Былины сего времени

Александр Рудазов, 2017

Зима пришла на Землю Русскую. Покрылись снегом леса и поля ее, побелели бескрайние просторы. От князя до последнего холопа все в шубы облачились, печи растопили. А посреди белых снегов несется громадный серый волчище, и восседает на спине его добрый молодец с мечом-кладенцом. На полудень путь их лежит – к морю теплому, к Буяну-острову, к дубу великому. Туда, где смерть Кащеева в каменном яйце сберегается. Поспешать надо княжичу Ивану да Серому Волку. Беда зреет на восходе. Уже сгущаются в Кащеевом Царстве тучи, уже собираются в страшный кулак орды. Восседает на железном троне старик в железной короне. Скоро уж обрушится на Русь царь нежити. Хек. Хек. Хек.

Глава 7

На восходе заалела заря. Остатки навьев сгинули в преисподнюю… или где они там живут. Муромец, Иван и Яромир переместились из капища в требище. Нужно было передохнуть после драки, поснедать, да дела насущные обсудить — а делать это среди идолов не очень-то гоже.

Труп Очокочи тоже вынесли и схоронили. Подальше, за внешним валом. Нечего его людоедским костям в освященной земле лежать.

А вот Баюна покамест оставили вживе, только скрутили понадежнее. При появлении былинного богатыря чудовищный котище утратил весь боевой пыл — жался в комочек, да мяукал жалостливо. Зачаровать всех троих колыбельной он даже и не пытался.

Яромир сидел в человечьем обличье. В волка он сейчас перекинуться не мог — слишком сильно порвал его Очокочи. Раны заживут быстро, но не мгновенно, так что сегодня Ивану на волке не кататься.

На заснеженной траве расстелили большую скатерть, разложили нехитрый припас. Бурушке, своему громадному коню, Муромец повесил торбу с овсом. Из дорожной котомы достал огромный печатный пряник и бутыль зелена вина.

— Победу отметим? — потер руки Иван.

— Победу — это беспременно, — степенно ответил богатырь. — Победу — ее как не отметить? Но не только ее. Родины у меня сегодня, Вань. Выпей за мое здоровье. И ты выпей, волчище.

Иван послушно опрокинул чарку и громко крякнул. Рожу перекосило, внутрях словно заплясал жидкий огонь. Дюже крепко оказалось зелено вино.

— Славно, что ты вернулся, Иваныч, — сказал Яромир, тоже опорожняя чарку. — Без тебя неладно было, неспокойно. Что Финист, добрался до тебя?

— Виделся я с братом твоим, — кивнул Муромец. — Я тогда еще в Никомедии был, на солнышке грелся. Думал там и зиму встретить… да передумал. Ты уж не серчай, что припоздал — немолод я уже, волчище, не всюду поспеваю.

— Ничего, главное, что на подмогу к нам вовремя поспел, — помотал головой Яромир. — Так ты, выходит, прямо от сельджуков к нам? Что интересного у них видал?

— Немало видал, волчище! — раскинул могучие руки Муромец. — Ох и немало! Я ходил по земле и обошел ее. Был на восходе, на полуночи и на полудне. Чего только не видал. Велик мир, божественно велик! Видал морского зверя моржа, что о зубах-саблях. Видал людей, что из снега себе избы лепят и на собаках ездят. Видал и таких, что орлиные перья в волосах таскают. Видал стену великую, весь мир от края до края перепоясавшую.

— Это небось та, за которой Гог и Магог обретаются? — вставил словцо Иван.

— Может, и так. Только видал я и тех гогов с магогами — люди, в общем, как люди, только косоглазые, да лопочут непонятно. Сами себя они прозывают хинами и киданями.

— Ишь ты. И когда ты только успел-то столько, Иваныч? — усмехнулся Яромир.

— Э, Яромирка, когда Бог создал время — он создал его достаточно, — опрокинул еще чарку Муромец. — Куда спешить? Трубу Гавриила все едино не пропустишь, а остальное успеется.

Выпили еще по одной, закусили черствым пряником. Предложили и Баюну, но он гордо отвернулся.

Настаивать не стали.

— Вы куда сами-то путь держите, други? — поинтересовался Муромец.

— Да как сказать… — уклончиво ответил Яромир, косясь на Баюна.

— На Буян они едут, на Буян! — фыркнул котище. — Тайны развели, суки! От кого таятся — от меня таятся!

— На Буян-остров, значит… — задумчиво молвил Муромец. — Ну, удачи вам там. Бывал я на Буяне… давно, еще о прошлом столетии. Остров дивный, волшебный, только ходить туда опасно.

