Доказательство существования

Александр Павлович Зубков, 2018

Действие происходит главным образом в Москве, а также в Подмосковье, Краснодаре и Феодосии, в ХХ веке, в конце восьмидесятых. Главный герой – Сергей, и главное – защита диссертации. Действующие лица – сослуживцы Сергея; вышестоящие; руководство. Летом он едет в санаторий, один, без жены – так положено! И вот его жена, а также еще три женщины оказываются в водовороте происходящего. Эти женщины обладают скрытой болью и желают изменений. Итак – выбор сделан; путь избран, и на нем пришлось понести потери. Но другого выхода не было. Автор коллажа на обложке Зубков А.П.

10

Это был февраль, и потому теплый ясный вечер особенно приятен. Я купил хорошей колбасы, хорошего масла и шел домой по Чернышевского — Хмельницкого. Я чувствовал стыд оттого, что я — бумажный работник, не производящий ничего материального; и в то же время радость: вот сегодня удалось купить колбасы, масла, и, в общем-то, в ближайшем будущем видимо будет примерно то же, я еще смогу покупать хорошую колбасу и масло. И я оправдывал себя — раз государство платит мне деньги и продает на них вещественные продукты, значит я нужен; ведь всегда были люди, которые не создавали вещественных продуктов, и всё-таки жили, и существовали как правило лучше тех, других. Я зашел в «Концентраты» и купил отличные импортные яблоки, настроение еще больше поднялось. Мне было даже стыдно за то, что я могу так радоваться колбасе, маслу и яблокам; дело в том, что все было отличного качества, и не каждый день удается сделать такую покупку, я с гордостью шел домой, как удачливый добытчик.

Как-то я решился заговорить с Лыковой об аспирантуре. Стол ее стоит недалеко от окна, развернут, чтобы видеть всех. Я подошел и видимо, переминался с ноги на ногу; заговорил об аспирантуре. Лыкова сказала:

–Об аспирантуре не волнуйся. Только через три года. Потом, нужно восемьдесят процентов материала. А у тебя я пока не вижу.

–Но результатов же много, — сказал я, чувствуя, как медленно на меня наползает страх.

–Извини, Сережа, мне надо бежать.

–Но я вас как будто не очень задержал, — чувствуя себя оскорбленным, обманутым сказал я.

Я ехал домой с тяжелым чувством; стало ясно, что диссертация, защита — все это не так просто, что это потребует многих лет, что нужно будет делать совсем не то, что нравилось и получалось, а какой-то другой труд, представлявшийся огромным и противным. Из меня вытянут все жилы, прежде чем дадут эту бумагу, и все может рухнуть, такие случаи бывают. Я увидел себя сорокалетним инженером, с окладом сто пятьдесят, позади творческая часть жизни, впереди — ничто. Приехал домой в безобразном состоянии, смертная тоска; весь вечер пролежал на кровати, временами задремывал в лихорадочном сне, просыпался, и хотелось плакать.

Что такое диссертация? Сто — двести страниц, отпечатанных на машинке и сброшурованных. И все? Нет, она — прямое выражение неких высших сил; соискатель, защитивший диссертацию, сам становится носителем этих внешних сил. Скажем, минимальный оклад, которого достоин такой человек — энное число; это на треть выше чем зарплата Батурина — ведущего инженера, руководителя группы. И вот почему все становятся молчаливы, когда речь заходит о диссертации.

Или возьмем дальше. Может ли ведущий инженер рассчитывать на некое стабильное благополучие? На то, что его должность как-то гарантирует его положение? Нет. В любой момент его может ждать крах его должности. Правда, существует множество зацепок, если он решит сопротивляться, поднять крик; и все же — его должность целиком зависит от неких сил, которые никогда не дремлют. И они — рядом.

А кандидат наук — это звание уже не зависит от тех, кто здесь. Или доктор; это закреплено книжкой с указанием научного звания и подкреплено значительной ссылкой — высшая аттестационная комиссия. ВАК! Вот и все; теперь обладатель этого звания может вздохнуть спокойно и приниматься за последующие научные труды.

Диссертация — это труд, сделанный навечно. Бывает ли такое? Да, случается; и теперь, после защиты, диссертанту гарантирован определенный уровень заработка, и весьма немаленький.

Я заговорил с Инной, рассказал ей свои неясные подозрения о том, что Лыкова чего-то ждет; и сразу моя концепция передалась ей, Инна тоже стала сумрачной. Вскоре мы собирались отмечать мой день рождения.

–Пригласи Лыкову, — сказала Инна.

И я задался целью пригласить.

Целый день Лыкову не получалось уловить, это меня бесило, было стыдно. Вечером заскочила на минутку только — здесь и сразу опять — к начальству. Я решил схитрить — простоять на втором этаже и вернуться. (Подождать, пока уйдут мужички.) Пошел, переждал время; вернулся, а они здесь! Стал рыться в столе, чувствуя себя идиотом и проклиная их (а они пили). Ушли, но ведь поняли, конечно. Ждал Лыкову полчаса, чувствуя себя по-идиотски. Нет! Не появляется. Шел домой в ужасном состоянии, казалось, что потерял единственную возможность, теперь станет еще хуже. Как же быть? Что-то подарить Лыковой? Кошмар! Инна спросила:

–Ну как?

–Нет.

–Эх ты!

Хотел закричать ей:

«Не смей меня подгонять! Не смей заставлять меня лезть!»

Инна ушла, слезы. Мне стало страшно; неужели и она чувствует, что все для нас кончено?

–Почему плачешь?

–Ты невозможен. Почему приходишь в таком плохом настроении, слова не скажешь? Разве кто-нибудь из нас так себя ведет? Ты никого не любишь, все тебя раздражают.