Демоны в Ватикане

Александр Рудазов, 2008

Я все еще жив. Возможно, всем на это наплевать, но я действительно все еще жив. Мое имя – Олег Бритва. Я яцхен. У меня три глаза и шесть рук, я умею летать и плеваться кислотой, мои когти режут сталь и бетон, а шкура выдерживает пулеметную очередь. Да. Я яцхен. Я очень добрый и много чего умею. Особенно здорово у меня получается хреново себя чувствовать. В этом я, можно сказать, рекордсмен. Если за весь день мне ни разу не было хреново… однако, давно у меня таких хороших дней не было. Последнее время проблем у меня особенно много. Шизофрения, Пазузу, большая подстава, дипломатические осложнения, тюремное заключение, пустой живот, армия чудовищ, взрывающийся вертолет, Пазузу… хотя Пазузу я уже называл. Поэтому мне и хреново. Да и кому бы на моем месте не было? И не пяльтесь на меня так. Не в кунсткамере.

Глава 8

Провожали нас всем двором. Воевода обеспечил почетное сопровождение — почти до самой границы за каретой следовали бравые всадники с развевающимися лентами на копьях. А мистер Магнус даже вытащил из подвала какие-то колдовские фейерверки и запустил в небо пару шутих.

Жахнули они, правда, не особо впечатляюще — наверное, китайского производства. Или отсырели.

Разместились мы в карете довольно удобно. Я и кардинал — на одной лавке, остальные — на другой. Они там все худенькие, как на подбор. Пан Зовесима съежился в уголке с таким видом, словно его сейчас будут бить клюшкой для гольфа. Гоблин Цеймурд высунулся в окошко, с интересом рассматривает пейзажи.

А эльфийка Аурэлиэль сидит посередине и куксится, как будто съела ведро клюквы. На меня смотрит с неприкрытым отвращением, даже и не думая исполнять свои прямые обязанности — натаскивать некоего яцхена в придворном этикете.

По-моему, если я до нее дотронусь, ее вообще вырвет.

Что же до кардинала, то он дрыхнет без задних ног. Отпихнул меня на самый край, подложил под голову кулак и храпит себе. Цеймурд незаметно накрыл ему лицо платочком и посмеивается, глядя, как тот колышется в такт дыханию.

В дорогу наш святой отец оделся очень скромно — в простую монашескую рясу, почти такую же, как у меня. И правильно — чего зря встречных-поперечных в искушение вводить? Узнают местные робингуды, что целый кардинал едет — еще удумают чего нехорошее…

Хотя с другой стороны карета-четверик с королевскими гербами — само по себе искушение хоть куда.

Город Дваглич находится на западе Дотембрии, довольно близко к государственной границе. Уже на третьем часу поездки мы оказались в другой стране — Летувии. Сейчас отношения между королевствами терпимые, так что на таможне нас долго не валандали. Пан Зовесима о чем-то потрендел с местными Верещагиными, показал бумагу с гербами, отсчитал сколько-то монет — и готово, можно ехать дальше.

Надо сказать, когда дело дошло до исполнения прямых обязанностей, этот тихоня совершенно преобразился. Глаза блестят, рот не закрывается, в уголках губ хитренькая улыбочка — ну совсем другой человек!

Местная карта Европы сильно отличается от нашей. Не только политическая, но и физическая. На нашей Земле мы бы сейчас были в Прибалтике — где-нибудь в Латвии, думаю. А здесь… здесь само слово «Прибалтика» утрачивает смысл. Ибо Балтийского моря нет и в помине. К северо-западу есть студеное Бискайское озеро, по берегам которого живут тролли. А к вечеру мы увидим другое озеро, поменьше — Житное. В нашем мире его нет.

Здесь чуток жарче, чем в тех же широтах нашего мира. В Латвии и Эстонии я бывал — еще в той, прошлой жизни. Лето там довольно прохладное, зато зима относительно теплая. Все-таки море рядом, климат смягчается.

Но в местной «Прибалтике» морем и пахнуть не пахнет, так что и климат пожестче. Зимы лютые, морозные, а летом наоборот — духота, парилка.

Хотя мне на это положить с прибором. Я и в открытом космосе не замерзну. Сам себе природный скафандр.

— Кстати, а куда мы поедем из Летувии? — пробормотал себе под нос я. — Рабан, не помнишь?

— Чего тут не помнить… Летувия, Пруссия, Заречье, Ливония, Курляндия, Силезия, Моравия, Богемия, потом с десяток мелких немецких княжеств, потом через Францию, через земли эльфов, а дальше Севенния, Генуя и уже Папская Италия.

— Слушай, это мы так недели на три затянем… — усомнился я.

