Призрак Заратустры

Александр Руж, 2023

1927 год. Отгремели бои гражданской войны, но в далеких уголках Средней Азии все еще продолжают звучать выстрелы и литься кровь. Именно туда, в смертельно опасную командировку под видом журналиста отправляется Вадим Арсеньев – сотрудник особой группы ОГПУ, которая занимается расследованиями самых необъяснимых явлений. Загадочный манускрипт ведет его через знойную пустыню, кишащую бандами басмачей, все дальше и дальше от цивилизации – к руинам древней крепости, в которой хранится то, что дает человеку власть над всем миром. Что ожидает главного героя: богатство, любовь или гибель, если над головами всех участников экспедиции витает зловещий призрак великого пророка Зороастра?

Глава II,

дополняющая повествование новыми колоритными персонажами

Вот и оплошал! Непростительно для уникума со сверхслухом. За версту шелест песка под лапками ящерицы уловить способен, а тут нате вам — упустил подкравшегося сзади и, судя по горловому диаконскому тембру, достаточно грузного человека.

Вадим уже и руку начал поднимать, чтобы хлопнуть себя, дурня стоеросового, по лбу, но доводить движение до конца поостерегся. Тем более что голосистый невидимка упредил:

— Стой, где стоишь, и не егози! И ты, носатый, тоже!

Последнее относилось к Враничу. Научник, отвлекшись от созерцания коридорного интерьера, смотрел через плечо Вадима, выпятив губы в недовольной гримасе.

— Кто вы есть? И по коему праву командуете?

— А ты что, меня не помнишь? — откликнулся хрипун. — Я тебя видел в Москве.

— Где то было?

— На конференции.

— Не памятую. Вы такоже научник?

— Приват-доцент Московского университета Хрущ-Ладожский собственной персоной.

Последнее было сказано с некоторой манерностью, выдававшей в обладателе надтреснутого баритона личность старорежимную, не до конца вписавшуюся в новые реалии. Об этом же свидетельствовало и употребление термина «приват-доцент». Звание было официально упразднено еще декретом восемнадцатого года, но его по инерции продолжали употреблять отдельные представители и любители прошлого.

— Да ну! — Вадим ожидал услышать все, что угодно, но только не это.

Презрев возможные последствия, он отшатнулся от стали, вдавившейся в ямку под левым ухом, и повернулся, чтобы глянуть на того, кто взял его на мушку, как желторотого салагу.

Неосмотрительное действие едва не стало последним в его жизни. Под низким потолком ахнул выстрел, пуля чиркнула по мочке уха и, срикошетив от стены, зарылась в песок. Вадим на миг увидел перед собой гориллоподобное существо с зажатым в руке — лапе? — короткоствольным пистолетом.

— Тварь! — проревело существо, и из пистолета вылетела вторая пуля.

Вадим успел сгруппироваться, сделал нырок и врезался макушкой в бочкообразный живот, перекрещенный подтяжками. Умения, приобретенные еще в дореволюционной контрразведке и отточенные уже в Спецотделе политического управления, не раз выручали его в схватках. Обычно от тычка головой под дых противник сгибался в три погибели или летел кубарем, как сбитая городошная чурка. Но сейчас не произошло ни того, ни другого. Человек-горилла устоял на ногах, лишь покачнулся. Вадим отскочил от него, как от батута.

Спасибо Враничу — не сдрейфил и запустил фонариком в ряху монстра, а когда тот инстинктивно прикрылся локтем, подскочил ближе и поддал ему коленом в пах. Это подействовало, и в следующую секунду два научника, сцепившись, покатились к выходу. Вадим поднялся, потер ушибленный тухес и подобрал пистолет, выбитый сербом у собрата по академической деятельности. То был самозарядный «Литтл Том» австро-венгерского производства, малость устаревший, но вполне себе действенный.

Борцы выкатились на свет, Вадим вышел за ними. Налаживался тюкнуть приват-доцента «Маленьким Томом» по маковке, но Вранич с похвальной ловкостью вывернулся из обезьяньих объятий и провел болевой прием, от которого Хрущ-Ладожский взревел, как раненый мамонт, и замолотил ладонями, подняв песчаный ураган.

— Все, все! Тварь… Отпусти!

Научник разжал локтевой сгиб, которым защемил лодыжку соперника, и проговорил так ровно и бесстрастно, будто стоял за кафедрой во время доклада:

— Слово «твар» е бранное. Попрошу ко мне его не относить. И извольте именовать меня на вы.

Вот теперь у Вадима появилась возможность обозреть приват-доцента во всем его великолепии, пусть и немного подпорченном вследствие драки. Представитель Московского университета мало походил на своих соратников. Широченные плечи, длинные мохнатые ручищи, короткие кривые ноги, голова, напоминавшая котел, грива с рыжеватым отливом и курчавая борода, доходившая до середины груди. Пожалуй, больше всего ему соответствовал типаж профессора Челленджера из произведений Конан Дойла. Наряд его состоял из парусиновых брюк, английской рубашки-поло с коротким рукавом и двумя пуговицами у ворота и соломенной шляпы, которая слетела в пылу битвы и валялась у входа в крепость.

