Я люблю тебя, Жизнь

Александр Феликсович Каменецкий, 2014

Иногда кажется, что всё против тебя и все против тебя. Жизнь кажется мрачной, бессмысленной, а то и вовсе невыносимой. Но тот, кто не ценит жизнь, совершает громадную ошибку, за которую непременно придётся расплачиваться. В этом Илька убедился твёрдо. Ему повезло, жизнь дала ему второй шанс. И пусть он оказался в неведомых краях, загадочных мирах и временах, не представляя, сможет ли вернуться домой. Пусть его ждут испытания, опасности и страдания, но такова жизнь. И её стоит любить только за то, что она есть.

Empty spaces — what are we living for?

Abandoned places — I guess we know the score

On and on, does anybody know what we are looking for?

Another hero, another mindless crime

Behind the curtain, in the pantomime.

Hold the line, does anybody want to take it anymore?

The show must go on!

The show must go on!

Inside my heart is breaking,

My make-up may be flaking,

But my smile still stays on.

Brian Harold May¹

Часть первая

Двери наших мозгов

Посрывало с петель.

Миражи берегов,

Покрывало земель

Этих обетованных, желанных,

И колумбовых и магелланных!

Владимир Высоцкий

Глава 1

Ржавый железный лист скрипел, скрежетал, но не поддавался. Илька кривил губы, пыхтел, утирал пот со лба, но упрямо тянул за угол строптивую железяку. Упёрся ногой в грязную кирпичную стену, стиснул зубы от напряжения, рванул что было мочи. Столько усилий, а результат — едва отогнутый мятый угол. Илька заглянул в темноту щели: «Всё равно я сделаю это! Пусть они знают! Ненавижу их! Уроды!» Илька со злостью огляделся кругом. «Отлично! Вот это поможет!» Он оторвал от забора державшуюся уже на одном гвозде доску, просунул её конец в щель и приналёг на это подобие рычага всем телом. Доска выгнулась дугой, затрещала. Илька стал раскачивать её рывками, нажимая все яростнее. Заболели ушибленные ребра. Старое железо выгибалось и щёлкало, потом ближайший гвоздь с противным скрежетом вылез из обветшавшей рамы, и лист отошёл ещё немного. Илья мгновенно передвинул свой примитивный инструмент и опять приналёг на свободный конец доски. Теперь дело пошло скорее. Через несколько десятков минут лист был отогнут настолько, что Илька просунул туда голову и вглядывался в затхлую темноту внутри башни.

Голова влезала и вылезала свободно. Говорят, если голова пролезла, значит и всё остальное пролезет, но как Илька ни старался, просунуть внутрь плечи не удалось. Он отступил от башни на несколько шагов и задрал голову. Круглая стена с вертикальной цепочкой разбитых окон уходила отвесно вверх, а на последнем этаже ещё и расширялась, словно гигантская бочка, нависая над головой. Только нижнее окно было заделано, надёжно закрыто прибитым железным листом, как раз, чтобы мальчишки не пробрались внутрь. «Ну, это они со мной ещё не встречались!» Илька плюнул под ноги, подхватил доску и с остервенением вернулся к делу. Ещё через десять минут нескончаемого напора железный лист был отогнут настолько, что Илька протиснулся внутрь и свалился на грязный пол у основания пыльной спиральной лестницы. Он поднялся на ноги, отряхнул джинсы, ладони, оглядел испачканную ржавчиной футболку и заметил свежую ссадину на левом локте. Осторожно потрогал выступившие маленькие капельки крови: «Так можно инфекцию подхватить. Впрочем, теперь-то какая разница?!» На синяки он уже перестал обращать внимание.

«Говорил же пролезу! Вздумали остановить Ильку Ермакова? Не выйдет!» Вопреки этой маленькой победе его настроение нисколько не улучшилось. В башне было сумрачно и таинственно, шаги отдавались странным гуляющим эхом от круглых стен, но и это не заинтересовало мальчишку, он знал, зачем сюда шёл. Вот чего он не понимал: почему выбрал именно башню? Зачем столько стараний? Мало ли высоких зданий в их городе. По большому счёту — какая разница? Крыша дома или водонапорная башня — конец один. Вон в прошлом году десятиклассник из соседней школы выпрыгнул с двенадцатого этажа собственного дома, просто и надёжно. А он даже здесь не может поступить как все, лезет на эту чёртову башню. Всегда всё не как все.

Ильку его одноклассники считали странным: он любил учиться. Любил узнавать что-то новое, любил читать, даже если в качестве книг были учебники. И учился хорошо, лучше всех мальчишек в своём классе. Лучше него учились только несколько девчонок — круглых отличниц. Уж хорошими оценками популярности среди сверстников не добьёшься, в этом Илька давно убедился. Даже то, что он позволял списывать всем желающим, не меняло отношения к его успехам в учёбе. Большинство даже списать правильно не могли и неизменно получали двойки и тройки, в которых винили его же, Ильку. Всегда винили его. Впрочем, хорошие оценки и его самого волновали мало. Наверное, он мог бы прикинуться: не делать уроки, не отвечать на вопросы учителей, не решать контрольные, но тут проявлялась его другая странность. И эта странность ещё дальше уводила его из стана популярных учеников школы в стан изгоев. Он сочувствовал учителям. Ему казалось, что в глазах большинства из них он видит искреннее огорчение и недовольство тем, что им не удавалось продвинуть значительную часть своих подопечных по пути прекрасной дороги к знаниям, к собственным мыслям, к постижению мира вокруг них. Притворяться ленивым и безграмотным неучем Илька, конечно, мог бы, дурацкое дело нехитрое. Но сильно сомневался, что исправит этим взаимопонимание с другими мальчишками, а вот то, что огорчит этим многих учителей, он знал совершенно точно.

Надо полагать, дело было не только в учёбе. Да что там полагать, Илька был в этом уверен. Он всё всегда делал не так. Развлечений, которые предпочитали его одноклассники, Илька не понимал, не любил и чурался. Курить не курил, пиво пробовать не хотел, шататься по улице без всякого дела по полдня ему было скучно. Дискотеки, компьютерные игры, новые модели мобильных телефонов, шмотки не привлекали его внимания. Если он участвовал в совместных с одноклассниками мероприятиях, то выбирал самые простые и невинные, вроде дворового футбола или битвы снежками. Вообще-то, он не был таким уж пай-мальчиком и тихоней, нет-нет. Мог напрочь забыть купить хлеба по поручению родителей, мог нагрубить взрослым на улице, если считал их претензии неоправданными, а мог и учителям ответить довольно резко, если их решение ему казалось несправедливым.

