Мелгора. Очерки тюремного быта

Александр Филиппов

Так сложилось, что лучшие книги о неволе в русской литературе созданы бывшими «сидельцами» – Фёдором Достоевским, Александром Солженицыным, Варламом Шаламовым. Бывшие «тюремщики», увы, воспоминаний не пишут. В этом смысле произведения российского прозаика Александра Филиппова – редкое исключение. Автор много лет прослужил в исправительных учреждениях на различных должностях. Вот почему книги Александра Филиппова отличает достоверность, знание материала и несомненное писательское дарование.

«Радуясь, свирепствуя и мучась, хорошо живётся на Руси!»

Сергей Есенин

© Александр Геннадьевич Филиппов, 2016

ISBN 978-5-4483-0826-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Несмотря на то, что со времени событий, упомянутых в «Очерках…» прошло много лет, некоторые сотрудники, которых вы встретите на страницах этой книги, ещё продолжают служить, а зеки — увы, сидеть. По этой причине, чтобы не осложнять им дальнейшую жизнь, автор вынужден изменить некоторые имена, клички, фамилии. Впрочем, те, кто, так или иначе, соприкасался с Мелгорой в те годы, без труда узнают себя.

Тем же, кого Бог миловал от знакомства с российской пенитенциарной системой, это вовсе не обязательно…

1

В начале восьмидесятых годов число заключённых на Мелгоре достигало полутора тысяч. Колония относилась к усиленному виду режима, где содержались осужденные впервые за тяжкие преступления.

Жилая зона, в которой обитали заключённые, притулилась на склоне высившейся среди окрестных степных просторов горы.

Выбеленные двухэтажные домики общежитий, будто грибки, торчали из-за кирпичного, белёного всё тем же мелом, опутанного колючей проволокой и «егозой» забора.

Гора действительно сплошь состоит из мела, и тянется километра на полтора, но один бок её уже выгрыз карьер. Месторождение, как уверяют знатоки, по качеству минерала отличное. Мел использовали не только для изготовления стройматериалов — белил, извести, но и добавляли в комбикорма, лекарства. Ковыряют его здесь с незапамятных времён, но конца и края полезному ископаемому пока не видно.

Ниже колонии, у подножья горы, обосновался безымянный посёлок. Тут поселился обслуживающий зону люд: колонийские и конвойные офицеры с семьями, вольнонаёмные сотрудники, освободившиеся зеки, «химики» и прочий повязанный неволей народ. Двухэтажные щитовые дома с облупившейся штукатуркой на стенах составляют единственную улицу.

Посёлок довольно густо для степного безлесья усажен деревьями. Кое-где даже тянется высоко к чистым, особенно высоким здесь небесам голубая ель. Рассказывают, что много лет назад в зоне тянул срок какой-то лесовод. Он-то и сумел озеленить выжженную летом, промороженную зимой почву.

От зоны посёлок отделяет овраг, через который переброшен деревянный, довольно шаткий дощатый мосток. Пологие склоны оврага вечно завалены мусором, навозом. Почти все «вольные» жители держат скотину. Нижние ветки деревьев обглоданы козами, которые бродят по посёлку, забираются в подъезды домов, и грохочут копытцами по ступенькам, рассыпая у порогов квартир «горошек». По улицам бродят куры, утки, гуси. Вся эта живность летает, гогочет, сея в округе пух и перья.

Главная и единственная улица посёлка заасфальтирована и даже освещена горящими через один «городскими» фонарями. Летними вечерами здесь до утра прогуливается молодежь, шныряют солдаты конвойного батальона, неторопливо проплывают местные красавицы в домашних халатах и шлёпанцах.

Народ в посёлке как на подбор сложный. Наверное, многолетняя привычка командовать солдатами и помыкать зеками наложила отпечаток на здешних обитателей. И выработанная на службе манера поведения распространилась на окружающих. Например, поначалу нас с женой не столько обижало, сколько удивляло то, что местный житель, вызвавший ночью кого-то из нас, врачей, к заболевшему ребёнку, мог на следующий день пройти, мимо, не поздоровавшись. Притом, что мы, тюремные медики гражданское население лечить были вовсе не обязаны. Для этого в посёлке работал медпункт с фельдшером из «вольняшек». Но таковой, увы, была своеобразная «ментальность» жителей Мелгоры.

Всё жизнеобеспечение посёлка шло от колонии. «Зона» давала свет, воду, тепло в дома, кормила жителей, возила детей в школу, чистила зимой дороги, чтобы снежные бураны не отрезали напрочь от остального мира.

Обслуживали жилищно-коммунальное хозяйство Мелгоры в основном зеки-бесконвойники, так что обычных для «вольных» городов и посёлков проблем с пьяными сантехниками, вымогающими у жильцов деньги или магарыч, здесь не было. Хотя зека, сделавшего какой-то мелкий ремонт в квартире сотрудника, вроде починки электророзетки либо замены водопроводного крана, всё-таки полагалось чем-нибудь угостить — пачкой чая, сигарет, или просто налить тарелку наваристых домашних щей.

Из общественных заведений в посёлке функционировала баня, две гостиницы — покомфортнее — для прикомандированного персонала, поплоше — для приезжающих на свидание родственников заключённых, сельповский и военторговский магазины с крайне скупым по тем временам ассортиментом, начальная школа и детский сад.

Несколько особняком на окраине стояла казарма, где размещался конвойный батальон внутренних войск.