— Вообще, можно было бы и срезать. Но у Дотембрии напряженные отношения с Белолесью и Варшавией, так что через них ехать нельзя. И по Летувии тоже пришлось сделать крюк — летувийцы сейчас тоже очень сильно поссорились с Белолесью, на юго-востоке участились пограничные конфликты, на дорогах свирепствуют полуразбойничьи отряды…

— Полуразбойничьи? Это как?

— О каперах слышал?

— Чего-то слышал, но ты все-таки напомни.

— Это такие пираты на службе у государства — грабят и топят только корабли других государств, вражеских. Вот тут наподобие — белолесские жандармы как схватят разбойника или целую шайку, так не на виселицу их тащат, а просто конфискуют все имущество и объявляют амнистию. Но с одним условием — если те прямо сейчас перешмыгнут через границу и в дальнейшем будут буянить исключительно в Летувии.

— Хитро! А летувийцы что?

— А летувийцы пока еще не прочухали, с чего это у них вдруг развелось столько гопоты. Но скоро уже прочухают и тогда… ну, не знаю, что они тогда сделают. Но явно будут не в восторге. Так что нам в такую горячую точку соваться нежелательно.

— Угу. Как всегда — все бы было хорошо, если б домкрат не сломался…

Я обратился к чувству Направления, безуспешно пытаясь просканировать окружающее пространство. Надо сказать, это мое чувство — довольно необычное чувство. Как мне объяснила леди Инанна, оно как бы «ощупывает» ауры. Людей, животных, предметов, местности. Если освоить Направление на всю катушку, возможности откроются очень масштабные.

Но у меня его получается использовать от силы процентов на десять. Для меня Направление — компас, «ищейка» и еще кое-что по мелочи. Иногда мне удается, глядя на место, предмет или человека, как бы увидеть его прошлое или узнать какие-нибудь интересные факты, но контролю это не поддается.

Само собой получается, изредка.

А вот Рабан это умеет немного лучше — он сидит в моем мозгу, так что у него есть доступ ко всем моим чувствам. Зрению, слуху, вкусу и Направлению. Обоняния у меня нет вообще, а осязание практически неразвито. Да и вкус тоже менее чувствителен, чем у человека.

Вынул и снова пересчитал вавилонских рыбок. По-прежнему три штуки. Три сушеные рыбешки. Если разрезать такую надвое и съесть голову, а другому человеку дать съесть хвост — выучишь его язык. Такое у этих рыбок магическое свойство.

Две мы приберегаем для современного итальянского и латыни. Нынешняя Папская Италия и прочие страны Апеннинского полуострова двуязычны. Чтобы нормально общаться со всеми, желательно знать оба языка. А вот третий… какой же все-таки взять третий?

По дороге пригодятся немецкий и французский. На них в Европе говорят многие. Конечно, есть и куча местных наречий и диалектов, но выучить их все нереально. Да и не нужно. Немецкого и французского вполне достаточно, чтобы объясняться почти со всеми.

Но эти языки мне не требуются. По элементарной причине — я их уже знаю. Освоил еще на нашей Земле, теми же самыми вавилонскими рыбками. Не спрашивайте, как мне это удалось — но поверьте на слово, было нелегко. Попробуй-ка, заставь француза или немца съесть хвост странной сушеной рыбы, будучи шестируким демоном.

Но я в свое время и не такие проблемы решал.

Кроме французского и немецкого я также выучил английский и испанский. Все в запас — лингвистические знания никогда не повредят. Конечно, в другом мире эти языки заметно отличаются от наших, но все же не до такой степени, чтобы невозможно было понять друг друга.

Я, в конце концов, демон — от меня никто и не ждет чистоты произношения.

Какой же еще язык мне пригодится? Хм-м-м…

Взгляд упал на скучающе подпершую щеку Аурэлиэль. Вспомнилось, что маршрут проходит также через земли эльфов.

— Эм-гм-м… — осторожно привлек внимание королевской модистки я. — Прошу прощения, мадмуазель…

Блин. Ну вот с какого хрена у меня сейчас это «мадмуазель» вылетело?

Хотя с другой стороны, как мне ее называть? Госпожа?.. Мисс?.. Сеньорита?.. Фрейлейн?.. Фрёкен?.. Пани?..

— Что тебе, демон? — устало посмотрела на меня эльфийка.

— У меня имя есть, между прочим.

— Да? И какое же?

— Олег я. Олег Анатольевич.

— Какие у вас дикие имена… — поморщилась Аурэлиэль. — Это же невозможно выговорить.

— Да уж кто бы говорил! — почему-то обиделся я. — У тебя у самой имя невозможно выговорить! Аурэлираврав… Аурэлиййй…

— Аурэлиэль-Ностиа Алассэ-нья-Алкэ! — по слогам отчеканила эльфийка. — Это очень древнее и красивое имя! Я принадлежу к знатному роду, демон!

