Конец сказки

Александр Рудазов, 2019

Вслед за осенью и зимой на Русь пришла весна. Зачернели на полях проталины, вернулись с полудня перелетные птицы, проклюнулись почки на деревьях. Воротились домой и княжич Иван с Яромиром Серым Волком. Да не одни воротились, а с великой добычей – каменным яйцом, что смерть самого царя Кащея сберегает. Надежно очень сберегает, правда. Никак не разбить яйцо, не расколоть. Что есть оно, что нет вовсе. Быть может, в Кащеевом Царстве ответ скрывается – туда теперь путь друзей лежит, на восход, в черные леса и болота. Только и Кащей Бессмертный сиднем не сидит. Собравши войско несметное, силу громадную, идет он великой войной на закат, идет предать пожарам села и нивы. Погибель идет с восхода, горе для русского народа, для всего человечества. Близится смерть всего живого, и заканчивается добрая сказка. Хек. Хек. Хек.

Глава 7

Из бояр в светлице сегодня был только мудрый Бречислав. Из воевод — только старый Самсон. Князь Глеб созвал на совет только самых ближних и доверенных. Тех, насчет кого полностью уверен был — Кащею не служат и служить не станут, златом его поганым не соблазнятся.

Девять человек только и сидело за столом. Кроме самого князя, боярина Бречислава и воеводы Самсона были святой отец Онуфрий и старший волхв Всегнев, были Илья Муромец и Овдотья Кузьминишна, младшая баба-яга.

И Иван с Яромиром, конечно. Это они ведь яйцо-то каменное добыли. Они в Тиборск Кащееву смерть привезли.

Оное яйцо утвердилось в самой середке стола. Тускло серело под светом лучины. Окна Глеб распорядился прикрыть ставнями. И для секретности, и так просто — чтоб глаза не слепило.

Князь с утра мучился головной болью, был зол и раздражен.

— Вот ты какое, значит, — мрачно сказал он, постукивая пальцами. — Маленькое. Невзрачное. Совсем куриное, только из камня.

— Утиное уж скорее, — хмыкнул Яромир. — Утка его снесла.

— Так. Утка. Вот что, дружка, расскажи-ка ты нам для начала обо всем по порядку. Вчера недосуг было, а сегодня мы вот все собрались — слушаем.

Яромир заговорил. Неспешно, с расстановкой он изложил все, что с ними этой зимой приключилось.

Когда дошел до битвы в капище, Муромец мерно закивал. Не с самого начала, но там он тоже был, видел. Помог разогнать навьев и расправиться со злонравным человеком-козлом.

Про Очокочи никто тут раньше слыхом не слыхивал. И никому про него интересно не оказалось.

А вот о коте Баюне выслушали со вниманием. Особенно — Всегнев Радонежич. Особенно — о том, как Иван случайно обернул его котенком.

— Молодильная колбаса, говоришь?.. — выпучил глаза волхв. — В жизни такой дурнины не слыхивал. Сам додумался, али подсказал кто?

— Сам… — потупил очи княжич.

— И что, вправду подействовало?

— Ага. Котенком стал.

— Эвона как, — подивился Всегнев. — Но это, наверное, только на кошек действует. Проверю потом. Живой воды-то я немного поднакопил, пока вас не было.

— Я тут подумал… — почесал в затылке Иван. — Может, если водицы-то не только в колбасу натолкать, но и хлеб на ней замесить… а потом вместе сложить… может, так оно еще крепче подействует?

— Молодильный ботербород ладишь? — осклабился Яромир. — Ты, Филин, его слушай, запоминай. Иванушка-то у нас, как оказалось, ведун посильней тебя.

— Недюжинного ума парнище, — согласился Муромец. — А по виду и не скажешь.

Иван, приняв похвалу за чистую монету, аж засиял от гордости. А вот Глеб недовольно поджал губы. Не понравилось ему, что над братом глумятся. Хлопнув по столу, он сказал:

— Поняли про кота. Дальше рассказывай, дружка.