— Бывал, говоришь? — прищурился Яромир. — А ты, Иваныч, дуб ли там не видал? Огромный такой, древний… дивии его охранять должны.

— Видел этих чудищ, — подтвердил Муромец. — Двое их там. Огромные, железные, вместо рук косы вострые.

— И что, сразился ты с ними, Илья Иваныч?! — подался вперед Иван.

— Зачем? Издали посмотрел, да и пошел своей дорогой. Мне они зла тоже не сделали — стояли себе возле дуба, ну и стояли. Видать, клад какой охраняли… но я, Вань, не за златом на Буян ездил.

— Да не злато… — сморщился Иван. — Смерть Кащеева на том дубе, Илья Иваныч…

— Поди ж ты, — хмыкнул Муромец. — Не брешешь? Выходит, правду гусляры-то баяли? Я-то, признаться, всегда думал, что враки это — про иглу в яйце. Оно ж так только в сказках бывает.

— Все так думали, — хмыкнул Яромир. — Я сам так думал. Но если верить вот этому… с хвостом и усами…

— Пошел ты в дупу, сука… — зло проворчал Баюн.

Иван перебрал иконки и крестики, так выручившие в сваре с навьями. Испачкались они в бою-то, загрязнились. Княжич почистил их краем рубахи, ополоснул водицей. С укоризной глянул на усмешливую рожу Яромира и спросил:

— Чего такое-то?

— Да не, ничего, — хмыкнул волколак. — Ты чисть, чисть.

— Вот то-то, что ничего… Чего ты святынь-то христианских боишься?

— Да не боюсь я их, — поджал губы Яромир. — Носить могу даже, если сильно приспичит. Не люблю просто.

— У, нехристь!..

— Оставь его, паря, — пробасил Муромец. — Вот давай лучше я тебе еще винца плесну.

По новому кругу выпили за родины Муромца. От пряника осталось меньше половины, зелено вино плескалось на дне. Иван совсем разомлел, таращился совиными глазами.

— А сколько ж тебе годов-то сегодня исполнилось, дядька Илья? — промямлил он заплетающимся языком.

— Двести пятьдесят шесть, — с гордостью ответил Муромец. — Все мои.

— Да иди ты! — часто заморгал Иван. — Как так?!

— А ты что ж, Вань, не слыхал, что я еще при Владимире Красно Солнышко подвизался? — удивленно глянул на него Муромец. — С дядей его побратимствовал, Добрыней свет Никитичем. Оно когда, по-твоему, происходило-то все?

— Да я… как-то… я не думал… — принялся чесать башку Иван. — Не, ну я… да как ты столько прожил-то?! Ты что, из велетов, дядька Илья?!

— Нет, Вань, человек я, обычный. Просто вышло так, что на пути мне другие люди встречались, необычные. Вот они меня кое-чем и одарили.

— А расскажи!.. — жадно уставился Иван.

— Рассказать-то можно, — степенно ответил богатырь. — Рассказать — это дело нехитрое. С чего б начать-то… с самого начала начну. Родился я, Ванюш, близ Мурома, в сельце Карачарово. И до тридцати трех годов хворал — да сильно хворал. Ни ноги не слушались, ни руки. Сидел сиднем, а то лежал пластом. И так бы я и жил до седин у родителей на горбу, да случилось однажды дивное…

— А, калики перехожие явились! — заерзал Иван. — Мне в детстве нянька рассказывала!

— Калики, да, — кивнул Муромец. — Ну или волхвы — уж не знаю, кто они там были. Как сейчас помню: сижу я на печи, и входят в избу три старца дивных. Один — дороден, в кости широк, борода и власа долгие, косматые. Другой тощ, плешив, глаза узкие да недобрые. Третий ликом черен, точно бес поганый, а под мышкой книжищу громадную держит.

— И что они? — замер с пряником в руке Иван.

— Водицы попросили испить. Бородатый посмотрел на меня и сердито так: встань и принеси мне воды! А я ему: не могу, мол, дедушка, обезножен. А он: не смей со мной пререкаться, молокосос! Встань и иди!.. хррр-пс-пс… уснул прямо посреди горницы, представляешь?

— Ну а ты что? — хмыкнул Яромир.

— А я что? — пожал плечами Муромец. — Я встал и пошел. Ноги сами поднялись, да зашагали. И с тех пор уж не подводили.

— Видать, дюже могучие волхвы были…

— Не иначе, божьи апостолы, — кивнул богатырь.

