Время мертвых

Александр Тамоников, 2018

Единственный в своем роде Музей смерти расположен на территории городского крематория г. Новосибирска. За внешней торжественностью и спокойствием этого необычного заведения кроется множество нерассказанных историй и неразгаданных тайн. Об этом – новый роман А. Тамоникова. Необычный посетитель привлек внимание работников Музея смерти. Незнакомец регулярно приходил в выставочный зал и интересовался одним и тем же разделом экспозиции. И однажды попытался поджечь редкие экспонаты. Оказавшийся рядом частный детектив Никита Ветров сумел предотвратить трагедию. Посетителя задержали. Кто он? Что толкнуло его на преступление? По словам задержанного, он – не безумец-одиночка, а посланник могущественных сил, которые охотятся за уникальным артефактом, с помощью которого можно изменить существующий миропорядок…

Глава третья

Вторую половину дня я прозябал в тоскливом одиночестве. Чем занималась моя возлюбленная с моим работодателем, лучше не спрашивать. И уж ни в коем случае при этом не присутствовать. Про тонкие миры с подозрительными обитателями, одноименные тела и планы я уже был наслышан. Как исследуют артефакты на предмет отрицательной энергетики, имел представление смутное и по-прежнему считал это чем-то непостижимым и, если честно, завиральным. Она никогда и не откровенничала на данную тему.

Однажды мы выпили вина, и Варвара стала объяснять элементарные принципы телепатической связи, с помощью которых можно воздействовать на людей. То, что испускается специалистом, — телепатема. Другими словами, телепатическая информация или пси-информация. Установка, программа, пожелание, вколачивание знаний в голову и тому подобное. Специалист — человек-индуктор. Объект внушения — реципиент. Обладая даром и умением, внушить можно все, пусть не сразу, постепенно, закрепляя пройденное и освобождая пространство для дальнейшей работы. Результат деятельности — новые мысли у реципиента, порой в корне противоречащие его мировоззрению.

Это не значит, что он сразу побежит исполнять команду (или бросит пить, курить, блудить, хотя бывало и такое), поначалу будет удивляться, откуда у него такие мысли? А настолько ли они неверны?

«Со мной ты тоже что-то делаешь?» — спросил я. Варвара даже оскорбилась. «Тебя терзают необычные мысли?» — «Вроде нет». — «Тогда какого, спрашивается?..» — «И какая нам от твоих умений практическая польза?» — «Как же ты не понимаешь! — злилась Варвара. — Есть множество ситуаций. Представь такую. Ты оказался вдалеке от меня, сидишь где-нибудь в ресторане в сомнительной компании, скажем, со своим знакомым ментом и парой девиц легкого поведения. При этом ты забыл дома телефон, или, что еще хуже, отключил его. И в этой момент я, находясь за тридевять земель, подвергаюсь смертельной опасности! Я отправляю тебе пси-информацию, она закрепляется у тебя в голове, вместе с ней поступают координаты, где именно я нахожусь. Ты бросаешь все и мчишься меня спасать!» — «Из ресторана с девочками — да за тридевять земель?» — уточнил я. Просто не сдержался, пошутил. За что и был лишен текущей ночью главного, что нужно для счастья, — сна и секса…

Этой женщины мне категорически не хватало. В расстроенных чувствах я дошел до машины, поехал в город. «Субъект с прибором» где-то задерживался, за шлагбаумом тоже ничто не напоминало «Камаро» лохматого года выпуска. Хоть это утешало.

Через полчаса я сидел в «KFC» на проспекте Дзержинского, поглощал бургеры с хот-догами, когда поступил звонок от моей помощницы и секретарши Риммы Казаченко.

— Ты где? — бесцеремонно спросила Римма.

— А ты мне жена?

— Хорошенькая постановка вопроса, — возмутилась подчиненная. — То есть это важная государственная тайна?

— В «Ростик» заскочил, — признался я. — Поедаю пищу, наполненную энергией мертвых. Ты, как всегда, вовремя.

— Не способствую пищеварению? — обиделась Римма. — Кто же виноват, что ты постоянно ешь? Запомни, если хочешь продлить свою жизнь, укороти свои трапезы.

— Это ты сказала? — насторожился я.

— Нет, Бенджамин Франклин.

— Это парень, который на долларе?

— На ста долларах.

— Да, это придает весомости его словам. — Я дожевал и засмеялся. — Какая ты глубокая, Римма Владимировна. Есть новости?

