Наш корякский Рембрандт. Мои встречи с человеком и художником Кириллом Васильевичем Килпалиным и мои мимолетние беседы с ним. Эссе о Человеке и его Времени, о себе и нашем с ним Пространстве

Александр Северодонецкий, 2023

Автором описаны встречи с Килпалиным Кириллом Васильевичем.Автор говорит о Времени, об их месте, начиная с Тополевки, где прошел расцвет творчества, где он творил, и где он страдал от его непризнания.Этих встреч было много, автор делится впечатлениями от оказания ему врачебной помощи при ранении медведицей и он говорит о последовавшем небывалом взлете творчества, когда тот теряет правый глаз – инструмент художника и для него Пространство, и его Мир становится плоским, теряет объемность. Он так страдал от безденежья, от мизерной оплаты его труда и он грозился культработникам, что он закопает на Тополевке все свои картины. В конце автор спрашивает: был ли клад Килпалина К.В. и где он сегодня? В платине ли Левтырынываяма где добыто более 43 тонн платины с 1991 года или в горе Аметистового месторождения где запасено 200 тонн золота и серебра, или его особый клад в самих особенных людях Хаилино?

Глава 3.

Чистосердечный подарок художника и человека.

И он её эту картину подарил мне не только потому, что, а также в память о том, что хорошо меня знал как заместителя главного врача МУЗ Олюторская ЦРБ, и подарил её в память о том памятном как для меня, так и для него самого дне, когда его, быстрой моторной лодкой привезли всего истерзанного диким зверем и окровавленного из его же такой для всех нас далекой Тополевки. Где матёрая медведица, защищая такую же, как и у него, свою хрупкую жизнь, борясь с ним, опытным и расчетливым охотником промысловиком, борясь за своё существование на этой планете Земля и одновременно борясь за свое же Пространство на этой же такой тесной для них Земле и за жизнь своего такого хрупкого и невероятно любимого ею весеннего выводка, и при этом, ведь долго не раздумывая, и нисколько не сострадая ему, как бы это сделали мы сегодня, а будучи сама им же и раненная вчера вечером в сумерках, легко и быстро из кустов жухлого от тракторного следа кедрача, где сама то ночью и пряталась. в мгновение она вонзила свои длинные изогнутые когти и свои длинные, и довольно острые зубы в его такое нежное, но мускулистое, и тому же загорелое за теплое лето тело, легко его разрывая, и обжигаясь, его же такой красной кровью….

Она ведь и не хотела, она к нему на своей реке и привыкла, да и старая стала, а он ведь и летом, да и ранней весной и подкормит её и её медвежат, и стороной обойдет её выводок, а вот сейчас, когда и батарейка в слуховом аппарате у него села, когда и зрение не то, он не приметил её, не уследил за её красными капельками, которые стекая вели его к её же ночному логову, когда и сил то у неё уже не было дальше уходить от него с того рокового для неё вечера…

— А, что в моей такой еще цепкой памяти? — спрашиваю теперь я себя.

— А в моей памяти, и сегодня всплывает, как позвонили мне по телефону, как я, задыхаясь, бежал по селу прямо из кабинета Михаила Ивановича Бирюкова, тогдашнего парторга оленесовхоза «Корфский», как увидел в Хаилинской участковой больнице скальпированную голову художника слегка, припорошенную коричневой тундровой травой и мхом и его необычная для такого вот состояния едва слышимая мною его просьба:

— Уберите с плеча комара.

— И это после нескольких объемных кубиков обезболивающего — промедола?!

— И при такой-то обширной скальпированной ране лица и головы?

— И никаких его жалоб на ту боль, или испытываемый им при этом дискомфорт.

— И только затем его нечем и никем не передаваемая благодарность и признательность своему четырнадцатилетнему племяннику Етьенна Павлу, шедшему след в след за опытным охотником-промысловиком и не дрогнув ни одним мускулом, так как с детства не испытывал страха за свою жизнь в этих удаленных краях, где природа и человек слиты воедино, легко из своего ружья жаканом добил свирепого зверя, на его глазах терзающего его наставника и его старшего соплеменника, терзающего уже давно всем в селе известного и знаменитого художника, терзающего слегка обмякшее от боли, но еще живое и сопротивляющееся мускулистое тело, еще способное своим острым охотничьим пареньским клинком легко распороть её толстокожее брюхо, способное выносить не одно поколение медвежат.

— Удивляюсь одному, откуда у художника такая вот сила к жизни? — никому ничего не говоря.

И только затем в её, т.е. медведицы правое ухо влетел жужжащий и быстро вращающийся свинцовый тяжеленный жакан, в одно мгновение, остановив её дальнейшее звериное надругательство над ним, то её надругательство над его изболевшейся за эти 56 лет душою…

А уж затем только две почти равные округлые лужи крови: первая — её красная кровь, той которая именно здесь на своих медвежьих угодьях, защищала свою жизнь, своё земное Пространство и которая страстно и до самозабвения защищала жизнь своих двоих детей от сильного и меткого охотника, которого она давно знала и видела на берегах её и их реки, и его такая же темно-красная спекшаяся кровь, живая его кровь, которая несла по его жилистому телу ему такую его любовь и к Татьяне, любовь к своей семье, и к жене Дарье и к матери Анне, и к дочери Анне, его теплая парящая утром кровь, которая давала ему такое творческое вдохновение, которое само к нему ведь и приходило, вместе с её неприродным внутренним теплом. Теплом вероятно идущим от нашего желтого и вечного Солнца, теплом, которое ему отдавала летом здешняя анадромная красная рыба и приготовленная из нее вкусная юкола, а также её сушенная желто-оранжевая икра, её та дичь, которую он настойчиво выслеживал, и затем бережно отстреливал, никогда не превышая того только его охотничьего лимита, о котором ему говорили еще его деды и даже прадеды.

— И вот он именно на этой медведице, превысил разрешенный на его веку лимит, — говорил мне он об этом сам не раз, когда лежал у нас в больнице.

Ему можно было за свою охотничью здешнюю жизнь отстрелить только сорок особей медведей, а ведь опрометчиво он решил вот вчера вечером сорок первого положить и ведь как-то не получилось, то ли дрогнула уставшая за день от кисти рука, или это только его такая судьба, судьба человека постоянно, борющегося с здешней дикой камчатскою природой, судьба человека художника и одновременно судьба охотника, рискующего каждый день во имя своих родных детей, во имя своей такой многочисленной семьи.

Из Библии

(Книги священного писания. Ветхого и нового завета):

Ведь хаилинская его Тополевка — это настоящее здесь на Камчатке его духовное укрытие, это пустыня его.

«….2 — Услышь, Боже, молитву мою и не скрывайся от моленья моего;

3внемли мне и услышь меня; я стенаю в горести моей, и смущаюсь

4 — от голоса врага, от притеснения нечестивого, ибо они возводят на меня беззаконие и в гневе враждуют против меня

5 — Сердце мое трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня;

6 — страх и трепет нашел на меня, и ужас объял меня.

7 — И я сказал: «кто добыл бы мне крылья, как у голубя?

Я улетел бы и успокоился бы я, 8далеко удалился бы я и оставался бы в пустыне; 9поспешил бы укрыться от вихря, от бури…»

Псалом 54[2 ] Пс. 53, 4 [4 ] 2 Цар. 17, 1