Этот «народ» должен быть готов, как говорится, «ещё вчера».

— Будет, — утвердительно кивнул головой Ельцин.

— Дальше: ГКЧП начнёт вводить в город танки, которые нужны здесь, «как в бане — лыжи», как пел Высоцкий… Так, вот, Борис Николаевич: под эти танки нужно будет положить пару-тройку хороших ребят. Кандидатов следует подобрать заранее. И не только подобрать — но и расставить их так, чтобы под пулю и танк они угодили без промашки, со стопроцентной гарантией.

Брови Ельцина моментально взлетели вверх — но суровый взгляд Горбачёва уже возвращал их на место.

— Так надо, Борис Николаевич! Чтобы избежать большой крови, надо пролить малую! Обязательно надо! Организуешь хорошую пропаганду, выдавишь слёзы из плебса, сам дашь слезу. Публика, естественно, вознегодует, «тряпки» из ГКЧП растеряются — а тут и «верные демократии» генералы дружно перебегут на твою сторону. Победившая демократия тут же отправится вызволять из форосского заточения законно избранного президента, который героически отверг домогательства изменников — и мы все вместе пляшем на костях ГКЧП! Затем подписываем Союзный договор, я становлюсь президентом ССГ, ты остаёшься президентом России — и все остаются при своих интересах!.. Ну, как тебе — мой план?

— Лихо, — в очередной раз неприятно изумился Ельцин. — Значит, ты только и делаешь, что ничего не делаешь?

— И, тем самым, расчищаю тебе дорогу!»..

…Эта последняя встреча с Горбачёвым, что случилась меньше двух недель назад, третьего августа, накануне отбытия «Михал Сергеича» на отдых, вспомнилась Борису Николаевичу как-то, сама собой. Наверно, оттого, что не могла не вспомниться. Удивительно — но Горбачёв сам попросил о встрече. Ельцин тогда быстро обменялся мнениями с «ближним кругом» — и дал согласие. Встречались в Кремле, на территории Горбачёва. Исключительно — в целях конспирации: пока ещё президент СССР мог пригласить к себе главу любой союзной республики. Правда, отныне лишь в таком формате: «пригласить» — а не «вызвать».

Борис Николаевич вздохнул — и от воспоминаний перешёл к мыслям. Он не любил думать, предпочитая словам поступки, но сейчас без мыслей было не обойтись. Ситуация в Москве и стране приближалась к развязке. Ельцин честно веровал в то, что им учтены все мелочи, в то, что он контролирует всех и вся — и, тем не менее, сомневался. Какой-то противный «червяк» без устали копошился в душе президента. И, мало ли, что ни на горизонте, ни на поверхности не просматривалось даже приятных неожиданностей: «червяку» до этого не было никакого дела. У «червяка», как у сказочного Змея Горыныча, было несколько голов. «Пристяжные» — КПСС и КГБ — разумеется, занимали Бориса Николаевича. Но — в краткосрочной перспективе. А сейчас его больше интересовала «центральная голова», «головная»: Михаил Сергеевич Горбачёв, президент СССР, Генеральный секретарь ЦК КПСС.

Как ни старался Ельцин уверить себя в окончательном решении проблемы этого пока ещё президента — а не мог: трезвые мысли даже в нетрезвой голове не позволяли. Вспоминая детали недавнего разговора, а особенно, его финал, Борис Николаевич и сейчас испытывал двойственные чувства. С одной стороны, Горбачёв открыл карты. (Все или нет — другой вопрос). Изложенный им план, несмотря на чересчур откровенный «плановый отдых» союзного президента, выглядел тщательно продуманным и вполне реализуемым. Да и не мог не понимать Борис Николаевич того, что пока они с Горбачёвым нужны друг другу. Хотя бы — для того, чтобы убрать общего врага: «розово-красных» из окружения президента СССР. Классические «скованные одной цепью».

В очередной раз цель, будто бы, оправдывала средства. Правда, сам Борис Николаевич не ограничивался только этой целью. Он уже заглядывал дальше: в будущее без КПСС, Советской власти и СССР. Одними «розово-красными» его аппетиты уже не ограничивались: под сурдинку российский президент намеревался прижать к ногтю всех «неисправимых» большевиков. «Ничего личного», как сказали бы американские друзья: пока оставалось «осиное гнездо большевизма» в виде ЦК и самой КПСС, Борис Николаевич не мог не чувствовать «ножа у горла».

