Анимация от Алекса до Я, или Всё включено

Александр Новгородцев, 2015

Это захватывающая повесть о приключениях отважного российского аниматора на побережье Кемера, вооруженного налётом наглости, набором плавок и волшебной мантрой. Глубина описываемых событий позволит вам увидеть себя в роли отдыхающего со стороны, сопереживая герою книги, соприкоснуться с невидимым взору туриста закулисьем отельной жизни, не раз и не два истоптать песок дикого пляжа в поисках романтики и соприкоснуться с реалиями напряжённой, но не лишённой веселья работы.

Глава Арбузная

«Почему собственно „арбузная“, по какому такому случаю, а?» — спросит внимательный к оглавлению читатель. Да потому что во время сочинительства главы писатель поглощал арбуз. Жадно и с хрустом сминаемой мякоти. Не с целью вызвать зависть внимательного читателя, а с целью насытиться сочным, хрустящим, арбузным лакомством.

Кстати, на языке янычар «арбуз» — карпуз. И ещё: при чтении главы британские учёные рекомендуют смеяться (даже если не смешно) для улучшения показателей здоровья. Вслух.

С каждым днём отдыхающей братии всё прибывало, и вскоре Роуз отель создавал впечатление проснувшегося от ноги грибника муравейника или растревоженного простофилей-любителем мёда осиного улья, перепутавшего его с пчелиным. Люди разной степени трезвости, цвета кожи и купальников, размера шлёпок, крутизны стрижек, моральных принципов и устоев постоянно перемещались между бассейном и пляжем, пляжем и баром, баром и рестораном, рестораном и бассейном. Или просто — пляжным баром и лобби-баром. Если бы кто-то вдруг задался целью отследить все эти перемещения, то на первой минуте уже закружилась бы голова, на пятой он бы стал пожизненным клиентом психиатрической больницы, а на седьмой — сам бы поселился в осином улье, в качестве мёдо-производителя. Мы такую цель перед собой не ставили, просто мы были теми храбрецами, кто становился у туристов на пути и претворял их мечты об идеальном отдыхе в жизнь. Отдыхе активном, занимательном, в котором есть время и поваляться на шезлонге иил рядом с ним, а есть время порастрясти жирок и повеселиться без помощи алкогольных возлияний.

Это были — мы! Мы? Ну как — «мы»? Я!

В дневное время я был царь и бог, шут и скоморох, опора и оплот радость творящий, светоч энергии в царстве пляжной залежной лени и демагогической плесени. Господствовал на суше и на море, на сыром песке, на тёплом асфальте, на дощатом брусе пирса и мокром бортике бассейна. И никто не мог уйти, не испив из чаши пьянящего безумия, не окунувшись в джакузи разудалости, не отведав праздничного пирога с маком из дланей моих.

Вы не подумайте, проницательный читатель, я не сразу стал таким всемогущим, сразу вот так выпрыгнув из прошлой главы. Пришлось пройти определённые вехи в своём развитии из homo sapiens до homo sverxsapiens animatories, набивая шишки и оскомины, терпя позор и унижение, подвергаясь зависти и клевете, влача коромысла огорчений с полными вёдрами несправедливости. И вот сказ о том, как это становление, перерождение и внутривидовая эволюция происходили.

В первый же вечер моего прибытия, мы все, включая Натали и Ура, собрались в нашем рабочем кабинете, для обсуждения нашей развлекательной программы и распределения обязанностей. Рабочий кабинет назывался «animation room» — то бишь — анимационная комната.

Компактный кабинет, с успокаивающими для глаз зелёными гипнотическими обоями. С одним большим окном-витриной, напротив дверей, открывающимся на панораму ресторана. С массивным, прошедшим не одну революцию и смену правящей партии, столом шефа. В углу помещения были свалены спортивные принадлежности: пенопластовые коврики для йоги, обручи, мячи. В общем — куча барахла. Также в кабинете теснился синий хлипкий шкафчик с зеркалом и парой полочек внутри. В которых пребывали сломанные дротики для дартса, принадлежности для тенниса, нарды, шахматы, тюбики с краской и ещё всякие мелочи, которые не вместились на подоконник. Но полу разостлан ковёр. По внешнему виду, неопределённому цвету и консистенции переживший, должно быть вместе со столом, освободительную войну Ататюрка, не один пожар, минимум три сиамских наводнения и множество пыток сигаретными бычками.

К этому кабинету для встреч и совещаний, примыкала справа детская комната. «Mini club» или «бебек-клуб» — на языке янычар. Отделённая от нашей комнаты перегородкой, которая не до конца соприкасалась с потолком, детская комната имела собственную дверь со стороны коридора. На данный момент мини-клуб пустовал как желудок праноеда. По словам Натали, в скором времени в команду должны будут влиться ещё девушки аниматоры из России, одна из них детский аниматор.