— Угу, — промычал я, нашаривая в кармане рясы листок бумаги. — Можно еще раз? Я запишу.

— Что еще раз?

— Твое имя.

— Я известна как Аурэлиэль-Ностиа… а, чего я вообще перед тобой распинаюсь… Достаточно будет Аурэлиэль. Для твоего куцего умишка и этого слишком много.

— Как тебе будет угодно. Но имя у тебя все равно слишком сложное — я не выговорю. Можно, я буду называть тебя просто Ариэль? Русалка такая была.

— Говори четче, я с трудом разбираю твое хрипение. Тебе надо быть воспитаннее, учтивее и изъясняться понятнее.

— Ру-сал-ка! — отчеканил я. — Из мультика Андерсена-Диснея. Ариэль, русалка подросткового возраста. Шатенка. А еще Ариэль — это герой Шекспира, спутник Урана, летающий пацан Беляева и старая советская группа. Вокально-инструментальная.

— Что?.. — непонимающе уставилась на меня эльфийка.

— Да ничего. Договорились, в общем.

Аурэлиэль возмущенно открыла рот. Наверное, чтобы возразить, что ничего подобного, не договорились. Но я не дал ей такой возможности, торопливо спросив:

— Слышь, Ариэль, а у тебя родной язык — какой?

— Высокий эльфийский, конечно же, — гордо ответила Аурэлиэль. — Мой род очень старый, я могу проследить генеалогическое древо до таких времен, когда еще не существовало самого этого мира…

— На миллиарды лет, что ли?! — прифигел я.

— Мир был сотворен семь тысяч лет назад, — сонно пробурчал кардинал, снимая с лица салфетку и протирая глаза. — «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста»…

Ах да. Они же имеют в виду библейское летоисчисление. По нему мир был сотворен в 5508 году до нашей эры. Дата, конечно, довольно спорная — не совсем ясно, например, с какого конкретно момента она отсчитывалась…

— С рождения Адама, патрон, — хмыкнул Рабан. — А до этого были шесть дней Творения…

«Ну, такая мелочь не в счет — шесть дней, подумаешь…»

— Да ну? А ты не слышал, что у Бога тысяча лет — как один день? Никто не знает, сколько на самом деле длились эти «шесть дней». Возможно, что как раз миллиарды лет. Впрочем, ты на этом не заморачивайся — этот мир в любом случае гораздо старше. Да и вообще в каждой религии начало времен датируется по-своему. В иудаизме, например, называют 3761 год… до рождения Христа, конечно.

Да, эта тема весьма и весьма замудренная — история миров похожа на спутанный клубок. Совершенно непонятно, откуда что берется и куда что пошло. Много есть такого, чего не может объяснить ни один мудрец. Взять хоть бесконечность Вселенной — я сколько ни пытался, так и не сумел уместить это в голове.

Ну хоть ты тресни — не могу я представить бесконечное пространство!

И еще китайскую пишущую машинку. В нее я вообще отказываюсь верить.

–…исключительно мнение самих эльфов! — донеслось до меня сквозь мысли. Я вдруг сообразил, что кардинал и Аурэлиэль все это время вели ожесточенный спор. — Нет никаких доказательств того, что эльфы явились из другого мира! Сама концепция множественности миров еретична!

— Прародина Народа — благой Тир-Нан-Ог! — возмущенно отпарировала Аурэлиэль. — Мы не чета вам, краткоживущим, наши летописи уходят к началу времен! Некоторые из старейших наших патриархов помнят еще Исход!

— Из Тир-Нан-Ог? — удивился я.

— Нет, из Египта. Моисеев. Из Тир-Нан-Ог мы пришли много раньше, настолько долгоживущих нет даже среди нас.

Кардинал дю Шевуа насупился. Чертовы эльфы, для которых возраст Мафусаила — ерунда, раз плюнуть, его откровенно раздражают. Среди них есть такие, что жили еще до Христа, лично встречались с библейскими патриархами.

Хорошо еще, что эти остроухие — крайне пассивный народ, пуще всего ценящий душевный покой и очень мало интересующийся материальными благами. Если в данном месте жительства их что-то не устраивает, они просто снимаются и уходят куда-нибудь, где поспокойнее. А воевать, что-то там защищать, отстаивать, доказывать… нет, это не для эльфов. Берут оружие и сражаются, только если совсем уж припрет. Когда беда является неожиданно и свалить в тыл просто нет возможности.

По-моему, это прямое следствие их сверхдолгой жизни. Если человек умирает молодым, он теряет несколько непрожитых десятилетий. А вот если эльф — то уже тысячелетий.