В этом вопросе, даже не сговариваясь, Ельцин с Горбачёвым совпадали, если и не идеально, то по большинству параметров. Но была и другая сторона. И не потому, что таковы законы диалектики, к которой Борис Николаевич, как человек простой и «не философический», не имел никакого отношения. «А всё ли ты мне сказал, мил человек?» — так и вертелось на языке у Ельцина. Вертелось ещё тогда, третьего августа — и не перестало вертеться две недели спустя.

Первый момент, вызывавший сомнение в полной искренности Горбачёва, заключался в противоречивости его оценок ГКЧП: то он издевался над «импотенцией» членов Комитета, то де-факто стращал Ельцина ресурсами ГКЧП, каких не было и не могло быть у демократов. Получается, Горбачёв сам не был уверен в своих оценках потенциала и перспектив «заговорщиков». Отсюда с неизбежностью следовал вывод о том, что Горбачёв не исключал никакого исхода событий. То есть, он вполне допускал возможность победы ГКЧП.

«Что это даёт Горбачёву?» — нервно рассуждал (невероятно — но так!) Борис Николаевич. — «Во-первых, он может „успеть в последний вагон“: возглавить фактически уже победивший ГКЧП. Во-вторых, „на законных основаниях“ он сможет объявить о „раскрытии заговора демократов“ с целью свержения законно избранного президента и развала СССР». Это позволит ему на законодательном уровне ликвидировать Съезд и Верховный Совет… ну, может, не сразу ликвидировать: приостановить деятельность…

Но — сразу обоих: и союзного, и российского. А уже это позволит ему произвести многочисленные аресты «демократических заговорщиков» и разгромить власти независимой России. И на этот раз он сможет выполнить своё обещание не пускать меня больше в политику. В лучшем случае, меня определят в «Лефортово», а в худшем я «покончу жизнь самоубийством».

Дрожащей рукой Ельцин смахнул пот со лба. Руки дрожали не только от мыслей, но и «после вчерашнего»: «обмывали» «вновь утверждённый план». Он украдкой покосился в направлении сейфа с заветной «ликёро-водочной» заначкой. Только официальный характер встречи удерживал его о того, чтобы «не приобщиться к рюмашке»: сам ведь пригласил народ на «окончательную увязку и утряску».

«Так, это — если победит ГКЧП… Конечно, Горбачёву придётся некоторое время притворяться союзником победителей и считаться с их мнением. Но мне до этого уже не будет дела. Потому что меня уже не будет: не „в списках живущих“ — так „в списках действующих“… А, если ГКЧП проиграет… Ну, тут Мишка, пожалуй, меня не обманывает: все останутся при своих интересах. С небольшим уточнением: при минимуме интересов. Ведь Горбачёву по максимуму нужно всё — и всё сразу: ГКЧП, я, Союзный договор, кресло президента ССГ. Мне — по максимуму — тоже нужно всё: ГКЧП, Горбачёв, КПСС, СССР».

Борис Николаевич скрипнул зубами — явно не от избытка мажорных чувств.

«Увы, приходится считаться с реалиями. Как это говорил Тихонов в фильме «Доживём до понедельника»: «Не вольны мы в самих себе…». Всего, тем более, сразу даже в сказках не бывает. Придётся брать не то, что хочешь — а то, что дают. Вернее — то, что можно взять. Эх, глаза завидущие, руки загребущие!»…

…Ельцин покосился на застывших в холуйской готовности Силаева и Кобеца. Несмотря на «сидячее положение», оба подобрались ещё больше.

— Кобец!

Пятидесятидвухлетний генерал с ловкостью заправского холуя вскочил на ноги.

— Сиди! — царственным жестом приземляя ловкача, великодушно поморщился Борис Николаевич: приятно, всё же, что подчинённые «блюдут устав». — Но докладывай, как в строю!

— Слушаюсь, Борис Николаевич! — верноподданно осклабился Кобец.

— Разрешите опустить ту работу по плану, о выполнении которой я уже докладывал Вам как Верховному Главнокомандующему?

