Николай II. Расстрелянная корона. Книга 2

Александр Тамоников, 2015

Император Николай II – последний российский монарх, который своей трагической судьбой завершил великую эпоху российского самодержавия. Личность яркая, сильная, порой загадочная и противоречивая. В годы его правления Россия пережила едва ли не самые трудные, жестокие и страшные испытания за всю свою историю. Волевой, с феноменальной памятью, не теряющий самообладания даже в самые критические мгновения, император Николай II вместе с тем производил впечатление мягкого, порой застенчивого человека. Власть, данную ему, он нес как крест, как веление Бога, без ропота и уныния. Его отречение от престола до сих пор вызывает жаркие споры у политиков и историков, которые пытаются дать исчерпывающий ответ: что стало бы с Россией, со всеми нами, если бы последний император поступил иначе? Этот замечательный роман не претендует на истину в последней инстанции, но тем не менее помогает взглянуть на Николая Александровича Романова совсем с другой стороны и совсем другими глазами…

Глава 3

В середине августа 1910 года государь с семьей выехал в Германию и провел там два с половиной месяца. Они остановились в Гессене, на родине Александры Федоровны. Это было самое длительное пребывание августейших персон за границей.

Пребывание царской семьи в Германии затягивалось в связи с тем, что Николай желал встретиться с кайзером Вильгельмом для откровенного разговора. Прусский посланник при гессенском дворе барон Иениш отмечал намерения российского императора восстановить прежние дружественные отношения между Германией и Россией. Вильгельм же относился к этому достаточно скептически из-за внешней политики, проводимой Николаем в последние годы.

Немецкие газеты публиковали высокомерные статьи в отношении России, наши отвечали им тем же.

22 октября Николай Второй выехал в Потсдам, где встретился с Вильгельмом. Два дня императоры вели долгие беседы. Они основывались на совпадении монархических интересов и на том, что между Россией и Германией не было прямых противоречий.

Главным достижением переговоров, в которых участвовали и главы внешнеполитических ведомств Сазонов и Бетман-Гольвег, стало устное обязательство монархов придерживаться той политики, которая не направлена друг против друга. Вильгельм, используя ситуацию, попытался внести раскол в Антанту — военный блок Англии, Франции и России, оформившийся еще в 1904–1907 годах. Вильгельм обещал не поощрять агрессии Австрии на Балканах, Николай — не поддерживать политику Англии против Германии на Ближнем Востоке. Это означало поддержание статус-кво, то есть текущего положения дел. В общем, императоры договорились о взаимной сдержанности в случае возникновения англо-германского и русско-австрийского конфликтов.

Следом за беседами монархов переговоры продолжились между главами внешнеполитических ведомств. Но уже на этапе обмена мнениями они зашли в тупик. В результате Россия отказалась от заключения письменного договора с Германией.

Данные переговоры стали последней попыткой Берлина вывести Россию из Антанты. Это оказало свое влияние на правящие круги Великобритании, которые окончательно поддержали курс на войну с Германией.

Николай и Вильгельм публично оценили встречу как удовлетворительную. Российский император ставил обещания кайзера выше письменных обязательств, полагался на слово своего родственника.

В российской печати появились весьма холодные отзывы о Потсдамском соглашении. Некоторые политические деятели проявляли недовольство, говорили, что российские союзнические соглашения потеряли наступательные функции, стали чисто оборонительными. На самом же деле франко-русский блок являлся именно таковым еще со времен правления Александра Третьего. Министр иностранных дел Франции Пишон, отвечая на запросы парламента, заверял, что решения, принятые в Потсдаме, не противоречат союзу России и Франции.

С Лондоном у Петербурга формальных соглашений не было, но Англия, естественно, проявила явное недовольство. Новому послу сэру Джорджу Бьюкенену, прибывшему в Санкт-Петербург в октябре, была поставлена конкретная задача свести к минимуму все последствия встречи в Потсдаме. Сергей Дмитриевич Сазонов призывал политические круги и русскую печать к сдержанности по отношению к Германии.

Переговоры шли, а реорганизация оборонительной системы, основанная на опыте Русско-японской войны, между тем деятельно продолжалась. Еще летом 1910 года был издан высочайший манифест об упразднении нескольких крепостей в Польше и о пересмотре мобилизационного плана. Главные районы сосредоточения войск переносились на восток от границы.

Сейчас некоторые историки, военные деятели, известные публицисты называют подобные меры ошибочными. Мол, напротив, необходимо было оставить армию на тех же рубежах обороны, которые были оборудованы еще при императоре Николае Первом.

Что это за рубежи? Первая линия крепостей шла по западной границе Польши. Вторая, с меньшими боевыми возможностями, тянулась от Динамюнде через Ковно и Осовец до Брест-Литовска. Третий рубеж проходил в направлении Киев — Бобруйск — Динабург.

Русские войска должны были бы быть размещены на так называемом Польском выступе. При быстром скоординированном наступлении австрийских и германских войск по нескольким направлениям это привело бы к блокированию русских сил на выступе. При данном развитии событий наша армия в первые же дни войны скорее всего попала бы в ловушку, которую сама себе и приготовила.

Поэтому Николай Второй и проводил реорганизацию оборонительных рубежей. Он считал, что русская армия должна была рассредоточиться вне прямой досягаемости для врага и с подготовленных рубежей, без риска охвата или обхода, вести оборонительные либо наступательные действия. Германская разведка в то время постоянно сообщала в Берлин о том, что русские осуществляют реорганизационные мероприятия, основываясь не на оперативно-тактических, а на чисто стратегических соображениях.

Во внешней политике мировых держав тоже происходили изменения.

Несмотря на недавнюю победу, Япония всеми силами старалась наладить сотрудничество с Россией, дабы не допустить возобновления войны, которая в новых условиях обернулась бы для Токио полным и несомненным поражением. Тогда Страна восходящего солнца утратила бы все, что приобрела в 1904–1905 годах.

Соединенные Штаты Америки заняли позицию, резко враждебную по отношению к политике Токио в Китае. Уже в то время Америка пыталась протянуть свои щупальца куда только можно. Казалось бы, какое Штатам дело до Дальнего Востока? Ан нет. У Вашингтона повсюду свои национальные интересы.

Англия в быстро меняющейся обстановке прилагала все возможные усилия, дабы сохранить союз с Россией. В Лондоне понимали, что единство Петербурга и Берлина будет иметь весьма плачевные последствия для британского льва.

