Камера

Александр Сорге (2024)

Ким — переводчик в петербургской вебкам-студии. Он много пьет, ещё больше трахается и живет припеваючи. До тех пор, пока не встречает девушку «не от мира сего», которая превращает его жизнь в сюрреалистичный сон. Узоры жизни Кима причудливым образом начинают переплетаться с судьбой советского учёного. Инженера, благодаря которому слово «мать» может исчезнуть из словарей…Эротический роман о современной любви и старомодных отношениях, о масках, которые носит каждый из нас, и о том, как человек воспринимается другим человеком — с нотками фантастики, щепоткой мистики и кафкианского абсурда: немного соплей, немного резких поворотов сюжета и очень много подробностей из мира вебкам-студий. Содержит нецензурную брань.

Глава 3. Ленинград, 1982 год

Летний город захлёбывался, упиваясь холодным дождём: вода смешивалась с жёлтыми огнями фар, грохотом трамваев, брусчаткой, старыми зданиями, принимала форму старинных дворцов и доходных домов, застывала в форме букв «Ленинград». Бурмистров бежал по узкому тротуару — вперёд, к оранжевому замку, золотой шпиль которого, словно маяк, упирался в свинцовое небо. Бумаги держал под плащом:

«Уж лучше сам промокну»

Миновал крохотный мостик и арку, вбежал в квадратный двор Инженерного замка. На втором этаже всё ещё горело одно окошко:

«Успеваю!» — надежда отдалась в груди тихой мажорной ноткой.

Распахнул тяжёлую дубовую дверь, взбежал по лестнице и нырнул в лабиринт дворца. Когда-то давно здесь были покои Павла Первого. Безрассудно широкие залы, отделанные золотом и мрамором, разбили перегородками, чтобы в них могли поместиться десятки комнаток-контор со сложновыговариваемыми аббревиатурами на дверях и столь же сложноосмысляемыми задачами.

Бурмистров искал вполне конкретную мантру: ВНИИГПЭ — Всесоюзный научно-исследовательский институт Государственной патентной экспертизы. Говоря проще — патентное бюро, которое находилось на втором этаже.

Алексиевич лениво собирал бумаги, чтобы запереть их на ночь в шкафчике своего старого стола. Было уже за восемь, когда к нему в кабинет вломился мокрый, долговязый мужчина в толстых очках — от неожиданности Алексиевич вздрогнул.

— Вас стучать не учили?! — испуг резко сменился раздражением.

Длинные коричневые волосы патлами падали на плечи, рот был окаймлён жиденькой бородкой.

— Я знаю, как вынашивать детей вне тела матери, — незваный гость, казалось, вообще не осознавал своей бестактности.

Из груди Алексиевича вырвался вздох отчаяния. Эта сценка разыгрывалась перед ним уже в тысячный раз: каждое движение, каждую реплику он знал прекрасно. Очередной гениальный изобретатель с очередным гениальным изобретением: сейчас он дрожащими руками достанет кипу замаранных бумаг, которые на деле окажутся идиотскими записками сумасшедшего, в которых нет и крупицы здравого смысла, самое полезное применение которым — подпирать вечно шатающийся шкаф в кабинете Алексиевича.

Но каждый актёр должен играть свою роль. Да и где-то в глубине души ассистента патентного бюро ещё тлело желание найти ту самую жемчужину — тлела вера в то, что тысяча первый сумасшедший всё-таки окажется новым Ломоносовым, ну или на худой конец Поповым.

Алексиевич взглянул на гостя, перевёл взгляд на окно — дождь и не думал утихать. Он вдруг осознал, насколько сыро в кабинете и поёжился от этой всепроникающей, всепропитывающей мороси.

— Садитесь, — устало сказал он.

***

Пепельница превратилась в небольшой дымящийся вулкан из окурков. Алексиевич разговаривал с Бурмистровым несколько часов. Ассистент, компанию которому составляла лишь одинокая настольная лампа, зарылся в расчёты, теоретические выкладки и выводы учёного.

Чем глубже он погружался в мысли Бурмистрова, пытаясь выискать хотя бы нотку безумия, тем сильнее убеждался, что её там нет. Это была идеально-чистая, почти стерильная работа — чёткий логический механизм. Всё это звучало слишком здраво.

Учёный оставил все свои бумаги — а прямо поверх одного чертежа написал телефон для связи.

Алексиевич потёр рукой сухие, одатые песком глаза и взглянул в окно — дождь давно прекратился. По сине-серому небу всё также были размазаны чёрные кляксы туч, очерченные бледно-оранжевой зарёй — солнце в летнем Петербурге никогда по-настоящему не садилось.

«Сколько сейчас времени? Пол первого? Или уже пять? Нужно поспать»

Ехать домой не было никакого смысла, так что Алексиевич решил прилечь на небольшом красном диванчике прямо у себя в каморке: разбуженные пружины встретили его недовольным тихим скрипом. В раскалывающейся голове до сих пор пульсировала реплика Бурмистрова:

«Детей можно будет выращивать точно так же, как огурцы и помидоры. Мы в космос летаем, атом приручили, а плодимся до сих пор как какие-нибудь орангутанги — ну что за глупости? Женщины тратят свои силы на вынашивание и вскармливание детёнышей — где ж такое видано в наш век. Никакого прогресса».

Алексиевич засыпал тревожным сном: сознание медленно сползало в тёмную бездну, отчаянно цепляясь за россыпь вопросов, главным из которых был:

«Кто же вы такой, Олег Григорьевич?»