— Быть по сему… — прохрипел Хрущ-Ладожский. — Вы меня уделали. Признавайтесь: вы спортсмен?

Вранич отряхнул свою куртку, поправил съехавший набок пробковый шлем и дал лаконичный ответ:

— Я имел участие в балканских войнах. Тамо обучился владению пиштолем и борению.

Подбежали красноармейцы с винтовками, за ними маячил Мансур.

— Улитки хреновы! — буркнул на них Вадим и пощупал оцарапанное пулей ухо. — Нас уже двадцать р-раз укокошить могли…

— Та мы же не знали! — заблеял Павлуха и вытаращился на приват-доцента. — А это кто такой?

— Кто он такой, мы уже выяснили. Понять бы еще, каким самумом его сюда занесло. — Вадим, поигрывая «Литтл Томом», обратился к Хрущу:

— Вас как по имени-отчеству?

— Аркадий Христофорович. — Волосатая десница подняла шляпу, нахлобучила на рыжую копну. — Отдайте пистолет. Это мне в Египте подарили, когда я вместе с Картером фараоновы гробницы откупоривал.

Вадим не мог избавиться от ощущения, что где-то уже видел этого примата. Перебрал в памяти московских и ленинградских знакомых — как нынешних, так и дореволюционных, — но не припомнил среди них такого. Оттолкнувшись от только что произнесенных слов, стал прощупывать почву.

— Вы имеете отношение к археологии?

— Х-ха! Непосредственное! Состоял в Императорском археологическом обществе, а перед тем учился у Анучина. Знаете такого?

— Кто не знае Димитрия Николаевича! — откликнулся серб, и Вадим впервые уловил в его обычно высокомерном тоне намек на почтительность. — Велик е географ и антрополог.

— Вот и мотайте на ус… твари…

— Вы опять?! — Вранич с горячностью схватился за «Коломбо».

— Это я так, в пространство… Возмущение фонтанирует.

— Насчет чего вы возмущаетесь? — поскорее влез Вадим, пока перепалка между учеными мужами снова не переросла в мордобой.

— Х-ха! А то не понимаете? — Хрущ-Ладожский потыкал заскорузлым мизинцем в крепость. — Речь идет о мировой сенсации, возможно, о миллионах… а на раскопки отправляют чужеземца! Где это видано? — Он опалил серба испепеляющим взором. — Позор России!

— С чего вы взяли, что р-речь идет о миллионах? И откуда вообще узнали о карте и р-раскопках?

Приват-доцент стушевался, но всего на долю секунды.

— Арциховский… который вам с арабского переводил — мой закадыка. С гимназической скамьи дружим. Он мне все рассказал, показал карту, я с нее фотокопию сделал, ноги в руки — и сюда. Надо было вас опередить, пока национальное достояние не растащили.

— Кто тащил? Я? — взвился научник. — То е поклеп!

— Тихо, тихо! — Вадим придержал его, рвавшегося в бой, и продолжил активный допрос Хруща: — Так вы, стало быть, патриот? Защитник интересов Р-родины?

— А что, не похоже? — Приват-доцент вдруг прервался и рявкнул: — А вы, сударь, кто таков, чтобы из меня жилы тянуть?

Вадим пришел в некоторое замешательство. В азарте он и позабыл, что играет роль мелкой газетной сошки, поэтому ухватка агента ОГПУ вовсе неуместна и вызовет подозрения не только у господина-товарища с ярко выраженной дворянской фамилией и зверообразной внешностью, но, того и гляди, у своих же компаньонов. Прикусил язык, смолк, предоставив отдуваться начальнику экспедиции.

Серб не подкачал. Доходчиво объяснил самозваному исследователю, что тот не имеет права без разрешения изучать данный объект культурного наследия и тем паче изымать его содержимое, ежели таковое имеет место быть. Соответствующая санкция выписана только отряду Вранича. Более того, в случае самоуправства кого-либо из посторонних, вне зависимости от его чина и общественного статуса, дозволяется применять силу, вплоть до вооруженного отпора. Произнеся это, научник красноречиво указал на красноармейцев с винтовками.

Их вид, а также очевидное численное превосходство, сбили форс с Аркадия Христофоровича. Он поджал плечи, ворохнул бородищей.

— Х-ха… — Это прозвучало уже без гонора, квело. — Что же вы меня, поганой метлой погоните? Как мазурика какого-то?

Павлуха с Сивухой взяли винтовки наперевес, готовые вытурить чужака штыками в три шеи. Но решение следовало принимать не им, а Враничу. Он, прежде чем дать отмашку, заглянул в дыру, прокопанную в холме.

— Колико дён вы здесь знаходиесь?

— С позавчера.

— И уже столько грунта извлечь успели? Дивно!