Россия совместно с Японией была заинтересована в недопущении новых конкурентов в Маньчжурию. Когда из США поступило предложение продать маньчжурские железные дороги международной компании, обе державы ответили решительным отказом.

Думская оппозиция выступала против какого-либо сотрудничества с Японией. Однако государь и правительство Столыпина вели иную политику. Летом 1910 года между Россией и Японией было подписано соглашение о сотрудничестве. По сути, это был договор о совместном противодействии другим державам в Китае, основанный на негласном разделении сфер влияния в регионе.

Япония устанавливала контроль над Кореей и Южной Маньчжурией, Россия — над Северной Маньчжурией, Внешней Монголией и даже китайской частью Туркестана, но это уже, как говорится, по возможности.

7 ноября 1910 года скончался Лев Николаевич Толстой. Ему было восемьдесят два года. Произошло это на станции Астапово Рязанской губернии.

Писатель с мировым именем, гордость русской литературы, покинул Ясную Поляну, свою родовую усадьбу. Слишком сильны стали противоречия между учением и личной жизнью гения.

Лев Николаевич не участвовал в политической борьбе, не занимал чью-либо сторону, не стал своим ни для государства, ни для оппозиции. Толстой был отлучен от церкви за богохульство.

Перед властью встала непростая задача: как отнестись к чествованию памяти Толстого? Клерикалы и правые идеологи считали, что православное государство не может воздавать посмертные почести человеку, отлученному от церкви. В то же время смерть такой личности стала тяжелой утратой не только для русского народа.

Государь разрешил эту сложную ситуацию, заявив о том, что он душевно сожалеет о кончине великого писателя, воплотившего в своих творениях образы славных годов русской жизни.

Государственная власть не приняла участия в гражданских похоронах писателя, но и не препятствовала им, хотя это противоречило русским обычаям. Лев Николаевич Толстой был погребен на холме около Ясной Поляны при стечении нескольких тысяч человек, большую часть которых составляла молодежь.

Государственная дума в знак траура, несмотря на протесты правых, прервала заседания.

Смерть Толстого вызвала волнения среди студентов. Впервые с 1905 года в Санкт-Петербурге в течение трех дней проходили уличные демонстрации. Молодежь поддержали рабочие. Революционеры гадали, не начало ли это новых потрясений?

Накануне Рождества волнения пошли на убыль и прекратились сами собой. На провинцию данные события практически не распространились.

В 1910 году возник конфликт между Петербургом и Финляндией по поводу общеимперского законодательства. Столыпину пришлось вернуться на путь 1905 года и провести законопроект об отношениях между конфликтующими сторонами в обход финского сейма. Это вызвало недовольство в Финляндии.

Не оставалась в стороне и Польша. Еще осенью 1909 года П. А. Столыпин поднимал вопросы, касающиеся работы земства в западных губерниях. Эти проблемы встали с новой силой в начале 1911 года. Суть их, если коротко, сводилась к тому, что премьер хотел максимально ослабить польское влияние в этом регионе и увеличить русское.

1 февраля к обсуждению предложений Столыпина приступил Государственный совет. Голосование там прошло 4 марта. Неожиданно для председателя Совета министров решающие моменты были отвергнуты. За такое решение активно агитировали П. Н. Дурново и В. Ф. Трепов.

Сразу же после голосования Столыпин покинул заседание Государственного совета.

Следующим утром премьер прибыл к императору.

— Что привело вас ко мне? — осведомился государь. — Насколько я помню, на сегодня у нас встреча не была запланирована.

— Я приехал, ваше величество, чтобы сообщить вам о своем решении подать в отставку!

Император изумленно посмотрел на Столыпина:

— Что случилось, Петр Аркадьевич?

— Я вчера был на заседании Государственного совета, который обсуждал вопросы западного земства. Несмотря на ваше ходатайство, решающая статья была отклонена. Инициаторами голосования явились господа Дурново и Трепов. Насколько мне известно, один из главных противников проекта перед этим был принят вами. Следовательно, Трепов получил от вас согласие на подобные действия.

— Вы в чем-то обвиняете меня, Петр Аркадьевич?

— Как можно, ваше величество? Я просто выстраиваю логическую цепь поступков противников проекта.

— Это вам не удается. Да, я встречался с Владимиром Федоровичем. Он изложил мне свои соображения по поводу обсуждаемого вопроса и спросил, следует ли понимать мое пожелание как прямой приказ? Что я мог ответить? Естественно, сказал, что члены Государственного совета могут голосовать по совести.

Столыпин покачал головой:

— Правые так и поступили.

— Не думаю, что в данном случае ведется какая-то интрига против правительства или вас лично, — сказал государь. — Скорее члены Совета голосовали так, как было выгодно им в политическом плане. Одни из них, и это известно, противостоят национальным движениям, исходя из общеимперских соображений, другие не желают распространения земства на новые губернии.

— Это так, но Трепов использовал аудиенцию с вами. Он сослался на высочайшую волю для отклонения проекта.

— Но это же частный пример. Я понимаю, что решение Государственного совета задело ваше личное самолюбие, но вам, Столыпину, так реагировать на столь незначительное происшествие, право, не к лицу.

— Да, ваше величество, это частный пример, но он показывает, как Государственный совет может встать между правительством и Государственной думой, сделаться тормозом для реформ. Вчера Совет отклонил один вопрос, завтра зарежет другой, послезавтра третий. Что в итоге? Не берем личности. Во-первых, это удар по престижу председателя Совета министров, всего правительства. Во-вторых, подобная практика может внести такой раздор между ветвями власти, что мы окажемся вновь в ситуации, когда управление государством сильно осложнится из-за чьих-то капризов и гордыни. Вспомните, каково нам приходилось работать с думами первого и второго созывов.

Император улыбнулся:

— Но ведь справились! А сейчас куда проще. Но заявлять об уходе по такому незначительному поводу? Нет, я не могу лишиться Столыпина. И потом, Петр Аркадьевич, чем станет правительство, зависящее от меня, если из-за конфликта с Думой или с Советом будут меняться министры, а главы правительств подавать прошения об отставке? Нет, ничего подобного, Петр Аркадьевич. Успокойтесь, сосредоточьтесь, отбросьте самолюбие и продолжайте работу. Моя поддержка вам обеспечена. Так было всегда.

— Но тогда необходимо пойти на непопулярные меры. Я бы сказал, авантюрные.

Николай с интересом посмотрел на Столыпина:

— Что вы имеете в виду, Петр Аркадьевич?