Однако, вопреки разным спорным ситуациям, учителей он уважал и ценил, и всегда пытался предотвратить всякие попытки устроить учителю пакость. А таковые попытки в их классе происходили с завидным упорством и регулярностью. Зная его отношение, одноклассники всё делали втайне от Ильки, если, конечно, была такая возможность. Нет, он никогда никого не сдавал, если проделки удавались, но, если знал о них заранее, пытался пресечь. Несколько раз ему удавалось нарушить коварные планы, к разочарованию и злости одноклассников. Один раз — закончилось дракой, другой раз — объявили бойкот всем классом. Бойкот, впрочем, прошёл почти незамеченным: и так малообщительный, молчаливый и замкнутый Илька был доволен, что наконец-то никто его не трогал, ни о чем не спрашивал, даже списывать не просили. Да это ж сказка, а не наказание! Увы, счастье не продлилось долго. Драка тоже не была чем-то из ряда вон выходящим. В тот раз ему позволили выйти один на один, и кто остался победителем, определить было никак невозможно. Бойцы разошлись злые друг на друга с равным количеством синяков и ссадин. А что ж? Драться так драться, это тоже надо делать хорошо.

В то время мальчишки из класса ещё сохраняли какое-то понятие о чести и не набрасывались всей толпой на одного. Увы, всё меняется. Последний случай лишил Ильку всяческих иллюзий. В этот раз все сразу пошло хуже некуда. Мальчишкам не удалось сделать свои приготовления достаточно быстро и скрытно. Когда Илька вошёл в класс, он успел заметить мгновенно опавшую суету вокруг учительского места. Илька про себя чертыхнулся и ринулся в гущу событий. Не обратив никакого внимания на грозный окрик Лёньки Сухарева по прозвищу Сухарь и на ропот его подпевал, Илька потрогал учительский стул — так и есть, клеем измазали. Илька задумался. Учитель черчения Борис Борисович Ильке не нравился. Вот такое исключение из общего правила. Он был пожилой и любил повторять, что, если бы не отсутствие другого учителя и не уговоры директора, он давно бы отдыхал на пенсии, а не мучился здесь с тупыми учениками. Уроки вёл неинтересно и к ученикам относился равнодушно. В общем, по мнению Ильки, на роль учителя тот совершенно не годился. Махнуть бы на всё рукой и не лезть не в своё дело, но позволить так издеваться над старым учителем Илька не мог. Вот только, как тут помочь? Учительский стул в классе один, его на другой не поменяешь. Слишком заметно.

Илька схватил стул, лихорадочно соображая, что же делать. К нему тут же бросились четверо мальчишек во главе с Сухарём, но они не успели — в класс медленно, переваливаясь, вошёл маленький, толстенький Борис Борисович. Осмотрел класс, пригладил рукой серо-седые волосы, обрамлявшие блестящую лысину в полголовы. Семиклассников словно ветром унесло по своим местам, один Илька застыл возле учительского стола со стулом в руках. Ну что за невезение!

— Что это ты задумал, Ермаков?

— Я? — вопрос застал Ильку врасплох, он судорожно искал разумное объяснение, но ничего подходящего случаю не находил.

— Поставь стул.

— Борис Борисович, я…

— Так, что тут? — Не слушая мальчишку, учитель пощупал стул и с усталым презрением посмотрел на ученика. — Так-так. Вот кто, выходит, всё это свинство мне устраивает. — Голос его при этом оставался ровным, тусклым, почти без эмоций.

— Это не я! — восстал в негодовании Илька. — Как Вы могли подумать?

— А что тут думать? — удивился чертёжник. — Мне что, своим глазам не верить? — картинно обратился он к классу.

В классе раздались смешки, Илька и не ждал от них сочувствия, а Сухарь исподтишка показал кулак. Зря старался. Илька вовсе не собирался его выдавать, как не делал этого никогда, просто пытался оправдаться сам.

— Шкодить вы все мастера, а отвечать за это смелости не хватает. Иди за мной, Ермаков. Пусть с тобой разбирается директор, мне нужно урок вести.

Борис Борисович переваливаясь пошлёпал из класса, и Илька, опустив голову, поплёлся за ним.

В кабинете директора Илька не сказал ни слова, промолчав целый урок. Самое обидное было то, что никто даже не сомневался в его вине. Директриса занятий в Илькином классе не вела, но всегда казалась ему честной и справедливой женщиной. А сейчас она безоговорочно приняла версию Бориса Борисовича. Правда другой версии Илька ей не предоставил, понимая, что оправдаться может, только назвав настоящих виновников, а этот вариант был неприемлем. Но, всё равно, было обидно чуть не до слез. Как же так вышло?! Он пытался помочь, и его же теперь обвиняют. Неужели кто-то может подумать, что он, Илька, станет так обижать учителя?! Да даже не учителя, а просто пожилого человека? Как будто не знают, что он такого никогда бы не сделал. Или они о нём ничего не знают? Им всё равно, какой он на самом деле? Никому не нужна его правда. Никому нет дела, до него настоящего! Никому нет до него никакого дела! Илька стоял, опустив голову, молчал и старался думать о чем-то совершенно постороннем. Если ещё жалеть себя — точно слез не сдержать, а это уж и вовсе позор — семикласснику расплакаться в кабинете директора.

Не добившись от мальчишки ни слова — его отпустили. Всё, что он сказал директору в тот день, было «здравствуйте» и «до свидания». Вышел он раскрасневшись, во взбудораженных чувствах, в груди словно застыл холодный булыжник, схватил сумку с учебниками и поспешил вниз по лестнице, надеясь никого не встретить по пути. В школьном холле сидели две девчонки из параллельного класса. Одна что-то сказала, Илька не разобрал что, и обе засмеялись. Мальчишка огрызнулся, обозвав обеих дурами, из-за натянутых нервов отнеся смех на свой счёт, хотя замечание его вроде бы не касалось, и под громкое недовольное возмущение подружек выбежал из дверей школы.