Неудивительно, что им не хочется рисковать такой длиннющей жизнью по пустякам.

Но высокий эльфийский… этого языка я не знаю. Как и низкого, впрочем. Слышал, что различаются они примерно так же, как латынь и итальянский. Только гораздо сильнее — если низкий эльфийский легко может освоить и человек, то высокий довольно-таки сложен, среди людей его знатоков можно пересчитать по пальцам.

Хотя может и вранье.

— Рыбку хочешь? — деловито сунул Аурэлиэль сушеный хвостик я. — Вкусная.

— Что… что это?! — отшатнулась эльфийка.

Смотрит с таким отвращением, словно я ее засохшей какашкой угощаю.

— Рыбка, — терпеливо повторил я, вытягивая руку. — Сушеная. Вкусная. Почти что суши, только без риса. Угощайся.

— Да как ты смеешь предлагать мне такое?! — сорвалась на визг Аурэлиэль, забираясь на сиденье с ногами. В миндалевидных глазах заплескался нешуточный ужас. — Труп… рыбий труп?! Убери немедленно это непотребство, мерзость ходячая!!!

— А, так ты, выходит, вегетарианка… — разочарованно спрятал рыбку я.

— Как и все эльфы, патрон, — заметил Рабан. — Забыл, что ли?

Забыл, да. Хотя я и раньше знал, что эльфы не просто так предпочитают леса. У них другое строение зубов и другой состав желудочного сока. Мясную пищу переваривать им очень сложно, поэтому большинство эльфов — вегетарианцы.

Зато в растительной пище у них выбор намного богаче — эльфы с удовольствием едят цветочные лепестки, древесные почки, многие травы и коренья, несъедобные для людей. Кстати, огонь в их кухне почти не используется — жареная, вареная, тушеная пища эльфам не сказать, чтобы неприятна… но и особого энтузиазма не вызывает.

Словом, царь эльфийского стола — салат с растительным маслом.

Может, поэтому они и живут так долго.

Карета уже который час трясется на ухабах. Вдоль дороги потянулись сосны. Восточная Летувия процентов на шестьдесят — сплошной сосновый бор. Кое-где встречаются дубы, клены, липы. А в нашем мире мы бы сейчас были на какой-нибудь автостраде, дышали бензиновой вонью. Как ни крути, достоинств у технического прогресса масса, но и недостатки тоже имеются…

— Скучно, — произнес вслух я, подперев голову средней левой рукой. — Скучно.

— Ну так займись чем-нибудь, рожа трехглазая, — раздраженно ответил кардинал. — Вот, Евангелие почитай к примеру.

— Да читал я уже, — неохотно взял книжечку я. Я ее и вправду читал — причем несколько раз и очень внимательно. В Лэнге с литературой крайне хреново — а от скуки даже толковый словарь читать начнешь. — Там что, что-то новое появилось?

— Евангелие сколько ни читай — никогда лишнего не будет, — строго произнес кардинал. — Слова сии — серебра и золота дороже.

— Как скажете, падре, — пробурчал я, глядя в текст. Хотя все равно не понимаю ни единого слова — это латынь. — Блин, неужели монахи вот так целыми днями зубрят одну и ту же книжку?.. Скучища.

— Демон… — скривился кардинал, словно у него заболели зубы. — Вот вроде привык я уже к твоей сути еретичной, а ты мне все новые испытания подкидываешь… Для чего, скажи?

— Да ладно вам, падре… Ну что такое в самом деле, что я — Нового Завета не читал? Читал. Даже пересказать могу. Иисус Христос родился, творил чудеса, собрал двенадцать учеников, был одним из них предан и распят на кресте. Потом воскрес и вознесся на небо. Счастливый конец.

— Конец?! — поднял брови кардинал. — Конец, да не конец, рожа твоя богохульная! Библия — это тебе не песенка трубадура! Здесь каждая запятая глубинный смысл имеет! Каждая буква значима и важна! Вдумывайся, вчитывайся, достигай сути потаенной, сын мой, ибо Евангелие описывает не пустяк какой — главнейшее событие в истории человечества! Бог послал в мир наш Сына Своего, который страданиями и смертью искупил первородный грех всего человечества — бывшего и будущего. Этой великой жертвой Спаситель открыл для людей врата в Рай…

— Угу. А люди взамен понарисовали всяких говённых мультиков типа «Трансформеров»… — невнятно пробурчал я.

— Что?

— Да ничего, падре, продолжайте. Внимательно вас слушаю.

— Охо-хо, грехи наши тяжкие… — вздохнул кардинал. — Вот скажи мне, сын мой, молился ты сегодня?