— Я сделала прививки от клеща и от гриппа — обновила, так сказать, антивирусную базу.

— Ты мне еще расскажи, как красила ногти, — рассердился я. — И в какую щеку тебя на прощание облобызал Федор. Новости есть, спрашиваю?

— Какой ты грубый, — опечалилась Римма. — Я сейчас перебирала твои бумаги на столе, наткнулась на платежки за прошлый месяц, какие-то извещения. Это возмутительно, Никита Андреевич. Если ты не хочешь их оплачивать, то хотя бы распишись, я сама оплачу. Чего мы ждем? Гуманитарной помощи от российских властей? Умрем, не дождемся.

— Хорошо, — поморщился я, — сейчас приеду. Минуточку, что ты делаешь в бумагах на моем столе? Собираешь и обрабатываешь мои персональные данные?

— Ой, ладно, не придирайся, — ухмыльнулась Римма. — Я же та еще шпионка… Я, кстати, предупреждала тебя, Никита, если хочешь от меня что-то спрятать, прячь где угодно, но не в офисе.

Еще через полчаса я бросил машину на газоне у солидного дома на улице Потанинской (почти без риска, сюда никакой эвакуатор не протиснется) и направился к офису на первом этаже.

Красивую табличку с входа в подъезд любители цветмета еще не прибрали, она по-прежнему гласила: «ЧП Ветров, частные расследования». С нее два месяца не стирали пыль, и она начинала приобретать благородную ветхость.

В самом офисе, что некогда был просторной (но все же однокомнатной) квартирой, наплыва посетителей, мягко говоря, не было. «Почему на все поднимаются цены? — думал я. — На бензин, спиртное, сигареты, путешествия. А на «частные расследования» я никак не соберусь поднять? Стесняюсь, что ли?»

Римма Казаченко — привлекательная женщина за сорок, невысокая, сохранившая идеальную фигуру, предпочитающая в одежде длинные облегающие платья, стояла у окна и поливала фиалки.

— Теперь я поняла, — сказала Римма, повернув голову, — рубрика «Я паркуюсь, как чудак» в местном новостном портале — это про тебя. Как не стыдно, Никита Андреевич? Люди горбатятся, высаживают травку, цветочки…

— Издеваешься? — буркнул я, падая на кушетку. — Эта клоака из грязи и глины лишь формально считается газоном. Там даже одуванчики не растут, им страшно. Давай свои бумаги на подпись.

— Держи. — Она кинула мне стопку каких-то листов. Я сложил их вчетверо, сунул в карман.

— Ну, все, — печально констатировала Римма. — Через месяц у нас отключат телефон, свет, газ, воду и выведут во двор, чтобы расстрелять. Тут ты и вспомнишь, куда сунул эти бумажки.

— Не парься, — отмахнулся я. — Все в порядке, фирма гарантирует своим сотрудникам покой и процветание.

— Какой-то ты беспечный, — подметила Римма. — Снова ездил в хозяйство Якушина, чтобы получить высокооплачиваемую работу?

— Работы пока нет, — туманно отозвался я, — но некоторые специалисты по парапсихологии и прикладной магии уверяют, что скоро будет.

— И я, конечно, все поняла, — всплеснула руками Римма. — Ты уже три месяца берешь заказы у Якушина, попутно нашел себе невесту-ведьму и даже работаешь, судя по брожению на наших банковских счетах. А я обо всем без малейшего понятия, если не считать пары бредовых историй, которые ты мне пытался всучить. Но я не девочка-первокурсница, чтобы поверить в эту фантастику.

— В мистику, Римма, — поправил я. — Придется смириться, тебе вовсе незачем все знать. Обидно, но что поделаешь? Выждем день-два, посмотрим, что подбросит жизнь. Заказы на работу от посторонних лиц пока не принимать. Всем сообщай, что у детектива Ветрова крупный заказ и все их прошения он рассмотрит, когда освободится. Работа не пыльная, согласись.

— Отшить денежного клиента — работа не пыльная, — согласилась Римма, — но сегодня я разгребала в кладовке твои авгиевы конюшни. Вот где пыль…

— Тебя никто не заставлял, — напомнил я.

