Плохая жена хорошего мужа

Александр Снегирёв, 2021

Сегодняшние сорокалетние, по сути, и есть Россия: они пережили четыре феноменальных десятилетия, а сейчас плотно срослись с новым временем. Александр Снегирёв (лауреат «Русского Букера» за роман «Вера») – один из ярких прозаиков этого поколения. Темы нового сборника «Плохая жена хорошего мужа» – извечные отношения полов, поиск себя, одиночество, душевная дистанция между людьми. Но контекст, сам воздух книги предельно современны, а герои полны скептицизма и самоиронии. Драмы – почти чеховские, трагедии – почти античные, а время – 2021-й. Содержит нецензурную брань.

Отчётливое желание

Ночные облака провисают между кипарисами, как перина между ножками кровати.

Они приехали ночью, когда небесный бог дрых.

Она отперла своим ключом. Кружилась, говорила таинственным голосом, как на детском утреннике, вела себя точно актриса из чеховской постановки. Она и есть актриса. И места чеховские — Ялта.

У них отношения.

Она кружится, позволяет себя сопровождать, недавно выложила селфи из постели — в углу его локоть.

От подписчиков вал повторов одного вопроса: кто счастливец?

Локоть в углу кадра — серьёзный шаг с её стороны, почти помолвка.

Локтя в инста-углу ей мало, взяла с собой, приоткрыла границы, впустила в личное пространство — своё курортное убежище. Подушки в мерцающих блёстках, зеркала в тусклых рамах, вид на море, вид на гору, белоснежная варочная панель.

Включили полы, в холодильнике вино с прошлого раза. Не местное, итальянское, регион Венето. Она сыпанула льда себе в бокал. Заломила резиновую формочку, кубики, звёздочки и сердечки посыпались. Вспомнилась ордынская казнь: пятки к затылку верёвкой.

Стекло о губы, ледяные глотки, ледовый перехруст.

Нет звука слаще.

Кажется, это уже где-то было.

Ночь не кончается, она ставит всё новую музыку и говорит, говорит, говорит. Трещит без умолку. Щебечет. Он слушает, не бросаться же на неё.

Час поздний, пора спать, постелю вам на диване.

Что-то он не так сделал. Совершил оплошность. Теперь не может понять, что смешнее: это её «вы» или ссылка на диван.

Он порывается помочь. Она отстраняет — я сама. Вдевает, расправляет, разглаживает, готово.

«Спасибо, Анастасия Павловна». Он решил соответствовать. «Желаю вам доброй ночи».

Лицо её омрачается, она бросает свои длинные тонкие, но грубоватые руки куда-то вниз. «Неужели вы так и не поцелуете меня?!»

В её голосе дребезжит то, что виноторговцы называют нотками. Нотки смородины, нотки… ну я не знаю. В её голосе дребезжат нотки рыданий. Она унижена, обижена, сломлена, растоптана. Это сделал он.

Касается её плеча. Она не в силах смотреть в его сторону — оскорбление слишком жестоко. Аккуратно целует её щёку рядом с её же ртом. Волнуется, дни выдались загруженные, перелёт, путешествие, недосып, что, если не встанет?

Она тем временем не отстраняется. Возникает недосказанность. Он аккуратно касается её подбородка. Это едва заметное прикосновение подчиняет её (или срабатывает стереотип), и следующий его поцелуй приходится точно в центр её приоткрытых губ.

XXХ

Его будит яркий свет. Это солнце. Точнее, она: раздвинуть шторы её идея. Она передвигается прыжками. Достаточно мягкими прыжками.

Пакистанский ковёр.

Прыг.

Итальянская керамическая плитка.

Прыг.

Коврик для йоги. Прыг и чуть не бабах — коврик скользнул по итальянскому полу.

Хватит спать, у нас столько планов!

Пока он жмурится и ворочается, она выкладывает свежее селфи. Улыбка её ослепительна, глаза, как это говорят — лучатся. У её взгляда несколько режимов, она часто пользуется режимом «лучащиеся глаза».

Разглядывая её через щелки утренних век, он отмечает, что попа плосковата, зато ноги. Плюс волосы, рот, этот лучащийся взгляд. Плюс талант. Он всё решил правильно — сегодня сделает предложение.

А она носится. Время, время, время. В графике ныряние под скалами, затем пешая прогулка по исторической тропе. Программа очень насыщенная, к счастью, ночные удачи компенсируют усталость.

Она успела хлебнуть горячего бодрящего напитка, ему на это времени не остаётся. Идут через парк, торопятся — машина ждёт.