— Ну, я прочитал то, что вы мне там сказали… не помню уже. Вслух прочитал.

— Преизрядно испытываешь ты терпение мое, — тяжело выдохнул дю Шевуа. — Прочитал он… Одного только чтения молитвенного текста недостаточно, сын мой. Недостаточно формально соблюдать законы, установленные Церковью. Ритуалы, обряды — это ведь все наносное, неважное…

— Правда, что ли?

— Ну вот представь, что вокруг дома — широкий канал с водой, — терпеливо принялся растолковывать кардинал. — Через него перекинут мост. Чтобы преодолеть этот канал, проще и быстрее будет пройти по мосту. Однако на худой конец можно обойтись и без моста — перебраться через канал вплавь, али плот какой соорудить. Ибо не сам мост тебе нужен, а дом, к которому он путь открывает. Так вот дом в данной аналогии — это Бог, канал — грехи наши, мост — служба церковная. Она нужна и полезна, ибо облегчает и ускоряет путь к Богу. Но человек, отправляющий ритуал слепо, не думая о его сути, начинает служить не Богу, но самому ритуалу. Qui altari servit, ex altari vivit. А это все равно как остаться стоять на мосту и полагать, что уже достиг конечной цели. Бог ждет от человека искреннего раскаяния и благости, а не показных церемоний. Церковь — это не стены и крыша, но вера и житие.

— Блин, падре, ну вы дали стране угля! — искренне восхитился я. — А еще спросить можно?

— Конечно, сын мой, спрашивай, — благодушно сложил руки на пузе кардинал.

— Снова насчет монахов. У них вот там посты, целомудрие, отшельничество всякое… Я чего не пойму — нормальную жизнь что, вести плохо? Вот зачем Богу нужно, чтобы я скоромной пищи не ел? Жалко ему, что ли?

— Не нужно это Богу, сын мой, — устало ответил дю Шевуа. — Это тебе самому нужно. De te fabula narratur. Тебе — дабы плоть усмирить, дабы волю воспитать. Сам по себе пост не нужен ни для чего, ибо он не цель, но лишь средство. Вот глянь на королевских гвардейцев — ежедневно часами с мечом тренируются, из луков в цель стреляют, в воде холодной плещутся… Для чего такое мучение? Для чего воевода Влад их изнуряет немилосердно, по плацу гоняет, аки псов шелудивых?

— Дурацкий вопрос, по-моему. Боец без тренировок — как рука без мускулов.

— Истину глаголишь. Mens sana in corpore sana. Но сражения — они ведь не только телесные бывают. Каждый из нас ежедневно, ежечасно, ежеминутно ведет тяжкий бой — с самим собой битву ведет, с похотями телесными сражается. Vivere militare est. И чтобы дух для этой битвы укрепить, даны нам свыше предписания. Усмиривши тело — укрепишь дух, сын мой. Cognosce te ipsum. Пост — это ведь не просто воздержание от пищи. Во время поста следует уделять совершенно особое внимание молитве, милосердию и самосовершенствованию. Во время поста следует особо ревностно исполнять заповеди. А монахи предаются аскезе вовсе не потому, что быть чистым и сытым плохо. Нет ничего зазорного в браке, рождении детей, жизни в хорошем доме в любви и согласии. Однако священник не должен вступать в брак, не должен иметь семьи, ибо свои мысли он устремляет только к Богу. Именно для этого и предназначен целибат. А монашеский подвиг — это путь к абсолютной духовной свободе, путь исключения всего, что может отвлечь от мыслей о Боге. Путь к полному и окончательному духовному совершенству. Sapienti sat.

— А вот к слову о совершенстве! — поднял палец я, вдруг вспомнив давно мучающий меня вопрос. — Есть такая еще непонятка! Человек сотворен по образу и подобию Божьему, верно? Но даже слепому видно, что человек — зверюшка несовершенная. Неужели и Бог такой же? Противоречие наблюдается!

— Никакого противоречия, сын мой, — спокойно ответил кардинал, раскрывая пухлый томик Библии на самой первой странице. — Просто нужно учиться внимательно читать. А прочитанное — обдумывать. Внимай речам моим: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их». Зришь ли разницу меж первой частью и второй?

— Ну, э-э-э…

— В первой части — время будущее, «сотворим». Во второй — время прошедшее, «сотворил». А еще в первой части говорится «по образу и подобию», однако ж во второй — уже только «по образу», а «подобие» даже не упоминается. Нетрудно понять очевидное — человек сотворен по образу Божиему, повторяя один только внешний облик Создателя. А вот Божиего подобия нам всем еще лишь предстоит достигнуть. Процесс Творения не завершен окончательно, он продолжается и по сей день.

