Гвидово поле. Хроники Паэтты. Книга V

Александр Николаевич Федоров, 2020

Правда у каждого своя. Но не каждый готов идти до конца ради своей правды. Многие столетия продолжаются Смутные дни, а на осколках великой некогда империи прозябают теперь разрозненные домены. Но что, если появится человек, который недоволен сложившимся порядком вещей? Что, если он возомнил себя избранным богами? Он верит в себя без тени сомнения, а потому готов на всё, чтобы защитить свою правду. А что, если ты воспитал этого человека как собственного сына? И что, если его правда представляется тебе великой бедой?.. Эта книга повествует о событиях, ознаменовавших окончание Смутных дней и о становлении одного из самых известных правителей за всю историю Паэтты – короля Увилла Великого. Читатель с головой погрузится в мрачный мир политических интриг и бескомпромиссной борьбы за право назвать себя новым императором. Но главное – он заглянет в душу человеку, которого одни называли богом, а другие – кровавым безумцем.

Глава 10. Идеи и идеалы

Барвир порывался сам отправиться в Диллай, но Увилл его не отпустил. Это была такая маленькая месть за его дерзость — наглый сеньор должен был остаться пленником в собственном доме и испить эту чашу унижения до конца. Впрочем, это было самое страшное, что ожидало незадачливого помещика — Увилл сдержал слово, и никто в замке больше не пострадал от его людей. Таким образом, во время короткого и сумбурного штурма погибло девять защитников и ни одного нападающего.

Как и предполагал Увилл, идея облагать дополнительным налогом сенокосы принадлежала самому сеньору Барвиру — несмотря на благородную внешность и столь же благородные манеры, душонка у милорда оказалась довольно мелкой. По крайней мере, так полагал Увилл, и то, стоит ли доверять его мнению, мы оставим на совести читателя, ведь подростки, как известно, зачастую страдают излишним максимализмом.

Пользуясь властью победителя, Увилл заставил его не только подписать бумагу об отмене несправедливых податей, а также снижении прочих до приемлемого уровня, но ещё и настоял на том, чтобы этот факт был упомянут в письме к Пиладу.

— Пусть твой сеньор знает, что своими невзгодами он обязан твоей неуёмной жадности, — презрительно бросил он.

Как видим, несмотря на то что Барвир был благородного происхождения и возрастом годился Увиллу едва ли не в деды, мальчик продолжал обращаться к нему на «ты» как к своему подчинённому. Надо сказать, что сам хозяин замка постепенно сбил с себя излишнюю спесь, поняв, что подобный тон может принести ему больше вреда, нежели пользы.

От замка Барвира до Диллая было больше недели ходу на доброй лошади — домен Диллая являлся едва ли не самым крупным из всех. Впрочем, его восточная часть была едва заселена. Всё это время Увилл и его люди, не стесняясь, пользовались гостеприимством Барвира, ни в чём себе не отказывая.

Гонец вернулся из Диллая, когда пириллий¹⁰ уже разменял третью декаду. Как и ожидалось, Пилад Диввилион не захотел ввязываться в войну сейчас, когда простонародье с утра до вечера трудится на полях, торопясь собрать урожай. Тем более, что Увилл сообщил ему, будто бы у Давина наготове две тысячи мечей, которые в любой момент могут перейти границу. Была и другая причина, о которой поведал один из людей Увилла, сопровождавший гонца.

— Диввилион очень плох, — в частном докладе доложил он Увиллу. — Нас принимал его сын, Чести. Сказал, что отец отдыхает, но я слыхал, как дворня шушукается о том, что старый хозяин едва ли не при смерти.

Увилл молча кивнул. Сейчас, похоже, было то самое золотое время, каким некогда воспользовался Пилад. Как во времена тяжёлой болезни Кары, когда Давин не сумел защитить свои владения. Сейчас было самое время ударить по-настоящему и взять всё, что вздумается. Но юноша, надо отдать ему должное, даже не рассматривал подобного варианта развития событий. Он дал слово и не хотел его нарушать. А кроме того, это превратило бы его из освободителя в захватчика, а Увиллу этого не хотелось.

