Славянское сердце

Александр Усовский, 2021

Когда-то очень давно, в прошлом веке, можно сказать – в ином измерении, я прочитал одну книгу – "Мёртвые не поют". Роман о словацкой артиллерийской батарее, брошенной в кровавую мясорубку Восточного фронта – на помощь немцам. Эта книга открыла для меня Великую Отечественную войну с другой стороны – и познакомила с удивительным человеком. С Рудольфом Яшиком, автором этого романа. Прошло сорок лет – и я написал о нём книгу, в надежде, что память об этом человеке не канет в Лету. Потому что он был настоящим солдатом, мужчиной, славянином…

Необходимое отступление для белорусского читателя

Остановимся на несколько минут.

Эта книга — о жизни и судьбе мужественного и честного человека, Рудольфа Яшика, одного из наиболее ярких и талантливых словацких писателей середины прошлого века, прошедшего Восточный фронт, Словацкое национальное восстание, послевоенные политические репрессии — и сохранившего, несмотря на все тяготы и невзгоды, чистоту души, крепость духа, стойкость характера и верность идеалам своей юности; поверь, мой дорогой читатель, в те времена это было ох как непросто!

Но для того, чтобы каждому, кто возьмет эту книгу в руки, было понятно, в каких обстоятельствах и во время каких исторических событий жил наш герой — просто необходимо включить в ткань нашего повествования хотя бы общие сведения об истории Словакии середины ХХ века, о самых её трагических и одновременно самых героических страницах, о становлении Словацкого национального государства, о сотворении словацкой нации — выковавшейся в горниле Второй мировой. Без этих сведений книга будет неполной, а многое, о чем будет говориться на этих страницах — непонятным; это естественно, новейшая история Восточной Европы обычно очень мало интересует нас, белорусов. Поэтому я счел необходимым дополнить эту книгу краткими заметками об истории Словакии ХХ века — для того, чтобы читатель смог разобраться в том, о чём говорится в этой книге.

Рождение Чехословацкого государства

Территорию между Польшей и Германией на севере и Австрией и Венгрией на юге мы довольно долго называли Чехословакией; некоторые жители постсоветского пространства говорят так и сейчас, когда единой ЧССР уже двадцать пять лет, как не существует в природе, — и в общем, мы полагаем, что такой миропорядок и такое политическое устройство там было всегда. Тем не менее — такого государства НИКОГДА прежде в истории не было, впервые оно появилось на политических картах мира лишь в 1918 году, когда в Европе с треском рушились могучие империи — Германская, Российская и Австро-Венгерская.

Как известно, средневековая независимая Чехия (со всеми её Пшемыслами, Вацлавами и Карлами) утратила свой суверенитет и перешла под руку австрийских Габсбургов в самом начале Тридцатилетней войны, после битвы у Белой горы в 1620 году — на триста лет сделавшись частью Австрии; впрочем, и до этого территория Чехии входила в западноевропейское политическое пространство — достаточно сказать, что один из её королей, Ян I Люксембург, погиб в знаменитой битве при Кресси в 1346 году (во время франко-английской Столетней войны), сражаясь на стороне французов. Словакии же, как суверенного государства словацкого народа, вообще никогда не существовало — эта территория с конца IX века была частью Венгерского королевства, и как часть этого королевства, она вошла в состав Австрии — чтобы затем, вместе с ним же, в 1867 году получить автономию (государство официально стало называться Австро-Венгрия).

Прошу заметить — чехи и словаки никогда до первой четверти ХХ века НЕ ЖИЛИ В ЕДИНОМ ГОСУДАРСТВЕ. Более того, несмотря на официальную доктрину «чехословакизма», принятую на вооружение в начале прошлого века идеологами чешской независимости, факт остается фактом — чехи и словаки суть ДВА РАЗНЫХ СЛАВЯНСКИХ НАРОДА — несмотря на то, что их языки имеют много общего.

Увлекательную и познавательную историю чешского и словацкого «национальных возрождений» XVIII–XIX веков мы пропустим — желающие могут ознакомиться с трудами «будителей» в специальной литературе. Отметим лишь, что к началу ХХ века словаки и чехи, благодаря своим писателям и просветителям (в числе коих необходимо назвать Ф. Палацкого, П. Шафарика, Я. Коллара, создателя словацкого литературного языка Людовита Штура), уже чётко осознавали себя самостоятельными и самобытными НАРОДАМИ — причём народами славянскими, радикально несхожими с немцами и венграми, представляющими в Дунайской монархии Габсбургов правящие нации. И зерна пропаганды «восстановления чешской независимости», щедро разбрасываемые честолюбивыми политиками соответствующей национальности накануне Первой мировой войны, легли на благодатную почву…