Яромир поведал об остальной части путешествия. Теперь слушали его уж не перебивая, пока речь не зашла о Буяне-острове, да о чудесных травах, что на нем росли. Раскрыв котому, Яромир стал доставать пучок за пучком, выкладывать их, да нахваливать, точно бабка на базаре.

Задержал руку только дойдя до самого дна — там лежали остатки одолень-травы. К ней оборотень даже прикоснуться не мог — пуще огня бы обожгло.

Так что одолень вытащил Иван и тут же похвастался, как лихо зарубил с ее помощью Косаря, дивия-великана.

Даже в лицах изобразил.

— Полезная трава, — согласился Глеб. — Много ее привезли?

— Ну так… Пару раз еще пожевать.

— А что так мало-то?

— Ну уж сколько нарвали… — развел руками Яромир. — Мы, княже, не за травами ездили все-таки.

— А вот шире надо мыслить-то, дружка, — укоризненно сказал Глеб. — С охапкой такой травы моя дружина Кащея бы шапками закидала.

— Да где там взять-то было охапку? Это тебе не лопух все-таки. Одолень даже на Буяне редко рос — так что и за это спасибо скажи.

— Скажу, — кивнул Глеб, прибирая себе ровно половину. — Поделимся по-братски. Одну часть вы себе оставьте, а вторую… слышь, волхв, а ты ее расплодить не сумеешь? Как капусту.

— Попробовать-то можно, — с сомнением взял пучок Всегнев. — Только одолень-трава — она водяная, в реках растет. И капризная зело. К тому же тут листья только, да черешки — а нужно-то семечко. Хоть одно. Вы семян-то не привезли, конечно, хитники?

— Извини, Филин, — мотнул головой Яромир. — Не подумали.

— Это вот дюже плохо, что не подумали, — укорил его Глеб. — Ванька-то ладно, с него спрос небольшой, но ты-то мог бы дальновидность проявить. Ох. Ладно. Прочие травки тоже годные. Колюка вот… полезное растеньице. В самом деле работает?

— То ли нет? — подбоченился Иван, тут же поведав, как метко бил уток на лету.

Воевода Самсон выслушал со всем вниманием и тут же наложил на колюку руки. Благо был стрелковой травки целый кисет — не одну тысячу стрел окурить хватит.

— Просто сжечь ее, значит? — уточнил он, перебирая листочки. — Ну это мы могём.

Ну а адамову голову и трын-траву Яромир передал Овдотье Кузьминишне. Баба-яга обнюхала волшебные растения и сказала, что сварит из них отвары. Из стеблей адамовой головы — защищающий от нечисти, а из трын-травы — придающий храбрости.

— Я трын-траву крушиной разбавлю и ревенем, — сказала баба-яга. — Они отвар смягчат — чтобы страха лишал, но голову не туманил. А то обратятся княжьи гридни в урманских берсеркиеров — так не порадуетесь.

— Это правильно, — одобрил Глеб. — А плохого с этих добавок ничего не будет?

— Да не, что плохого-то? Травы добрые, ласковые, худа с них не будет. Прослабить разве что может… но может и не прослабить.

Когда разобрали подарочки с Буяна, зашла речь и о самом Буяне. Всегнев Радонежич и Овдотья Кузьминишна аж рты разинули, услышав о том, что с ним стряслось.

— Ты… ты что наделал, головушка бедовая?.. — ахнула старуха. — Я… я не ослышалась ли?..

— Да мне-то откуда знать, бабусь? — заморгал Иван. — Ты скажи вначале, что именно услышала, а там уж я и скажу, ослышалась ты или нет.

— Ты… ты Алатырь-камень выворотил?! — закричала на него баба-яга. — На самом деле?! Ты… ты… ты совсем дурак?!

— Да я же как лучше хотел, — насупился Иван. — Меня кот обманул.

— Ивана у нас даже кот обманет, — развел руками Яромир.

— Да и леший с ним, с островом этим, — изрек отец Онуфрий. — Не было на ем ничего доброго, туда ему и дорога.