Эти слова меня обрадовали, поскольку дружеские отношения с турками и перебежчиком Егоркой пока не завязывались. Сын начальства по каким-то своим соображениям, а быть может получивший указания от злопамятного Боба, отказывался знакомить меня с переводом их бесед. Английским, в частных разговорах, они себя не утруждали, а по-русски понимали чуть лучше, чем я по-турецки. Да и вообще, относились ко мне настороженно, словно сделали ставки — сколько я протяну в таком информационном вакууме, причём все ставки были против меня, за исключением разве что Мустафы. А Боб, как я подозревал, стремился убрать меня из числа соискателей на премию «аниматор года» путём скорейшего увольнения.

Само такое воинственное отношение меня не волновало. Вернее волновало, но не сильно. Хуже было то, что у меня рождались рабочие вопросы по моим обязанностям; что мне непосредственно делать, какие мероприятия, как, где и когда проводить. У нас в России это обычно первое, с чем тебя знакомят, когда устраиваешься на работу. А здесь все считали, что я и сам всё знаю, и что-то разжёвывать такому профи смысла не имеет. Обратиться за разъяснениями не к кому. Егор отправлял меня к Бобу. Боб сносно ничего не объяснял, выступая в роли Кощея, окунаемого в кипящее масло, к тому же испытывающего зуд от вопросов и лишь шипел на меня. Мустафа же мало разбирался даже в своих обязанностях и призывал меня забить на работу, от которой коням приходится несладко. Натали тем более не должна узнать о проблеме обкатки. Ведь подразумевалось, что я человек опытный, аниматор, взращенный в землях египетских, человек со стажем, обладатель танцевального титула «казачок-2005», будь он неладен и сам всё знаю. Йапыстырджи так растак и разэдак.

Но ведь не возьмёшь просто так вон тот проколотый, спущенный, волейбольный мяч из угла и не выйдешь в чисто поле к немецким туристам, со словами: «Хехей! Кто в волейбольчик хочет рубануться?»

Потому что, во-первых не поймут почти все слова, окромя «Хехей». Во-вторых, даже ежели и поймут, волейбольной площадки то всё равно на территории отеля я не заметил. А в третьих, такое мероприятие будет несанкционированным и ещё приведёт, не дай бог Кришна, к очередному турецкому предупреждению.

После пары бесплодных попыток выяснить что-нить путное, я сделал вид, что и на самом деле большой спец и дока в этом деле, в курсе всех последних распоряжений, предписаний и внесённых поправок в трудовой договор. Ведь я каждое утро читаю информационный бюллетень аниматора, а по мероприятиям сам лично разработал пару брошюр для начинающих и снял несколько обучающих видео. Жаль только, сам себя я убедить не мог.

Поэтому прибытия российских девчонок я ждал. Может они окажутся не такими снобами, как Егорка, и будет какое-то подобие адекватного общения и взаимопомощи по рабочим моментам.

Так вот, на первом трудовом собрании, которое опять же проводилось преимущественно на языке осман, разжиться информацией пока не удавалось. Выход виделся один — и дальше косить под опытного бойца и пытаться по мимике определять, о чём идёт речь. Читал по губам я не очень успешно. В разговоре всё мерещились сельхозработы в устричной закусочной, требования напасть на корабли повстанцев с бабушками богомольщицами или приказания вынести мозг из комнаты. Несколько раз упоминали моё имя, но с какими поводами для дискуссий оно подавалось, не разобрал. Под конец совещания, когда я уже готов был задремать со скуки, Натали сжалилась надо мной.

— Алекс, на тебе утренняя зарядка. Где проводить, ребята покажут. В 10 утра уже должен начинать. Вода в бассейне ещё прохладная, но через пару дней и аквааэробику можно будет проводить. Это тоже на тебе, как на спорт-аниматоре. В остальное время — гест-контакт, общение с гостями. Это ты знаешь, так же как в Египте. И про анкеты не забывайте, чтобы при выселении гости заполняли анкеты с хорошими отзывами о нас. Бланки на ресепшене. Сегодня вечером шоу — игры с гостями, поможешь ребятам.

Собрание объявили закрытым и все разошлись кто куда, оставив меня в одиночестве. Ужин для основной массы всёвключённых заканчивался, ресторан пустовал, было начало десятого. Шоу должно было начаться через час, и мне надо было отправляться на гест контакт. Территория отеля не отставала по густонаселённости от ресторана и заволакивалась подступающей вечерней темнотой, разгоняемой кое-где редкими фонарями. Конец апреля, с моря дул прохладный ветерок, такой, что в одной рубашке тело пробирала дрожь. После ужина с фраком я расстался, взяв пример с Мусти. Мда, словно конец осени в сочах. Не хватает опадающей листвы, безжизненно-молчащих фонтанов и растрёпанных временем пожелтевших афиш. Какие-то прям депрессные сумерки.

