Леонид

Александр Проханов, 2021

Новый роман патриарха современной русской литературы Александра Проханова поражает сочетанием несочетаемого: в нем реализм нашей жизни столкнулся с мистикой незримого мира, и их переплетение озарило как вспышка черной звезды тайные пружины российского закулисья, находившиеся во мраке. Автор проник своим гением не только в кремлевские кабинеты, но и в кремлевские души – вплоть до души хозяина Кремля. Вывернутые наизнанку и выложенные на солнце правды, эти души корчатся от ярких лучей и выдают тайные пружины своего властолюбия, пристрастий, метаний и желаний. Герои романа – черные тени тех людей, которых мы ежедневно видим на экранах, о которых читаем в склизких как разложившаяся плоть новостях интернета. Этот роман рассказывает то, о чем не решаются сказать самые ярые оппозиционеры. То, о чем вы догадывались, но даже не могли представить. Оккультные корни российской власти проросли из адских глубин. Зло, которое пыталось стать добром. Но у него ничего не вышло.

Глава третья

В золоченом кресле, где минуту назад восседал режиссер, теперь находился «газовый магнат» Борис Генрихович Шаронов. С Леонидом Леонидовичем они были старинные друзья. Соседи по дачным участкам, каждый в шесть соток. Обращались друг к другу на «ты». Борис Генрихович был остроплеч, с узким лицом, словно побывавшем в тисках, с заостренным костяным подбородком. В глазах не угасали черные огоньки, напоминавшие свинцовые дробинки. Он имел седину голубовато-лунного цвета. На сухих губах появлялась улыбка, не язвительная, даже если он делал замечание подчиненному, а мягкая, почти виноватая. Борис Генрихович был хозяин газовой империи, владел заводами в Сибири, на Дальнем Востоке. Теперь же построил завод на Ямале, на кромке Ледовитого океана. Туда шли ледоколы, проламывали полынью для громадных танкеров. Те загружались сжиженным газом и плыли, одни в Испанию, другие в Японию.

— Я шел по твоему дворцу, Леня, и знаешь что вспомнил? Как мы добывали навоз для наших участков. Один грузовик на двоих. А потом помогали друг другу его разбрасывать. Теперь ты сидишь в кремлевском дворце, и тебя встречают как государя-императора.

— Боря, я по-прежнему разбрасываю навоз. Только участок в одну седьмую часть суши.

Они засмеялись, два счастливца, проскользнувшие сквозь игольное ушко чудовищных лет. Баловни, уцелевшие среди смертельных катастроф. Победители среди множества проигравших и забытых.

— А что, скажи, стало с Коноваловым? Ну тот, который жил через дом от нас? Кажется, был профессор? — Леонид Леонидович глубоко вздохнул, словно ловил дым самовара, который разводил Коновалов, зазывал на чай соседей.

— Спился профессор. Я потерял его из вида. Он все бранил комитетчиков, пил, поминал жертвы репрессий. А потом пропал в какой-то кардиологической клинике.

— А Шульц? Он был чемпион Ленинграда по боксу. Убил кулаком бездомную собаку. Ездил на чемпионаты Европы.

— Он стал бандитом. Его пристрелили, то ли свои, то ли милиция. Я пару раз ему помогал, но видно пуля для него уже была отлита.

— А Филюгин? Помнишь, который заведовал кооперативом? Каждую вторую копейку клал себе в карман. Он-то как?

— Он, Леня, теперь в Англии, в банке «Барклай». Помогал мне кредитоваться, когда я строил завод в Тобольске.

Леонид Леонидович предавался воспоминаниям о той поре, когда на крохотных садовых участках зацветали первые яблони, и садоводы устраивали праздник урожая, угощали друг друга плодами, наливали в стаканы шипучий сидр.

— Слушай, Леня, приезжай-ка ты ко мне на Ямал. Увидишь завод. Это настоящее русское чудо. В мерзлоте, на берегу Ледовитого, стоит красавец! Атомные ледоколы. Газовозы, как плавающие города. Ты же об этом мечтал. Без тебя я бы не совладал. Под твою гарантию строил. Банки под твое имя давали кредиты. Ты с королем Испании договаривался о поставках. В Японии обеспечил рынок. Приезжай, отдохнешь душой.