О том, что было дальше, Муромец поведал вкратце. Калики перехожие напились, наговорили еще много всяких… мудрых слов, а потом ушли восвояси. Ну а чувствующий в себе небывалую мощь Илья в ту же седмицу отправился в дорогу. Решил, что довольно уж он родительский хлеб-соль ел, пора самому людям пользу приносить.

О том, как он обзавелся добрым оружием, перебил разбойничью ватагу, одолел чудовищного Соловья и явился на княжеский пир, Муромец рассказывать не стал. Сразу перешел ко второй изменившей его жизнь встрече — с велетом Святогором.

— Велеты уже в те годы были редкостью, — вещал Муромец. — Святогор был последним из великих. Могучий! Огромный! В десять саженей ростом!

— Иди ты! — хлопнул себя по колену Иван. — В десять саженей?!

— Коли не побольше, — кивнул Муромец. — Шел когда — земля тряслась. Словно утес по полю плывет. Баяли, батюшка Святогора — кто-то из старых богов. Не то Сварог, не то Велес, не то Вий Быстрозоркий… Но тут врать не стану — не знаю. Я его о том не спрашивал, а он не говорил.

Со Святогором Муромец побратимствовал не очень-то и долго. К тому времени, как они повстречались, Святогоровы дни уже подходили к концу. Солнце древнего великана было на закате. Собственную тяжесть с трудом носил, смерти искал. Совсем перестала его держать мать-земля.

Но просто так бессмертный велет умереть не мог. И дабы ускорить неизбежное, дабы избегнуть долгой и постыдной дряхлости, добровольно лег в гроб и поделился силой с побратимом. Илья Муромец перенял его последнее дыхание, а с ним — нечеловеческую мощь и долголетие.

Именно Святогорова сила позволила Муромцу прожить три людских жизни. Но теперь уж, видно, и его конец не за горами — голова белей снега, борода тоже. Как ни могуч Илья, а все ж обычный человек, не велет.

— Старый я уже, волчище, — вздохнул он. — Всех друзей прежних давно схоронил. Дивно даже, что сам до сих пор ноги передвигаю.

— Кстати о ногах, — сказал Яромир. — Куда отсюда стопы направишь, Иваныч?

— Известно куда, в Тиборск, — снова вздохнул Муромец. — Беда там, Волхович, беда… Загляну только вначале еще и во Владимир, с Всеволодом-князем словом перемолвлюсь. Передать ему что от тебя?

— Не, про меня ты ему лучше не говори, — отвел взгляд Яромир. — Он меня вряд ли добрым словом помянет.

— Ладно, — грузно поднялся Муромец. — Прощевай, волчище. И ты, Ваня, прощевай. Весточку от тебя брату передам.

— Не, от меня тоже не надо! — испугался Иван. — У нас с Глебом размолвка вышла…

— Это из-за чего ж вы повздорили? — нахмурился Муромец. — Негоже так. Братья в мире жить должны.

— Да так, дурость я там сделал одну… — теперь отвел взгляд и Иван.

— Ну ладно, как пожелаешь, — взялся седлать коня Муромец. — А с этим что будете делать, хвостатым?

Взгляды скрестились на Баюне. Кот досадливо поерзал, стараясь прикрыть уже наполовину перегрызенную веревку на передних лапах. Хвост он спрятал под себя, уши прижал и жалобно мяукнул:

— Отпустите меня, суки, я вам больше зла делать не стану! Внукам своим заповедаю, чтоб больше ни одного человека не тронули.

— Врешь ведь, киса, — задумчиво молвил Яромир.

— Да ни в жисть! Да вот тебе хвост на отрубление!

— Не ври, котейко, не ври, — пробасил Муромец. — Губа не дура, язык не лопатка — знает, что горько, что сладко. А речи у тебя хоть и сладкие, да яд в них.

— Так что же, все-таки на шапку меня?! — ужаснулся Баюн. — На шапку?!

— Да не, зачем же на шапку-то… — почесал в затылке Иван. — Вон ты здоровый какой… Тут целая шуба выйдет!

— Не надо, Иван, не убивай меня, сука, я тебе еще пригожусь! — взмолился кот.

— Хе, это зачем ты нам пригодишься-то? — хмыкнул Яромир.

— А что, давай возьмем его с собой! — предложил Иван.

— Это зачем еще? — повторил Яромир.

— Так пригодится!

— Чем он может нам пригодиться?

— Да ты глянь, какой он здоровый! Если ты вдруг притомишься, я на нем поеду!

— Ездовых котов не бывает! — возмутился Баюн. — Ты мне спину сломаешь, сука жирная!