— Нам надо иметь свободные руки. Предлагаю на несколько дней распустить обе палаты и провести закон о западном земстве именным указом.

Император прошелся по кабинету.

— А вы продумали последствия столь авантюрного предложения? Ведь именно вас Дума осудит за то, что вы склонили меня на подобный шаг.

— Некоторые депутаты, конечно, изобразят возмущение, но в душе все будут довольны. Конфронтация никому не нужна. Тем более когда памятны те события, при которых своих мандатов лишились депутаты Первой и Второй Государственных дум.

Николай обворожительно улыбнулся:

— Хорошо. Я готов согласиться на ваше предложение, но мне надо продумать его. Вот видите, как я ценю вас, Петр Аркадьевич!

— Благодарю, государь, но в таком случае позвольте высказать еще одну мысль.

— Пожалуйста, я слушаю вас.

Столыпин дал оценку действиям членов Государственного совета Трепова и Дурново и попросил государя не только публично осудить их, но и подвергнуть взысканию, которое стало бы уроком на будущее для других.

Император задумался, меряя шагами кабинет, затем повернулся к главе правительства:

— И что же, по-вашему, мог бы сделать я? Какое вы предлагаете взыскание?

Столыпин, не задумываясь, ответил:

— Трепову и Дурново следует предложить выехать из Петербурга и на некоторое время приостановить работу в Государственном совете.

— Неплохо. Вижу, вас сильно задело голосование.

— Не голосование, ваше величество. Вы, конечно же, правы. Каждый имеет право высказать свою точку зрения, но не в вопросах, касающихся судьбы реформ. Не голосование меня задело, а понимание последствий того раскола в управлении государством, к которому вольно или невольно подталкивают названные политики.

— Здесь, Петр Аркадьевич, я ничего обещать не могу. Мне необходимо очень хорошо все обдумать.

На этом аудиенция у государя была закончена.

6 марта Столыпин созвал министров и доложил им о разговоре с государем. Почти все чиновники выслушали доклад молча, лишь двое попытались указать на желательность другого, мягкого подхода к вопросу о Трепове и Дурново.

Столыпин резко ответил на это:

— Примирения пусть ищет тот, кто весьма дорожит своим местом и положением. Я же считаю необходимым поступать честно и достойно.

На этом совещание, собственно, и было закончено. Все ушли, остался министр финансов.

Коковцев высказал собственное мнение по поводу намерений председателя Совета министров:

— Я думаю, Петр Аркадьевич, что предложенные вами меры нежелательны. Дума вряд ли спокойно проглотит это, в прямом смысле слова, насилие. Такое не прощается. Следует ли требовать от государя, чтобы он карал тех, кого принимал во дворце? Я убежден, закон надо проводить нормальным путем, для чего вторично внести его в Государственный совет.

Столыпин ответил:

— У меня, Владимир Николаевич, нет ни времени, ни желания заниматься подобной бюрократией. Я буду рубить клубок противоречий разом, а не разматывать его месяцами.

— Но это неправильно, Петр Аркадьевич.

— Вот когда вы, Владимир Николаевич, станете на мое место, тогда и поступайте как захотите, посчитаете нужным. Пока же председатель правительства я, значит, будет по-моему. Не смею задерживать.

Коковцев удалился ни с чем.

Столыпин твердо стоял на своем. Это не являлось самодурством, упрямством. Нет, просто Петр Столыпин, в отличие от министров, четко знал, что надо государству, а без чего можно и даже нужно обойтись.

Император обдумывал ответ председателю Совета министров четыре дня. 10 марта Петр Аркадьевич был вызван в Царское Село.

В рабочем кабинете Александровского дворца Николай подписал указ о перерыве сессии с 12 по 14 марта и поручил председателю Государственного совета объявить П. Н. Дурново и В. Ф. Трепову высочайшее повеление выехать из столицы и до конца 1911 года не посещать заседания совета.

Как только указ был опубликован, в обществе начались волнения. Ситуацию усугубило издание закона о западном земстве в обход Думы.

Премьер-министра критиковали все, кто только мог, и лишь националисты высказывались за Столыпина. Ближайшие соратники Петра Аркадьевича предложили распустить и эту Думу, внеся новые изменения в избирательный закон. И все же, несмотря ни на что, дело о западном земстве было доведено до конца. Закон остался в силе.

Реакция партий, фракций, отдельных депутатов и членов Государственного совета, осознание того, что в противостояние был втянут император, и ощущение вины за это не могли не повлиять на Столыпина. Он ощущал себя в одиночестве, хотя ни о какой отставке Николай Второй до сих пор не желал даже слышать.

Дождливым сентябрьским вечером у небольшого дома в Париже остановился молодой человек, на вид лет двадцати трех. Он встал под козырек винной лавки, сложил зонт, посмотрел на номер дома. Да, тот самый, на нужной улице.

Молодой человек зашел в подъезд между магазинчиками, поднялся по лестнице на второй этаж. Справа и слева две двери.

Он подошел к квартире слева, аккуратно постучал и почти сразу же услышал мужской голос:

— Кто?

— Аленский Егор Егорович.

Дверь открылась.

— Входите.

В прихожей Аленский, он же Дмитрий Богров, снял дождевик.

— Добрый вечер. Ну и погодка сегодня. Прямо как в Петербурге.

Мужчина лет пятидесяти пяти кивнул:

— Да, погода действительно препаршивая. Проходите в гостиную.

Богров разделся и прошел в довольно большую комнату.

Егор Егорович Лазарев, известный член партии социалистов-революционеров, указал гостю на кресло:

— Здесь будет удобно, но прошу учесть, у меня не так много свободного времени.

Богров заметил кипу бумаг на канцелярском столе и сказал:

— Я не задержу вас.

Лазарев присел в кресло напротив.

— Слушаю вас, господин Аленский.

— Можно просто Дмитрий.

— Хорошо, слушаю вас, Дмитрий.

Богров устроился поудобнее и заявил:

— Я намерен убить Столыпина.

Лазарев рассмеялся:

— И всего-то? Почему сразу не императора? Молодой человек, мне не до шуток. Если…

Богров прервал его:

— Извините, Егор Егорович, но это не шутка. Я действительно намерен убить Столыпина.

— Ну, если это не шутка, то, значит, вы сумасшедший.

— Я в здравом уме, и у меня есть план. На следующий год…

— Вы заглядываете слишком далеко.

— Все же прошу выслушать меня.