Кобец, разумеется, знал, что, даже будучи президентом России, Ельцин не был Верховным Главнокомандующим — по причине отсутствия у него собственного войска. Но ловкий царедворец знал так же и то, что кашу маслом не испортишь. Особенно — ту «кашу», что подаётся «к столу» Бориса Николаевича.

И он не ошибся: Ельцин, ни дня не служивший в армии, всего лишь полковник запаса благодаря должности первого секретаря обкома, самодовольно осклабился.

— Да, можешь это опустить.

— Слушаюсь, Борис Николаевич. Тогда — по нашей работе в частях, которыми ГКЧП собирается обеспечивать режим чрезвычайного положения. «Красные» рассчитывают на следующие части: «Альфа», дивизия имени Дзержинского, Тульская дивизия ВДВ, Таманская мотострелковая и Кантемировская танковая.

Кобец сделал выразительную паузу — специально под ожидаемое удивление президента — но удивления не последовало: Ельцин слышал эту «новость» ещё две недели назад от Горбачёва. Сегодняшнее подтверждение информации лишь укрепляло его уверенность в том, что он был прав, «заключив» с Горбачёвым вынужденную, но жизненно необходимую сделку.

— Пять штук, говоришь? — «ещё раз не удивился» Ельцин. — Но я полагаю, что не всю эту… как её?

— Штатную численность, Борис Николаевич.

–… не всю штатную численность они собираются двигать на Москву?

— Никак нет, Борис Николаевич.

Кобец нырнул глазами в «шпаргалку».

— По нашим данным, в Москву готовится ввод около четырёх тысяч военнослужащих, до четырёхсот танков и столько же бронетранспортёров и БМП. Дополнительные части ВДВ уже переброшены в окрестности Ленинграда, Таллина, Тбилиси и Риги.

— Сколько всего?

— До трёх дивизий. Это — сверх мотострелковых и танковых подразделений соответственно Ленинградского, Прибалтийского и Закавказского военных округов.

Дрогнувшая… вернее, привычно дрожащая рука Ельцина медленно проехалась по плохо выбритой обрюзглой щеке. Рука дрожала не от страха: как ни удивительно, нехорошие мысли бодрили его — а он сейчас очень нуждался в допинге.

— Сведения — точные, Кобец?

— От верных людей, Борис Николаевич, — подобрался генерал.

— Кто?

— Генерал-лейтенант Грачёв и «наш человек в Гаване».

— А?!

Начавшая отвисать челюсть Ельцина ещё не достигла «пункта назначения» — а лицо генерала уже покрылось мелкими бисеринками пота: понял Кобец, что нельзя так с Борисом Николаевичем. Нечего демонстрировать учёность в неподобающих местах: могут не оценить — или «оценить в обратную сторону». Борис Николаевич не обязан, «понимаш», читать «всякого, там, Грэма Грина»!

— Это — название шпионской книжки, Борис Николаевич.

На этом раз Кобец поступил умнее: «на всякий пожарный случай» избежал употребления слова «роман». Наверняка, вспомнил Хаусхофера — пусть и не по фамилии: «Когда я слышу слово „культура“, моя рука сама тянется к спусковому крючку револьвера». В этом отношении Борис Николаевич недалёко ушёл от идеолога фашизма. То есть, был таким же «принципиально недалёким». Для такого «книжка» — всегда удобоваримей «романа».

— Хорошая книжка? — подозрительно сдвинул брови Ельцин.

— Весёлая, про шпионов! — просиял максимально счастливой улыбкой Кобец. Сработало: морщины на лице президента разгладились.

— То есть, «наш человек в Гаване» — это наш человек в ГКЧП?

— Вы… как всегда, Борис Николаевич!

Провожаемый донельзя счастливой улыбкой генерала, Ельцин… нет, не наморщил лоб от избытка мыслей: всего лишь в очередной раз съехал взглядом в сторону сейфа. Вернее: не съехал — а его снесло. Судя по минорным физиономиям, президентские столовники наверняка уже изготовились к «чаепитию» — но тут случилось чудо. Тот, кто длительное время страдал дефицитом «политического мужества», о чём так прямо и заявил на двадцать седьмом съезде партии, на этот раз устоял против искушения, героически воздержался и превозмог себя. Правда, это наверняка обошлось ему в пару лишних морщин — а то и отметин на сердце.