Сделав обход-моцион от бассейна к пляжу и обратно, я наткнулся только на одинокую фигуру охранника отеля, невозмутимым взглядом сфинкса взирающего на белеющие во тьме барашки катящихся холодных морских волн. Уныние и тоска готовы были завладеть мной. Холод и темнота, ветер и внутренняя пустота обездоленного, несмотря на сытый желудок, делали своё дело. Я заблудшая бездомная душа в этом чужом негостеприимном краю. Что я делаю здесь, забытый и ненужный, не разбирающийся толком в своей работе и не встретивший ожидаемой поддержки со стороны команды. Обречённый на равнодушие изгой. Переборов этот первый приступ ностальгии, а за ним ещё парочку, по родной земле, где всё так просто и знакомо, я поприветствовал охранника, услышав в ответ: «Как дила?»

— Всё окей, — ответствовал я и зашагал к источнику далёкого светового пятна, притягивающего одинокого мотылька вроде меня. Я направился к мотыльковой мекке — лобби бару.

Для вечерних выступлений на открытой сцене воздух был ещё прохладен, да и количество публики недостаточно для заполнения даже трети зала, поэтому анимация в эту пору проводилась в лобби-баре. Тёплом, светлом местечке, расположенным сразу за фойе главного корпуса.107 дюймовый плазменный экран возле одной из стен, около дюжины плетёных столиков, кожаные диваны под охряными светильниками и интерьерные картины на золотистых обоях. Даже бильярдный стол присутствовал здесь с почасовой оплатой и навесными фонариками и полинялым сукном. И, конечно же, место паломничества всевключённых, алтарь принесения обетов и кафедра произнесения тостов — мраморная барная стойка. С витриной заставленной цветными, вогнутыми, витиеватыми, пузатыми, поражающими размерами и формой, бутылками, бутылями, пузырями, с красочными лейблами алкогольных брэндов, с маняще-поблёскивающей чарующей жидкостью внутри их загадочных, кажущихся бездонными чрев. Из-под рома, бренди, виски, водки, джина и других дурманящих разум напитков.

В лобби баре тоже не наблюдалось столпотворения. Несколько детишек возились на диване, под присмотром двух мамаш. Барная стойка пустовала, так же как и коридор за ней, ведущий к ресепшену.

«Что же это такое творится?» — думалось мне. Армагеддон? Нашествие зомби, чемпионат мира по футболу или хоккею? Дизентерия? Словно эпидемия выкосила и без того немногочисленную публику или после обильного ужина большинство отправилось почивать. Где же дневные Полковник, милашка Сью или хотя бы Клаус с Греттой? Я даже был бы рад вновь поведать им свою короткую историю о жизни матроса и может попытаться обучить их русскому языку. А остальные аниматоры, где-то они должны скрываться? Неужто ушли обратно в комнаты. А, быть может, веселятся где-нибудь в номерах с туристами. Сам я опасался возвращаться в это время в апартаменты. Вдруг заглянет мистер Боб или ещё хуже Натали. Объяснять, почему в отведённое для работы время я мечтательно смотрю в потолок, лёжа на кровати, желания не возникало.

Поэтому я ещё раз внимательно осмотрел пространство лобби-бара. Но ничего не изменилось. Та же возня детей и мамаши, ревностно их стерегущих. Что ж, будем работать с тем, что есть.

— Хе-хей! — с этим возгласом, призванным обозначить бурную радость от встречи, я направился к ребятишкам.

Они также настороженно воззрились на меня, как до этого немцы в ресторане. «Дети тоже бюргерские» — обречённо подумал я про себя.

Но уже через пару минут мы были лучшими друзьями — демонстрировали друг дружке языки, надували щёки, бились мягкими подушками, я катал их на спине и щекотал. И больше того, они понимали, что я им талдычу и наоборот. Не зря, ох не зря, я провёл однажды все новогодние праздники на детских утренниках, играя почётную и местами завидную роль Ивана Дурака в зимней новогодней сказке для малышей, помогая возвращать волшебный посох незадачливому Деду Морозу

Ещё через полчаса я был взмокший, потный и растрёпанный, похожий на сибирского кота, попавшего в стиральную машину. Дети же совершенно не устали. Патрик и Эмма висели на мне, когда я собрался пойти привести себя в порядок, и не думали слезать с весёлой двуногой лошадки. Но хорошо, что мамы проявили должное внимание к своим чадам и немного их угомонили. Мы ещё напоследок поиграли в футбол апельсином, унесённым мною из ресторана, у которого была перспектива стать моим вторым ужином. Но он так весело лопнулся о стену, что я понял — на ночной перекус сегодня можно не рассчитывать. Проходящий мимо человек-мишень, которого я признал по прихрамывающей походке, едва не подскользнулся, удержавшись за светильник, укоризненно посмотрел на разбитые ошмётки плода, пачкающие соком пол. Затем увидел меня неподалёку, мысленно сплюнул, как будто ничего другого от такого фашиста и гарсонофоба и не ожидал. И вскоре явился с тряпкой и зловещей гримасой, заметать следы убийства сочного цитруса. Периодически он посматривал на меня, воображая, как я подкручиваюсь на вертеле, облитый этим самым оранж-соком, истошно вопя.