Меня как обухом ударило — так сразу все стало ясно. Неожиданно вспомнились школьные уроки литературы и бедная Серафима Павловна, безуспешно пытавшаяся привить тридцати гогочущим болванам уважение к Гоголю и Достоевскому. С каким воодушевлением, помню, она объясняла, что в классике ничто не просто так — каждая строчка, каждое слово несет смысл, а за тем смыслом прячется другой смысл, глубоко спрятанный.

Теперь я наконец-то понял, что она тогда имела в виду. Что ни говори, а Библия — это классика номер один.

Я взглянул на кардинала дю Шевуа с новым уважением. Этот седобородый дедуган — бывший разбойник, до сих пор любящий заложить за воротник и врезать кому-нибудь в морду. Но чувствуется, что сутана для него — не просто формальность. Я не знаю, что именно заставило его сменить дубину на кадило, но это несомненно было нечто из ряда вон выходящее.

— Ваше преосвященство, раз уж у нас тут такая тема поднялась — может, еще кое в чем меня просветите? — уже почтительно спросил я.

— Да ты спрашивай, спрашивай, разрешения можешь не спрашивать, — почесал грудь сквозь рясу кардинал.

— Угу. Тогда ответьте мне вот чего — почему Церковь позволяет рисовать иконы?

— А почему бы это вдруг не позволять? — нахмурился дю Шевуа. — Тебе что, иконы чем-то не угодили, демон? Ты не молчи, отвечай как на духу — может, руки они тебе жгут, коли прикасаешься? Или смотреть тебе на них неприятно? Благие образа режут глаза? Если так, ты лучше сам признайся, не доводи меня до греха, не заставляй каленым железом всю подноготную вызнавать.

— Да нет, нет, ничего подобного! — обиделся я. — Что вы меня вечно в чем-то подозреваете, падре! Я и демон-то чисто формальный! И вообще на самом деле человек… просто шибко круто замаскированный. Я что в виду имею — в Библии ведь есть целая заповедь на этот счет. Как там… не сотвори себе кумира?..

— «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои».

— Угу. Я дословно не помню…

— Ignorantia non est argumentum, — сурово произнес кардинал.

— Угу. Как скажете. Не делай себе кумира и никакого изображения… разве это не означает запрета на идолы? А на иконах и святых всяких рисуют, и Богородицу, и Троицу… Да и статуи в храмах тоже бывают — в Бразилии, вон, вообще Иисус тридцатиметровый стоит…

— Где?..

— В Брази… неважно, нигде. Да сам вот этот крестик на груди — на нем же Христос распятый! Разве это заповедь не нарушает?.. какая она там по счету?..

— Вторая. Нет, сын мой, не нарушает. Размышляй, вникай в суть потаенного. Не забывай, что эта заповедь была дана в ветхозаветные времена, и речь в ней шла о образе Господа, который тогда еще не явился на землю. Никто не мог знать, как Он выглядит, поэтому любое Его изображение было бы только домыслом, а значит — грехом. Но затем Бог явился нам в лице Сына Человеческого, получив тем самым зримое воплощение. Значит, Его стало можно и изображать. Суть иконопочитания вовсе не в обожествлении самой картинки — это по-прежнему грех! — а в поклонении образу, который она символизирует. Вспомни, что я тебе говорил о доме, канале и мосте. Иконы — тоже часть этого моста. И крестик на груди — тоже.

— То есть и тут тоже, получается, никакого противоречия?

— Конечно. Противоречие здесь лишь кажущееся, и происходит оно исключительно от самомнения твоего. Ибо всякий ограниченный ум скорее склонен поверить в чужую ошибку, чем в собственное неразумение.

— Ладно, падре! — раскипятился я. Слова кардинала задели меня за живое. — Тогда я вам сейчас приведу уж точную нелепицу!

— Ну-ка, ну-ка… — ехидно полуприкрыл глаза дю Шевуа.

— Иоанн Креститель, — поднял палец я. — Иоанн Креститель крестил Христа. Верно?

— Неоспоримо.

— Но как он мог его крестить, если само слово «крещение» произошло от слова «крест»?! — торжествующе воскликнул я. — Они что, заранее знали, что Иисус будет распят на кресте?!

Воцарилось молчание. На меня удивленно уставились все присутствующие — даже робко съежившийся в уголке пан Зовесима. Брови кардинала медленно поползли вверх, и он медленно спросил:

— Демон… ты что, рехнулся?

— Патрон, ты и правда сдурел, — жалостливо заговорил Рабан. — Это же только в русском языке слова «крещение» и «крест» — однокоренные. А в других — ничего подобного. На той же латыни крест — «crux», крещение — «baptisma», а креститель — «baptista». Никаких общих корней. И в еврейском языке тоже никакой связи между «крестом» и «крещением» нету.