— Но ведь так интересно, — возразила Римма, — узнаешь много нового, например, о том, как жили люди в древности. Представляешь, отыскала справочник по пользованию Интернетом за 98-й год. Такая прелестная архаичность. Путеводитель по российским веб-ресурсам. Вон лежит, — кивнула она на тонкую пыльную книжицу, — напоминает обычный телефонный справочник, только вместо номеров — веб-адреса. Почти четыре тысячи ресурсов — одуреть. Что с ней делать? Только на стенку в рамочку. Помнишь эти времена? Модем с трещоткой, телефонная линия обязательно должна быть свободной, сколько-то рублей за мегабайт. Никакой тебе рекламы, никто не предлагает взять кредит. Вытру пыль и Люське вечером покажу. А то она отожгла на днях: «Мам, а в ваше время ведь не было ни «одноклассников», ни «контактов»? Как же вы френдились? На всесоюзном чате списывались?» Я как услышала — грохнулась, потом встать не могла.

— Ладно, не смеши. — Я вытер набежавшую слезу. — Что по Григоряну? Больше не звонил?

Я проклял себя за то, что подписал договор с этим горе-коммерсантом, торгующим бытовой химией и репеллентами. Грузный, рыхлый, в принципе не бедный, но какой-то глуповатый. Плюс проблемы с головой, причем растущие. Появился месяца полтора назад, требовал доказательства неверности его жены, которая ему точно изменяет! На робкий вопрос, откуда такая уверенность, он твердо заявил: были голоса. Я поначалу не придал значения, потом ужаснулся. Этот мужик сидел на таблетках, причем плотно, а когда забывал их принять, начинал чудить. Собственно, потому и возник в нашем агентстве, поначалу произведя впечатление совершенно адекватного человека. Жену впоследствии «уличили в верности» — никому она не изменяла. И не потому, что правильная, а потому, что нужды не было. Она рисовала картины, и это было для нее ВСЕ. Иногда куда-то ездила, пыталась их пристроить, но особого успеха не добилась. Григорян, получивший отчет, страшно расстроился, но заплатил. Потом продолжал звонить, просил провести дополнительное расследование, и, судя по голосу, здравому рассудку там уже не было места.

— Звонил, — передернула плечами Римма. — Лучше не спрашивай. Обещал прийти и что-то предложить. Я впала в ужас и сказала, что мы переехали. Он удивился, почему телефон тот же? Я сказала, что и телефон переехал… Он где-то узнал, что наша контора имеет связи с крематорием, и теперь очень хочет купить себе нишу в колумбарии, ну, типа, чтобы была, а то потом, когда придет необходимость, может не оказаться свободных мест. Хочет написать завещание.

— Кремировать себя вместе с родственниками? — усмехнулся я. — Не обращай внимания, Римма. Будет еще звонить — не бери трубку. Придет — не открывай дверь. Для чего нам камеры в подъезде и на улице?

— Он еще и на кладбище собирается купить себе место, — понизив голос, сообщила Римма. — Ну, вроде как судьбу обмануть. То есть совсем с ума сходит. Самому едва за сорок, а дури полная голова — мысли о смерти, о своей неполноценности, о том, что никому не нужен; и вся его блажь, разумеется, отражается на бизнесе, который уже шатается и вот-вот рухнет.

— Мне кажется, вы скоро подружитесь, — усмехнулся я. — А что касается прижизненного рытья могил, то это не он придумал. Сейчас это модная дурь. Китайская молодежь массово скупает земли на кладбищах и роет себе могилы. У самих маленькие дети, со здоровьем полный порядок, вся жизнь впереди, а они уже позаботились. Огромные поля, вместо того чтобы выращивать на них что-то доброе, заполнены могилами. Едешь по проселочной дороге, а вокруг сплошь — нарезанные участки и могилы, могилы без конца и края, надгробные памятники с выбитой физиономией и датой рождения, а дата смерти пока открытая. Детям тоже роют — и они ведь могут умереть… Традиция у них такая — к тридцати годам обустраивать себе последнее пристанище. А то, что их больше миллиарда, — это ничего? Запретить некому, купил участок земли и делай с ним, что хочешь. Можешь свеклу посадить или могилу вырыть. Знаешь, как бы это ни звучало, а судьба Григоряна меня мало волнует. Лечиться надо. А вот жену его реально жаль. Как у нее?

— Картины пишет, — вздохнула Римма. — С мрачными закатами и холодными рассветами. Устроила себе студию на даче и там творит, а потом в Интернет выкладывает. Выставки и галереи к ее творчеству равнодушны. Способности у дамы, безусловно, есть. Но их недостаточно.