Вадим следил за ходом мыслей серба. Хрущ-Ладожский со своей мускулатурой один стоил двух землекопов. Если привлечь его к работе, она пойдет куда быстрее. Да и как знать, что предпримет этот вспыльчивый верзила, когда получит от ворот поворот? Ему известно местонахождение крепости, он может нанять ораву нищебродов, привести ее сюда и, что называется, задавить экспедицию массой. С него станется! Вон сколько злобы перекипает под нависшими бровями… Нет, безопаснее и рациональнее держать его при себе.

К этому же выводу пришел и серб. Подвел черту под раздумьями:

— Соглашаю вам зостаться с нами. Але должны будете исполнять мои указы яко началника раскопания.

Вадим думал, что заносчивый приват-доцент распетушится, начнет качать права и заявлять, что ничьим указам он подчиняться не намерен. Однако тот при всей своей кичливости был неглупым и уразумел, что предъявлением претензий ничего не добьешься. В знак примирения он протянул Враничу косматую лапищу.

— Лады. Но учтите: я — личность вольная, холопом к вам не нанимался. Будет что не по душе — уйду.

* * *

Неведомо, пожалел ли сербский научник о своем вердикте, но отношения между ним и приват-доцентом так и не потеплели. Хрущ-Ладожский вел себя независимо и при любой попытке командовать им цедил свое излюбленное: «Х-ха, твари…» Это выводило из себя всех, за исключением, может быть, вечно невозмутимого Мансура. Хорошо еще, что Аркадий Христофорович отселился от экспедиции в отдельную палатку, которую привез с собой. Там он и просиживал, как филин в дупле, свободные от работ часы. Чем занимался — Бог весть.

Раскопки повелись одновременно с трех сторон: через воротца, уже отрытые Хрущом, и через два пролома в крепостной стене, обнаруженные неподалеку от входа. Сухой песок поддавался легко, но обладал противным свойством — текучестью. Не успевали вынуть кубометр, как освобожденное пространство тут же заливали сыпучие струи, наползавшие из соседних слоев. Морока, да и только!

Прошло два дня, похвастаться было нечем. Удалось продавить рыхлую субстанцию на восемь-девять метров и достичь круглого, судя по обводу стен, помещения. Это было что-то вроде зала, чьи размеры пока не представлялось возможным установить, ибо он, как и все остальное в крепости, являл собой гигантское вместилище песка. Возникли разногласия и относительно его предназначения. Вранич безапелляционно заявил, что в этом зале совершались обряды, о чем свидетельствовали остатки кострищ и черепки посудины, которую, по его утверждению, использовали огнепоклонники для своих ритуалов, наливая в нее смесь воды, молока и сока эфедры — небольшого травянистого кустарника, напоминавшего хвощ. Хрущ-Ладожский поднял его на смех и сказал, что крепость по своим слабо угадывавшимся контурам не похожа на храм. Это защитное сооружение, в котором, правда, могли проводиться и культовые действа. Археологи собачились по данному поводу часа полтора, а потом возвращались к прерванной полемике еще трижды или четырежды, что никак не способствовало ускорению проходки.

Никто и не ждал, что крепость как по волшебству раскроет свои секреты. Не знали даже, что ищут. А Вадим спрашивал себя и других, каким образом карта с маловразумительной припиской оказалась в центре пустыни у неизвестно кем застреленного человека. Все это его изводило, лишало покоя и сна.

Нужно ли упоминать, что, помимо морального дискомфорта, присутствовал и физический? Жара давила, мешала работать, очень хотелось освежиться, но где? В радиусе полукилометра от лагеря не нашлось ни грамма воды. Приходилось довольствоваться запасами в объемистых бурдюках, которые экспедиция взяла с собой. Их при экономном расходовании должно было хватить недели на две.

Заходить далеко в пустыню Вранич категорически запрещал: во-первых, не любил, когда отлынивали от обязанностей, а во-вторых, не ровен час могли налететь басмачи и порубить одинокого гуляку в капусту. На расспросы о пополнении ресурсов для питья он неизменно отвечал, что когда придет время, кто-нибудь из бойцов съездит в кишлак и привезет свежей воды.

Вадим не успокаивался. За свою жизнь он неоднократно бывал на северах, мерз за Полярным кругом и на якутском полюсе холода, но даже снежное, покрытое теменью безмолвие не угнетало его так, как освещенная солнцем и пышущая жаром туркестанская пустыня. Перспектива свариться заживо или иссохнуть от обезвоживания представлялась куда более пугающей, чем околевание на стуже.

Шеф Александр Васильевич определил бы это как индивидуальные психологические характеристики. Они-то и подвигли Вадима нарушить запрет Вранича и погнали его однажды вечером на разведку.

На юго-восточную часть Узбекистана уже надвинулась ночь, никто, кроме обладателя уникального зрения, не разглядел бы ни зги. Воспользовавшись этим, он улизнул из лагеря, взяв с собою револьвер с полным барабаном. Его исчезновение, как он и надеялся, прошло незамеченным. У лениво горевшего костра дремал часовой Павлуха, на отдалении посапывал Мансур — он всегда ложился спать под открытым небом, не признавал ни тентов, ни тем более крыш. Сивуха дрых в палатке, а серб с приват-доцентом затеяли диспут в крепости, обсуждая обнаруженный на кирпичах оттиск миртовой ветки.