Встречают красивое дерево. Платан. В Москве таких нет. А в Париже есть. В Париже они меньше, а этот гигант. Сфотографируй меня с ним.

Она присматривает точку, выстраивает кадр, получается не очень. Надо с другого ракурса, там свет удачнее. Направляет его мягко, как нерадивого ребёнка. Давай ещё, вот так. Водитель звонит, кадр снова не очень, последняя попытка, вот видишь, а ты волновался.

Она звонко смеётся, целует его, сжимает руку и увлекает за собой. Бегом. Лестница высокая. Старинные ступени в скале. Старинные ступени, которые помнят Чехова. И Толстого. И бог знает кого ещё. Он запыхался.

Южнобережное шоссе летит в бухту. Излом воды в жёлтых скалах. Место, давшее название шапке активистов и налётчиков. Остальные ныряльщики уже поджидают. Мужчины с боками и грудями, женщины плоские. На их опоздание никто не ропщет, она любимица.

Катер идёт поперёк волны. Мелкие брызги орошают лицо, точно термальная вода из спрея. Капитан показывает магазин «Пуд» на берегу — две тысячи лет назад на его фундаменте стоял храм Юпитера.

Катер прибывает к гротам. С одной скалы свисает пучок старых железных цепей, другая скала покрыта оспинами. Где цепи, там семьдесят лет назад снимали «Человека-амфибию», где оспины — парусные корабли пристреливали пушки. Под цепями на скале ржавые потёки. Железо оплакивает расстрелянную скалу.

Наверху светящееся марево, внизу вода, кишащая медузами. Медузы напоминают импланты женских молочных желез. Ныряльщики раздеваются, мылят тела, заскальзывают в гидрокостюмы. На сухую кожу гидрик не надеть.

Она мылиться не хочет, штанины и рукава на неё натягивают все вместе с хохотом и шутками. Особенно усердствует ныряльщик из местных, крепко берёт за щиколотку, потом за бедро. Упирается и натягивает.

Когда она почти облачилась, её голова застревает в раструбе резинового воротника. Она скулит, тянет воротник вниз, наконец её лицо ко всеобщему восторгу появляется из чёрной кишки. Ныряльщик из местных рассказывает, как примерял свой первый гидрик дома на бабушкином паласе. Тоже застрял лицом в воротнике и чуть не задохнулся. Вот потеха была бы, если бы его нашли мёртвым в полунатянутом гидрике на бабушкином паласе.

Все смеются. Особенно она.

Манжеты прилегают плотно, попа совсем расплющилась, молния тугая. Он не любит слово «тугая», но она тугая.

Ныряльщики задорно вываливаются за борт. Видно, как их экипированные тела перемещаются среди грудных имплантов.

Катер немного болтает. Капитан подруливает, чтобы его — единственного пассажира — не укачало от стояния на месте. Купальная сессия подходит к концу, всё-таки декабрь. Ныряльщики забираются обратно по одному, пыхтят, раздеваются, обтираются. Ныряльщик из местных снова помогает, освежёвывает её, накидывает ей на плечи полотенце.

Он оттесняет ныряльщика и сам растирает её спортивную спину, загорелые плечи, грубоватые руки, удлинённые ноги и плосковатую попу. Не успев переодеться, прячась за полотенцем так, что мелькает то одно, то другое, она зовёт подняться на гору. Надо непременно подняться на гору. Нельзя быть здесь и не подняться. На горе знаменитые катакомбы, коридоры и бункеры героической артиллерийской батареи. Её голос снова дрожит — павшие воины для неё не пустое место.

На гору поднимаются на машинах (слава богу) и долго бродят по вырубленным в жёлтой скале чёрным коридорам. Она торопится всё осмотреть, ныряльщику из местных знакомы все потайные закоулки.

Отстав, он светит телефоном, водит светлым пятном по стенкам и сводам. Стенки и своды однообразны, даже надписей не содержат. Коридор, камера, коридор, камера, коридор, ответвление, ступени, камера.

Становится тесно и душно. Задохнусь, умру, никто не придёт.

Поводил пятном по углам, увидел лаз и побежал прочь, на свет и воздух.

Дожидался её ниже по склону, курил. Она показалась на скале, рядом ныряльщик из местных. Торжествующие силуэты покорителей героического гарнизона. Видно, как она выбрала точку, проинструктировала ныряльщика и принялась позировать. Когда спустилась, взяла его за руку, повела за собой по тропинке. Её рука тянет его руку. Как на модной туристической фотографии. Отправила ему лучезарный взгляд и слова: «Не ревнуй, он ничего не умеет».