— Хочу посмотреть. Устал от правозащитников, законников, от дураков в правительстве, от силовиков-дуболомов, от шелестящих дипломатов. Хочу увидеть, как в Арктике Россия строит порт, завод, город. Иначе зачем мне быть Президентом?

— Кстати, Леня, мне нужно получить лицензию еще на несколько газовых месторождений. Министр природных ресурсов упрямится. Дескать, места естественного проживания ненцев. Что-то про оленей, про ягель, про чумы. Ты поговори с дураком. Скажи, я всех ненцев переселю в чумы с газовым отоплением. Кстати, твоя доля в моей компании увеличится.

— Ну, мы с тобой соседи по дачному кооперативу. Всегда поможем друг другу, — они засмеялись. По-прежнему их участки находились рядом, но теперь границы этих участков омывали три океана.

— Как ты считаешь, Леня, иранцы могут перекрыть Ормузский пролив? Допекут их американцы своим эмбарго? Японцы лишаются иранского газа и нефти, и мои газовозы в Японии будут втройне востребованы.

— Исключено. Это означает войну. Американцы станут бомбить Тегеран. Иран станет бомбить Тель-Авив. Вся бензиновая канистра Ближнего Востока будет взорвана. Огонь долетит до Европы и Азии.

— А Курилы? Надо отдать, наконец, Японии эти две скалы. Почему ты с этим тянешь, Леня?

— Пожалуйста, занимайся газовыми полями Ямала. А внешнюю политику предоставь мне, — Леонид Леонидович недовольно сдвинул брови. Бачки на висках сердито полезли вверх. Рот стал маленький, как злой хоботок. Водянистые глаза потускнели, в них перестал отражаться свет.

Борис Генрихович не заметил этих перемен. Не заметил недовольства, которое могло обернуться гневом. Если кто-нибудь неосторожно приближался к запретной теме, касался его президентской власти, то рисковал вызвать гнев Президента. Леониду Леонидовичу в последнее время казалось, что эту власть у него хотят отобрать, он окружен заговорщиками, и этих заговорщиков он искал среди самых близких сподвижников.

— Нет, Леня, мне кажется, нужно разрядить обстановку. Мы со всеми вокруг перессорились, а это мешает большому бизнесу. Надо кинуть кость. Отдать эти паршивые острова, а взамен получить японские технологи, кредиты. Не исключаю, и специальные выплаты. Они бы не помешали, не правда ли? Да и крупный бизнес перестанет ворчать на тебя.

— Прошу тебя, Борис Генрихович, не совать нос в политику! — рот Леонида Леонидовича вздрагивал, словно чмокал. Казалось, он посылает Шаронову воздушные поцелуи. Но это были пузырьки бешенства, которое копилось у Леонида Леонидовича и оставалось незамеченным Борисом Генриховичем. — Ты был хозяйственником, им и остался! Тебе невдомек, что за японцами стоят американцы. Отдаем острова японцам, а американцы размещают на них береговые батареи ракет. Русский Тихоокеанский флот оказывается запертым. Отдаем острова Японии, и сразу немцы потребуют Кенигсберг. Латыши и эстонцы потребуют земли в Псковской области. Украинцы начнут возвращение Крыма. Китайцы заявят претензии на земли до Байкала. Ты это понимаешь, голова садовая? — «головами садовыми» они называли друг друга, когда были соседями в садовом кооперативе. Теперь же Леонид Леонидович этим прозвищем хотел утихомирить себя самого. Не дать своему гневу безудержно хлынуть наружу.

Но Борис Генрихович не услышал сигнал.

— А что, Леня, ведь теперь-то видно, чего нам стоил и еще будет стоить Крым. Плата слишком велика. Ты послушай, что говорит бизнес, что говорит интеллигенция. Может, нам стоит помириться с Америкой и Европой? Вернуться в «докрымские» времена?

Глаза Леонида Леонидовича стали жутко фиолетовыми. На висках под бачками вздулись синие вены. Изо рта полетел жаркий воздух. Казалось, поднеси спичку и зашумит газовая горелка. Этой горелкой Леонид Леонидович жег испуганного Шаронова. Так палят щетину на поросенке.

— Ты мне, тварь, будешь указывать? Ты, мышиный помет, будешь грозить? Пугать крупным бизнесом, который сгнил на корню и не может кормить государство? Пугать интеллигенцией, которая подобна венерической болезни?