Умение видеть без света отнюдь не исключало возможность заблудиться. Понимая, что идти придется почти наугад, Вадим взял компас, чтобы, по крайней мере, найти потом обратное направление. По счастью, пустыня на северо-западе, куда он двинулся, оказалась не такой уж голой — тут и там встречались какие-никакие вешки: саксаул-переросток, скелет джейрана, обглоданный падальщиками, невесть откуда занесенный камень. Вадим шел от вешки к вешке, стараясь не отклоняться от прямой.

Истек приблизительно час или час с четвертью, как вдруг впереди показалась ложбина, а в ней что-то белеющее. Озеро? Вадим не поверил глазам, прибавил ходу, сбежал вниз и с разгону влетел в нагретую дневным жаром воду. Она дошла ему до колен, он, не зная глубин водоема, остановился, зачерпнул ее пригоршней и плеснул в лицо.

— Тьфу!

Губы и глаза защипало, едкая жидкость проникла в рот, Вадим стал яростно отплевываться. Вода в озерке оказалась до невозможности солонющей. Присмотревшись, он увидел, что дно выемки, имевшей в поперечнике не более ста метров, покрыто сверкающим панцирем. Это были отложения соли. Вадим не удивился, он, захаживая в библиотеку Самарканда, брал книги, описывающие узбекскую природу, и извлек оттуда немало сведений — в частности, о том, что даже в сердце Кызылкума попадаются иногда такие вот соленые заводи. Обыкновенно в засушливое время года они пересыхают, но озеро, в котором он стоял сейчас, видимо, имело достаточный подземный приток, и вода не успевала испаряться. К сожалению, для использования она не годилась.

Протерев глаза и вдоволь наплевавшись, Вадим вновь наклонился к зеркалу, что расположилось у него под ногами. В толще воды сновала мелкая живность — какие-то рачки величиной не больше сантиметра. Как они умудряются жить в таком крепком рассоле?

Вадим посмотрел на свои руки, моментально обсохшие в тепле, которое еще излучала нагретая за день пустыня. Кожа покрылась белым налетом и саднила.

Разочарованный, он вышел из озерца. Намокшие штаны облепляли голени, в сапогах, набравших через край, гнусно хлюпало. Он сел и стащил обувку, размотал волглые портянки. Внезапно взгляд его притянулся к озерной кромке. Там, на сыром песке, четко отпечатались следы человечьих ног. Да много! Они опоясывали озеро по всему его периметру. Вадим сравнил себя с Робинзоном, увидевшим следы дикарей на берегу безлюдного острова. Разница заключалась в том, что дикари ходили босиком, а ступни, оставившие оттиски возле соленого озера, были облачены во что-то странное.

Вадим пригляделся. То не были ни сапоги, ни ботинки. Ребристая, а местами и шипованная подошва с клеймом «Американской резиновой компании». В памяти всплыло словечко «сникеры», от английского «sneak» — «красться». Так эту обувь с подметкой из резины и тканевым верхом прозвали за то, что в ней человек мог передвигаться почти беззвучно. Она поступила в продажу лет десять назад под торговой маркой «Кедс» и быстро завоевала популярность.

Следы имели разные размеры. Согласно прикидкам Вадима, по окружности озера разгуливало семь или восемь человек, не меньше. И все в сникерах. Кто они, и к чему им конспирация? Вдобавок напрягало то обстоятельство, что отпечатки были свежими — они появились не раньше сегодняшнего утра. Из чего проистекало, что в непосредственной близости от экспедиционной стоянки обретаются личности, экипированные недавними интервентами и невесть что замышляющие.

Вадим обогнул озеро, стараясь вычислить, откуда пришли эти субъекты и куда удалились. К его огорчению, по мере отдаления от воды, песок становился сухим и следы теряли четкость вплоть до полного исчезновения. Никаких других признаков своего пребывания личности не оставили.

Поблуждав часа два, Вадим вернулся в лагерь. Можно было бы сказать, что пришел он не солоно хлебавши, но это не соответствовало бы истине. Нахлебался как раз вдосталь, от избытка соли все еще першило в горле. Но это было терпимо. Гораздо сильнее донимала тревога, в голове роились бесчисленные предположения, одно нелепее другого.

Добравшись до бивуака, Вадим тихонько подошел к дремавшему Павлухе и отвесил ему, не обинуясь, пинок под зад. Павлуха выпустил винтовку, пристроенную возле ляжки, и кувырнулся вперед. Нежданно пробудившись, подскочил и заморгал сонными зенками. Зашипел:

— Ты чего?..

— Того, — отмолвил Вадим. — Отрядили в караул, будь добр, не спи. А то р-рассвистелся тут во все завертки, в Ташкенте слышно.