Лазарев вздохнул:

— Что ж, выкладывайте свой план.

Богров говорил минут десять и закончил монолог такими словами:

— У меня все получится.

— Допустим, но что вам нужно от меня?

— Не от вас лично, от партии.

— Что конкретно?

— Без сомнения, шансов избежать ареста у меня практически нет. Я буду приговорен к смертной казни. Так вот, я хочу, чтобы после моей смерти партия объявила, что убийство совершено с ведома лиц, руководящих ею. Это начало новой фазы революционного террора.

Лазарев покачал головой:

— План, признаюсь, неплох, но почему, имея возможность попытаться убить императора, вы нацелены на председателя Совета министров?

— Я еврей. Если убью царя, то это обернется трагедией для всего моего народа. Неизбежны погромы. Мне не хотелось бы, чтобы это произошло.

— Не буду вам ничего обещать, Дмитрий. Вы планируете покушение на год вперед. За это время очень многое может измениться. Честно говоря, я не верю, что вам удастся даже приблизиться к такой фигуре, как Столыпин.

— Я сделаю это, — уверенно заявил Богров.

— Давайте договоримся так. Вы когда собираетесь вернуться в Россию?

— В начале следующего года.

— В Петербург?

— Нет, в Киев. Ведь именно там должны развернуться основные события.

— Что вас связывает с Киевом?

— Там я рос, учился. В этом городе живут мои родители.

— Хорошо, как только будете в Киеве, с вами свяжется наш человек. Он представится господином Муравьевым, запомните?

— Да. У меня хорошая память.

— Тогда же с ним и решите вопрос, касающийся вашего намерения.

— Я вас понял. Позвольте откланяться?

— Один вопрос, Дмитрий.

— Да, конечно, я к вашим услугам.

— Сколько вам лет?

— Двадцать три.

— И вы готовы пожертвовать собой ради революции?

— Это уже второй вопрос, но я отвечу. Да, готов. Вы, старый революционер, приверженец беспощадной борьбы с самодержавием, находите это странным?

Лазарев улыбнулся:

— Не такой уж я и старый. Просто меня всегда интересовало, что же служит побудительной причиной самопожертвования. Покушения большей частью не удаются. Их участников ждет суровое наказание, как правило, смертная казнь. Откуда у вас эта ненависть, сжигающая до такой степени, что сама жизнь отходит на второй план? Ведь вы же еще очень молоды.

— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос. Не потому, что я не смогу найти слов. Просто мне до сих пор казалось, что уж вы-то должны сами знать ответ на заданный вопрос.

— Хорошо. В принципе, на таких, как вы, и держится революционное движение. Я провожу вас.

Богров вернулся в Россию в феврале 1911 года и тут же наладил контакты с начальником Киевского охранного отделения подполковником Николаем Николаевичем Кулябко, прерванные из-за отсутствия в стране. Вот уже четыре года Дмитрий Богров являлся секретным агентом охранки.

По крайней мере, так считал Кулябко. У него были на это основания. Богров активно помогал полиции. Им были сданы охранке участники заговора против генерал-губернатора Киевской, Подольской и Волынской губерний Федора Федоровича Трепова-младшего. Не важно, что покушение не состоялось, а заговорщиков не удалось найти. Главное в том, что охранка отчиталась о своей работе.

Богров втерся в такое доверие Кулябко, что тот и предположить не мог, что с ним играют. Слишком уж молод был Богров. Вот агент Аленский и пользовался этим в полной мере.

На 30 августа в Киеве были запланированы большие торжества по случаю открытия памятника Александру Второму в связи с пятидесятилетием отмены им крепостного права. На праздник должны были прибыть император, члены царской семьи, глава правительства, зарубежные гости.

Накануне мероприятия Богров явился к Кулябко. Он, ценный агент охранки, имел на это право.

Начальник отделения принял молодого человека и не слишком любезно спросил:

— Что у тебя, Аленский, за дела ко мне? Опять какой-нибудь заговор? А ты знаешь, что мне пришлось выслушать, когда твоя информация по покушению на генерал-губернатора не подтвердилась?

— В том, что кто-то из ваших людей предупредил заговорщиков, не моя вина.

— Вот как? Значит, у меня в отделении есть предатели, сотрудничающие с террористами?

— Разве это можно исключить, Николай Николаевич?

Кулябко прошелся по кабинету.

— Ты умный человек, Дмитрий, а прикидываешься дурачком. Зачем? Если бы революционеры-заговорщики были предупреждены офицерами отделения, то разве твои приятели оставили бы тебя в живых? Да ты первый пошел бы в расход.

Богров вскинул голову:

— На что вы намекаете, господин подполковник?

Кулябко махнул рукой:

— Ни на что. Говори, с чем пришел на этот раз.

— На меня вчера вышел Муравьев.

— Это тот самый, который не имеет ни имени, ни настоящей фамилии, предпочитает скрываться под псевдонимом?

— Да. Так поступают многие, о чем вам, Николай Николаевич, прекрасно известно.

Начальник Киевского охранного отделения присел в кресло.

— Ну, вышел, что дальше?

— Он спросил, могу ли я срочно подыскать неприметную квартиру для двух товарищей из Петербурга. Я ответил, что в этом нет никаких трудностей.

— Что за товарищи?

— Мне пока известно, что одного из них зовут Николай Яковлевич.

— Он тоже не имеет фамилии?

— Мне ее не назвали.

— И что интересного в этом для меня?

— То, что этот Николай Яковлевич с товарищем намерены совершить покушение на государя.

— Что? — Кулябко приподнялся с кресла. — Покушение на императора?

— Точно так, господин подполковник.

— А ты не врешь?

— Николай Николаевич, прошу без оскорблений. Если вам не интересна данная информация, то я найду способ передать ее генералу Трепову. Он-то уж точно со всей серьезностью отнесется к такой угрозе. Правда, не думаю, что похвалит вас…

Кулябко хлопнул ладонью по столу:

— Так! Никаких губернаторов! Мы охранное отделение, и это наша работа. — Кулябко поднялся из кресла, прошелся по кабинету. — Подыщи нужную квартиру. Я мог бы дать тебе пару адресов, но это слишком рискованно, так что решай вопрос самостоятельно. Как найдешь, сообщишь адрес мне.