— Ну, этим ребятам можно верить… Особенно — Грачёву: добрый малый…

Судя по ясно выраженному предпочтению, второму источнику — «нашему человеку в Гаване» — Борис Николаевич доверял несколько меньше, даже несмотря «на разность потенциалов»: один — всего лишь генерал-лейтенант, другой — член ГКЧП. А ведь последний буквально вчера отчитывался перед российским президентом в проделанной работе.

Отчитывался по телефону и не совсем по форме, но де-факто это был отчёт: что сделано, что не сделано, и что должно быть сделано. У этого человека была огромная власть, огромные ресурсы… и такие же аппетиты. Он сам предложил сотрудничество — хотя движение навстречу было обоюдным. Помогло и участие Горбачёва: пытаясь усыпить бдительность врага — а ещё больше под давлением обстоятельств — Михаил Сергеевич распорядился знакомить Ельцина, только что избранного российским президентом, со всем перечнем документов, с которым прежде знакомили только его.

И будущий «наш человек» не пошёл на принцип — зато пошёл гораздо дальше того, на что готов был согласиться президент СССР: начал знакомить его российского коллегу «сверх плана», как по срокам, так и по объёмам. Разумеется, это не могло не подвигнуть Бориса Николаевича навстречу такому «хорошему человеку». А как иначе: вовремя предать — не предать, а предвидеть! Тем более что Борис Николаевич этого человека знал давно, и верно оценивал потенциал товарища. Человек был не только полезным, но и нужным. «Мы от него ещё много добра могли бы поиметь» — как сказал бы один киношный персонаж, пусть и по другому адресу.

Как и всякий нормальный вождь, Ельцин ценил людей лишь до поры, до времени: пока не начинал понимать, что использовал их «на все сто», а дальнейшее сотрудничество превращается в обузу. Поэтому с людьми он расставался легко и просто, не тратясь даже на то, чтобы игнорировать обиды и претензии. Расставание происходило в рабочем порядке, без сожалений, выяснения отношений — а потому, чаще всего, заочно. Отставник получал «уведомление о расчёте» «по почте» — на том «любов» и кончалась.

Такая же судьба ожидала и члена ГКЧП. И это — в лучшем случае. При крайней необходимости Борис Николаевич мог пожертвовать не только этим человеком, но и любым иным, досрочно. Но сейчас «наш человек в Гаване» был нужен Ельцину. Именно потому, что — «наш человек в Гаване». В стане политического врага он был много больше, чем просто глазами и ушами «демократии»: он был единственным организующим началом в ГКЧП — этом сборище трусливых и слабовольных болтунов. Он не только информировал Ельцина о каждом шаге ГКЧП: он ещё и проводил в жизнь инструкции «демократического штаба». Де-юре возглавляемый никчёмным Янаевым, де-факто Комитет находился в руках «нашего человека».

Но, как известно, у всякой медали — две стороны. Это сотрудничество не стало исключением: оно было, хоть и выгодным, но далеко не безвозмездным. Ельцин вынужден был обещать «нашему человеку» полный иммунитет от судебного преследования в соответствии с тем сценарием, который тот разработал для своей реабилитации. Человек оставлял пост — а человека оставляли в покое. Это, конечно же, снижало эффект от запланированных Ельциным разоблачений, судов и реформаций.

И всё же, плюсы заметно перевешивали минусы. Сейчас, накануне решающей схватки за власть, «рядовой» член ГКЧП был для Ельцина куда полезнее всех маршалов, вместе взятых. Выгода для российского президента и «интересов демократии» была столь очевидной, что не подвергалась сомнению даже отпетыми демократами из окружения российского президента.

Так, вчера «наш человек» бальзамом пролился на израненную душу Бориса Николаевича сообщением о том, как мастерски он сумел преодолеть сопротивление коллег по ГКЧП. Те вздумали противиться вводу в Москву бронетехники, прежде всего, танков! А ведь танки были одним из ключевых звеньев в совместном плане двух президентов! Без этого элемента пришлось бы пожертвовать не только моральным фактором, но и «мучениками большевизма», баррикадами, «ежами» и прочей бутафорией. ГКЧП танки в Москве не были нужны — зато как они были нужны демократии! Кровь из носу, нужны! А лучше — кровь из жизненно важных органов! И «наш человек в Гаване» в очередной раз «спас демократию»: продавил танки!