Павлуха оскорбился. Он и так наслушался в свой адрес нареканий как от командира Мокрого в кишлаке, так уже и в экспедиции от Вранича, пенявшего ему на лень и нерадивость. Сносить попреки от никчемного репортеришки он не намеревался. Засучил рукава гимнастерки и заворочал перед собой кулаками.

Вадим усмехнулся. Деревенщина! Такого одолеть, что у ребенка конфету отобрать.

— Угомонись! Я спать пошел.

— Струсил? — Павлуха попер на него, как бычок на матадора. — Да я тебе… сопатку расквашу!

Что ты будешь делать! Вадим подсел под грубияна, перехватил его за предплечье и без натуги кинул через бедро. Павлуха пропахал носом песок, но не унялся, подпрыгнул кверху. Взвыл, размазывая кровавую юшку:

— Подлюка! Да я…

Вадим пошвырял его еще чуток — без остервенения, больше для острастки, чтоб знал, с кем лучше не связываться.

Из палатки высунулся обеспокоенный Вранич. Они с приват-доцентом уже закончили ожесточенные дебаты и улеглись на боковую, но шум у костра разбудил серба.

— Что было? Зашто бука?

— Ничего, — невинно развел руками Вадим. — Даю молодому поколению уроки. Он сам попросил.

Павлуха сидел на сучьях приготовленного к сожжению саксаула и тряс запыленной шевелюрой. Научник испытующе вперился в него.

— Е ли то истина?

«Сейчас наябедничает», — подумал Вадим, глядя на потрепанного парня. Но нет — Павлуха вытер выступившие слезинки, поднялся и, как на плацу, отрапортовал:

— Так точно, товарищу… то есть пане начальник. Тренируемся, значит.

Серб ворчливо указал им на то, что физическими упражнениями надо заниматься в другое время суток, и скрылся в палатке. Павлуха по-собачьи встряхнулся, его окутал желтый нимб.

— Спасибо,…что не сдал, — поблагодарил Вадим.

— Нема за шо… — Павлуха не без робости подошел к нему. — Где так навострился?

— В спортобществе, — соврал Вадим. — Научить?

— Ага…

— Договорились. Завтра вечером, когда жара спадет, попрактикуемся.

* * *

О вылазке к озеру и найденных там следах он умолчал. Не хотел наэлектризовывать и без того неидеальную атмосферу в лагере. А если и расскажешь — что это изменит? Все и так осведомлены, что поблизости рыщут басмачи, которые могут напасть в любую минуту. От своих археологических планов Вранич не откажется, да и Хрущ ему не даст. Они оба, как заведенные, копошились в песчаных грудах, отвоевывая пядь за пядью и продвигаясь в глубь крепости. Остальными они помыкали почище, чем помещики крепостными в треклятые времена.

— Обережно! — покрикивал научник, когда, по его мнению, чернорабочие, в число коих входил и Вадим, чересчур неосмотрительно орудовали лопатами и могли что-нибудь повредить.

— Да шевелитесь же, твари! — рычал одновременно с ним приват-доцент. — Канителитесь, как мухи полудохлые!

Иногда они усматривали в сыпких залежах какую-нибудь вещицу, хищно бросались к ней и, разогнав копателей, просеивали шероховатые крупинки через мелкое решето. Однако до сих пор ничего из ряда вон выходящего им не подвернулось. Аркадий Христофорович, обладая экспрессивным норовом, стал терять терпение.

— Уже неделю роемся, как жуки в навозе — и что? Хоть бы хны…

Круглый зальчик, назначение которого так и не было установлено, мало-помалу очищался от песка. Открылись проходы в другие помещения. Хрущ-Ладожский настаивал на том, что надо углубляться в них, поскольку, как он выражался, «в предбаннике больше делать нечего». Но Вранич встал на дыбы и на корявой смеси русского с сербским доказывал, что крестиком на карте отмечен именно этот зальчик и разрывать всю крепость не имеет смысла. С точки зрения Вадима, он был прав. На это уйдет бездна времени, а от ежедневного каторжного вкалывания и так уже ломило все суставы.

Хрущ уперся рогами, как баран.

— Х-ха! Разуйте буркалы — в этой каморке нет ни шиша. Что — будете стены простукивать и по кирпичику их разбирать? На здоровье! Я такой чепухой заниматься не собираюсь…

С этого дня в отряде обозначился откровенный раскол: приват-доцент демонстративно отказался повиноваться сербу и принялся работать в одиночку. Он бы сманил себе в помощь еще кого-нибудь, но Мансур с Вадимом на уговоры не поддались, а красноармейцы получили от Мокрого приказ подчиняться только Враничу, уламывать их было бесполезно.

— Твари! — выругался Аркадий Христофорович. — Ну и вошкайтесь на месте, если вам угодно. Дурачье!

И он с надсадным хрипом вклинил лопату в заваленный песком дверной проем.