На деревьях уже появилась первая зелень, и день был невероятно тёплый для начала мая. Илька зажмурился от яркого солнца и свернул налево. Сухарь с компанией поджидали его за углом, потягивая один «бычок» на всех. Илька сразу понял, что без драки уйти не удастся. Вот и хорошо, ему очень хотелось врезать Сухарю как следует. Эх, если б ему дали такую возможность. Он без лишних слов прошёл в окружении одноклассников дальше за деревья, которые скрыли их от нескромных взглядов из окон школы, бросил сумку к корням тополя. И тут на него набросились сразу все вместе. Не дали ему опомниться или подготовиться, удары посыпались со всех сторон. Он постарался отмахнуться, ударить сам, но пока он поворачивался в одну сторону, его били с другой. Илька закрыл голову выставленными локтями, пытаясь только уворачиваться, но это плохо помогало. Потом пропустил чувствительный удар по скуле — в голове загудело. Его сильно толкнули в спину, он не устоял, упал на колени и сразу же пропустил ещё удар. Потом его стали пинать, и он едва успел прикрыть голову. К счастью, это продолжалось недолго. Они не собирались его калечить. Удовлетворив свою злость, мальчишки забрали свои вещи и ушли, закинув Илькину сумку в кусты и пригрозив напоследок.

Их угрозы Илька пропустил мимо ушей. Он поднялся, отряхнул брюки и рубашку от песка, осмотрел и пощупал повреждения. Всё обошлось не так уж плохо. Зубы все на месте и даже не качаются, губа разбита, ссадина на скуле и на локте, синяки выступят позже. Ребра справа болят, но это и вовсе ерунда, могло быть и хуже. Как ни странно, драка разрядила нервное напряжение. Ильку слегка потряхивало, но ощущение прежнего холодного камня в груди ушло, осталось ровное горькое недоумение, но уже не столь и сильное. В целом, самое худшее сегодня уже позади, не стоит и беспокоиться. Хуже уже не будет.

Но назавтра произошло ещё кое-что похуже. Илька считал вчерашний инцидент вполне исчерпанным, но тот неожиданно для него имел продолжение. Утром Лёньку Сухарева вместе со всей его кодлой вызвали к директору. Илька не злорадствовал, ему было наплевать. Этой компашке всегда есть за что задать жару. Но вслед за ними позвали и Ильку. Вопрос оказался всё тот же — испорченный стул Бориса Борисовича. Илька поражённо, с открытым ртом выслушал искренние извинения директрисы и равнодушные извинения чертёжника. И с непониманием уставился на хмурых, раскрасневшихся одноклассников, на которых обрушилась лавина упрёков. Только теперь Илька сообразил, что кто-то из класса их сдал. Рассказал всё, как было на самом деле. Стоит радоваться? Ну уж нет! Илька с тоской в сердце понял, что все-все будут думать, что Сухаря заложил он. Никто же не поверит, что он, Илька, не сказал ни слова. Он пропустил вопрос директора о синяках на его лице, а на повторный вопрос просто привычно опустил голову.

Ильку из кабинета директора отпустили раньше других, но на уроки он не пошёл. Пусть его в классе не любили, друзей у него не было, его считали странным ботаном, но предателем и стукачом его никто никогда не мог назвать. И вот теперь ему вряд ли удастся оправдаться, никто и слушать не будет. Он бы и сам не поверил при таких обстоятельствах. Ильке казалось невозможным просто сидеть теперь на уроках вместе со своими одноклассниками. Он сбежал из школы, заскочил домой, бросил сумку и переоделся. Поразмышлял, не оставить ли записку, но передумал и выбежал на улицу. Телефон он забыл дома, но возвращаться не стал. Пусть. Пожалуй, даже лучше. Так он очутился у старой заброшенной водонапорной башни. Почему он выбрал именно башню, так и осталось загадкой даже для него самого.

Дряхлая на вид деревянная лестница шла по спирали вдоль вогнутой стены, оставляя в центре пустое гулкое пространство с двумя толстыми чёрными трубами посредине. Илька осторожно начал подниматься, пробуя ногой каждую скрипучую ступеньку. Лестница оказалась крепче, чем выглядела, впрочем, Илька весил не так уж и много. Ступеньки слегка прогибались, скрипели и подрагивали под ногами. В центр башни он старался не смотреть — было страшно. Куда проще было выглядывать в разбитые окна. «Может зря я всё это?» — мелькнула мысль и была безжалостно задавлена в зародыше. С заметным облегчением он выбрался на верхнюю площадку, обошёл кругом по узкой дорожке огромный металлический бак в самом центре. Все окна на площадке были целыми — никому из мальчишек так и не удалось добросить сюда камень, хотя желающих всегда было множество. Стекла, грязные и пыльные, позволяли скорее угадывать, чем видеть, что происходит снаружи. Илька подёргал одно окно, потом другое, третье легко поддалось и распахнулось, обсыпав Ильку трухой и пылью. Он чихнул. Выглянул наружу — несколько домов на окраине города и огромное поле за ними, разрезанное посередине ручьём, полным воды, как всегда весной. В открытое окно врывался гомон птиц, шелест листьев и стук колёс, доносившийся с железной дороги. Илька высунулся чуть дальше и успел разглядеть хвост товарняка — несколько чёрных с потёками цистерн.

Илька перегнулся и бросил взгляд вниз, в ужасе отшатнулся, земля была очень далеко внизу. У мальчишки все сжалось внизу живота, по коже побежали мурашки. Он усилием воли сделал шаг ближе к окну и понял, что ноги его плохо слушаются. «Родители будут переживать, — Илька зацепился было за эту спасительную мысль, но сделал над собой усилие, — а что родители? Они, конечно, меня любят, но им всё время некогда. У них дела, заботы, и я им только мешаю. Погорюют немного, и всё пойдёт как обычно». Судорожно вцепившись в оконную раму, он вскарабкался вверх, на узкий, шириной в ладонь, подоконник. Окно было большим, высоким, Илька смог встать и выпрямиться в полный рост. Скосил глаза вниз на землю и почувствовал, как у него дрожит правое колено. Он сглотнул, закрыл глаза — на некоторое время стало легче, он стал глубоко размеренно дышать. Потом пришло ощущение, что он стоит не прямо, а наклонившись наружу, и он мгновенно открыл глаза. Всё оказалось с точностью наоборот. Он стоял, отклонившись назад в комнату, вцепившись обеими руками в раму. «Трус!» — зло обозвал он себя, но это абсолютно не помогло.