— Вот так и гибнут земные чудеса, — тяжко вздохнул Всегнев. — С одобрения и под рукоплескания. Тебе, долгополому, легко говорить — туда ему и дорога. А ты понимаешь ли, что то не просто остров был, а плита вековечная под камнем Алатырем?

— Который всем камням земным отец! — добавила баба-яга.

Архиерей только фыркнул. Глеб же смерил волхва и вещунью пристальным взглядом и спросил:

— А что это значит для нас, простых смертных? Что-то изменится?

— Да для нас ничего это не значит, княже, — подал голос Бречислав. — Алатырь-камень — он средоточие невидимых сил. Его исчезновение на тех скажется, кто в потаенном мире живет. Но нам до них дело десятое.

— Интересное дело, — задумчиво молвил Глеб. — А на Кащее это скажется? На войске его нечистом?

— Кащей, касатик, свою смертушку не по пустой прихоти на Буяне схоронил, — поведала баба-яга. — Он таким образом из камня Алатыря силу черпал. Теперь, когда тот на дне морском, сил у него должно поубавиться.

— Вот это радует! — аж просветлел князь. — Может, тогда сразу и напасть на него?

— Не спеши, яхонтовый, коней не гони, — мотнула головой Овдотья Кузьминишна. — Поубавиться-то сил у него поубавилось, я чаю, да только не в сто раз. Не в десять даже. Не знаю уж, насколько он слабее стал, но на хромой козе ты его и сейчас не объедешь.

— Да и войска-то у него не поубавилось, — добавил Самсон.

— И войска не поубавилось, — кивнула баба-яга. — И сам он по-прежнему Бессмертный. Просто силищи в ручищах чуток помене будет, да из мертвых восставать, быть может, подольше станет. Но и только-то. Убить вы его все равно не убьете, докуда иголка его проклятая цела.

— А если его вот взять — и точно пополам разрубить? — спросил Иван. Ему все не давала покоя эта мысль. — Ну вот прямо ровно-преровно, как по ниточке. Что будет?

— Да ничего не будет, — ответила баба-яга. — Просто восстановится из той половины, в которой сердца большая половина. И башку тебе снесет, как куренку. Чтоб с Кащеем покончить, нужно иглу его сломать.

— А иглу не сломать, пока не разобьем яйцо, — подытожил Глеб. — Неужели настолько уж прочное?

— Да сам попробуй, — обиженно сказал Иван. — Мы с Яромиром уже все перепробовали. Не бьется оно.

— Попробуем, — решительно взялся за яйцо Глеб. — Илья Иваныч, сделай милость, покажи силушку богатырскую.

— Это можно, — снял с пояса палицу Муромец.

Палицу его обычный человек не сумел бы и поднять. Три пуда чистого железа, с рукоятью целиком отлито. Такой как ударишь — по пояс в землю вколотишь. А старый порубежник держал ее одной рукой, да еще и помахивал, точно веточкой.

Крякнул Илья Муромец. Размахнулся. Да и шарахнул по яйцу во всю Святогорову мощь.

Стол раздробило в щепу. Пол пробило насквозь. А на яичке — ни трещинки, ни щербинки. Ровно по солнечному зайчику били.

— Гм, — смущенно произнес богатырь. — Ну…

— Я кладенцом рубил, — сказал Иван. — И разрыв-травой пробовали. Хотя она камень и не берет.

— Не поможет против бесовской пагубы ни булатная сталь, ни языческое колдовство, — заявил отец Онуфрий, поднимаясь со стула. — Тут без Господней помощи не управиться.

Волхв презрительно хмыкнул. Остальные тоже глянули с сомнением, но спорить не стали. Архиерей подступил к каменному яйцу и принялся читать молитвы — то тихо, почти не слышно, то переходя на крик. Святой водой его покропил, освященной свечой подкоптил.

Никакого толку.

— Да покарай его Господь… — наконец выдохнул отец Онуфрий. — Вот незадача-то.