— Зачем? — спросил Богров. — Вы желаете выставить вокруг дома своих агентов? Не забывайте, на такое дело, как убийство императора, дилетантов не пошлют. А опытные революционеры мгновенно заметят слежку и скроются. Вот тогда меня несомненно убьют, а вы не будете знать, когда и где террористы нанесут смертельный удар. А в том, что они сделают это, сомневаться не приходится. Николай Яковлевич наверняка продумал несколько вариантов, как достать государя. Тем более что программа торжеств весьма обширна.

— И что предлагаешь ты?

— Я — ваши глаза и уши. Будучи непосредственно связан с террористами, я узнаю их планы и сообщу вам. Вот тогда ваши агенты получат возможность отличиться, а вы — повышение.

— Об этом слишком рано говорить. Ты уверен, что за тобой не следили, когда ты шел сюда?

— Думаю, слежки не было. Во-первых, я бы ее заметил, во-вторых, Муравьев не стал бы вводить меня в курс предстоящей акции, если бы не доверял.

— Ты прав, — проговорил начальник охранного отделения. — Уходить будешь как?

— Желательно, чтобы вы вывезли меня отсюда на своем автомобиле. Так будет спокойней и мне, и вам.

— Хорошо! Сейчас все организуем.

— С кем мне предстоит поддерживать связь для передачи информации? Не бежать же по каждому случаю сюда.

— Да, конечно. Ты Голтуна знаешь?

— Это Игната? Студента?

— Именно.

— Мы знакомы, но не более.

— Вот и познакомитесь поближе. Это не вызовет подозрений. Он молод, ты тоже. Ты закончил университет, он там учится. Первая встреча сегодня с семи до девяти вечера недалеко от того места, где проживают твои родители.

— На Бибиковском бульваре?

— Ты имеешь что-то против? Скажем, харчевня на перекрестке — вполне подходящее место для дружеской беседы двух молодых людей.

— Хорошо. Сегодня мы встретимся в харчевне, но в дальнейшем место позвольте определять мне, исходя из того, как будут развиваться события.

— Договорились. Но смотри, господин Аленский, без выкрутасов! Если что, с меня снимут погоны, а вот с тебя — голову. Мой тебе совет, помни об этом.

— Я помню, господин подполковник.

Кулябко приказал вывезти агента в город и тут же связался по телефону с генерал-губернатором:

— Здравия желаю, ваше превосходительство!

— Здравствуй, Николай Николаевич. Надеюсь, ты не по пустому поводу беспокоишь меня?

— Как можно в такое время, когда работы по подготовке торжеств невпроворот, Федор Федорович?

— Это верно, невпроворот, поэтому у меня почти нет времени. Но я слушаю тебя, Николай Николаевич.

— Тут, Федор Федорович, дело такое, что надо бы встретиться.

— Даже так? Встретиться, конечно, можно, вопрос в том, когда именно. В семь вечера тебя устроит?

— Вполне.

— Тогда приезжай ко мне домой.

— А удобно ли?

— Раз приглашаю, значит, удобно.

— Буду.

Кулябко положил трубку и задумался. Что предпримет генерал-губернатор, узнав о намечающемся покушении? Сообщит об этом в Петербург. Это понятно. Но вот как он представит угрозу? Пока известно, что в Киев едут два террориста с целью убить императора во время празднований. Одного из них зовут-величают Николаем Яковлевичем.

Подобные донесения приходят в Министерство внутренних дел каждый раз, когда император с семьей собирается принять участие в каких-либо публичных мероприятиях. По большей части эти сообщения недостоверны.

Скорей всего, в Петербурге скептически отнесутся к предупреждению Трепова. Уж отменять празднества из-за доноса секретного агента охранки не станут точно. Значит, государь со свитой прибудет в Киев.

Если правильно все организовать, то у Кулябко появится отличный шанс серьезно укрепить свое положение. Шутка ли сказать, предотвратить покушение на императора!

Вот Павел Григорьевич Курилов тоже был начальником охранного отделения, полковником, а ныне кто? Генерал-лейтенант, товарищ министра, заведующий полицией и командир отдельного корпуса жандармов. Это высокая должность, обеспечивающая немалые привилегии.

Но надо сделать так, чтобы это покушение состоялось. Пусть злоумышленники совершат попытку. Богров уверен, что так и будет. Но он не сомневался и в том, что террористы попробуют убить генерал-губернатора.

С другой стороны, даже если Богров сознательно дезинформировал охранное отделение в целях повышения собственной значимости, то дважды он этого делать не станет. Такая наглость чревата изрядными неприятностями. Следовательно, можно с большой долей уверенности предположить, что на сей раз Богров-Аленский говорил правду.

Что ж, поговорим с губернатором, убедим его в том, что охранное отделение Киева в состоянии защитить государя, а дальше посмотрим, что начнет выдавать Богров. Если он сумеет раскрыть замысел террористов — отлично, мы обезвредим их на глазах у царя. Если не сможем, то решение вопроса безопасности императора отойдет к его личной охране.

Кулябко в любом случае в стороне не останется. Не получит большого повышения, ну и ладно. Ему и полковника хватит. Не забудут. Ведь именно его секретный агент сообщил о готовящемся покушении.

Кулябко откинулся на мягкое сиденье дивана и проговорил себе под нос:

— Да, так и поступим.

Ровно в семь вечера начальник охранного отделения вошел в кабинет дома генерал-губернатора.

Трепов выглядел уставшим. Он успел переодеться в домашний халат.

— Проходи, Николай Николаевич, сейчас чай принесут. Ты какой предпочитаешь?

— Да обычный.

— А я с травами. Чтобы аромата побольше.

Служанка внесла поднос с чашками и чайником, выставила все на небольшой резной столик, разлила ароматный напиток по чашкам и тихо удалилась.

— Ну и что у тебя стряслось, Николай Николаевич? — спросил Трепов, прихлебывая из чашки обжигающий напиток.

— Не у меня, а у всех нас. Пока еще не стряслось, но может. Да такое, от чего волосы на голове встают дыбом.

Генерал-губернатор отставил чашку.

— Ты заинтриговал меня. Давай-ка все подробно!

Кулябко доложил Трепову то, что узнал от Богрова.

Трепов хмуро выслушал его и резко поднялся.

— Этого нам еще не хватало! А ты уверен, что твой агент передал достоверную информацию?

— В таких случаях быть полностью уверенным нельзя, но я думаю, что агент не соврал.

— Значит, он должен снять квартиру для террористов?

— Так точно!

— Прекрасно. Он же сообщит тебе адрес этой квартиры, так?

— Так точно.