Мысленно продолжая тему «обратной стороны медали», Борис Николаевич в очередной раз соглашался с собой в том, что не доверял этому человеку… даже будучи вынужден доверять ему. Увы, не требовалось быть чекистом для того, чтобы понять: товарищ работает на два фронта.

А с учётом ГКЧП, где он также проявлял служебную и внеслужебную активность — даже на три! Разумеется, в двусторонних отношениях этот момент был классической «фигурой умолчания», но лишь такого плана: «я знаю, что ты знаешь, что я знаю». Тот факт, что Горбачёв был в курсе не только дел ГКЧП, но и планов демократии, Борис Николаевич целиком относил на счёт «нашего человека». Этот гэкачепист не собирался уповать только на одного хозяина: большой жизненный опыт не позволял ему такого легкомыслия. Поэтому он был готов к любому их трёх исходов — и любой встретил бы в качестве одного из «героев незримого фронта».

«Скромный член ГКЧП», как хотя бы не дурак, обязан был ставить одновременно на нескольких «лошадей». Здесь главным был вопрос, на кого сделана самая большая ставка. «Наш человек» должен был её сделать: для иных предположений он был слишком умён и потёрт номенклатурной жизнью. Отрабатывая и «и вашим, и нашим», он должен был определиться с приоритетами: считать и просчитывать этот человек умел. Он наверняка давно уже разобрался с расстановкой сил на политической доске Кремля.

И наверняка он был в курсе совместного плана двух президентов. Об этом свидетельствовал и характер информации, явно выборочной, умело сгруппированной и целенаправленной, и отдельные фразы, как бы случайно оброненные информатором в разговорах с Ельциным.

Продираясь сквозь путаные мысли, Борис Николаевич пришёл к отчасти утешительному выводу: «двойной агент» больше склонялся в его сторону. Он не только отдавал предпочтение указаниям Ельцина «по дезорганизации тыла противника», но и проявлял в этом деле чудеса изобретательности. Уже одно это свидетельствовало о том, что планам Горбачёва, даже согласованным с Ельциным, он предпочитал более «тверёзые» планы «нетверёзого» российского президента. Значит, Горбачёвым и даже ГКЧП он только страховался — но работал на Ельцина! Любой, только ещё намечающийся тактический успех Ельцина, он старался превратить в победу стратегического характера — правда, всегда оставляя себе лазейку «на другую сторону».

Подведя баланс «плюсов» и «минусов», Борис Николаевич решил повременить со списанием информатора со счетов. Ведь, даже если их планам с Горбачёвым — не говоря уже о его сольных планах — не суждено было сбыться, на период «междуцарствия» «наш человек» в Гаване оказался бы весьма полезен. Он стал бы «засланным казачком» в «штабе» Горбачёва. Разумеется, Михаил Сергеевич это «просёк» сразу, отчего ещё три недели тому назад предложил убрать «ненадёжного человека». Но у Бориса Николаевича уже были свои виды на товарища — и он предложил отложить принятие решения. Михаил Сергеевич, хоть и скрипнул зубами — но вынужден был согласиться…

— Кстати — насчёт генералов…

Борис Николаевич вышел из раздумий так же скоропостижно, как и вошёл в них. Разумеется, Кобец тут же принял стойку «Смирно!» — и даже сидячее положение не стало препятствием. Под руками генерала зашуршали листы бумаги.

— Разрешите доложить, Борис Николаевич?

— Докладывай!

— Значительная часть высшего генералитета…

— Говори по-русски! — недовольно поморщился Ельцин. — «Значительная часть»! Что это значит?

— Виноват, — покраснел Кобец: забыл, что не следует забываться. Ведь даже для своих у Бориса Николаевича под рукой всегда были не только «пряники». — Не поддержат ГКЧП Главком авиации генерал-полковник Шапошников, Главком РВСН генерал армии Максимов, и с большой долей вероятности — Главком ВМФ адмирал флота Чернавин.

— Это — хорошо, — потеплел голосом Ельцин, и тут же «обратился в вождя». — Полагаю, что всё это — не голые домыслы?

— Никак нет, Борис Николаевич!

Кобец не по уставу обложился руками.

— Все люди прозондировали и отработаны! Так, что — никаких фантазий!

— Продолжай, — частично подобрел Ельцин. — Только «спустись с высот». Меня больше интересуют люди, которые примут непосредственное участие в событиях.