Оставив его наслаждаться зрелищем в одиночку, я заглянул в уборную, пригладил взъерошенные от возни волосы, кое как обсох, обсушился и вернулся в холл. Появилась моя команда. Ребята возились с диджейским пультом, до этой поры прячущимся в больших чёрных с металлической обивкой ящиках на колёсах. Подключали колонки. Пришло время для шоу, но гостей было не густо. Детей повели спать. Пришла группка немецких пенсионеров, разместившихся на полукруглом кожано-чёрном диване. Они закудахтали, застрочили на своём баварском, вооружившись пивом. И появился бармен с заспанными глазами и опухшими веками. Должно быть, поднялся с пола из-под стойки, где дрых в ожидании посетителей. Тело водрузил на табурет, а подбородок подпёр ладонями, похоже продолжая спать сидя.

— Алекс, гест фор зе шоу. Гив информасион, йя, файнд гест. Давай, — зашипел Боб, отправляя меня на поиски зрителей.

Делать нечего, я отправился искать публику для вечера, но где её разыскивать и как созывать, я не представлял, вернее, представлял, но смутно. Обошёл фойе отеля, вышел через другой вход на улицу, сделал петлю по межпальмовым дорожкам. По пути мне попалось несколько человек, половина из них была обслуживающим персоналом. Кое-где мне чудилась крадущаяся с кинжалом фигура человека-мишени. Я пролепетал встречному господину что-то про шоу, но этот джентльмен — тоже оказался нерусским, он так и не понял, что от него требуется. Сначала он подумал, что в его номере пожар или ограбление, поэтому мне ещё пришлось минут пять объяснять ему, что всё нормально, всё окей, бегать в панике с выпученными глазами срочной надобности нет.

— Лобби бар, велком, — говорил я ему. — Ивнинг Шоу фор зе гест, фо ю.

Английским он тоже не владел и за шоу принимал чью-то фамилию, типо Бернарда. Потом он принял меня за персонажа из каких-то своих европейских фантазий и стал всовывать мне карточку от своих апартаментов. Что он этим хотел: чтобы я прибрался, починил сток в душевой или принёс ему бутылочку коньяка из мини-бара я не понял. Мысленно обругал последними словами его тупизм и вернулся по той же траектории обратно в лобби.

— Ноу гест, — сказал я Бобу. В ответ он сделал страшное лицо, словно я прирезал его любимую молочную свинку.

— Вай, йя? Вот тис мин? — вопросил Боб.

«Что это значит, что значит — нету никого вот и всё», — вот привязался, и как мог так и объяснил шефу провал миссии.

— Какашка, — доходчиво обрисовал ситуацию Мусти.

— Алекс, йя. Гоу, гоу, гест! Ви нид тен о фифтеен пипл. Файнд зем. Проблем вар, йя? — не унимался Боб.

Задрал ей-богу. Говорю же нет гостей. Где же я разыщу ему десять — пятнадцать человек, если я одного еле наскрёб, да и тот не бельмеса не понял. Хоть в номера стучись и приглашай. Я снова отправился проторенной дорожкой, но на этот раз завернул в уборную и перекантовался там подольше. Когда вернулся и «порадовал» шефа отсутствием результативности похода, Боб лишился второй любимой свинки.

Время тем временем перевалило через отведённое для начала шоу время и двигалось дальше, не обращая внимания на нашу суету. Боб сделал знак, что начинаем. Я не знал сценария, как себя вести, что исполнять, где встать, поэтому сделал лицо попроще и просто прислонился к стене. Джан развалился на плетёном кресле, Мустафа присел за пультом. Боб и переводчик Егор на турецком, английском, немецком и русском объявили о начале шоу. Немцы, единственные живые люди в лобби кроме нас и спящего бармена, довольно вяло отреагировали на это шумовое событие, которое заглушило их междусобойчик и с гримасами недовольства покосились в нашу сторону. Бармен не изменил выражение лица, продолжая плавать в водах первичного эфира. Боб же недовольство старой немецкой гвардии решил не замечать и зычно возвестил, что «мы рады приветствовать дорогих гостей в Роуз Отеле и приготовили для них шоу с веселыми конкурсами».

Лично я не понял ряд моментов. К примеру: зачем долдонить то же самое на недойдч языках (ну турецкий ещё куда ни шло — чтобы бармен был в курсе дела, но английский и русский языки зачем? — не для меня же) и тем самым ещё больше раздражать представителей германского государства, считающих их язык единственно подходящим для обитания лингвистической средой. И второй момент: какие-такие развесёлые конкурсы мы собирались провести с этими божьими одуванчиками, которые от резких движений могут преждевременно отойти в мир иной.