Что за хам! Вадим никогда бы не поверил, что этот невежа преподает в университете. Специально подбил научника, чтобы тот на правах руководителя экспедиции потребовал у приват-доцента документы. Серб счел требование разумным. Хрущ повыкаблучивался, но все ж предъявил удостоверение личности — серую книжицу с шестью стандартными страницами. Фамилия-имя-отчество, год рождения, прописка в Москве — все соответствовало. Из книжицы Вадим также узнал, что гражданин Хрущ-Ладожский не женат и призыву на военную службу не подлежит.

— А где фотокарточка?

Аркадий Христофорович пренебрежительно фыркнул:

— А зачем? По закону имею право не вклеивать.

Не придерешься. К удостоверению он присовокупил бланк с университетской печатью, заверявший, что предъявитель сего А. Х. Хрущ-Ладожский состоит в профессорском ранге.

Волей-неволей пришлось отступиться. Тем не менее, сомнения не покидали Вадима, и он чувствовал себя неуютно в присутствии сварливого приват-доцента. И не только он. Хрущ вносил дисгармонию везде, куда совался. То его не устраивала стряпня, за которую отвечал Сивуха (меню, признаться, было однообразным: кулеш из сала и тюря из сухарей, но какие разносолы в пустыне?), то он обвинял Вранича в археологической безграмотности, то без повода напускался на смиренного Мансура, подозревая, что тот втихую присваивает найденные в крепости предметы старины… В общем, никому не давал покоя. Вадим кулуарно подбросил сербу мысль выдворить несносного буяна из расположения лагеря, однако научник воспротивился и мнение свое обосновал так:

— Сей типус обладает могутностью. Он даст нам пользу.

— Но он делает совсем не то, что нам нужно!

— Пусть делает, како желает. Его препоставка… односно версия… заслужуе проверку.

Это означало, что серб не был уверен в своей правоте на все сто процентов и предоставлял строптивцу Хрущу шанс проверить альтернативную теорию. А ну как и впрямь, продвигаясь внутри крепости, словно гусеница в мякоти яблока, он натолкнется на то, о чем говорилось в приписке к карте? Все почему-то пребывали в убежденности, что это открытие нельзя будет спутать ни с каким другим. Сразу станет ясно: его и имел в виду безымянный араб, сделавший надпись.

Но дни шли, а фортуна не баловала ни Вранича, ни его оппонента. Бурдюки с питьевой водой истощались, заканчивалась и провизия. Сивуха напомнил об этом научнику, оторвав его от важнейшего занятия — обмахивания кисточкой настенного барельефа с изображением чаши и вырывавшихся из нее огненных протуберанцев. Серб осерчал, он жуть как не любил, когда его отвлекали по мелочам.

Вадим встал на защиту Сивухи, сказал, что это отнюдь не мелочи. Продовольственных резервов у экспедиции хватит дня на три, а воды и того менее. Надо пополнять.

Научник остыл, признал доводы не лишенными здравомыслия и показал кисточкой на Сивуху.

— Добро. Онда пусть он и привезет.

Сивухе поручение понравилось. Да, он побаивался ехать в одиночку через пустыню, но коли взглянуть с иного боку, то всего несколько часов, и он будет в кишлаке, где его ждет нормальная пища и, главное, вода. Можно напиться от пуза и смыть с себя грязюку, которая, смешавшись с потом и застыв, облипила тело, точно короста. А там, глядишь, и товарищ командир Мокрый разжалобится и пошлет на замену кого-нибудь другого. Каких только чудес не бывает!

Снарядился шустро: загнал в мосинку пять патронов, еще двадцать рассовал по карманам, к ремню прицепил флягу с водой, оседлал лошадку — и адью! Вранич, напутствуя, всучил ему записку для Мокрого — с перечнем всего, в чем нуждалась экспедиция. Значился там, между прочим, и динамит. Серб не исключал, что шпильки Хруща относительно простукивания не лишены оснований и понадобится рвать стены в поисках тайника.

Вадим, воспользовавшись оказией, передал посыльному скатанные трубочкой блокнотные листочки с заметками о первом этапе изысканий. Попросил с караванщиками или с кем-нибудь еще переслать их в Самарканд и вручить Бабскеру. Пусть знает, что не бездействует спецкор, исполняет прямые обязанности.

Сивуха, выпорхнув, как птица, на волю, пришпорил свою пегую, чтоб летела на всю железку. Но, хоть и выехал затемно, по холодку, день очень скоро вступил в свои права, накалил пустыню, и лошадь версте на пятнадцатой начала выдыхаться. Сивуха образумился, сбавил темп, позволил ей рысить, как вздумается. Тише едешь — дальше будешь.

Одолев половину расстояния, повеселел. Если поначалу озирался по сторонам, ожидая, что из-за барханов стаей выметнутся басмачи, то по мере приближения к Алтынкану бдительность притуплялась. Никто ниоткуда не выскакивал, не нападал, под лошадиными копытами развертывалось волнистое полотнище, и ничто не нарушало его однотонности.