Тогда Илька вспомнил, почему он здесь. Он никому не нужен, его все ненавидят. Даже учителя, которым он не сделал ничего плохого. Он никому ничего плохого не делал. А они! Всем будет проще, если его не станет. Теперь его считают стукачом, он не сможет оправдаться никак и никогда. Пускай он этого не делал, но все будут так думать и никогда ему этого не забудут. Он не сможет так жить. Нужно прыгнуть. Скорее. И тогда ему будет всё равно. А они все ещё пожалеют. Он заставил себя качнуться вперёд и посмотреть вниз, шагнул чуть-чуть вперёд, встав на самом обрезе, так что носки кроссовок свешивались в пропасть. Ещё чуть ближе. Ещё.

Внезапно трухлявая рама под ногой треснула, щепки посыпались за окно, и нога соскользнула вслед за обломками. Илька невероятным движением извернулся в воздухе и судорожно скрюченными пальцами правой руки едва успел ухватиться за остатки рамы. Ноги болтались в пустоте, правым коленом он больно треснулся о кирпичную кладку, волна безумного ужаса прокатилась снизу вверх по его телу, сжала горло. Он закричал, но из горла вылетал только какой-то жуткий сип. Илька задёргался, пытаясь второй рукой дотянуться до окна, и тем только ухудшил своё положение. Рама под рукой, издав громкий треск, прогнулась наружу, теперь он висел, извиваясь всем телом, удерживаясь только кончиками пальцев. «Разве ты не за этим пришёл?» — мелькнула в сознании далёкая, словно чужая мысль, и он полетел вниз в окружении обломков рамы. «Сейчас будет больно», — успел подумать он, но сознание милосердно покинуло его раньше, чем он достиг земли.

Глава 2

Лежать было неудобно, какой-то твёрдый угол впивался под левую лопатку. Над головой что-то странно гудело, то приближаясь, то отдаляясь, словно вертолёт петлял и кружился высоко в небе. Илька открыл глаза. Прямо над ним закладывал виражи и восьмёрки большущий жёлто-полосатый шмель. Илька, ещё плохо соображая, не сводил глаз с мохнатого великана, а тот, сужая круги, подлетел к самому лицу и чуть не сел Ильке на нос. Илька в испуге дёрнулся и больно ударился затылком, шмель недовольно зажужжал, поднялся повыше и умчался, скрылся из виду.

Илька резко, рывком сел, приложил ладонь к гудящему затылку. Взгляд упёрся в деревья, поднимающиеся сплошной тёмно-зелёной неровной стеной. Он обернулся — позади тот же лес. Илька сидел на прямой, как линейка, железной дороге, резавшей, словно ножом, густой старый лес. «Я вроде с башни прыгать собирался, а не под поезд бросаться, — с недоумением подумал Илька, поднимаясь на ноги. — Как я сюда попал?» В голове был полный сумбур, обрывками проносились какие-то мысли, воспоминания, накатывало вдруг ощущение свободного падения, и Илька вздрагивал, поводил плечами, чтобы избавиться от наваждения.

Он постарался взять себя в руки и внимательно огляделся. Потёртые рельсы, идущие в обе стороны, насколько хватало глаз, были изъедены ржавчиной. Обветшалые, серые от времени шпалы почти ушли в землю, рассыпая вокруг деревянную труху. Всё пространство дороги, по бокам и между рельсами, заросло высокой травой, цветущей мелкими белыми и жёлтыми цветками. «Непохоже, что тут можно дождаться поезда, — пожал плечами Илька. Повторил: — Прыгнуть с башни…» — Тут волной накатило, и он снова вспомнил всё, что случилось в башне, словно заново пережил до мельчайших подробностей бесплодность своих усилий удержаться и ужас, сдавивший горло. Он зажмурился, закрыл лицо руками и стоял так, пока эти ощущения не оставили его.

«Что-то у меня с головой непорядок. Пора лечиться». — Илька энергично завертел головой во все стороны, но ничего нового не увидел: прямая железная дорога, идущая через густой, лишённый всяких просветов лес. «Я ещё жив?» — последнее, что застряло в его памяти, была треснувшая рама и соскользнувшие скрюченные пальцы в облаке щепок и мусора. «Или я мёртв?» — это как-то не укладывалось в Илькиной голове. «Если я жив, то, как я сюда попал? И вообще: ГДЕ Я? А если я умер, то, опять же: где я? Что это: ад или рай?» — В вопросах ада или рая Илька разбирался плохо. Да что там говорить, почти совсем ничего не знал. Нет, ему попадались, конечно, книжки о религии (довольно скучные, надо сказать), но почему-то об аде и рае там говорилось очень мало и так туманно, что Илька почти ничего об этом не запомнил. Впрочем, ему смутно припоминалось, что самоубийц в рай не пускают, но, с другой стороны, в аду должно быть ужасно жарко и черти должны жарить грешников на огромных сковородках. Илька представил себе эту картину и рассмеялся. «А чего я смеюсь? — он оборвал смех, но улыбаться не перестал. — Наверное, крыша поехала после этой проклятой башни. Нахожусь незнамо где, то ли живой, то ли мёртвый и радуюсь, словно книжку новую купил. С этим надо что-то решать, — он с силой ткнул себя кулаком в правый бок. Ушибленные ребра отдались тупой болью, Илька охнул. — Болит всё там же. Значит, пациент скорее жив, чем мёртв. А впрочем, грешники в аду тоже должны испытывать боль. Иначе зачем же их жарить? — эта мысль почему-то снова его рассмешила. — Тогда пациент скорее мёртв, чем жив, — Илька вздохнул. — Короче, как всегда, одно из двух: или пациент жив, или пациент мёртв. Так я эту проблему не решу. Нужно отсюда выбираться. В раю должны быть ангелы, в аду — черти, а если ни тех, ни других, значит — люди. Если встречу кого-то из них, сразу станет всё ясно».

Илька, который стоял всё ещё на том самом месте где очнулся, приложил ладонь козырьком ко лбу и посмотрел в одну сторону, затем в другую. Рельсы уходили в обе стороны абсолютно одинаково и смыкались вместе с лесом где-то вдали, на пределе видимости. «Ну и куда? Направо или налево? И где тут право, где лево? Это смотря куда лицом встанешь. Ага, солнце вон там над лесом подымается — там восток. Так куда мне, на север или на юг? — Илька всерьёз задумался. — Нет, так не пойдёт. Нужно всё-таки определиться. Нужно влезть на дерево и осмотреться». — Илька в настоящем лесу, можно сказать, не бывал, а один не бывал точно никогда, но книжки о приключениях читал и имел некоторые теоретические представления.