Родоначальники «Октоберфеста» и фанаты Магдалены Нойнер очевидно, пришли к тем же выводам, поэтому ещё более раздражённо и недовольно покосились на нас. «Натюрморт — пять сморщенных груш», — пришла мне на ум аналогия.

— Какашка, — раздался шёпот со стороны диджей пульта.

Но Боб, как шеф, определённо разбирался в вечернем развлечении лучше меня — человека, не проработавшего в анимации полдня. Я посмотрел на Егора. Он был где-то на своей волне, может быть бродил в зарослях конопляного поля, вызывая джинна. Он лучился весельем, микрофон почему-то смешил его, а вид пожилых оккупантов вообще вызывал истерику.

— Алекс, йя, экшен, экшен! — зашипел Боб, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля.

«Озеленеть можно, какой к чёрту экшен может быть применим сейчас?»

Я бодро, насколько мог, прокричал: «Эхей!» — похлопал как дурачок в ладоши и исполнил что-то наподобие комаринской, то есть простукал себя по коленкам, голени, пяткам, груди, предплечьям и выставил вперёд правую ногу на пятке. Егор забулькал и облизал микрофон. По виду Боба я понял, что это не то, что он ождал. Так я оказался косвенно виновен в гибели его третьей и самой любимой свинки. Но предложить нечто иное не сумел. Ничего не придумывалось. Внутренняя диспетчерская молчала.

Пара немцев с чуть большим интересом посмотрела в мою сторону, поэтому я повторил свою репризу. Интерес угас.

Боб тяжело задышал и зашипел мне, — «Чеас, йя, чеас».

Не ожидая от себя такой сообразительности, я сумел перевезти это шипение. И, понукаемый Бобом, поставил на нашу импровизированную сцену, которая представляла из себя часть пола размерами три на три, огороженную с одной стороны столиками, с другой барной стойкой, одинокий стул.

Боб воззрился на меня как на идиота, сделал пару судорожных вздохов и продолжил на своём змеином.

— Мооо чеас, йя, салак.., — видно позабыв опустить микрофон, он распространил этот звук потустороннего мира на весь холл и даже бармен вздрогнул, пробудившись ото сна.

— Еещё сту-стульев! — заботливо перевёл Егорка в усилитель голоса, согнулся пополам и со словами «утя, утя» стал крошить хлебные мякиши из кармана.

До меня уже дошло осознание, чего хотят шефы, и я добавил ещё три стула для надёжности. Боб задышал в более спокойном ритме, Мусти ободряюще показал мне большой палец. Не, а трудно было объяснить мне до начала шоу, что тут будет происходить и что от меня потребуется.

— Для нашего шоу нам нужны четыре участника, — бодро завопил Боб на-турецком и немецком. Егорка подхватил клич и транслировал, нервно хохоча, до появления слёз в глазах. Если бы я не видел этого воочию, не поверил бы, что такое может происходить в жизни. Действительно шоу.

Шоу идиотов. Но оценивать весь комизм ситуации, находясь в роли мальчика для битья, на тот момент мне было сложно.

Боб, не чувствуя энтузиазма и инициативы предполагаемых участников со стороны зрительного зала, старательно игнорирующих всё, что происходит на самодельных подмостках, зашёл с этой фразой про комсомольцев-добровольцев на второй круг, ещё громче и чуточку более злобно.

Бюргеры со стажем словно ждали этого повтора и дружно поднялись с насиженных мест. Я опешил, неужели что-то состоится. Но бундес-тим, не оправдывая наших чаяний, нервно кудахча, как потревоженные пернатые, со всей возможно-предельной старческой скоростью засеменили к выходу из опасной для барабанных перепонок шумовой зоны. «Вот вам и Бонч Бруевич», как любил говаривать один знакомый студент исторического факультета.

— Пипетс, барсуки, — донеслось со стороны пульта.

Через лицо Боба наружу стали выступать пунцовые пятна, как предвестники беды.

— Алекс, йя, тайкит бяк! — я с немым осуждением и укоризной посмотрел на него, но наткнулся на гневный оскал и устремился вслед за немцами, марширующим отступление.

История про моё якобы матросское прошлое здесь вряд ли бы возымела возвращающее действие. Поэтому я, обогнав их, прибег к помощи верного «ахтунга», отчаянно указывая за их спины, где задыхался Боб, неестественно хихикал Егор и невозмутимо разговаривал по телефону Джан. Но, подобно морской волне, огибающей рифы, тевтонский строй семенящих пенсионеров миновал меня. Оставалось только прибегнуть к запасному варианту.