Мне стало нехорошо. Вот ведь как опозорился. Дальше ехать некуда.

Чтобы как-то объясниться, я принялся мямлить, что в моем родном языке эти слова действительно родственны, одно произошло от другого, и я, будучи по жизни тормозом, в очередной раз протупил…

Кардинал дю Шевуа снисходительно вздохнул и отвернулся. По-моему, я его уже вконец достал. А вот гоблин Цеймурд неожиданно проявил нешуточный интерес.

— Да, перевод — это всегда проблема, — понимающе кивнул он. — И чем текст сложнее, чем больше в нем смыслов, тем труднее его переводить. В каждом языке свои слова, свои выражения, которые в других языках могут просто отсутствовать. Слишком буквальный перевод влечет за собой потерю смысла…

— Почему потерю смысла? — не понял я. — Перевести каждое слово, и все…

— Ох, если бы… — хихикнул гоблин. — А как же фольклор, диалект, жаргон, идиомы, метафоры, цитаты, фразеологические обороты, да шутки в конце концов? Их никогда нельзя переводить буквально! Возьми английское «give me some sugar»… как это переводится?

— «Доставь мне удовольствие», — чуть помедлив, ответил я. Из-за магии вавилонской рыбки я даже не сразу сообразил, что Цеймурд вдруг перешел на английский — для меня все это звучит родным русским.

— Верно, но это вольный перевод! — еще шире оскалился Цеймурд. — Вольный, исходя из смысла фразы! А если перевести буквально, как есть, то получится «дай мне немного сахару»! Потому что это метафора, вещь в себе, которую нельзя, ни в коем случае нельзя переводить как есть — получится бессмыслица! Не то чтобы совсем бессмыслица, конечно, но совсем не то, что имелось в виду изначально. Слово, фразу нельзя переводить отдельно, нельзя отрываться от контекста!

Я напряг мозг, вновь проговаривая в уме английское выражение. Да, и в самом деле, буквальный смысл фразы совсем другой — а я его не увидел из-за вавилонской рыбки.

Хотя иногда я, наоборот, вижу как раз буквальный смысл, не различая переносного. Из-за чего и попадаю впросак, не понимая какого-нибудь выражения. Чертова магия — хрен поймешь, как она работает…

— А особенно сложно переводить тексты художественные, — грустно покачал головой Цеймурд, вспоминая что-то свое. — Часто там приходится не столько переводить, сколько писать все заново, опираясь на оригинал. И если бы ты знал, какие противоречивые требования нам при этом предъявляют! Одни говорят, что нужно в первую очередь передать смысл — а для этого текст требуется адаптировать под носителей другого языка. Другие требуют, чтобы перевод был совершенно дословным — даже ценой потери части смысла. В иностранном тексте всегда таятся ловушки — как бы хорошо ты ни знал чужую культуру, ты все-таки к ней не принадлежишь и часть смысла поневоле упустишь. Особенно если текст сложен для понимания. А возьми поэзию! Поэзия же вообще практически непереводима! Можно дать буквальный перевод, перевести стихи прозой… но они перестанут быть стихами. Можно перевести смысл, сочинить стихи заново на другом языке… но это будут уже совершенно другие стихи. К тому же почти всегда — и отдаленно не сравнимые с оригиналом. Переводчик же не обязан быть еще и поэтом! В любом случае красота оригинала потеряется.

— Интересно, как же тогда было с Библией?.. — пробормотал я.

— А вот здесь много о чем можно сказать и рассказать! — заблестели глаза Цеймурда. — Слышал ли ты, например, о Септуагинте, пан демон?

— Нет, не слышал. Это что?

— Как же, как же! Это старая история, с которой, собственно, и пошла нынешняя Библия. Первоначально ведь она писалась на еврейском, и все тексты были только на еврейском. Но в третьем веке до года Господа в городе Александрии произошла такая вещь. К царю Птолемею Филадельфу явился хранитель библиотеки и пожаловался, что евреи, живущие в Египте, в спорах с греческими философами то и дело ссылаются на свое Писание, Тору, написанную чуть ли не рукой самого Бога. Однако проверить их слова чрезвычайно сложно — ибо перевода на греческий у Торы нет.

— И что царь?

— Царь обратился за помощью к иудейскому первосвященнику Элеазару. А тот послал к нему семьдесят двух ученых книжников, сведущих в греческом языке и хорошо знающих Тору. Царь решил проверить, в самом ли деле эти тексты такие уж святые, и совершил следующее — поселил каждого из книжников в отдельной келье, запретив им выходить, пока не будет окончен перевод. Все семьдесят два толковника работали самостоятельно, не общаясь друг с другом…

Цеймурд сделал драматическую паузу. Я немного подождал, а потом нетерпеливо воскликнул:

— Ну и?..