Так Сивуха сам себя убаюкал и всем существом потонул в мечтаниях о близком завтраке и вожделенном омовении. Отрешенность сыграла с ним подлую шутку. Лошадь неожиданно споткнулась, ее передние ноги подсеклись, и Сивуха полетел через холку. Распластавшись, как лягушка, шлепнулся на песок, и тотчас его накрыла рухнувшая вослед пегая. Упала аккурат на хозяйское колено, оно хрупнуло, Сивуха взвизгнул от боли и, загребая руками песок, выполз из-под бившейся лошади. В отличие от него, она пострадала не шибко, но и встать не могла, спутанная арканом.

До Сивухи дошло: кто-то хитро разложил на песке петлю, и лошадь угодила в нее, как пичуга в силок. Солнце враз перестало греть, по спине курьера заструились ледяные ручейки. Винтовка слетела с плеча, он потянулся к ней, но в следующее мгновение еще одна веревка накрепко обвила ему шею. У Сивухи не достало ни сил, ни времени, чтобы обернуться и посмотреть, кто был этот ловкий метатель. Пальцы вкогтились в перекрученные конопляные сухожилия, но разорвать их не сумел бы даже атлет Поддубный. Сивуха засучил ногами, скорчился в конвульсиях и широко раззявил рот, куда мигом набился песок. Уста онемели, мышцы сделались дряблыми, а петля все стягивалась и стягивалась, покуда дух на веки вечные не покинул злополучного удавленника.

* * *

В лагере все шло своим чередом. Вадим с трудягой Мансуром завершали расчистку зальчика в крепости, Павлуха стоял, а правильнее сказать, сидел снаружи на часах, Вранич изучал открывшиеся на потолке изразцы, а Хрущ-Ладожский ворочался, как крот, в боковом проходе, выбрасывая оттуда пуды желтушной пыли. Вадим не удержался, сделал ему замечание:

— Аркадий Христофорович… пчхи!.. мы тут корячимся, как дворники на Таганке, а вы нам р-работы прибавляете. Потрудитесь сами за собой убирать!

Получил отлуп в стиле быдловатых обитателей московских закоулков:

— Х-ха! Да пошел ты… Тварь! Учить меня будешь!

Как быть с этим нахалом? По совести звездануть бы в рожу, чтобы у него в ушах зазвенело, а перед зыркалками разноцветные круги поплыли. Но неловко — все-таки профессор, лекции в МГУ читает… Да и Вранич не одобрит — и так слишком много свар между участниками экспедиции. Никак они не достигнут единения во имя поставленной цели.

Хрущ, продолжая лаяться, как несносная псина, заработал с удвоенной скоростью. Шлеп! шлеп! — лопату за лопатой выбрасывал песок из прохода в зальчик. Откуда в нем столько злонравия? И где же Вадим мог его видеть раньше?

— Аркадий Христофорович, мы с вами в Москве не встречались?

— Нет! — отрезал тот, не прекращая свою зловредную деятельность. — Я бы запомнил. У моей памяти преотвратное свойство: лица, не обезображенные интеллектом, западают в нее навсегда… Твоя вывеска мне не попадалась.

Вадим оперся на лопату и предался думам о мести, как вдруг из-за пределов крепости донесся заполошный вопль Павлухи:

— А-а! Нечистые!

Вадим и Вранич пробкою вылетели из ворот. Павлуха, бросив винтовку, на карачках отползал от погашенного утром костра, но смотрел при этом назад, вывернув голову через левое плечо.

— Какой нечистый? — рыкнул на него научник. — Зашто вопиешь?

Вадим не сказал ничего. Он проследил за взглядом Павлухи и оцепенел. По пустыне перемещались исполинские, в три или четыре роста, фигуры в накидках, похожих, как и говорил Павлуха раньше, на погребальные саваны. Фигуры были покрыты этими накидками почти полностью — от макушек до стоп. Кроме того, на их головы были надеты… нет, не ведра, а подобия плетеных корзин, упиравшихся кромками в ключицы. В руках химеры держали жерди аршина в три длиной, которые снизу загибались крюками.

Но впечатляли не одежда и не оснащение фантомов, а их небывалая, по человеческим меркам, величина, и еще то, что они казались бесплотными — бежали, едва касаясь поверхности, и как бы расплывались в воздухе. При всем ошеломлении, вызванном страшилищами, Вадим подметил, что ноги, видневшиеся из-под саванов, обуты в тряпичные боты на резиновой платформе — те самые сникеры, чьи отпечатки он видел на берегу соленого озера. Сей факт означал, что страшилища не были бесплотными и умели принимать нормальные размеры, ибо те их следы никак не относились к разряду циклопических.

Павлуха на четвереньках засеменил к крепости — не нашел более надежного укрытия. Оттуда вышел Мансур и загородил собою проем. При виде размытых чудищ он не испытал ни изумления, ни шока. По крайней мере, его продубленное ветрами и солнцем обличье сохранило привычное сдержанное выражение.

— Пусти! — взмолился Павлуха и по-телячьи боднул его в пресс.

— Акмак! — Мансур угостил его сочным щелбаном. — Бул закым!

— Что он сказал? — спросил Вадим у Вранича, не отрываясь от лицезрения колыхавшихся титанов. — Я не понял.