Развернувшись на восток, к солнцу, Илька решительно сошёл с дороги, продрался через небольшой просвет в кустах и, миновав оплывшую, заваленную прелой листвой канаву, зашёл в лес. Продвинулся вперёд несколько метров в поисках дерева повыше и оглянулся. Позади деревья и кусты смыкались так плотно, что просека железной дороги была почти не видна. Он остановился в нерешительности, он читал, что люди, не умеющие ходить по лесу, могут заблудиться буквально в ста метрах от дороги и ходить кругами, так и не найдя выхода из леса. Мальчишка попятился, и пошёл параллельно просеке, стараясь всегда держать её в поле зрения. Лес был смешанный, полный высоких сосен, но ветки их росли так высоко на толстых, покрытых ароматной смолою стволах, что Илька даже не смотрел в их сторону. Забраться туда ему было не по силам.

Пьянящий аромат нагретой солнцем хвои, листвы принёс ему некоторое облегчение. Шум в голове утих, и внезапные головокружения, ощущения падения отступили. Илька с интересом крутил головой и размышлял о том, почему раньше он никогда не видел, как может быть красива и величественна природа. Раньше он больше восхищался и ценил достижения человечества, но этот лес был великолепен. Наконец ему приглянулась берёза с ровным высоким стволом, ветви которой начинались достаточно низко и шли равномерно до самой верхушки. Илька подпрыгнул, уцепился, закинул ногу на нижнюю толстую ветку. Ребра отозвались уже привычной ноющей болью, в глаза посыпались чешуйки коры. Илька зажмурился, вслепую подтянулся и уселся на ветке верхом, обняв ствол руками. Проморгался и начал неторопливый подъём с ветки на ветку. В середине пути он вдруг поймал себя на том, что старается не смотреть вниз и сжимает ствол, судорожно боясь расцепить руки. «Чёртова башня, все из-за неё», — мелькнуло у него в голове. Он замер, сделал несколько глубоких вдохов, пересилил себя и полез дальше. А какой у него выбор? Впрочем, до самой вершины он так и не долез, когда ветки стали прогибаться под ним, а ствол ощутимо покачиваться из стороны в сторону, он застыл, сцепив руки в замок позади ствола. Никакие уговоры не смогли помочь ему двинуться ещё выше, и он с ужасом думал, о том, как будет спускаться вниз: «Желательно медленно, так же как поднимался, а не так, как с башни».

Илька вынужден был сознаться самому себе, что его поход в башню не прошёл бесследно для его психики, как бы ему ни хотелось быть уверенным в обратном. С того места на дереве, до которого он сумел доползти, видно было плоховато. Мешали листья, соседние деревья, мешало то, что он никак не мог оглянуться на все триста шестьдесят градусов, не разжав рук. А разжимать руки он отказывался категорически. Но и то, что смог разглядеть, не радовало его совершенно. Зелёный океан, прорезанный только узенькой полоской железнодорожной просеки, тянулся от горизонта до горизонта. Может, там и скрывалось какое-нибудь одинокое жильё под поверхностью шелестящей листвы, но ни городов, ни даже посёлков, ни полей, ни рек, ничего, кроме леса, Илька не разглядел. «Да уж! — отрешённо подумал Илька. — Широка страна моя родная, много в ней лесов…² И на этом всё».

Очень осторожно, медленно цепляясь за каждую ветку, он спустился на землю и, глубоко дыша, долго сидел под берёзой, стараясь унять дрожь от напряжения в руках и ногах. Размышляя о том, что увидел сверху, Илька проникся новым страхом: остаться здесь одному навсегда. Там на верхушке дерева всё заглушали мысли о пропасти под ногами, но теперь он ощутил давящее одиночество. Захотелось пить, и Илькины мысли стали настойчиво склоняться к версии ада. Он поднялся, вернулся к дороге, развернулся на север и зашагал по путям. Направление не важно, нужно было двигаться вперёд. Если остаться на месте, он не протянет и двух дней, конечно, если в аду можно умереть. Он шёл бодрым шагом, стараясь не думать о воде и еде, впрочем, не думать получалось плохо. Так прошло два часа. Солнце перевалило зенит и светило в спину, стало жарко и пить захотелось ещё больше. Илька вдруг задумался, что берёза, на которую он взобрался с таким трудом, была полностью в листве. Трава и цветы под ногами, мешавшие каждому шагу, тоже были в полном цвету. Солнце жарило совсем не по-весеннему, а ведь когда он лез на башню, было самое начало мая, пусть и необычно тёплое. Здесь крылась какая-то загадка. «Хотя всё здесь сплошная загадка!»

Теперь Илька заметил, что лес по краям дороги слегка изменился. Сначала он не понял в чем тут дело, свернул с дороги в лес и пошёл параллельно рельсам. Почва под ногами стала несколько ниже, чем идущая ровно железнодорожная насыпь. Вокруг стал попадаться мох, и идти стало тяжелее. Илька хотел было вернуться на дорогу, но тут заметил чуть глубже в лесу знакомые кусты. Черника! Так и есть. Он набросился, стал жадно чуть ли не горстями срывать ягоды, засовывая их в рот, отплёвываясь от попавшихся листьев. Через десять минут утолив первый порыв, он двинулся дальше, срывая на ходу целые ветки и кустики черники, объедая ягоды, не останавливаясь ни на минуту. Стало немного легче — жажда и голод не отступили, но притупились.

Идти по лесу, при этом, всё время нагибаясь, было гораздо сложнее, Илька почувствовал, что стал уставать. Он вернулся к дороге и продолжил путь. Он торопился, хотя и не совсем понимал, куда ему спешить, куда он вообще идёт. За несколько часов, он отмахал уже больше десятка километров, а дорога по-прежнему была пряма и пустынна, и лес всё так же тянулся по обочинам. Мысли раз за разом, как Илька ни гнал их, непреодолимо возвращались к башне, к школьным проблемам. Обида на несправедливость всё ещё скреблась в его сердце, но выбранное решение проблем, уже не казалось ему таким уж остроумным, как раньше. А уж результат… Илька сердито гнал такие мысли, но они очень скоро возвращались.