— В психоанализе это называется сублимацией, — сумничал я, — защитный механизм психики. Снимает внутреннее напряжение, перенаправляя энергию на социально приемлемые цели. Вместо того чтобы прибить мужа или просто изменить свою жизнь, рисует мрачные закаты и холодные рассветы. Кстати, зря она это делает, большого успеха не добьется.

— Это почему? — не поняла Римма.

— Теория у меня такая, — объяснил я, — на основе наблюдений и жизненного опыта. У женщин либо атрофирован, либо слабо развит участок мозга, ведающий творчеством.

— А по шее не хочешь? — обиделась Римма. — От лица всех женщин с атрофированным мозгом?

— Сама посуди, прежде чем кулаками махать. Вспомни человеческую историю хотя бы с эпохи раннего Возрождения. Ладно, были писательницы, немного, но были. Джейн Остин, Агата Кристи, Агния Барто и тому подобные. Государствами и империями тоже иногда правили женщины — всякие Екатерины, Елизаветы, Виктории. Для этого не надо иметь развитое правое полушарие, достаточно быть умной, окружить себя нормальными советниками и фаворитами. Но назови мне хоть одну более-менее знаменитую женщину-художницу? На всем протяжении человеческой истории — хоть одну. Умрешь — не назовешь. Я про тех, что наследили в мировом искусстве. Женщины-живописцы уровня Рубенса, Рембрандта, Мане, Ренуара, Модильяни, Шишкина, да хоть Малевича с Петровым-Водкиным и Джексоном Поллоком в придачу, который тупо брызгал краски, но его все равно полюбили. Назови, Римма, очень прошу, опровергни мою теорию.

Возмущенная Римма хотела что-то сказать, открывала и закрывала рот, усердно морщила лоб.

— Их нет, Римма, — развел я руками. — Хоть тресни, не найдешь. Ни в России, ни где-то еще. Именно тех, что оставили бы след. Назови мне хоть одну женщину-композитора. Бах, Бетховен, Римский-Корсаков, Чайковский, Шостакович, Ричи Блэкмор, Ян Френкель… Пусть не такого уровня — пониже. Добрынин, Укупник, Юрий Антонов, кто там еще? Но только не надо про женщин-бардов и исполнительниц народных песен. Хоть вывернись, Римма, кроме Александры Пахмутовой никого не назовешь, которая своим исключением лишь подтверждает правило. Да, была дискриминация женщин, борьба за их права, общественное осуждение, то-се, но разве остановит это женщину, если творческая натура рвется в бой? Задал я тебе задачку на текущий день?

— Они это просто считали недостойным и неприличным, — фыркнула Римма.

— Ну, конечно, — хмыкнул я. — Строчить романчики и рулить империями — это значит прилично, а картины мазюкать и музычку сочинять — нет? Не работает, Римма. Они это просто НЕ МОГЛИ. Почему — должны выяснить ученые. Заметь, я не сексист, не уничижитель женского пола, просто факт остается фактом. С вами, женщинами, что-то не так.

Она молчала, злобно сопела, подыскивала и не могла подыскать контраргументы. Но ведь правда же!

— Ты Варваре об этом говорил? — процедила Римма.

— Нет.

— Почему?

— Потому что прибьет.

— А мне, значит, можно?

— Тебе можно. Ты лучший друг.

— Ну, ты и гад, Ветров.

— Да ладно, расслабься, — засмеялся я. — Ты же не собираешься на вершину бомонда? У тебя муж, дочь на втором курсе мединститута, дача с клумбами и грядками. Ну, все, мне пора, — заторопился я и начал сползать с кушетки, на которой было уютно, но угрожающая поза секретарши решительно перестала мне нравиться. — Не забудь закрыть офис, когда будешь уходить, — предупредил я. — И учти, что рабочий день закончится только через три часа.

— Будь осторожен в своей многотрудной работе, Никита Андреевич, — с какими-то странными нотками пробормотала Римма. — И не забывай, что где-то уже посажено дерево, из которого сколотят твой гроб.

Размышляя на тему, что мой язык — мой враг, я добрался до дома на улице Советской, приткнул машину перед подъездом, поднялся на свой третий этаж. В квартире было душно, неуютно, здесь уже неделю не ступала женская нога. Я стоял посреди комнаты, растерянно озирался. Неужели утром, когда я уходил, был такой же беспорядок? Не квартира, а прорабская бытовка. Словно домовой просыпается в мое отсутствие и все разбрасывает.