— Ком цу мир, май дарлингс, — выпалил я фразу, возникшую на внутреннем информационном дисплее.

Но мои дорогие дарлинги, подобно стайке мышей зачарованные сказочным крысоловом двигались всё дальше от меня.

— Дер клуге хунд! — завопил я, отчаявшись их привлечь обратно. (Der kluge hund (нем.) — умная собака)

Строй остановился, я вновь увидел грушевидно-сморщенный натюрморт и удостоился неодобрительных покачиваний седовласых голов. Да я и сам понимал, что собака-вундеркинд здесь ни к селу, ни к городу, но мой лексический запас истощился.

Поникший, я вернулся к «своим». Feci quod potui faciant meliora potentes — даже не прибегая к переводу с великого латинского, можно понять — я сделал все, что мог. Кто может, пусть сделает лучше. Так думалось мне, но, естественно, Боб так не считал. Мне показалось, или между нами действительно пробежало чёрное животное размером с телёнка и исчезло в перегородке барной стойки. Бранясь, он снял туфлю, отчего пахнуло жареным, этой пахучей туфлёй стал лупить по спинке дивана прибегая к парафольклорным выражениям, потом покусал туфлю зубами, нашёл, что съедобного в этом мало, о чём неустанно ведал исходящий от неё аромат, и снова дубасил диван, пока не выдохся. Затем, тяжело дыша, дал Мустафе знак:

— Клаб Дэнс.

Джан разорвал объятья с креслом, присоединившись к нам. Мы исполнили зажигательный клубный танец пяти придурков, под быструю латинскую музыку перед пустыми диванами и окончательно погрузившимся в дрёму барменом. Вернее танцевали четверо, я запоминал движения и на заднем фоне пытался их повторить. Оценить наши старания было некому, оно и к лучшему, потому что в сумме за технику и артистизм мы не набрали бы и на единицу.

Боб сделал объявление диванам, что приглашает всех желающих на ночную дискотеку в «Пентхауздиско», которая проходила здесь же на нулевом этаже Роуз отеля. Егорка перевёл. Опять же, для кого эта информация предназначалась непонятно. Как будто с привидениями работаем.

А может это был сигнал для бармена, который исчез с табурета, наверное снова примостившись под стойкой.

Затем начали разбирать аппаратуру, чтобы спустить её на вниз, на дискотеку. Мустафа шепнул, что это было лучшее шоу месяца, по количеству гостей и по длительности проведения. В прошлые разы не было даже немцев.

И тут появилась Натали.

— А где вечернее шоу? — удивилась она. — Боб, нерде шоу?

Задетый за живое таким бестактным вопросом Боб, потерявший за один вечер всех любимых животных, помимо трёх свинок на моём счету, разозлился, бросил складывать шнур от микрофона и разразился гневной тирадой, часто упоминая моё имя. Очевидно, сваливал весь провал на меня. Что-либо возразить я опять же не мог, поскольку речь велась на ипчесебельмешикызкумар-ском. Выслушав Боба с каменным лицом, Натали одним взглядом остановила его словоизлияния и обратилась к Джану. Тот, видимо, более адекватно обрисовал ситуацию и указал на независимость от нас причин фиаско.

— Собирайте гостей на дискотеку, — обратилась она к нам. — Алекс, Боб тобой недоволен. Жалуется, что плохо работаешь, не налажен контакт с гостями. Ты как считаешь?

Ну, я не стал вести себя как маленький обиженный мальчик, обеляя себя, хотя какой-то вины за собой совершенно не чувствовал. Более того, всё происходящее напоминало мне фарс, комедию положения, было чуждым моему пониманию и представлениям о работе аниматора и происходило будто бы не со мной.

Да и в целом дела у меня обстояли неважно. Не будь я так финансово стеснён из-за идиотской покупки запредельных по цене гламурных солнцезащитных очков в московском дьюти фри, будь он трижды-пятижды неладен, я, быть может, обрисовал бы Натали ситуацию, как вижу её я, выдал бы Бобу парочку хуков с правой. Возможно и одного было бы вполне достаточно, а затем отправился обратно в аэропорт хозяином своих поступков.

Но сейчас я был заложником положения, оставшихся денег на билет до дома, чуял, что не хватит. Вариант с автостопом и собачьими упряжками здесь не сработал бы. Выход был — временно смириться с самодурством турецкого начальства, косить дальше под Иванушку-дурачка, дождаться первой зарплаты. А потом уже показать могучий русский дух, кулак и несгибаемую волю славянского народа.

— Да я стараюсь, Натали. В Египте мы малость по-другому работали. Немного времени надо на адаптацию, — ответил я на упрёки.

— Ну хорошо. Если что, у Егора спрашивай, он подскажет. Боб, действительно шеф своеобразный. Но он раньше с Уром в команде работал и тот одобрил его кандидатуру шефа.