Ещё дважды он сворачивал в лес, благодаря щедрую судьбу за то, что черничник рядом с дорогой не заканчивался. Ноги его гудели от усталости, губы и пальцы были синими от черники, руки и шея, неприкрытые футболкой, были искусаны комарами, облаком висевшими над черничником, пить хотелось всё сильнее, но Илька упорно шёл вперёд. Шёл и надеялся на то, что любая дорога рано или поздно заканчивается, и лучше бы это случилось рано, чем поздно. О том, что же будет с ним, если это случится слишком поздно, он старался не думать. Идеи о том, почему и как он сюда попал, и вообще, где он, от самых простых до самых фантастических, уже были взвешены и обмозгованы по три раза каждая. Теперь Илька решил: пока не увидит что-либо новое кроме леса и железной дороги, следует отложить все идеи, иначе у него голова лопнет. Так и шёл, упрямо топая по серым шпалам, почти не глядя по сторонам.

Солнце, давно перевалив высшую точку, спускалось к лесу. На дорогу стал опускаться мрак. Илька с беспокойством поглядывал то на красноватый край солнца, торчавший над верхушками деревьев, то на сходящиеся у горизонта рельсы. Что будет, когда совсем стемнеет? Лес вокруг выглядел совершенно диким, птицы непугаными, запросто могли здесь водиться и разные звери. Конечно, лес был красив, но Илька уже вдоволь налюбовался этой красотой и не отказался бы сменить пейзаж. А что, если здесь бродят волки, или рыси прячутся на ветвях? Илька не очень представлял, какие ещё коварные угрозы могут быть в ночном лесу, но уж явно не ждал ничего хорошего. Отчаянье понемногу овладевало его сердцем, но что он мог поделать? Раньше он ни разу в лесу не ночевал, да разве можно сравнить хилое исхоженное людьми редколесье возле города и бескрайний зелёный океан, который он видел с вершины дерева.

Когда сумерки сгустились, Илька стал спотыкаться, перестав различать дорогу под ногами. Ему, городскому жителю, и в голову не могло прийти, что под открытым небом может быть так темно. В очередной раз, зацепившись ногой за кустик травы, росший посредине пути, Илька чертыхнулся и вдруг замер, увидев впереди отблеск огня. Ещё минуту назад он упорно шёл в темноту, а сейчас впереди он явно различил неровно колеблющийся свет горящего пламени. До огня было довольно далеко, может, метров триста, а, может, и все пятьсот, Илька ничего не мог разглядеть. Он бросился вперёд бегом, споткнулся, чуть не упал, невероятным усилием устояв на ногах, хотел крикнуть и вдруг снова замер на месте. Что там? Кто его там ждёт? За секунду до того Илька мечтал кого-нибудь встретить и только сейчас задумался о том, кого можно встретить ночью в диком бескрайнем лесу. Но не стоять же посреди дороги, застыв от страха, что там может быть хуже, чем здесь. Идти туда, конечно, надо, только спешить не нужно, стоит, пожалуй, проявить некоторую осторожность.

Илька пошёл вперёд, стараясь не топать, не шуршать травой, не чертыхаться, когда спотыкался. Продвинувшись настолько близко, что уже смог ясно различить мелькавший впереди прямо на просеке костёр, Илька свернул и углубился в лес. Лес подходил прямо к дороге и значит, позволял незамеченным подобраться к самому костру. Илька старался ступать тише, но у него плохо получалось. Не строя никаких иллюзий о своих способностях следопыта и разведчика, он всё же не решился просто и открыто пойти навстречу неизвестности. Выглядывая из-за шершавого ствола сосны, Илька различил треногу и подвешенный над огнём котелок. У него громко заурчало в животе, он замер в испуге. Возле костра мальчишка разглядел силуэт, сидящий спиной к нему. Подробностей разобрать было совершенно невозможно. Илька сделал ещё несколько осторожных крадущихся шагов, перебравшись под другое дерево.

— Ты можешь выйти к костру без страха, — раздался громкий звонкий голос, — здесь тебе ничто не угрожает.

Илька даже присел от неожиданности. Его обнаружили! Он и сам не сомневался, что именно так и будет, но всё-таки был неприятно удивлён. И что теперь? Прятаться уже поздно. Он выпрямился, поколебался ещё секунду и твёрдым шагом, но не без опаски и без спешки направился к свету. Человек у костра невозмутимо сидел не оборачиваясь, глядя на огонь. Илька разглядел длинные, до плеч, светло-русые волосы, иногда отливавшие рыжим во всплесках пламени. На странно маленькой фигуре незнакомца была простая футболка и, кажется, джинсы. Он сидел почти вплотную к слишком большому костру. И тут картинка перед Илькой словно обрела резкость, все скачком встало на свои места, обрело правильные пропорции. И костёр стал казаться не таким уж большим, просто перед огнём сидел мальчишка. Совсем небольшой, едва ли выше Ильки, хотя рост трудно оценить, когда человек сидит. Илька вздохнул свободнее, смелее, выпрямился, расправил плечи, высоко поднял голову, постарался придать лицу независимое выражение и шагнул из-за деревьев в круг света.

Он двигался чуть боком, стараясь не сводить взгляда с сидящего мальчишки. Тот слегка повернул голову и внимательно рассматривал его синими глазами, в которых отражалось пламя костра. Видимо, Ильке не удалось полностью стереть опасение и недоверие со своего лица, потому что мальчишка у костра посмотрел на него сочувствующе и ободряюще улыбнулся.

— Здравствуй, Илия, садись к костру, — мальчишка указал на бревно, лежащее поперёк рельсов.

— Здрасьте, — Илька вдруг замер в полуприседе, так и не сев на предложенное место, — эй, как ты меня назвал?

— Илия. Разве это не твоё имя?

— Меня зовут Илья, ты как-то странно произносишь, — Илька всё-таки опустился на бревно, но не сводил с собеседника настороженных глаз. — Только откуда ты знаешь моё имя?

— Разве так важно, откуда ты что-то знаешь? Главное, что ты это знаешь и можешь применить. — Мальчишка взглянул Ильке прямо в глаза. — Разве не так?