К сожалению, мне так и не удалось узнать достоверную историю Мелгоры. Дело в том, что пенитенциарные заведения СССР считались секретными объектами. Слово «колония», а тем более, вид режима содержания, количество заключённых упоминались только в документах «для служебного пользования». Официально зона именовалась «учреждением» с добавлением шифра. Например, Мелгора значилась как «Учреждение Ю/К-25/9. Содержащиеся в ней зеки стыдливо именовались «спецконтенгентом», количество их тоже относилось к секретным сведениям.

До революции в окрестностях Мелгоры кочевали казахи, которых называли тогда киргизами. Они добывали мел и на телегах, запряжённых верблюдами, возили продавать в Оренбург. Моя бабушка ещё помнила, как они ездили по улицам города, крича призывно в поисках потенциального покупателя: «Белий глин, белий глин!!!».

Когда после столыпинского переселения крестьян из бедных областей Молдавии, Украины, русских и немцев из центральных губерний те основали вокруг Мелгоры деревни и сёла, казахи ушли. Старожилы поговаривали, что перед уходом обиженные казахи мстительно забили родники у подножья меловой горы свёрнутыми в трубу кошмами, и с тех пор здешние места стали довольно безводными. Тем не менее, в те годы земля не была ещё так истощена, вытоптана овцами, и урожаи пшеницы случались отменные. Занимались огородничеством, выращивали арбузы, дыни.

Однако в 80-х годах XX века сельское хозяйство района уже влачило жалкое существование. Редкие и низкорослые, будто поросячья щетинка, хлебные колосья на здешних нивах безжалостно прижаривал суховей, а в глинистую, каменной плотности землю при поливе уходило, как в прорву, без заметной пользы для овощей, огромное количество воды, которой катастрофически не хватало.

Но всё же, был, был в истории Мелгоры свой, поистине звёздный час!

В середине тридцатых годов случилось так, что именно отсюда, с единственной точки на земном шаре, можно было наблюдать полное солнечное затмение.

На Мелгору прибыла экспедиция, в которую входили знаменитые учёные всего мира…

Впрочем, на горе это событие никак не отразилось. После недолгого затмения светило вновь засияло. Всё так же свистел ветер, гнал по степному бездорожью серые, похожие на бегущую волчью стаю, кустики перекати-поля, а высокие белесоватые от солнца небеса взирали равнодушно на изрезанную красными ранами оврагов степь…

Первых зеков сюда привезли сразу после Великой Отечественной войны. Были это осуждённые к двадцати пяти годам лишения свободы пожилые равнодушные мужики, уныло досиживающие срок. Опасности для окружающих они, видимо, не представляли. Охранял их, как вспоминали старожилы, единственный прихрамывающий после ранения старшина-конвоир. Зеки работали на карьере, добывали мел кайлом и ломами, а старшина, повесив на вбитый в стену гвоздик свой ППШ, пил чай в деревянной будке неподалёку.

Недолго поковыряв мел, зеки попали под большую амнистию и частью разъехались, частью осели в близлежащих селениях, пригретые послевоенными вдовами.

Колония и посёлок в нынешнем виде появились в конце пятидесятых годов.

Помимо добычи мела, осужденные изготовляли кирпич, для чего построили завод, обнесённый, как и зона, высоким забором с вышками для часовых и рядами колючей проволоки. Правда, завод, приближенный к глиняному карьеру, оказался в двенадцати километрах от жилой зоны, и на работу заключённых возили в крытых фурах, в металлических будках с деревянными скамьями, переделанных из скотовозов. Там же, у заднего борта грузовика, отделённые от запертых зеков решёткой, размещались солдаты конвоя.

Водителям таких фур платили мало, и потому управляли машинами бывшие зеки — «химики». Шоферы они, как известно, аховые. Несколько раз на моей памяти фуры переворачивались на трассе, но всё обходилось. Ошарашенные конвоиры снимали с решёток висячие замки, выпускали помятых зеков и вели пешком, проклиная севшего за руль с похмелья «химика».

На заводе заключённые формовали кирпич, там же дробили мел, обжигали известь, фасовали в бумажные мешки и грузили в вагоны. Кроме того, плели металлическую сетку, а в столярном цехе делали оконные рамы, двери и прочие необходимые посёлку вещи.

Качество подневольного труда было низкое. Рассказывали, что во время одного из заседаний райкома партии, на которые, как коммуниста, приглашали и начальника колонии, первый секретарь райкома прилюдно посоветовал ему обменяться технологиями с директором местного хлебозавода.

— Кирпич в руках рассыпается, а пряники прямо каменные, не угрызёшь… — съехидничал партийный вожак.

И всё-таки главным в продукции зоновского производства оставался мел. Когда-то его добывали вручную. На карьере вольнонаёмные мастера выдавали зекам кирки, ломы, носилки, отмечали участок работы «отсюда и до обеда», после чего заключённые выламывали из склона горы меловые глыбы — «ком», грузили на автомашины и отправляли в дробилку.

Но в последние годы производство механизировали, и на карьере трудилось только несколько бесконвойников: экскаваторщики, бульдозеристы, водители самосвалов. Время от времени приезжали взрывники, закладывали в шурфы динамит. Мелгора, а вместе с ней и жилая зона, и колонийский посёлок, подпрыгивали от взрыва, дребезжа стёклами окон, а над карьером поднималось белое облако меловой пыли.