— Слушаюсь, — больше, чем требовалось уставом, прогнулся Кобец. — Итак, Грачёв — наш однозначно…

Кобец вопросительно посмотрел на Ельцина — но тот лишь молча кивнул головой: «продолжай».

— Его заместитель генерал-майор Лебедь… Мы с ним провели определённую работу, Борис Николаевич…

— Точнее!

— Мужик он — с претензиями, хотя и по службе, и «по жизни» — типичный солдафон. Но — не дурак: сразу понял, что к чему. Поэтому, если он и введёт десантников в Москву — то лишь для того, чтобы «дезорганизовать тылы» ГКЧП и ввести их в заблуждение. Стрелять в демократию он не будет. Конечно, попытается корчить из себя миротворца — но стрелять не будет. Это точно.

— Принято, — «утвердил» президент. — Дальше!

— Из ключевых фигур остались две, Борис Николаевич: командующий Московским округом генерал-полковник Калинин, и командующий Ленинградским округом генерал-полковник Самсонов.

–??? — «запросил» Ельцин.

Кобец тут же выдернул из папки лист бумаги, и с готовностью протянул его президенту.

— Своими словами! — поморщился Борис Николаевич

— Слушаюсь.

Бумага вернулась в папку: этот текст докладчик обязан был знать наизусть.

— Итак: Калинин Николай Васильевич. Тридцать седьмого года рождения. В Советской Армии — с пятьдесят пятого года. Окончил Ленинградское высшее общекомандное училище, Академию Фрунзе. Академию Генштаба. Прошёл от командира взвода до командующего войсками округа. Был первым замом в Прикарпатском ВО, в ГСВГ, командовал Сибирским округом. С января восемьдесят девятого — командующим Московским ВО. Генерал-полковник.

— Политические убеждения? — озабоченно нахмурился Ельцин.

Лицо генерала растянуло неуставной усмешкой.

— Только не говори, что армия — вне политики! — «отработал наперехват» Ельцин.

— Не скажу, Борис Николаевич! Но и за политические убеждения Калинина тоже ничего не скажу. Потому что таковых нет в природе! Да и как бы он с политическими убеждениями оказался в Москве?! Так что, всех «политических убеждений» у него — «два „у“: угадать и угодить»!

Ельцин — впервые за время контакта — легко, от души рассмеялся.

— Хорошо определил, Костя! Молодец! А — Самсонов?

Воодушевлённый похвалой вождя, Кобец ещё раз осклабился.

— Из того же теста и от того же корыта, Борис Николаевич!.. Самсонов Виктор Николаевич, сорок первого года рождения. Училище окончил в Благовещенске. Тоже — две академии. Начинал в морской пехоте, где дослужился до командира роты. Потом — в мотострелковых и танковых частях. Имеет большой опыт штабной работы: от полка — до округа.

— Значит, не дурак, — одобрительно усмехнулся Ельцин.

— Совершенно верно, Борис Николаевич: себе на уме. До Ленинграда, до девяностого года, опыта командования округами не имел. Зато имеет опыт специфического характера: был военным комендантом Еревана и пытался урегулировать конфликт из-за Нагорного Карабаха.

— Ещё и дипломат!

— Именно поэтому, Борис Николаевич, он и не будет суетиться не по уму. Хотя, как нам стало известно, ГКЧП планирует назначить его военным комендантом Ленинграда, чтобы он ввёл чрезвычайное положение в городе и окрестностях.

— Твои прогнозы?

Кобец уверенно покачал головой.

— На словах, может, он и подчинится ГКЧП. Даже, может, издаст распоряжение о введении ЧП. Но де-факто будет держать нейтралитет. Войска в город он вводить не станет, разгонять митинги — тоже. Максимум: усилит охрану военных объектов — но это ведь не преступление.

— Это — хорошо, — одобрительно блеснул линялыми глазами Ельцин. — Но как быть с «Альфой»? Насколько я знаю, её одной хватит для того, чтобы разогнать всё наше ополчение. Или я ошибаюсь?

Под требовательным взглядом «Верховного Главнокомандующего» Кобец осел плечами — так, словно разом сдулся.

— Нет, Борис Николаевич: не ошибаетесь. «Альфа» — это действительно серьёзно… Поэтому мы и подошли к решению её проблемы тоже серьёзно и ответственно.