Я шатался по углам, наводил порядок: перекладывал свое барахло с видимых мест на невидимые. Проверил холодильник: там кое-что осталось от последнего посещения супермаркета, включая бутылку хорошего вина, которую я собирался распить с Варварой по случаю ее возвращения с Алтая. Она могла прийти в любую минуту.

Я спешил, мазал пол шваброй, вытер пыль с подоконника, недоумевая, почему не сделал этого вчера.

Варвара не являлась. Я выпил кофе, что-то перекусил, принял душ. Но этим ничуть не приблизил появления на горизонте своей девушки. Вечер продолжался. Я блуждал по квартире, включил зачем-то новости. Но быстро выключил, выяснив для себя две вещи. Первое: всем умным женщинам нужно брать пример с Америки, которая научилась свои проблемы делать мировыми. Второе: в мире возникла новая обязательная религия: вера в «российский след». Вмешательство в выборы, хакерские атаки, убийства журналистов, сели, потопы, извержения вулканов, «трясения земли»… Во всем обязан присутствовать «российский след», иначе нельзя, время такое. Отрицать его — грех и ересь.

На улице темнело. Я курил, пил кофе. Город засыпал, просыпался аппетит. Я снова стучал дверью холодильника, что-то жевал, попутно восхищаясь, до чего же содержательно провожу время!

В девять часов позвонила Варвара. У нее был усталый разбитый голос.

— Я только вышла из музея, Никита, — пожаловалась девушка. — Засиделись с Сергеем Борисовичем, было много дел, честное слово… Готовится новая акция на волне успеха ночи музеев 25 августа, в ночь с субботы на воскресенье. Намечаются мероприятия, познавательные экскурсии, конкурсы, будет большая реклама в СМИ. Музей сегодня работает до 10 вечера, здесь по-прежнему посетители, персонал зашился.

— Но ты уже вышла? — уточнил я. — Сейчас приеду.

— Да бог с тобой, — испугалась Варвара. — Я столько не простою, тут ветер. Вызвала такси, не волнуйся, сейчас приедет. Но еще одна проблема. Соседка позвонила, я ее топлю, труба прохудилась. Не сильно, но течет по стенам. Она уже вызвала «аварийку». Так что, извини, я — к себе. Не ждать же, пока они начнут взламывать мою квартиру.

— Ну, я так и знал, — не сдержался я. — Ведь чувствовал, догадывался…

— Знаешь, дорогой, — рассердилась Варвара, — есть люди, которые всегда недовольны. Обычно это ты. Можно подумать, я виновата, что у меня прорвало трубу. Хорошо, что сегодня прорвало, а не вчера, когда меня в городе не было. Тогда бы мой дом отправился в дальнее плавание. Не обижайся, Никита, — сменила она тон, — если сделают сегодня, снова закажу такси и приеду ночью. Если нет, то завтра, потерпишь? Ведь секс в жизни не главное, верно?

Что-то провокационное звучало в ее последних словах, сказанных с елеем. Анекдот пришел на ум: если мужчина думает, что секс в жизни не главное, значит, он у него только что был.

— Ау? — сказала Варвара. Вокруг нее свистел ветер, врывался в трубку.

— Ладно, — вздохнул я. — Оставайся на связи.

В принципе, время детское — начало десятого. Я отложил телефон, откинулся на диванную подушку. «Военные» галлюцинации не возвращались. Память иногда уводила в прошлое, но только в тех случаях, когда я сам не возражал. События дня проходили перед глазами. Новые люди в музее — Алла Михайловна со своей диссертацией, полноватый Михаил. Неприятные ощущения у Варвары, когда мы шли по территории крематория. Опасения Сергея Борисовича — так и подмывало назвать их беспочвенными, если бы я ничего не знал про его чутье. «Камаро», мозоливший глаза охранникам на шлагбауме; странный посетитель с прибором — явно сумасшедший…

На сумасшедших в этом месяце дико везло. Гражданин Григорян, гражданин с прибором… В первых числах августа посетитель музея с говорящей фамилией Толстой сделал попытку подменить настенный мемориал, сплетенный из волос усопшего. Мужчине было за семьдесят, но внешне он производил впечатление адекватного человека. Мемориал висел в районе лестницы между этажами и на фоне прочих изделий в глаза не бросался. Небольшой, овальной формы, похожий на шкатулку со стеклянной крышкой. Основа мемориала — бронза с узорчатыми переплетениями. Внутри — опадающие листья из седых волос, трогательный голый куст, согнувшийся на ветру. Темно-фиолетовый фон, серебристый рисунок. Печаль, тоска, осенняя меланхолия…

Подобных изделий в музее были десятки, но посетителя привлек именно этот. Он улучил момент, когда рядом никого не было, снял изделие со стены, заменил его какой-то бутафорской подделкой (чтобы не сразу обратили внимание) и заспешил к выходу, сунув краденую вещицу за пазуху. Выдержки не хватило, и Рита на входе обратила внимание на его поспешность. Позвонила охране, те перехватили гражданина Толстого, когда он спешил на остановку. Было видно, что он что-то спер.