— Эх, нам бы сюда ту мышку… — размечтался Иван.

— Какую еще мышку? — не понял Глеб.

— Да ту, которая хвостиком махнула и золотое яйцо разбила.

— Какое еще золотое яйцо?

— Которое символ мироздания. Семя, заключающее в себе жизнь и вселенную.

— Вань, ты бы помолчал, а? — поморщился князь. — Я тебя люблю, конечно, но ты меня бесишь иногда.

Собравшиеся мрачно уставились на яйцо. Вот она, Кащеева смерть, прямо в руках. А проку от нее ровно столько же, как если б она все еще была на Буяне.

— Еще есть что предложить, други? — обвел глазами присутствующих Глеб.

— Может, и не колотить его тогда? — наморщив лоб, сказал Самсон. — Главное, что есть оно у нас. Давайте о том и объявим Кащею. И скажем, что коли он нос из своего терема высунет, хоть одного русича пальцем тронет — мы ему тут же и упокой споем.

— Ага, вон оно что удумал… — медленно протянул Глеб. — Ишь какая стратагема-то…

— А то больше! — оживился воевода. — Велим ему дань нам платить за жизнь и спокойствие! Златом и серебром! А то даже прикажем за нас стоять, помогать в случае нужды! Кащей со своим войском — это же ух какая силища! Нападут на нас те же суздальцы или рязанцы — а мы р-раз… и Кащея на них натравим! Заместо пса цепного у нас будет!

— Интересная мыслишка… — заулыбался князь. — Брата я Кащею, конечно, не прощу никогда, но раз уж одолеть его по-прежнему не можно, то по рукам и ногам сковать, а там, быть может, и на пользу себе обратить…

— Не выйдет, княже, — вздохнул Бречислав. — Кащей мыслит иначе, чем мы, но уж глупцом его точно не назовешь. Это же он это яйцо создал. Он в него свою иголку заточил. Ему лучше всех известно, что на нем за чары, и как их разрушить. И он всяко поймет, что грозим мы ему смертию только потому, что воплотить угрозу не в силах.

— Догадается, думаешь? — поморщился Глеб.

— Обязательно догадается. Более того — точно будет знать, что яйцо его у нас, но мы его до сих пор не вскрыли. Лучше уж помалкивать — тогда, быть может, он и не прознает еще, куда оно делось.

— Значит, прежде всего нужно все-таки яйцо расколотить, — решил Глеб. — А там уж будем размышлять — сразу ли Кащея убивать или заставить его вначале людям послужить. Искупить прегрешения, так сказать.

— Сразу, — решительно грохнул по столу отец Онуфрий. — Ты, княже, прости меня, если грубые слова скажу, но коли ты с врагом рода человеческого в торги вступишь — от церкви отлучу. Негоже так.

— Вот удивительное дело, но я сейчас с этим долгополым полностью согласен, — добавил Всегнев Радонежич. — Никогда не думал, что так случится.

— Хватит, святые отцы, довольно, — отмахнулся Глеб. — Еще вы меня тут учить будете, как верно княжеством править. Поскольку яйцо все едино непрошибаемо, говорить пока что тут и не о чем. А вот нет ли у кого еще мыслей о том, как бы его раскокать?

Воцарилось молчание. Супротив каменного яйца применили уже все средства.

— Может, в Рипеи сходить, в гору огнистую его кинуть? — предложил Иван.

— Да не горит оно в огне, пробовали уж, — ответил Яромир. — Ты его сам в костре целую ночь продержал.

— То в обычном огне. А тут гора огнистая. Вдруг сработает?

— А коли нет? Коли и там цело останется? Из такой горы мы яйцо уже никаким манером не извлечем. Так и будет лежать веки вечные, Кащею на радость, нам на погибель.

— Оно верно, — вздохнул Глеб. — Только что делать-то тогда еще?

— Богов вопросить можно, — подал голос Всегнев Радонежич. — Старых. Они, конечно, на нас обижены крепко, но если жертву им принести побогаче — могут помочь.