Перед отъездом он вызвал Барвира.

— Надеюсь, ты сделал должные выводы из произошедшего, сеньор Барвир, — проговорил он, глядя в угрюмое лицо феодала. — Не повторяй прежних ошибок, или не будет тебе счастья. Помни, что твои земли граничат с моими. Не забывай этого, сеньор Барвир.

Уже сидя на лошади, он вновь обратился к хозяину замка, что стоял на высоком крыльце, провожая нежданного гостя.

— Я объявлю о снижении податей и отмене налога на покосы тем людям, которым я это обещал. Потрудись донести эту весть до других своих подданных. Это не только моя воля, но и воля твоего сюзерена. Отнесись к этому серьёзно, сеньор Барвир.

И, не дожидаясь ответа, дал шпоры коню.

***

— Когда я узнал о том, что ты задумал, то растерялся, — захохотал Давин, обнимая вошедшего Увилла. — То ли станцевать от гордости на крепостной стене, то ли хватать хворостину и ехать за тобой!

— Так ты танцевал на стене? — крепко стискивая названного отца в объятиях, воскликнул Увилл.

— Нет, но целую неделю я так светился от гордости, что никакие свечи не требовались! — Давин чуть отстранился, оглядывая мальчика. — Ты не ранен?

— Ни единой царапины, — отмахнулся Увилл. — Это было настолько просто, что мне даже несколько неловко от этого…

— Дай-то боги, чтобы так было всегда! А ты возмужал!

Давин с некоторым удивлением разглядывал сына. Прошло чуть больше месяца с их разлуки, но перед ним явно стоял совсем другой человек. Выражение лица Увилла стало как-то собраннее и жёстче. Это уже было отнюдь не мальчишеское лицо. Особенно поражали глаза — они словно принадлежали опытному воину. Менее чем за два месяца мальчик необъяснимо подрос и превратился в мужчину.

— Гляди-ка, да у тебя усы пробиваются! — попристальнее вглядевшись, с радостным удивлением воскликнул Давин.

— Мне почти пятнадцать, — как можно небрежнее напомнил явно польщённый Увилл.

— Вилли! — взвизгнула от восторга вбежавшая в кабинет девчушка лет шести на вид.

Худенькая, невысокая, русые волосы, которые, наверное, с возрастом потемнеют, как у Кары… Но Солейн не была дочерью Кары. Глядя на её довольно милое личико, Давин раз за разом невольно думал: а не так ли выглядела та самая безвестно сгинувшая Нара, лицо которой он прочно позабыл?

— Солли! — бросаясь навстречу девочке, Увилл раскрыл свои объятия, и сводная сестричка впорхнула в них, словно пичужка.

— Почему тебя так долго не было??? — Солейн пыталась придать голосу побольше обиды, но это плохо получалось, поскольку она была слишком счастлива.

И тут же:

— А что ты мне привёз?

— Извини, Солли, я ничего не привёз. Я был на войне.

— Ну тогда я с тобой не дружу больше! — надула губки девочка, пытаясь выскользнуть из объятий брата.

— Завтра же мы отправимся в город, и я куплю тебе всё, что пожелаешь! — пообещал Увилл.

— Я хочу красные сапожки! — тут же заулыбалась девочка. — Сафьяновые, с позолоченными шнурками вот тут, — и она пальчиком показала, где должны быть эти самые позолоченные шнурки.

— Будут тебе сапожки, — целуя пухленькую щёчку, усмехнулся Увилл.

— От тебя плохо пахнет, — не церемонясь, выдала Солейн, слезая с рук мальчика обратно на пол.

— Я не мылся несколько недель, — рассмеялся Увилл. — Не беспокойся, сегодня же исправлюсь!