Похоже, Ур просто прикололся, да и на то, что Егор подсобит с советом, рассчитывать не приходилось. Легче у живого носорога разрешение на изготовление собственного чучела выпросить. Что же, будем вариться в этом котле непонимания дальше.

Между тем долгий день всё никак не желал заканчиваться. Мы перетащили колонки этажом ниже в помещение для дискотеки. За нами переместился и намагниченный бармен. Стойка имелась и там, и он занял излюбленную позу дремлющей старушки, прикрыв сонные очи волосатой рукой. Описывать особо нечего, такой диско-зал можно встретить в любом заштатном клубе провинциального городка. Рассчитанный максимум человек на 50 — это предел по вмещаемости, да и то при условии, если публика будет находиться в положении для прослушивания национального гимна — стоя и не двигаясь. Массивный серебряный, на четверть обколупанный шар под потолком и скользкая плиточная зона для танцев со следами мыльных разводов под ним. Окошко диджея с деревянными ставнями, покрытыми обсыпающимся лаком, с колонками по бокам и парой световых лампочек на фанере. Джан, Мусти и Боб занялись саундчеком.

Я последовал совету Натали и обратился к Егорке, восседающим за барной стойкой:

— Что надо делать?

Он уставился на меня, словно видел в первый раз.

— Сашка, ты что ли? Откуда, какими судьбами? Как отдыхалово — ништячно?

Но мне сейчас было не до придуривания. Меня недавно пытались смешать с землёй, спустить по карьерной лестнице в самое дальнее подземелье, принизить в рамках трудового кодекса гастарбайтера и при этом наплевали в человеческое достоинство, лишив возможности поквитаться.

Но то ли Егорку не отпускало конопляное поле, то ли он почему-то проникся ко мне неприязнью, словно я крепко насолил ему в другой жизни, но нормально общаться он не собирался. Для меня такое принципиальное отношение было в диковинку. В жизни встречались неприятели и злопыхатели прежде, но у них на то имелись объективные причины. Я про них знал и мог логично объяснить сам факт возниконовения неприязни. Но тут — одна команда, одни задачи — к чему такое предвзятое поведение. Словно Егорка был выраженным расистом, а я восставшим негром, в революционном восстании отобравшим у него святая святых — sancta sanctorum — конопляную плантацию.

Осознав бесполезность поговорить с ним как с представителем вида homo sapiens, я снова отправился в обход по территории, подальше от начальственных глаз. Так как вряд ли мне, на моём положении армейского новобранца, позволили бы оставаться в стадии ничегонеделания, протирая барные стулья, подобно Егору.

Стемнело ещё больше. Белесые барашки волн уже не различались, и сменился охранник, который долго ко мне докапывался, почему я разгуливаю без отельного браслета на запястье и кто я вообще такой. На все лады я произносил анимация, анимасьон, анимайшен, аниматоре, но Муххамед притворялся столетним дубом с отрицательным айкью. Лишь настойчиво повторял что-то на своём местно-аладинском. Мои «ништферштейны» и «нонандестанды» не помогали, он продолжал проводить экспресс обучение турецкому языку методом безостановочного вопрошания, успевая по рации связываться с начальством, может просил прислать подкрепление, ссылаясь, что он поймал опасного террориста, а может просто болтал с дальними родственниками из Таджикистана о погоде. Шайтан их понимает, этих турков.

В этот день я уже пресытился по горло и выше оного янычарами, османами и прочими изобретателями рахат-лукума. Поэтому я дошёл до того, что на русском поведал ему о чокнутом Бобе и обкуренном Егоре. Перешёл затем к самому Муххамеду, подробно описал его внешность с точки зрения карикатуриста, затем шаржиста и бухого мультипликатора. Указал точные размеры мозга, близкие к таковым у некоторых представителей отряда беспозвоночных, а заодно и размеры детородных органов, для изучения коих потребовалась бы дополнительная увеличительная техника. Открыл глаза на тёмные страницы его биографии, включающие очень не правильную с точки зрения моральных и религиозных принципов любовь к мужчинам, к животным, в частности парнокопытным, к инопланетянам, пленникам инопланетян, инопланетным животным, коллекционированию конфетных фантиков и вязанию крючком. Перевёл дух. Заметив заинтересованность, продолжил биографией его семьи и предков до пятого колена. Объяснил возможные причины его появления на свет, не связанные с интимным контактом между мужчиной и женщиной. Затем признался, что я не только террорист, русский шпион, социопат и враг всех объединённых сил секьюрити, но и послан из будущего самим Джоном Коннором, для того, чтобы новых страниц в тёмной биографии Мухаммеда не добавлялось. Да и вообще — запечатать навеки вечные его книгу жизни. Снова отдышался и вернулся к фактам биографии уже его прошлых жизней, в виде простейших представителей животного мира, типа червей и их личинок. И остановился на том, как он закончит свою никчёмную жизнь посреди лотков с гнилыми апельсинами с грязным валенком промеж обратной стороны желудочно-кишечного тракта по отношению ко рту. И это валенок будет принадлежать не кому-нибудь, а самому посланнику Джона Коннора, то бишь мне.