— Уже на семидесятый день работы перевод Пятикнижия был закончен! — торжественно провозгласил гоблин. — На семидесятый! Все семьдесят два переводчика закончили одновременно! И когда их работы были проверены, оказалось, что они совпадают слово в слово, точка в точку!

— И как такое возможно?! — поразился я.

— Чудо, разумеется. Божественное чудо.

— Да уж… Там ведь объем такой, что управиться всего за семьдесят дней — уже само по себе чудо…

— Это так, — согласился Цеймурд. — Святой Иероним трудился над Вульгатой целых пятнадцать лет…

— Вульгата? Это что?

— Это латинский перевод Библии, — устало произнес гоблин. — В самом деле, пан демон, ты не знаешь того, что знают даже малые дети. Где же хваленое всезнание демонов, о котором столько говорится в сказках?

— В сказках и осталось, — мрачно буркнул я.

Цеймурд криво усмехнулся.

— Святой Иероним Стридонтский — он покровительствует в том числе и нам… — задумчиво произнес он.

— Гоблинам?

— Нет, переводчикам. Толмачам. Это было главным делом всей его жизни. Он был не из наших, он был человек, но он мог бы сделать честь и моему народу. Он был одним из немногих богословов того времени, кто считал нужным и даже необходимым основательно изучать еврейский язык — чтобы читать и толковать Библию в подлиннике. Святой Иероним свободно говорил на латыни, греческом, еврейском и арамейском языках. Он одним из первых сформулировал основные принципы и требования хорошего перевода. Точно передавать букву оригинала, однако помнить при этом, что дух все же важнее буквы. «Апостолы и евангелисты при переводе древних писаний искали смысла, а не слов», — так он говорил. Он был прав, как мне кажется. Хотя даже он не сумел полностью избежать ошибок. Например, слова Иисуса — «Легче верблюду пройти через игольное ушко, нежели богатому попасть в Царствие Божие»…

— А что здесь не так?

— Согласись, что звучит это несколько странновато. Ну какая связь между верблюдом и игольным ушком, скажи на милость? Почему именно верблюд, и зачем он вдруг туда полезет?

— Ну и зачем же он туда полезет? — заинтересовался я.

— У некоторых из нас есть подозрение, что здесь произошло небольшое недоразумение. В греческом языке слова «верблюд» и «канат» пишутся и звучат почти одинаково — «kamelos» и «kamilos». И в арамейском языке слова «верблюд» и «канат» одинаковы — «гамла». Вполне возможно, что святой Иероним допустил ошибку, вместо «легче канат протянуть через игольное ушко» написав то, что написал. Впрочем, на смысл самого изречения это не влияет.

— А ты знаешь двадцать два языка, верно? — вспомнил я.

— Двадцать три.

— Охренеть. Трудно было столько выучить?

— Не очень, — пожал плечами Цеймурд. — Учить новые языки — это все равно что спариваться. Первый раз дается трудно, зато каждый следующий — все легче и легче. К тому же лингвистические способности гоблинов высоки весьма. Мы на лету схватываем новые наречия. Лично мне вполне достаточно месяца или двух, чтобы овладеть чужим языком в совершенстве. Поэтому мы и успеваем уже к зрелому возрасту познать много весьма.

— Охренеть, — снова сказал я. — А сколько тебе лет, кстати?

— Тридцать два. Я уже немолод.

— Да ладно, тридцать два — это не так уж много…

— Для человека — не так уж много. Но гоблины живут меньше.

— Насколько?

— Насколько… — вздохнул Цеймурд. — Меньше, чем люди. Они, конечно, тоже живут совсем недолго — лет пятьдесят-шестьдесят… изредка немного дольше. Если сравнивать с эльфами, гномами, цвергами, троллями, ограми… все они живут дольше людей. Но мы, гоблины, живем еще меньше. Раза этак в полтора меньше. Пятидесятилетний гоблин — это древний старик, до такого возраста доживают очень редко. Лишь считаные единицы доживают до пятидесяти пяти. И я слышал об одном-единственном гоблине, который перешагнул шестидесятилетний рубеж. По нашим меркам — настоящий Мафусаил. Легче встретить столетнего человека, чем шестидесятилетнего гоблина.

— Ого… Да, не позавидуешь…

— Еще хуже разве что гноллям, — пожал плечами Цеймурд. — Они седеют уже к тридцати годам.

— Угу. Ясно. Ариэль, а тебе сколько лет? — без всякой задней мысли спросил у эльфийки я.

— Ты хам, напрочь лишенный манер, — спокойно ответила она.