— Да нет, Леня! Я только хотел сказать, что, быть может, нам нужно мягче относиться к Америке и Европе? Где-то промолчать, где-то уступить, — заикался Борис Генрихович. Но Леонид Леонидович уже захлебывался яростью:

— Ты, побирушка, который через забор просил у меня на бутылку! Ты, кого я тащил, как тачку с навозом! Кого я столько раз вытаскивал из-под следствия! Уговаривал бандитов снять со счетчика, не дырявить тебе башку! Кому я дал бизнес, связи, положение в обществе? Ты поднялся против меня? Все вы против меня?

— Леня, побойся Бога! Ты же знаешь, я руки тебе готов целовать! Без тебя я ничто! Все мы без тебя ничто! — жалобно оправдывался Шаронов. Но Леонид Леонидович был неудержим. Гнев ревел, жег, бешено брызгал. В нем содрогалась раскаленная топка, из которой дул свистящий сквозняк. В этой топке скакало чудище, выдирало когтями его сердце. Он пылал, как мертвец в крематории. В нем лопались жилы, горели, как головни, кости. Его сгоравшая плоть, словно факел, летела наружу, оставляя раскаленную пустоту. В ней дымилась и осыпалась окалина.

— Руки мне целовать? Ничто без меня? Зачем ты летал в Вашингтон и встречался с этим рыжим сенатором?

За моей спиной договариваешься с американцами? Меня сдаешь, а себе покупаешь жизнь? А кто, скажи мне, спонсирует этот гребаный телеканал, который называет меня «убийцей сирот» и «главным вором в России»? И что это за «космическое государство» вы создаете? Взамен Государству Российскому, Президентом которого я являюсь?

— Ты не прав, Леня, не прав! — умолял Шаронов. Его уложенные, голубоватые волосы растрепались. Костяной подбородок размяк. Нос провалился. — Леня, ты сам просил меня встретиться с сенатором Гелси, прозондировать расклад в сенате. А с этими педиками на телеканале, ты сам мне приказал дать им денег, чтобы они умолкли! Верь мне, Леня! До гроба с тобой! А «космическое государство» — это шутка, игра! Ты, Леня, истинный Президент России!

Гнев иссякал. Леонид Леонидович чувствовал едкую пустоту, в которой догорали последние гневные слова. Становилось тошно. Казалось, за эти несколько гневных минут он состарился на десяток лет. Становилось стыдно перед другом, которого напрасно обидел. Хотелось каяться. Должно быть, так безумной истерический Грозный Царь рубил головы, а потом, рыдая, записывал имена казненных в синодик, велел в монастырях молиться за них.

— Я ссорюсь с американцами, вас защищаю. Строю ракеты и лодки, чтобы американцы сюда не сунулись. Если придут, все у вас отнимут. Банки, корпорации. Пусть скудоумные патриоты думают, что я спасаю Святую Русь. Я спасаю ваш бизнес, Боря.

Борис Генрихович видел, что беда отступила. Удобнее утвердился в кресле, из которого готов был выпасть и бухнуться перед Леонидом Леонидовичем на колени.

— Мы это понимаем, Леня! Мы понимаем! Нельзя доверять американцам. Они всех и всегда кидают.

— Дайте мне время — обессилено произнес Леонид Леонидович — Мне нужно время. Я снова двинусь вперед! Мы должны перетерпеть. Россия должна перетерпеть и не устраивать революцию.

— Да мы первые будем ее подавлять! — властно произнес Шаронов. Его взлохмаченные волосы сами собой улеглись. Нос твердо выпрямился. Подбородок жестоко заострился, — Мы не допустим хаоса!

Леонид Леонидович чувствовал усталость. Его глаза потеряли фиолетовый цвет, стали младенчески голубыми. Бачки на круглых щеках слабо золотились. Сходство с августейшей особой усилилось.

— Я ввел пост вице-президента. Кто бы мог его занять, как ты думаешь? Мало ли что со мной может случиться. Кто-нибудь из вашей когорты?

— С тобой ничего не случится, Леня! За тебя в монастырях молятся. Кого назначишь вице-президентом, того и назначишь. Не нам судить.

— Ну спасибо, Боря, ступай. Извини, что погорячился.

— Да ну, все по-дружески, Леня, все по-дружески. А с министром о газовых месторождениях поговори.

Они обменялись поцелуями. Леонид Леонидович уловил, как пахнет от Бориса Генриховича французской туалетной водой.