Живописание было немного затянутым, но упускать подробности я не имел права. Николай Дроздов был бы горд такой речью, содержащей упоминания множества нозологических единиц многообразия живых видов, как на латыни, так и в простонародном переводе, прозвучавшей из уст его ученика, каковым я, к сожалению, не являлся. И, быть может, дал бы рекомендательное письмо на членство в почётной зоологической академии. Как ни странно, этот экспрессивный монолог произвёл эффект на Муххамеда, он заулыбался.

— Чего ты лыбишься-то, товарищ басурманин, олигофреническая ты овца? Среди апельсиновой пажити, источающей смрад великий, воистину тебе говорю, будет возлежать тело твоё заблудшее, закореневшее в грехах многочисленных, ибо порождением хаоса оно является и с хаосом воссоединено будет. Аминь.

— Анимейша?! — вдруг разверзлись хляби земные, распахнулись врата небесные и редкостного осла ибн Мухаммеда осенило. А я ведь уже стал считать имя Мухаммед как синоним человека умственно отсталого.

— Анимейша, анимейша, едрить твою в качель, лавашом тебе по носу. Пять баллов за сообразительность. Допёрло, чурка нерусская, с кем связался, — уже не мог я просто так остановиться. — Так что, верблюжий сын, отпусти меня по-добру по-здорову, а не то довершу начатое князем Николаем 1 и контрибуциями не отделаешься.

Мы пожали друг другу руки и я, сопровождаемый ночной заморской луной, вызывающей приступы зевоты, и, как мне казалось, уважительно глядящим вслед Мухаммедом ибн Придурковичем зашагал обратно.

На дискотеке царило уныние. Бармен занимался верным делом, отточенным до совершенства — пребывал в объятиях морфея. Егорка клубился в компании двух схожих по пристрастию к психотропным веществам юнцов. Лампочки мигали, обколупанный шар крутился. Боб неожиданно сказал, что я: «Алекс, ю кан гоу, йя», — могу идти. Я не стал уточнять направление удаления, вдруг я его неверно понял, и вместо удаления в опочивальню, мне надлежит удалиться из жизни Боба насовсем.

И вот я уже очень скоро выходил из отеля. Вдохнул свежий воздух, грудь захолодило, по плечам и спине пробежали сырые мурашки. Мой взор обратился вдаль, туда, к освещённым призрачно-ночными гигантскими светильниками. Мерцающим и будто подмигивающим мне. То был свет от других отелей, которые компактно гнездились на протяжении нескольких километров вдоль дороги, уходящей от моих стоп в неизвестность.

Быть может, там мне было бы суждено познать счастье и вдохновение идеальной работы, предначертано познакомится с нормальными аниматорами — братьями Иванушками и сестрицами Алёнушками, такими же homo romanticus, увлечёнными спортом и весельем как и я, готовыми принять меня в команду без испытания бойкотом, злобными огрызаниями и пустыми придирками. Готовыми делить вместе бассейн и море, обед и ужин, сообща придумывать забавные розыгрыши для тупонепробиваемых секьюрити и квёлых туристов. Пока эти незатейливые розово-сопливые образы роились в уставшей от напрягов первого рабдня голове, я услышал шаги за спиной.

— Алекс! Давай, кусно, — Мусти протягивал мне что-то вытянутое в салофановой оболочке, величиной с ладонь.

— Какашка? — переспросил я, улыбаясь.

— Не — это пипетс. Какашка не кусно, я знать какашка. Это кусно, давай.

Действительно, бутерброд с ветчиной, сыром, томатами, водружёнными между двумя тёплыми прожаренными кусочками свежего мягкого сдобного хлеба, был пипетс каким вкусным.

А ведь, кажись, я чуть было не дал слабину, разнюнился, когда всё не так уж и плохо. Где же боевой дух, наследие Вальтера Скота и Александра Дюма, где воля к преодолению трудностей и непризнание невзгод? Отставить сопли Алекс-фигалекс.

— Боб сегодня катастрофа, Алекс. Что это? Что это шоу — гость нет сегодня. Дурачок, Боб. Боб шеф капут — Ур харошо. Сейчас отель плоха, гест — капут. Сейчас работать нет — плоха. Потом харашо. Скоро много гёрлфренд. Джага-джага еври найт, ноу слип, — завернул тираду даритель бутерброда.

Как можно «ноу слип еври найт» в то время я представлял с трудом. Веки слипались, голова кренилась на грудь, даже зубы были готовы уснуть на перемалываемой мякоти бутерброда. В таком состоянии закончился мой первый день в Турции.