Ничего поэтому нет удивительного в том, что многие чехи, не желая сражаться за интересы Австрии в начавшейся всеевропейской «мясорубке», сдавались в плен — иногда целыми полками, под медь полковых оркестров и с развевающимися знаменами. Также ничего удивительного нет в том, что политические руководители Антанты благосклонно встретили рождение Чехословацкого национального совета, созданного в разгар войны Томашем Масариком, Эвардом Бенешем и Миланом Штефаником в Париже — куда оные политические деятели Австро-Венгрии благоразумно свинтили накануне и в первые месяцы войны (принцип «Разделяй и властвуй» ведь не вчера придуман!). Масарик со товарищи решительно поставили на Францию — благо, профессор Масарик, будучи масоном, повсечасно встречал со стороны своих единомышленников во французском правительстве благосклонное участие. Русофильских же чешских политиков, не бывших столь дальновидными (и посему оставшимися на Родине) — Карела Крамаржа и Алоиса Рашина — австрийская полиция, несмотря на их депутатскую неприкосновенность, арестовала, а австрийский суд приговорил, на всякий случай, к смертной казни; кстати, этой же участи не избежали и коллеги Бенеша по анти-австрийскому «подполью», организованному им перед эмиграцией — Вацлав Клофач, профессора Гербен и Шайнер. И пока Масарик на пару с Бенешем окучивали западноевропейских и американских политиков на предмет разного рода послевоенных льгот и преференций «угнетенному чешскому народу», австрийская полиция старательно расчищала для этой «сладкой парочки» политическое поле на Родине.

28 октября 1918 года случилось неизбежное — министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Андрашши объявил о намерении своего государства сложить оружие и начать переговоры о перемирии. В этот же день Чехословацкий национальный совет (к тому времени уже признанный Францией, Италией и Великобританией, и имевший в своих руках — чисто номинально, разумеется — вооруженную силу в лице «чехословацких легионов») объявил о независимости Чехословакии — а 30 октября Словацкий национальный совет заявил об отделении Словакии от Венгрии. Понятно, что оба эти «Совета» были мутными лавочками из случайных людей, которых никто никогда не выбирал — но в момент крушения старого мира десяток ловких авантюристов могут, при наличии определенной воли, беспредельной наглости и безграничного честолюбия, свернуть горы — история российской Февральской революции тому наглядный пример. К тому же эти люди яростно махали перед толпой бумагами о признании их «контор» со стороны Антанты — что, в общем-то, и было на тот момент подлинным ярлыком на княжение в де-факто ставших бесхозными австрийских владениях.

Как и в случае с Россией, главные мятежники и ниспровергатели «австрийского гнета» — Масарик и Бенеш — прибыли в Прагу уже после произошедшего ниспровержения Габсбургов, что, впрочем, ничуть не помешало им по-хозяйски занять кабинеты в Граде. Масарик объявил себя президентом, Бенеш — министром иностранных дел. Поскольку за спинами этих людей маячили штыки Антанты — шансы всех остальных претендентов на Главное кресло в Пражском Граде автоматически уменьшались до нуля. Официально Томаш Гарриг Масарик возглавил Чехословакию только 29 февраля 1920 года — но это уже не имело никакого значения. Имело значение лишь то, что тщанием его и его министра иностранных дел Эдварда Бенеша на Версальской мирной конференции были официально закреплены и утверждены границы Чехословакии — именно те границы, которые через двадцать лет станут причиной её гибели…

⁂

Однако, сколько же ему пишут…. «Альжбета» всколыхнула душу многих — не зря он вложил в неё столько сил; первая любовь — тема тонкая и чрезвычайно деликатная, но ему, кажется, всё же удалось сохранить в книге едва уловимое, трепетное, светлое и невесомое ощущение пробуждения первого чувства…

Ему тогда было пятнадцать — как же кружила ему голову та весна! Озорные взгляды Аниты — он и сейчас хорошо помнит, как лучились теплом и надеждой её глаза; тогда для счастья ему хватало одного лишь её взгляда! Всего три недели…. Или целых три недели? В юности совсем иной счет времени…

Позавчера приезжал Павел — по-крестьянски основательный, молчаливый, сосредоточенный; привёз овечьего сыра, деловито советовался с врачами, куда отвезти его после операции. Дружище, как же я рад, что у меня есть ты! И твоя жена — та, которую ты вытащил из вагона с «остарбайтерами» на станции Житомир…. Ещё двадцать минут — и вы бы уже никогда не были вместе! Упрямо отвергавший всякие религиозные разговоры, молча избегающий исповеди у полкового капеллана — ты тогда в последней надежде бросился за помощью в униатскую церковь на окраине Овруча, и ветхий священник с совершенно седой бородой выписал тебе свидетельство о венчании — хотя, ручаюсь, не понял и трети из того, что ты ему сбивчиво и сумбурно говорил, пихая ему в руки тощую пачку оккупационных марок…. На связном самолете, каким-то чудом уговорив пилота, ты долетел до Житомира, держа у сердца эту бумагу — и вырвал-таки свою Галину из лап педантичного и сухого обер-лейтенанта, начальника эшелона. Это было маленькое чудо — но ведь настоящая любовь способна творить чудеса, я это хорошо знаю…. И когда ты, счастливый и радостный, сажал свою новоиспеченную жену в вагон для отпускников до Прешова — мы все по-хорошему завидовали тебе, тому, что в пламени этой вселенской свистопляски, среди крови, несчастья и слёз — вы оба обрели любовь…. Ведь любовь, мой друг Павел, это единственное, ради чего стоит жить — и ради чего не жаль умереть! Ты не меньше меня это знаешь…. Когда ты двадцать девятого августа открыл для восставших рабочих ворота цейхгауза, зная, что за это — по законам военного времени — тебе грозит расстрел — я знаю, ты сделал это во имя любви. К своим товарищам, к своей стране, к своей жене — ради которой совершил невозможное…. Как же я люблю тебя, дружище! Мне будет очень не хватать тебя там, куда я скоро отправлюсь…