— Он же и встретит террористов.

— Следуя логике, да.

— Ну и о чем ты думаешь? Как только агент доложит о том, что террористы в квартире, ты пошлешь туда своих орлов. Они возьмут этих мерзавцев либо прибьют их. Тогда угроза будет снята. Только не говори мне, что этим мы подставим секретного агента. Плевать на него. Таких ты десятками наберешь. Плати, и недостатка в них не будет.

Кулябко вздохнул:

— Я бы так и поступил, если бы не одно «но».

— Что за «но»? — недовольно спросил генерал-губернатор.

— Террористы, тем более ставящие перед собой целью убийство императора, в известном смысле профессионалы. Вряд ли они не подумают о страховке.

— О чем ты, Николай Николаевич?

— О том, Федор Федорович, что у нас нет никакой гарантии, что на конспиративную квартиру прибудут именно те люди, которые и направлены для убийства императора. А если это будут подставные лица? Мы возьмем их, они начнут нам сказки рассказывать, а в это время настоящие террористы воплотят свой изуверский план. Как вам такой сценарий? Или, что еще более вероятно, подставные лица буду использованы в самом начале для проверки агента и квартиры. Впрочем, для нас это ничего не меняет. Мы возьмем мелочь, крупная же рыба минует сеть. Да и что мы сможем предъявить даже той же мелочи? Приезжать в Киев никому не запрещено.

— Вы правы. Сейчас поднимать шум не стоит. Посмотрим, что будет дальше.

Столыпин приехал в Киев 25 августа, за несколько дней до прибытия царской семьи, и остановился в доме генерал-губернатора. 28-го числа появился министр финансов.

Следующим утром Коковцев отправился к Столыпину и застал его в плохом настроении.

— Уж не приболели ли вы, Петр Аркадьевич?

— Слава богу, нет, Владимир Николаевич, со здоровьем все в порядке.

— Отчего же тогда плохое настроение?

— А у вас оно всегда хорошее?

— Нет, но праздник на носу.

— А не кажется ли вам, Владимир Николаевич, что мы с вами лишние на этом празднике? По-моему, здесь прекрасно обошлись бы и без нас.

— Вы устали, Петр Аркадьевич.

— Это мне говорят постоянно. И что прикажете делать? Уйти в отставку? Так государь не отпускает.

В гостиную вошел адъютант Столыпина штабс-капитан Есаулов.

Премьер-министр обратился к нему попросту:

— Что у тебя, Володя?

— Доставлены расписания церемоний и празднеств.

— Положи их на стол.

— Один вопрос, ваше высокопревосходительство.

— Да.

— Разрешите позже зайти к вам?

Столыпин впервые за это утро улыбнулся:

— Конечно. Почему ты спрашиваешь?

— Так положено.

— Ох уж эти мне военные штучки! «Положено», «не положено», «так точно», «никак нет». Я буду здесь.

Разговор с Коковцевым не затянулся. Министру финансов надо было посетить еще некоторых важных лиц. Он обещал наведаться, как только будет время, и уехал.

Сразу же вернулся адъютант председателя Совета министров:

— Разрешите?

— Володя, оставим этот ненужный формализм. О чем ты хотел поговорить со мной?

— О вашей личной охране, которой как таковой нет.

— У меня есть ты. Или ты считаешь, что меня должна охранять как минимум полусотня казаков?

— У вас и на меня надежды мало. Мне в губернаторском доме места не нашлось.

— Но здесь мне ничего не угрожает.

— Вы так считаете? Возможно, но элементарная охрана у председателя правительства должна быть. А парадное губернаторского дома не охраняется.

— Я видел там двух жандармов, — возразил адъютанту глава правительства.

Штабс-капитан кивнул:

— И я видел, более того, разговаривал с ними. Они не имеют никаких инструкций в отношении вас. Их задача — охранять господина Трепова. Если бы я хотел вас убить, поверьте, это не составило бы труда. Убрать жандармов, и путь к вам открыт.

Столыпин вновь улыбнулся:

— Но ты ведь не собираешься убивать меня?

— Я нет, но другие могут попытаться сделать это. В Киеве всякого сброда полно. Извините, но мне пришлось от вашего имени прекратить допуск в дом кого попало, без дознания, кто и зачем прибыл.

— Ты уже от моего имени распоряжения отдаешь?

— Но кто-то должен заботиться о вашей безопасности.

— Что еще ты сделал ради обеспечения моей безопасности, Володя? Это чтобы я был в курсе.

— Это все.

— Ну и слава богу. Эх, Володя, если меня убьют, то как раз люди из охраны.

— Почему вы так говорите, Петр Аркадьевич?

— А кто имеет прямой доступ к потенциальной жертве? Перед кем нет барьера для совершения преступления? Охрана, имеющая оружие. — Столыпин поднялся, подошел к адъютанту. — Так что, Володя, я, конечно, благодарен тебе за заботу, но адъютант — это не телохранитель. У тебя есть свои обязанности, ими и занимайся.

— Слушаюсь! — ответил штабс-капитан и вышел.

29 августа в Киев прибыл император с семьей, приближенными и зарубежными гостями.

После торжественной встречи государя начальник Киевского охранного отделения Кулябко получил сообщение от Богрова о том, что квартира для террористов снята. Адрес агент не назвал.

Кулябко попытался связаться с Треповым, но тот переадресовал его к генералу Курлову, который отвечал за безопасность государя и оказался занят. Кулябко пришлось принимать решение самостоятельно. Через Голтуна он приказал Богрову сообщить, когда приедут террористы. Знал бы начальник киевской охранки, как смеялся Богров, получив подобное распоряжение.

Между тем в Киеве 30 августа начались торжества. Царская семья, свита, включая Столыпина, зарубежные гости, в том числе наследник болгарского престола Борис, посетили киевские святыни — Софийский собор и Печерскую лавру. После чего государь принимал многочисленные делегации.

31 августа состоялся военный смотр, а на вечер был назначен концерт в саду на берегу Днепра. Все праздновали, и лишь Кулябко не находил себе места. Вторые сутки он ждал донесения Богрова, но тот молчал, не выходил на связь и с Голтуном.

Начальник охранки вновь почувствовал тревогу. Он уже намеревался отправиться прямо к генералу Курлову, как неожиданно в отделение заявился сам Богров.

Кулябко встретил агента в коридоре и замер от неожиданности:

— Ты здесь? Почему? Хотя не будем говорить в коридоре, идем в кабинет. — Там Кулябко буквально набросился на Богрова: — Что означает твое молчание в эти дни и почему ты рискнул прийти сюда? Не встретил террористов?