Гражданин раскис, выжимал слезу, когда его под конвоем доставили обратно. Что-то надоумило Сергея Борисовича повременить со звонком в полицию. Вор окончательно расклеился, плакал, излагал свою историю.

Он бывший научный работник, полвека назад похоронил жену, тогда еще совсем молодую, прожили всего несколько лет, завели дочку, потом тяжелая неизлечимая болезнь и — память на всю оставшуюся. Заказал мемориал одному мастеру (и в советское время были мастера), который впоследствии пропал во время наводнения (в смысле мемориал).

Повторно не женился, дочурка скончалась в 2012-м от той же болезни, что и мать (примерно тогда он и тронулся рассудком). И вдруг в музее наткнулся на знакомую вещицу, глазам своим не поверил! Не может быть другой такой же! У него остались знакомые в научных кругах, кто-то говорил, что можно клонировать человека, имея его волосы. Он уже договорился, отдал все свои сбережения! Операцию по клонированию будут проводить не в России — здесь такое запрещено, а где именно — не наше дело… Он умоляет, он готов на коленях стоять, ему не нужен весь мемориал, дайте хотя бы прядь волос…

Якушин, если честно, растерялся. Хорошо, что полицию не вызвал, те не стали бы разбираться. Историю появления мемориала в музее проследить было трудно — принес кто-то за умеренную плату. Небольшое расследование выявило: Толстой действительно тот, за кого себя выдает. С небольшой поправкой — стоит на учете у психиатра. Вряд ли у него имелись связи в кругах, проводящих подобные операции. Но самое смешное, что из волоса действительно можно сделать клона. Толстой твердил: хочу вернуть жену, не могу без нее, хочу, чтобы она была со мной… И лил при этом слезы. Мысль о том, что пока «ребенок из пробирки» вырастет и начнет что-то понимать, его в этом мире уже не будет, мало заботила.

Всем было неловко в этой ситуации. Якушин все же нашел соломоново решение: мемориал отдали гражданину Толстому, а когда он радостный умчался, проконсультировались с психиатром, наблюдающим больного, и утрясли вопрос, как сделать так, чтобы избавить человека от дальнейших потрясений.

Первым делом сработала вибрация в телефоне, звонок включается парой секунд позже. Трубка лежала под рукой, я моментально схватил ее, поднес к уху.

— Ты уже дома? — ехидно осведомился я. — Пришел небритый мачо, уверяет, что он сантехник, и ты растерялась?

— М-м… Не совсем, Никита Андреевич, — прозвучал немного удивленный голос Якушина.

Я от неожиданности чуть не свалился с дивана, стал зачем-то искать тапки. Половина десятого на часах.

— Прошу прощения, Сергей Борисович, я думал, что это Варвара…

— Я понял, — проворчал Якушин. — У вас с Варварой Ильиничной своеобразный стиль общения… Впрочем, это ваше дело. У нас ЧП, Никита Андреевич. — И только теперь я обнаружил, что голос абонента подрагивает от волнения. — Я находился во втором корпусе, когда мне доложили… Это произошло минут десять назад. Музей сегодня открыт до 10 вечера, мы собираемся придерживаться этого графика до ноября… Этот навязчивый тип снова появился, представляете? Машину оставил где-то вне территории, ковылял пешком, видно, сделал правильный вывод, что мы его вычислим по машине…

— Ковылял? — не понял я.

— Да, ему не откажешь в смекалке. Ведь почему его пропустили? Да потому что не узнали. С палочкой, прихрамывал, сменил одежду, нацепил очки, какие-то бутафорские усы… Не признали человека, понимаете? Были посетители, несмотря на поздний час. Он надел мешковатый пиджак, и мы не сразу поняли, зачем. Он, как обычно, поднялся на второй этаж, отправился к дальней стене, в правый угол. Хорошо, Алла Михайловна обнаружила неладное — вроде глянул на нее как-то странно, прежде чем ступить на лестницу.

Конец ознакомительного фрагмента.