— Не знаю, — растерялся Илька, и отвёл взгляд, — не думал об этом. Эй, — возмутился он через секунду, — ты чего мне зубы заговариваешь? Я-то как раз ничего здесь не знаю, потому и спрашиваю. Откуда ты меня знаешь? Кто ты вообще такой? Где я? Как я сюда попал? Как отсюда выбраться?

— Ох, сколько вопросов сразу, — засмеялся мальчишка. — Извини, я не смогу ответить на все прямо сейчас.

Мальчишка поднялся, подобрал толстую короткую палку (Илька сразу напрягся), осторожно снял с огня котелок и отставил в сторону. Большой ложкой, крепко привязанной к длинной палочке, чтоб не обжечься, помешал в котелке густую красноватую похлёбку. Илька, не сводя глаз следивший за незнакомцем, непроизвольно громко сглотнул. Мальчишка взял миску, наполнил её почти до краёв своим варевом и, сунув туда чистую ложку, подал Ильке. Тот колебался лишь мгновение и схватил миску обеими руками.

— Осторожнее… — начал мальчишка.

— Ай! — Илька поспешно поставил миску на землю и схватился пальцами за мочку уха.

–… горячо! — закончил незнакомец. — Обжёгся? — недовольно покачал он головой. — Моя вина. Сейчас всё пройдёт.

Действительно, через несколько мгновений Илька, теперь с осторожностью придерживая миску, мешал варево ложкой, чтобы быстрее остыло. Его таинственный благодетель, положив себе в миску вполовину меньше похлёбки, спокойно опустился на своё место.

— Зови меня Джош или просто Джо. Так тебе, наверное, будет привычнее.

— Можно вопрос? — Илька отчего-то застеснялся, словно перед ним был не ровесник, а старик с седой бородой.

— М? Такая тяга к знаниям? Это интересует тебя сейчас сильнее, чем еда? Спрашивай. Если я смогу…

— Да, собственно, — Илька смутился ещё больше, — простой вопрос: что это? — он указал на миску.

— Это? — мальчишка ободряющее улыбнулся. — Похлёбка из чечевицы.

— Чечевицы? — тупо переспросил Илька.

— Да. Никогда не пробовал? Ешь, не бойся. Я же не предлагаю продать за неё первородство.

— Продать первородство? — совсем потерял нить разговора Илька.

— Не обращай внимания, это очень старая история³. Просто ешь.

Илька посмотрел, как Джо отправляет в рот первую ложку, осторожно попробовал, кивнул головой и принялся есть. За целый день в пути, не имея ни воды, ни еды, кроме горстки ягод, Илька здорово проголодался, и миска обнажила дно слишком быстро. Челюсти упорно трудились над чечевицей, но глаза цепко вглядывались в компаньона, и в голове Ильки вдруг вставали образы далёких таинственных путешествий, ночёвок в лесу или в поле у костра, деревянная палуба под косо натянутым парусом или старинные библиотеки, заваленные книгами и свитками, или лаборатории, уставленные разноцветными вычурными колбами и странного вида приборами. То ли таинственный Джо так будоражил Илькино воображение, то ли усталость и тревожный день играли с ним злую шутку. Пока Джо подбрасывал в костёр ещё дров, Илька бросил быстрый взгляд в котелок. Там оставалось ещё почти половина.

— Тебе на сегодня хватит, — произнёс Джо, не оборачиваясь, — это оставим на утро.

— У тебя и на затылке глаза есть? — Илька вспыхнул. — Может, расскажешь всё же, кто ты такой и чего здесь делаешь.

— Что делаю? Сейчас дрова подкладывал, тебя кормил.

— Спасибо за еду, — смутился Илька, что забыл сразу сказать спасибо, но досада его не прошла, — только я не об этом. Кто ты?

— Человек, — Джо слегка пожал плечами и сел на своё место, — сын отца и матери.

— А! Человек! — Илька сменил тон. — А я-то сразу и не понял.

— Ну, может, ты ждал беса или ангела? — глаза Джо сверкнули юмором.

— Я… Откуда ты… Ну, хорошо, не хочешь рассказывать о себе, может, расскажешь, куда я попал?

— А куда ты хотел попасть, когда лез на вершину башни?

— Никуда, — огрызнулся Илька, — подальше от таких, как ты: злобных, несправедливых, тупых… — Илька едва сдержался, замолчал и уставился на огонь.

— А ты, значит, добрый и справедливый? — спокойно, чуточку грустно спросил Джо.

— Да уж посправедливей некоторых.

— Именно поэтому ты ругаешь человека, который встретил тебя в лесу, пригласил к своему костру, поделился своей едой?

— Я… — запальчиво начал Илька, но сник. — Да, ты прав. Извини, пожалуйста.

— Не стоит извиняться, Илия, я не обижен.

— Зови меня Илька, меня почти все так называют, мне показалось, тебе непривычно произносить «Илья».

— Илька, — повторил Джо, — хорошо, договорились.

— А почему Джош или Джо, что это за имя? Ты иностранец? По-русски ты говоришь без акцента.

— Меня многие так называют, как тебя Илькой. — Джо, как всегда, обошёл лишние вопросы.

Илька задумался. Этот странный Джо вызывал у него странную пока малообоснованную симпатию и доверие, и в то же время Илька чувствовал себя скованно, словно что-то давило на него, не давая свободно дышать. Джо, то казался ему простым весёлым парнем, то вдруг легендарным, могучим, непобедимым героем. Илька потёр лицо руками, кажется, он начал засыпать сидя и ему грезятся сны. Джо внимательно наблюдал за ним, улыбался и молчал.

— Послушай, Джо, — устало сказал Илька, — у тебя, конечно, есть свои секреты, я не вправе требовать от тебя их раскрытия, но расскажи мне хоть что-нибудь. Ну, хоть то, что можешь рассказать. Я прошу тебя. Я совсем ничего не понимаю.

— Мне позволено сказать тебе совсем немного. Эта дорога — необычное место, в чём ты сможешь вскоре убедиться. Ты сможешь попасть отсюда в самые разные места.

— А домой? — не выдержал Илька.

— Ты хотел бы сейчас вернуться домой? — Джо с абсолютно спокойным лицом чисто и открыто смотрел Ильке прямо в глаза.

— Но, — Илька смутился, отвёл взгляд, подумал, вопрос показался ему с подвохом. Потом тряхнул головой, решился: — Да, конечно. Почему же нет?