Богров изобразил усталость, вздохнул, потом улыбнулся и ответил:

— Встретил, разместил и кое-что интересное узнал.

— Ну? Не тяни, что узнал?

— Во-первых, вчера из Петербурга приехали, как и ожидалось, двое. Николай Яковлевич с помощником, молодым человеком по имени Алексей. Имена, конечно, вымышленные. Кто они на самом деле, не знаю. Во-вторых, вечером на квартиру заявилась девица…

— Кто? Откуда? Зачем?

— Николай Николаевич, позвольте по порядку?

— Ладно, давай по порядку.

— Так вот, вечером заявилась девица, некто Нина Александровна. Имя и отчество тоже, уверен, вымышленные. Она привезла бомбу.

— Бомбу? — Кулябко вытаращил глаза.

— Да. Я сам ее видел. Приличный сверток. Думаю, бед наделать может много.

— Дальше!

— Девица оставила бомбу, о чем-то поговорила с Николаем Яковлевичем и уехала. Куда, простите, узнать не удалось.

— Что в-третьих? — спросил Кулябко, хотя было достаточно и первых двух пунктов.

Богров продолжил:

— В-третьих, я краем уха слышал ночной разговор Николая Яковлевича и Алексея. Из него можно сделать вывод, что террористы задумали убить не только императора, но и Столыпина.

— Того не легче, — проговорил начальник охранки.

— Однако за точность ручаться не могу. Я слышал, что террористы упоминали Столыпина, мол, и ему пора на отдых. Означает ли это убийство? Я считаю, что да.

— Он считает! — воскликнул Кулябко и тут же рубанул рукой по воздуху: — Все! Ждать нельзя, надо немедленно брать этих гостей.

— Как же! — Богров усмехнулся: — Возьмете, но не на квартире.

— Почему?

— Потому что утром Николай Яковлевич, его помощник покинули квартиру. Когда вернутся и появятся ли вообще, неизвестно.

— Черт бы тебя побрал, Богров, надо было раньше сообщить адрес. Нет, захотел все выведать сам. Теперь вся работа псу под хвост. Чего ты лыбишься?

Богров явно переигрывал начальника охранки.

— Да успокойтесь вы, господин подполковник, главное я все же узнал.

— Так чего молчишь?

— Вы не даете сказать, кричите, ругаетесь. Где же ваша холодная голова?

— Выкладывай, что узнал!

— Покушение на императора и Столыпина, если он тоже приговорен судом революционного трибунала, что еще не факт, должно произойти в городском театре во время спектакля.

Кулябко подозрительно посмотрел на Богрова:

— Это точно?

— Я передаю вам, что слышал в разговоре Николая Яковлевича с помощником.

— Но в театр невозможно попасть постороннему человеку. Для этого нужен специальный пригласительный билет. Немногие жители города удостоились этой чести, а тут террорист?! И потом, идти в театр с бомбой — полнейший абсурд. Это все равно что самому отправиться на эшафот. Пронести адскую машину не получится ни у кого.

— Значит, ее, я имею в виду бомбу, Николай Яковлевич решил приберечь для другого случая. Спектаклем праздник не ограничится.

— А разве не сам этот Николай Яковлевич намерен совершить покушение?

— Нет. На это у него есть помощник. В театре будет Алексей. Там уже устроен тайник, где лежит револьвер.

— Тайник? Где?

— Николай Николаевич, вы слишком многого от меня хотите. Где-то в зале, в партере. А может, в туалетных комнатах. Да где угодно, в конце концов.

— И что ты прикажешь мне делать?

Богров поднял ладони:

— Что вы, Николай Николаевич, как я могу вам приказывать?

— Не ерничай. Что предлагаешь?

— Я бы на вашем месте предупредил Столыпина, чтобы он меньше бывал на людях, особенно по вечерам и в публичных местах. Если императора надежно защищают и его действия расписаны протоколом, то председатель Совета министров здесь, в Киеве, как это ни удивительно, практически предоставлен самому себе. У него нет охраны, и протоколом он не ограничен. Алексея, Николая Яковлевича и Нину Александровну в лицо знаю только я. Следовательно, и обезвредить убийцу смогу лишь я.

— Ты?

— Если не обезвредить, то хотя бы подать знак охране. Поэтому мне необходимо быть на спектакле, причем с оружием.

— Зачем оружие?

Богров вздохнул:

— Как же все-таки тяжело с вами работать, Николай Николаевич. Представьте, я увижу террориста в тот момент, когда он выхватит револьвер. Зал большой, заполненный публикой. И что тогда? Звать на помощь будет поздно. Придется стрелять.

— И ты выстрелишь?

— Вы сомневаетесь?

— Не нравится мне все это.

— Тогда я сообщаю вам адрес съемной квартиры, даю описание террористов и умываю руки. Дальше сами решайте, что делать. Только помните, угроза очень серьезная. Малейшая ошибка со стороны полиции, и произойдет непоправимое. Для вас в том числе.

— Я не могу выдать тебе билет в театр. На это нужно разрешение генерала Курлова.

Кулябко не лгал, но и не говорил всей правды. Он мог выдать билеты в исключительных случаях. Товарищ министра внутренних дел не желал заниматься такой мелкой работой и передал эти полномочия начальнику охранки. Просто в сложившейся ситуации брать на себя такой груз ответственности Кулябко тоже не хотел.

— Для вас затруднительно получить разрешение генерала Курлова? — спросил Богров.

— Я попытаюсь это сделать.

— Не забудьте об оружии.

— В театре наличие револьверов проверять не будут. А что ты так спокоен? Уж не играешь ли со мной?

— Разве этим играют, господин подполковник? Я не самоубийца. А за спокойствием скрываю, возможно, гораздо большее волнение, нежели ваше. Ведь мне идти в театр, обезвреживать террориста, а потом скрываться от беспощадной мести.

— Уж в этом-то мы тебе поможем, — заверил его немного успокоившийся Кулябко. — Предотвратишь покушение, государь защитит тебя.

— Я хотел бы уехать в Париж.

— Будет тебе Париж. А сейчас выйди, я свяжусь с Курловым. Решу вопрос — позову!

— Слушаюсь, господин подполковник!

Кулябко не надеялся, что быстро дозвонится до товарища министра, все же плотный график, забот куча, однако секретарь Курлова соединил его с шефом без промедления.