Яромир с Муромцем смерили его пристальными взглядами и согласно покивали. Не хватит у Баюна силенок, чтоб человека увезти. Это Яромир в такого громадного волчару оборачивается, что и двоих легко поднимет. Иные кони мельче бывают.

А Баюн пусть и покрупнее обычного лесного волка, да хребтина слабовата, спина тонковата. Хотя на Кащеевых харчах он здорово отъелся — и раньше-то сытый был, упитанный, а теперь вовсе ряха такая, что в дверь не пролезет. От души лопал, видать — дней-то прошло всего ничего.

И все же маловато. Ребенка покатать еще сгодится, но Иван — детина крупный, кровь с молоком.

— Думаешь, не получится? — огорчился княжич, почесывая кота за ухом. Тот злился, матерился сквозь зубы, но против своей воли мурчал. — Может, тогда просто с собой его возьмем? Ну вместо собаки, например… Пусть для нас дичь ловит!

— А может, мне тебе еще сапоги чистить?! — громко возмутился Баюн. — Не пойду я с вами никуда, суки! Не пойду!

— Ну тогда выбор у тебя простой, киса, — хлопнул в ладоши Яромир. — Либо мы тебя прямо здесь удавим, либо Иваныч тебя к коню привяжет, да обратно во Владимир отвезет, князю на потеху. Снова будешь у дуба на цепи сидеть. А отпустить тебя, уж прости, никак не можно.

Баюн надрывно замяукал, косо поглядывая на Ивана. Тот, самый жалостливый, принялся гладить огромного котяру, а тот щурился, примеривался, как бы этак половчее цапнуть.

Веревки на лапах дюже мешали…

— За что вы так со мной, суки?! — всхлипнул кот. — Я устал, окорябался и кушать хочу!

— Бедный котик… — тоже всхлипнул Иван. — Ну вот на тебе колбаски!

Баюн, и впрямь крепко проголодавшийся, принялся с урчанием пожирать угощение. Яромир смотрел на это насмешливо… но вдруг громко ахнул.

— Иван, слышь… — медленно произнес он. — Ты это… это ты чем его кормишь?..

— Колбаской, — удивленно глянул на него княжич. — А что?

— А это… а это не та колбаса, в которую ты живой воды нацедил?..

— Чего?.. А!.. Отдай!.. — рванул колбасу Иван.

Но было уже поздно. С шумом втянувший в пасть последний ломтик Баюн обомлел, издал сдавленный писк и стал… уменьшаться. Лапы укорачивались, морда меняла очертания, пока огромный чудо-кот не превратился в… котенка!

— Вы что со мной наделали, суки?! — тоненько мяукнул он, вываливаясь из кучи веревок.

— Ну ты ж смотри, как подействовало… — присвистнул Яромир.

— Это что еще за кудеса?! — поразился Муромец.

— А это, Иваныч, у нас Ванька наволхвовал, — с усмешечкой ответил Яромир. — Ты, может, слыхал про яблоньку, которую дед Филин на живой воде ростил?.. Вот княжич-то наш тоже… ученым себя возомнил. Колбасу живой водой пропитал.

— Сука!.. — пискнул котенок Баюн, в ужасе рассматривая свои лапки.

Совсем уж мелким он, правда, не стал. Вернувшись в котятство, Баюн сравнялся с обычным дворовым котом. Очень крупным матерым кошаком в добрых полпуда весом, но все же обычным, которого можно носить на руках.

— Ну вот и решилось дело удачным образом, — пробасил Муромец. — Берите его с собой, робя.

— А зачем он нам сдался-то? — пожал плечами Яромир. — Что большой, что малый. Не нужен он нам.

— Ну так и мне тоже не нужен. Илья Муромец, богатырь земли Русской — и вдруг с котом в охапку. Смехота же.

— Тогда проще его придушить, — кивнул Яромир.

— Кота?! — возмутился Иван, прижимая к груди дрожащего Баюна.

Яромир вздохнул. Душить беззащитного котенка у него и самого сердце не лежало. Да и топить тоже. Не зверь все ж таки.

— Ладно, — решил он. — Суй его, Вань, в мешок. Возьмем с собой — может, сбагрим по дороге дураку какому-нибудь.

Иван радостно заржал и запихал орущего кота в котому. Тот заворочался там, завыл, принялся драть изнутри когтями, но потом замолк. Из затянутого веревкой горлышка высунулась всклокоченная усатая морда и гневно рявкнула:

Конец ознакомительного фрагмента.