Обед. Ресторан. Столы очень основательные, стулья — троны, меню — талмуды. Видно, деньги вложены.

Расположились, заказали. Вместе с официанткой к ним вышел мужчина. Обычный потребитель товаров магазина «Пуд», только одет дорого. И пёстро. Потребитель «Пуда», которому выпал фарт. Обратился прямо к ней. Добрый день, мы знакомы.

Двадцать лет назад она здесь снималась. Дебютная роль, режиссёр использовал её навыки ныряльщицы — нарядил русалкой и бросил в декабрьское море. Как теперь. Только без гидрика. Плюс шторм. Не буря, но швыряло.

Мужчину восприняли как навязчивого поклонника, но слушали внимательно.

Снимали дубль за дублем, режиссёр тоже был дебютант. Точнее, дебютантка. Женская команда. Каскадёр-водолаз лезть в воду отказался, а она продолжала и продолжала. Уже у гримёрши пальцы окоченели парик ей поправлять, а эта чумичка ныряет и ныряет. Настойчивая.

Мужчина улыбнулся такой улыбкой, которую можно трактовать очень неприятно.

— Да, я упорная, настырная чумичка! — хохочет она.

— Вы всех нас тогда напугали своей настырностью. Кровотечения у русалок мы ещё не видели. Мы же не знали, что вы в положении, Анастасия Павловна. Если бы знали, я, как врач, вас бы не допустил. Позвольте с вами сфотографироваться, как старые коллеги.

Мужчина подходит ближе, склоняется, приближает своё лицо к её лицу, велит кому-то сфотографировать, позирует. В её глазах лучезарность с едва заметной примесью.

— Жаль, фильм так и не вышел, — сообщает мужчина на прощание и щедро дарит всем скидку в три процента, ведь ресторан принадлежит ему.

XXХ

Автомобиль доставляет их двоих к началу исторической тропы. Или к концу, смотря откуда идёшь. Спустившись с обочины по битым камням, обогнув ржавый забор, они ступают на знаменитый пешеходный маршрут.

— Удивительный мужчина, узнал меня, подошёл.

Он что-то бурчит в ответ. Не хочет комментировать. Боится сорваться и наговорить гадостей про памятливого собеседника, которого считает мразью.

Она пускается в воспоминания. Водолазы отказались погружаться, её, прицепленную к верёвке, трепало в волнах, она реально посинела. Прям реально. Всей группой отпаивали водкой. И как этот врач всё помнит, я забыла давно.

Он старается не злиться. Говорит, что никакой это не приятный мужчина, а злорадствующая тварь, тычет её в давнюю боль, а сам с ней фоткается. Будет жрать, пить, рыгать и хвастать, как эту «чумичку», ну вы её знаете, Анастасия, как её, во всех фильмах сейчас, короче, я её тогда еле в чувства привёл…

Она кричит: «Какая красота!» — и бежит к ближайшему обрыву.

Остановившись за метр от края, она делает ещё полшага, осторожно глядит вниз, раскидывает руки.

Сфотографируй.

Позирует так, так и так. Отправляет ему лучистость и негу, подставляет морю свою плосковатую попу.

Историческая тропа ведёт сквозь заросли, мимо громад старых утёсов, мимо разбитых бетонных указателей, мимо раздробленных бетонных скамеек, мимо бетонных общественных туалетов с вырванными трубами. Охотники за чёрным металлом давно обезжелезили все местные конструкции.

Она говорит не умолкая. Рта не закрывает. Ты знаешь марафон желаний? Сущие копейки, и каждый день новое задание. Помогает понять, чего ты на самом деле хочешь. На семинарах мы создаём мотивационные круги, ищем фатальную ошибку в прошлом. Здесь как в Шотландии. Я гуляла там с Джейсоном, и мы встретили отряд волынщиков. Прекрасные шотландские парни. Все как один похожи на продавца мороженого в Кенгсингтоне. Они ещё и пели. Дудят и поют. Погода такая же. Мы все вместе ныряли голышом, а на обратном пути такса Джейсона убила зайца и у неё случился нервный срыв. Она же декоративная, но инстинкты взяли своё. В ней вдруг проснулся зов крови. И ей стало так плохо, она даже описалась. Пришлось целый час командовать ей «сидеть», «лежать», «к ноге», чтобы вывести из стресса. Сто тридцать два метра над у.м. — это что?

Конец ознакомительного фрагмента.