Начальник охранки услышал немного грубоватый голос:

— Здравствуй, Николай Николаевич, что у тебя?

— Добрый день, ваше превосходительство. Тут такое дело… — Кулябко изложил суть проблемы.

Курлов выслушал его и протянул:

— Это несерьезно, Николай Николаевич. Ты уполномочен и сам решать подобные вопросы. В общем, на твое усмотрение. Надо — выдай билет, есть сомнения — откажи, возьми описание террориста, охрана вычислит его при входе в театр. А нет, так перенесем представление. И попрошу больше подобными мелочами меня не беспокоить.

— Покушение на императора и Столыпина — мелочь?

— Слушай, а не набиваешь ли ты себе цену? Придумал какой-то заговор, чтобы выставить себя напоказ. Мол, вот какой я деятельный, бдительный служака. У меня агенты знают то, что не известно в Министерстве внутренних дел. Нет, я ничего не имею против твоего рвения, сам когда-то был в твоей шкуре и мечтал о повышении. Но давай, делай карьеру без меня. Все! Извини. Тебе в театре быть обязательно. Если допустишь на спектакль агента, то должен будешь контролировать его. До свидания.

Кулябко подумал и позвонил Митрофану Николаевичу Веригину, чиновнику особых поручений МВД, который сопровождал Курлова, но тот не ответил. Беспокоить же полковника Спиридовича, начальника дворцовой охранной агентуры, Кулябко не стал. В его памяти еще свеж был скандал, устроенный полковником во время приезда Кулябко с женой в Санкт-Петербург. И все из-за капризов его дражайшей половины. Она приходилась сестрой супруге Кулябко. С губернатором связываться бесполезно, он сейчас в свите государя.

Пришлось принимать решение самостоятельно.

Он вызвал Богрова.

— В общем, так, билет я тебе выдам, в театр ты попадешь. Там же буду и я. Увидишь террориста — как-то, но подай мне знак. Я тоже должен держать его в поле зрения. Все понял?

— Понял, господин полковник.

— Подполковник, — поправил Богрова Кулябко.

— Можно считать, уже полковник. — Агент улыбнулся: — За задержание или убийство террориста, планировавшего покушение на императора и Столыпина, вам не только звание присвоят.

— Не будем делить шкуру неубитого медведя. Обо всех изменениях в обстановке до прихода в театр доклад через Голтуна. Кстати, где он сейчас?

— Понятия не имею. Наверное, ждет у конспиративной квартиры.

— Ты все понял, Богров?

— Так точно, господин полковник!

Богров уехал на съемную квартиру. Связной Голтун действительно ждал его у дома.

— Господин Аленский, что значит ваше исчезновение? — спросил он.

Богров презрительно посмотрел на него:

— Мал ты еще для того, чтобы я отчитывался перед тобой.

— Я доложу о вашем поведении подполковнику.

— Сколько угодно. Я как раз только от него. Докладывай — и получишь нагоняй за то, что упустил меня.

Студент как-то сразу поник:

— Зачем вы так?

— Ладно, Игнат, не обижайся. Передаю тебе приказ Кулябко. Ты должен находиться рядом со мной и передавать ему то, что я буду сообщать тебе. Все очень просто. Больше я не стану скрываться от тебя. Мне экстренно понадобилась встреча с Кулябко без свидетелей. Так что извини. Находись в ближайшей закусочной.

— И как долго?

— Сколько надо, столько и находись.

— Светиться в одном месте?

— Ты не вызовешь подозрений. Там твоего брата студента всегда полно. Глядишь, познакомишься с какой-нибудь красавицей.

— У нас такое серьезное дело, а вы!..

— Еще вопросы есть?

— Как я могу узнать, что вы будете находиться в квартире?

— Можешь иногда звонить мне. Телефон есть в той же забегаловке. Номер помнишь?

— Помню.

— Вот и отлично. Служи! — Богров поднялся в квартиру.

Связной ушел в закусочную, посетителями которой действительно были в основном студенты. Они активно и шумно обсуждали приезд в Киев императора и его семьи.

Голтун устроился в самом углу малого зала, заказал чаю со сдобной булочкой. Насчет телефона Аленский наврал. Его здесь не было. Но не бежать же искать аппарат, чтобы позвонить начальнику охранки и тем самым нажить неприятности. Сказано «сиди», значит, будет сидеть. Его дело, в конце концов, маленькое. Он всего лишь связной и не обязан следить за Аленским.

Кулябко прислушался к совету Богрова и вечером позвонил в губернаторский дом, где остановился председатель Совета министров.

Ответил адъютант Столыпина:

— Штабс-капитан Есаулов, слушаю вас.

— Начальник охранного отделения подполковник Кулябко. Я могу переговорить с господином Столыпиным? У меня к нему важное сообщение.

— К сожалению, сейчас это невозможно. Передайте сообщение мне, я доведу его до сведения Петра Аркадьевича.

— Из агентурных источников мне стало известно, что на господина Столыпина готовят покушение эсеры.

— Интересно. Вы не можете остановить их?

— Дело в том, что имеющаяся у меня информация слишком скудна для того, чтобы немедленно действовать. Мне известно, что в Киев приехала некая особа, называющая себя Ниной Александровной. Она привезла бомбу. По данным моего агента, адская машина передана в другие руки, что не меняет дела. Эта бомба предназначена, как это ни кощунственно звучит, Петру Аркадьевичу. Возможно, мы и арестуем террористов в ближайшее время, но до этого я попросил бы вас сообщить господину Столыпину, чтобы он не выходил на улицу. Я постараюсь предупредить об опасности губернатора.

— Петр Аркадьевич должен присутствовать на праздничных мероприятиях. Ваша просьба невыполнима.

— Но тогда хоть усильте охрану.

— У вас есть свободные люди?

— Нет.

— Вот и у нас нет. Я слово в слово передам премьер-министру наш разговор. Окончательное решение будет принимать он. За предупреждение спасибо. Желаю вам как можно быстрее поймать злодеев. У вас все?

— Да.

— Еще раз благодарю, до свидания.

Окончив разговор с адъютантом Столыпина, Кулябко попробовал дозвониться до губернатора, и это ему удалось. Трепов как раз заехал домой.

— Слушаю тебя, Николай Николаевич.

Кулябко обрисовал ему ситуацию.

— Так-так-так, — проговорил Трепов. — Что ты предпринимаешь?

Конец ознакомительного фрагмента.