— Иди поиграй, дочка, — нежно проговорил Давин, в свою очередь целуя Солли. — Мы с Увиллом будем разговаривать о скучных вещах.

— Смотри, от него пахнет даже хуже, чем обычно от тебя! — предупредила девочка и Давин расхохотался.

— Ничего страшного, солнышко. Мужчина и не должен пахнуть цветами. Запах пота, лошади и пыли — это всё благородные запахи. Они украшают воина.

— А девочек украшают красные сапожки! — строго погрозив пальчиком Увиллу, ответила Солейн.

— Я помню, Солли, — успокоил он её.

Удовлетворённо кивнув, Солейн убежала, оставив отца и сына одних.

— Ну давай, рассказывай, как всё было, — жестом приглашая сына за стол, проговорил Давин. — Есть хочешь?

— Ещё бы! — воскликнул тот.

Увилл долго и обстоятельно рассказывал обо всём, что произошло в этом походе. Позже Давин решил расспросить и Коллента, чтобы сопоставить две версии, потому что временами ему казалось, что мальчик попросту привирает и преувеличивает свои заслуги, хотя он знал, что за Увиллом подобного раньше не водилось. Но слишком уж невероятно звучали некоторые подробности.

Принесли еду. Увилл много ел, и зачастую говорил с набитым ртом, но Давину было не до манер. Он внимательно слушал, задавал уточняющие вопросы, и не мог отделаться от некоторого чувства растерянности. Он словно бы прозевал что-то важное, словно проснулся спустя много лет и увидел, что дети, которых помнил младенцами, стали взрослыми людьми. Так и здесь — всего каких-нибудь два месяца назад Увилл для Давина был ребёнком, пусть и необычным, а теперь же он видел перед собой взрослого мужчину.

— Хорошо, что ты всё-таки не поддался соблазну и не продолжил войну, — проговорил наконец он, одобрительно кивая. — Ты поступил правильно и мудро. Нам сейчас ни к чему война с Диллаем, даже если Пилад и слаб. В конечном итоге это ничего не изменило бы, но принесло невзгоды людям.

— Может быть, лучше однажды заплатить невзгодами за лучшее будущее? — чуть задумчиво произнёс Увилл. — Сеньоры вроде Барвира не должны управлять людьми. Да и такие как Пилад или его сын Чести — редкостный кретин, как мне говорили. Тебе не кажется, отец, что лорды вроде тебя куда лучше справились бы с управлением и принесли бы людям куда больше добрых дней?

— Эти рассуждения могут далеко завести тебя, сын, — покачал головой Давин. — Когда у лордов появляются подобные мысли, это обычно заканчивается кровопролитием. И кто как не ты должен бы понимать это? Ведь такой вот умник вроде тебя присвоил себе твою вотчину.

— Если бы у нас был император, он защищал бы своих вассалов от подобного произвола! — Увилл покраснел. Напоминания о Даффе всегда цепляли его за живое.

— У нас есть Стол, — отрезал Давин. — И, как ты помнишь, он не помог.

— Конечно, — едко усмехнулся мальчик, уже начиная злиться. — Потому что Стол — сборище трусов, каждый из которых радеет только о собственных интересах. Им всем плевать на то, что будет с остальными, лишь бы беда не коснулась их самих.

— Но точно так же поступал бы и император! — возразил Давин. — У императора были бы родственники, друзья, любимчики, которые делали бы всё, что заблагорассудится, а расплачивались бы за это такие как ты и я! В эгоизме Стола кроится стабильность системы — никто не заинтересован в повторении Смуты¹¹! Именно поэтому в критические моменты лорды обязательно сплачиваются и оказывают нужное влияние!

— Мой случай, стало быть, критическим не был! — зло бросил Увилл.

— А что в нём критического? — жёстко ответил Давин. — Подумай, что лучше для Стола — допустить спорный переход домена в руки другого лорда, или же оставить управление шестилетнему мальчику, надеясь, что его вассалы не пойдут вразнос?