— Понимаю, — одобрительно хмыкнул Ельцин. — Сам себя не похвалишь — от других не дождёшься.

Кобец оперативно покраснел.

— Честное слово, Борис Николаевич: вопрос проработан и отработан!

— Каким образом?

— Наш Председатель КГБ… ну, российский…

— Иваненко?

— Да… Так, вот: Иваненко уже имел беседу с командиром «Альфы» генералом Карпухиным. В ходе этой беседы он дружески посоветовал Карпухину не вмешивать «Альфу» в политику. Точнее: не дать себя втянуть.

— И что — Карпухин? — оживился Борис Николаевич.

— Обещал подумать.

Ельцин облегчённо выдохнул — и по-медвежьи тяжело отвалился на спинку кресла.

— Ну, это — другое дело! Хвалю, Костя: хорошая работа! И какой вывод ты делаешь с учётом всей полноты информации?

— ГКЧП не имеет полного контроля даже над своими силами, Борис Николаевич.

— «Без б»?

— «Отвечаю»! — «в унисон» осклабился генерал.

— Значит, «добьём фашистского зверя в его логове»?

— Добьём, Борис Николаевич!

— Ну, дай Бог…

Взгляд Ельцина уже переключился на Силаева.

— Иван, как у нас обстоит с информацией по Павлову?

Российский премьер, заскучавший, было, без хозяйского внимания, встрепенулся.

— Всё — под контролем, Борис Николаевич. Мы знаем всё, что делается в Кабмине и по его линии в ГКЧП. Там — наш человек.

— «Наш человек в Гаване»? — ухмыльнулся Ельцин, косясь почему-то не на Силаева, а на Кобеца.

— Ну, разве, что: «наш человек в Гаване» — бис, — ухмыльнулся премьер: немножко можно. — Я имею в виду Щербакова, заместителя Павлова. Он уже сейчас блокирует все «неправильные» инициативы Павлова. А в случае форс-мажорных обстоятельств он и вовсе, как говорят баскетболисты, «наглухо закроет» премьера. Его подстрахует Воронцов — ещё один наш министр в кабинете Павлова. Я проинструктировал обоих насчёт форс-мажорных обстоятельств.

— «Форс-мажорных обстоятельств»! — недовольно поморщился Ельцин. — Как же вы любите эту иностранщину! Неужели трудно сказать по-русски: «в случае непредвиденных обстоятельств»?! Чем засорять язык, уж, лучше просто сказать: «в случае какой закавыки»!

Силаев «дружно» опустил голову: знал, что в такие минуты Борису Николаевичу лучше «не попадаться на глаза».

— И, потом: кроме Щербакова, у Павлова есть и другие заместители. И вряд ли все они — «наш человек в Гаване» — бис… Например, этот… как его… Догужиев.

«Забыв устав», Силаев пренебрежительно махнул рукой.

— Этот будет «помалкивать в тряпочку» до самого конца, Борис Николаевич! Голову даю на отсечение: не то, что его политической позиции — мы и самого его не увидим и не услышим!

— Да?

Отходя душой, Борис Николаевич для порядка всё ещё угрожающе маневрировал бровями.

— Голову даю на отсечение! — стукнул себя в грудь Силаев.

— Ладно: наврёшь — отсеку! — «не совсем пошутил» Ельцин. — Но, в целом, Кабинет министров ведь поддержит ГКЧП?

— Ну, и чёрт с ним! — ухмыльнулся Силаев. — Слова — они и есть слова! Уверяю Вас, Борис Николаевич: дела за ними не последует. Они все — «политические импотенты», подстать своему премьеру! Все будут терпеливо ждать «указания сверху»: от Горбачёва.

— Ну, хорошо…

Ельцин тяжело поднялся на ноги. Вскочили и оба «столовника».

— Реког… реконос… как это, Костя?

— Рекогносцировка, Борис Николаевич.

— Да: рекогносцировкой на местности я удовлетворён. Мы готовы — если только вы не обманываете меня.

— Что Вы, Борис Николаевич! — «в унисон» побледнели визитёры.

— Тогда будем ждать первого хода ГКЧП!

Тяжёлая ладонь Ельцина с грохотом опустилась на дубовую столешницу.

— Ждать — и готовиться…