— И пойдёшь спокойно в школу? Разве не ты совсем недавно считал, что нет никакой возможности теперь оправдаться, что тебе этого никогда не забудут, что ты не сможешь так жить. Зачем же ты тогда прыгал с башни?

— Я не прыгал, я упал, — пролепетал Илька, наблюдая за Джо со страхом, — но, ведь я тебе ничего не рассказывал!

— Может, и упал, — проигнорировав вторую часть Илькиных слов, согласился Джо. — Только лез в башню ты с намерением спрыгнуть. И приложил к этому изрядные усилия, проявил упорство и находчивость. Возможно, стоило их направить в более полезном направлении.

— Легко тебе говорить, — огрызнулся Илька. Он не никак не ожидал нарваться на нравоучения посреди леса от мальчишки вряд ли старше него. И то, что упрёки этого всезнайки Джо были во многом справедливы, только сильнее раздражало Ильку.

— Да, следовать даже своим собственным словам бывает гораздо труднее, — намёк на грустную улыбку чуть раздвинул уголки губ мальчишки. — Но, только до тех пор, пока ты сам себе не веришь. Пока ты знаешь, что твои слова и твои мысли — обман. Когда человек перестаёт обманывать других, а самое главное, когда он перестаёт лгать самому себе, когда в его сердце живёт абсолютная, непоколебимая уверенность в своей правоте, тогда его действия легко следуют за словами, и тогда он легко может горы свернуть.

Илька поднял глаза и опустил вновь, задумался. Джо говорил без пафоса, тихим ласковым голосом, но с таким внутренним жаром, словно рассказывал большой секрет лучшему другу. Теперь и прежние его слова вдруг показались Ильке не упрёками, а лишь толчками, намёками, поводом оглянуться и обдумать, в чём он, Илька, ошибся. В том, что он всё сделал не так, Илька уже убедился. Да если честно признаться — а, как сказал Джо, важно перестать себе лгать — он всегда сомневался, что поход в башню был удачной идеей. Так почему же он с таким упорством отдирал этот лист от заколоченного окна? Почему же лез туда, преодолевая страх? Почему все эти силы он потратил на такое глупое дело вместо того, чтобы поискать другой выход? «Поискать другой выход. Более… более…» — Илька так и не смог подобрать слово, какой же выход он хотел бы поискать, и переключился на поиски вариантов: «А, собственно, в голову-то ничего и не приходит. Должен же быть выход».

— Выход есть из любой ситуации, только результат не всегда тот, которого мы ожидаем. — Внезапно Джо ответил прямо на мысли Ильки.

— Что? — Илька словно очнулся от своих мыслей и с новым страхом глядел на мальчишку.

— Прости, я не хотел тебя испугать. На твоём лице отражается столько эмоций, нетрудно догадаться, о чём ты думаешь.

— Ты что, мысли мои читаешь? Может, ты инопланетянин?

Джо радостно рассмеялся.

— Я человек, я уже говорил тебе.

— Когда это? А, да. Говорил. Только мог ведь и обмануть. А?

— Мог. А зачем?

— Ну… ну не знаю… Вдруг у тебя коварные планы.

— Мне кажется, для решения этой задачи у тебя маловато данных. — Джо опять рассмеялся.

— Маловато, — вздохнув, согласился Илька, — а ты их упорно скрываешь. Это подозрительно.

— Увы, — Джо развёл руками, — тебе предстоит добывать факты самому. Не всё в жизни даётся легко, придётся потрудиться. Мне казалось, ты не прочь потрудиться на ниве добычи знаний?

— Смотря, где и как, а, впрочем, ты хотел что-то рассказать об этой дороге. Рассказывай, я больше не буду тебя перебивать.

— Хорошо. Итак. С этой дороги ты сможешь попасть в самые разные места. Только пока не домой. Если ты пойдёшь в любую сторону поперёк от дороги, то вскоре, не позже, чем через три часа выйдешь в какое-нибудь место, где есть люди. А вот, что это за место, и что там за люди, будет зависеть только от тебя, от того, где ты свернёшь с дороги. Внимательно запомни место и время, где ты выйдешь из леса. Когда захочешь вернуться на дорогу, это тебе очень пригодится. И ещё одно очень важное замечание: Будь, пожалуйста, предельно осторожен, присматривайся к людям как никогда внимательно, не всегда очевидность является истиной.

— Я когда-нибудь смогу попасть домой? — не выдержал и спросил Илька, когда Джо замолчал.

— Это не исключено, — задумчиво глядя поверх костра, проговорил Джо. — Если ты решишь задачу и найдёшь выход из своей «безвыходной» ситуации. А сейчас представь, что учебный год закончился и ты отправился в поход. Правда, напомню, в трудный и опасный поход.

— Да уж, — пробормотал Илька. — К походу готовятся.

— Считай, это не просто поход, а поход-испытание, — Джо подмигнул. — А сейчас ложись спать, уже давно за полночь. Вот спальный мешок, забирайся туда.

— А ты?

— Я покараулю. У тебя был трудный день, тебе надо отдохнуть.

— Это нечестно. Давай я…

— Ложись, если понадобится, я тебя разбужу, и ты меня сменишь.

— Ну, хорошо, — промычал Илька, невольно растягивая зевотой рот.

Илька скинул кроссовки, залез в спальник, поворочался, устраиваясь, опустил голову, обдумывая, как бы поделикатнее расспросить Джо о нём самом, и не успев ничего придумать, моментально заснул.

Примечания

1

Пустые пространства — для чего мы живём?

Заброшенные места — я думаю, мы знаем счёт.

Снова и снова, хоть кто-нибудь знает, что мы ищем?..

Ещё один герой, ещё одно бессмысленное преступление

За занавесом, в этой пантомиме.

Держитесь этого пути, кто-нибудь желает продолжения?

Спектакль должен продолжаться!

Спектакль должен продолжаться!

Пускай моё сердце разбито,

Мой грим испорчен,

Но я всё ещё улыбаюсь.

(Брайан Гарольд Мэй. Перевод: Александр Каменецкий)

2

«Песня о Родине» В. Лебедев-Кумач.

3

Намёк на библейскую историю о сыновьях Исаака Исаве и Иакове. Старший Исав продал первородство (положение и права старшего сына и наследника) Иакову за чечевичную похлёбку.