— Человечьи жертвы идолищам приносить не дам! — рявкнул отец Онуфрий.

— Что сразу человечьи-то?! — возмутился волхв. — Не едят наши боги людей, сто раз уже говорил! Быка им надо в жертву. Черного. Тогда смилостивятся.

— И быка нечего на требищах ваших смрадных резать! — вызверился архиерей.

— Тихо, тихо, отче, — поморщился Глеб. — Не обеднеет княжество с одного быка.

— Да не в быке дело — а в бесчестии! Кощунство это, княже, языческое и богопротивное!

— Тихо, — повторил князь. — Ничего. Не черти все-таки какие, а боги пращуров наших.

— Да не боги они!..

— Ты, святой отец, не гоноши, — недобро глянул Глеб. — Нишкни. У нас тут, сам знаешь, что с восхода приближается. Чтобы Кащея одолеть, я с кем угодно ряду заключу, у кого угодно помощи попрошу. Даже у врага заклятого.

Отец Онуфрий аж покраснел от гнева, но дальше спорить не стал. Уселся и уставился на волхва, словно тот ему в кашу плюнул.

— Быка дадим тебе, Всегнев Радонежич, — пообещал Глеб. — Только… черных вроде как нету. Поищем, конечно, но вообще у нас тут белые только и бурые. Как-то так сложилось уж.

— Ну давай белого, — согласился волхв. — Али бурого. Любого давай, лишь бы пожирнее.

— Завтра доставят его тебе, — кивнул князь. — Подскажут что боги старые — то и ладно. Но все-таки хотелось бы и понадежней чего… а то я, так уж вышло, тридцать два года уже землю топчу, шестой год уже Тиборском правлю, а только от богов помощи ни разу еще не видал. Все на себя надеяться приходится, да на людей верных. Есть еще у кого мысли, как оное яйцо расколоть?

— У сестры моей спросить совета надобно, — предложила Овдотья Кузьминишна. — Не серчай, Глебушка, я ж в семье-то младшенькая, мне о Кащее не так и много ведомо. А вот сестрица моя наистаршая… она помудрей меня, ей многие тайны известны. Чаю, сумеет что-нибудь подсказать.

Все задумчиво покивали. Что баба-яга на свете не одна, а три — то сидящие за столом знали. Овдотья Кузьминишна — старушка добрая, много кому помогла и ведовством, и советом. Ее и князю Глебу есть за что поблагодарить, и воеводе Самсону, и самому Илье Муромцу. Братья Волховичи с ней и вовсе в дальнем родстве состоят, хотя об этом здесь знали уже не все.

Другое совсем дело — баба-яга середульняя, Яга Ягишна. Выжившая из ума карга, злобная людоедка, в жизни никому не помогавшая, а только вредившая. Эта верно служит Кащею, ибо ненавидит людей всем сердцем.

Но есть и третья. Самая старшая, мудрая и могущественная. О ней все тоже слышали, но и только-то. Где живет, как звать — неизвестно.

О том бабушку Овдотью и спросили. Та покряхтела и неохотно сказала:

— Звать нашу большуху — Буря-яга. А живет она на полуночи, на краю Кащеева Царства, у реки Мезени, в землях навьев.

— Неблизкий путь, — молвил Бречислав. — Но если она знает, как яйцо открыть… надо к ней наведаться.

— Может знать, — поправила баба-яга. — А может и не знать. Я с ней давненько уж не видалась. Большуха наша сейчас уж не в себе — стара шибко, с головой непорядок. Наведайтесь к ней, да будьте осторожней — она коли с левой ноги встанет, так и зашибить может.

— Ладно, бабусь, наведаемся к ней, — сказал Яромир. — Нам с Иваном не привыкать землю ногами мерить. Только как нам ее сыскать-то? Я в тех местах не бывал, дороги не знаю.

— Завтра дам вам для того средство, касатик, — успокоила баба-яга. — Ложитесь спать и не волнуйтесь. Утро вечера мудренее.