— Он рек на киргизском йезике, — промолвил научник. — Цето е мираж.

Серб тоже являл собой нерушимое спокойствие, только в зрачках его искрились светлячки любопытства, как у исследователя, наблюдающего редкое явление. Для Вадима его разъяснение не стало откровением, он уже и сам догадался, что перед ними оптическая иллюзия, хотя прежде миражей не видел ни разу. Просто вспомнил непреложный постулат Александра Васильевича: столкнулся со сверхъестественным — ищи материальную причину. В девяноста девяти случаях из ста она найдется.

— Лепо! — говорил научник, любуясь фигурами, которые, все более растворяясь в небе, сплетались в диковинный калейдоскоп. — То не едноставный мираж, а фата-моргана. Она является у присутствии колико слоев воздуха с зерцальными свойствами. Тако мы смотримо сильное изобличение… искажение предметов.

Павлуха, поднятый Мансуром за шиворот и поставленный на ноги, все еще вел себя как постыдный суевер.

— Это они! Нечисть, шо мы с Сивухой в низинке зустретили…

— Ты не говорил, что они такие дылды, — напомнил ему Вадим.

— Они и не были… А тут — ишь, вымахали! Как есть чертово отродье!

Вадиму пришло на память когда-то читанное о миражах. Как правило, они отражают то, что находится на расстоянии от наблюдателя, перевирая иногда габариты и форму. Отсюда логично будет заключить, что где-то вправду бегут люди, обутые в американские «Keds», вооруженные кривыми жердинами и с корзинами поверх мертвецких саванов. Из психбольницы сбежали, или абсурдистскую пьесу репетируют? А может, сектанты? Вадим перед приездом в Самарканд гостил в Предуралье и свел там знакомство с приверженцами одного нелепого культа — те на себя гайки вешали и поклонялись ржавой машине. Идиотов везде в достатке…

«Чертово отродье» проигнорировало зрительскую аудиторию, о чьем существовании, пожалуй что, и не знало, и вконец расползлось по небу, а потом растаяло в синеве.

— Край представы, — резюмировал серб. — Айдемо трудиться.

Он был занят археологическими хлопотами и не желал отвлекаться так же, как и Хрущ-Ладожский, который даже не выглянул из крепости, чтобы посмотреть на миражи. Оба одержимых ученых, отрешившись от реального мира, пренебрегали мерами безопасности. Павлуха жил по принципу «чего изволите», Мансур надеялся на провидение и был невозмутим, как скала. Вот и получалось, что, кроме Вадима, некому было озаботиться обороной лагеря. Часовой у костра — разве это защитник? Да еще такой безответственный, как Павлуха…

В тот день смена длилась по заведенному графику — до темноты. Когда Вранич скомандовал «шабаш» (словечко, перенятое им в России и весьма ему приглянувшееся), Павлуха позвал всех вечерять. В отсутствие Сивухи он исполнял обязанности кухаря. Не усердствовал, паршивец: вскипятил в котелке водичку, разлил по кружкам, раздал каждому по галете и по куску свиного шпика — радуйтесь!

Хрущ на ужин не пошел — оснастившись шахтерской лампой, колготился в своей норе и посылал подальше всех, кто его отвлекал. Мансур выпил зеленого чаю с размоченной галетой, от шпика отказался. То ли вера не позволяла, то ли голод его не донимал, как нередко бывает в знойных странах. Вадим тоже ел мало, для задуманной им операции сытый желудок стал бы помехой. Отдали должное калорийному продукту только сам повар и серб. После трапезы они забрались в палатку и быстро уснули. Вадим, оставшийся у костра дежурным, слышал их размеренное дыхание.

Выждав немного, он встал и подошел к бархану, скрывавшему крепость Янги-Таш. Заглянул в одну из прокопанных дыр. Приват-доцент еще не спал, шерудил лопатой. Не беда, он не помешает.

Вадим заставил подняться самого высокого верблюда, подвел к песчаной сопке и с его спины залез на вершину. Вытянувшись во весь рост, оглядел расширившееся пространство. Ни огней, ни дымов, ни малейшего шевеления окрест.

Но не впустую Барченко нахваливал своего феноменального воспитанника. Где не пригодилось ночное зрение, выручил тончайший слух. Вадим засек голоса — их принес ветерок, потянувший с северо-запада, ровно оттуда, где располагалось давешнее озерцо. Слов не разбирал — далековато. Но то, что говорили человек семь-восемь, это определялось безошибочно.

Ох, как тянуло немедленно пойти туда и одним махом покончить с «нечистыми»! Но как бросить лагерь? Придется кого-то предупреждать, это вызовет вопросы, начнут отговаривать… Нет. Лучше отложить до утра. Теперь он знает, что призраки в сникерах — не плод Павлухиной фантазии и что они периодически наведываются к озеру. А если так, то рано или поздно он их застигнет. И тогда…

Что случится тогда, Вадим додумать не решился. Плавно скатился с рассыпчатой горы и пошел на свой пост у мерцавшего очага.