— Если так сделал один, сделает и другой! Разве это не нарушит систему?

— Лет двадцать назад лорд домена Шетира посягнул на Рогон. Примерно так, как хотел сделать ты, только не ограничиваясь простым захватом приграничных земель. В Рогоне тогда правил молодой лорд, но очень болезненный. Не помню, как его звали — он умер спустя год или два после этих событий, тем более, что тогда я был совсем ребёнком. Так вот лорд домена Шетира предъявил права на Рогон. И знаешь, что было дальше? Западные домены, а также некоторые из центральных объявили Шетиру войну. И там сменилась династия. Так что поверь мне, когда надо, Стол умеет защищать стабильность системы.

— Интересно, сколько дней они заседали, прежде чем принять такое решение? — скривился Увилл. — Император бы решил вопрос в одну минуту.

— Власть, безраздельно находящаяся в одних руках, неизбежно порождает тиранов! Как ты не можешь этого понять, Увилл? Ты, начитавшись книжек, грезишь великой империей и её благородными и мудрыми императорами! А представь на мгновение, что Дафф был бы императором? Или Чести Диввилион? Чувствовал бы ты себя спокойно, зная, что сила и закон в руках кого-то вроде этого твоего Барвира?

— Странно, что, рассуждая подобным образом, ты однажды дал мне в руки настоящий меч взамен деревянного, отец! А что, если я бы им порезался? А что, если отсёк бы себе голову?

— Тебе кажется, что ты уже повзрослел и всё понял, Увилл, — по мере того, как распалялся юноша, Давин, напротив, становился спокойнее и взвешенней. — Я помню, что было в моей голове в этом возрасте. Я был уверен, что я куда умнее своего отца и всё вижу в правильном свете. У тебя светлый ум, Увилл, но пока ещё маловато опыта.

— Не говори со мной как с ребёнком! — воскликнул тот. — Не думай, что ум и опыт можно нажить лишь с годами! Ты сам говорил, что в детстве не читал ничего, кроме арионнитских книжек! Не обязательно пережить что-то самому, чтобы знать, что так правильно! Времена империи были лучшим временем нашей истории! Кто бы мог тогда представить, что одна часть империи может пойти войной на другую? Что местные сатрапы будут чинить самодурство, игнорируя право и волю своего монарха?

— А тебе не кажется, что довольно опрометчиво изучать историю по книжонкам для слезливых барышень? — Давин предупреждающе поднял руку, видя, что Увилл хочет его перебить. — История государств — это история войн, крови и страданий. Рушатся государства — льётся кровь. Создаются государства — льётся кровь! Спроси у простых людей — хотят ли они, чтобы их сеньоры устраивали свары? Ведь погибают на поле брани, как правило, вовсе не лорды, и даже не их вассалы. Погибают простолюдины. И если ты хочешь быть хорошим лордом, ты не должен забывать этого!

— Что ж! — с поистине юношеским апломбом воскликнул Увилл. — Может быть, иногда стоит погибнуть! Потому что они умрут за правое дело!

— Выходит, люди для тебя лишь средство, сын, — вздохнул Давин. — Но люди — это люди. И относиться к ним надо как к людям.

— Может быть, — губы Увилла скривились в какой-то полуухмылке. — Только вот я, относясь, по твоим словам, к простонародью лишь как к средству, уже успел снизить непомерные подати хотя бы для нескольких деревень.

— А ты подумай и признайся честно, пусть даже самому себе, — Давин взглянул сыну в глаза. — Ты сделал это для них, или же для себя?

— Разумеется для них! — однако, Увилл почему-то отвёл глаза, не выдержав взгляда отца. — Да и какое это имеет значение, если в конечном итоге жить людям стало чуть легче? Важен результат, а не мотивы.

— Иной раз мотивы важнее результатов, Увилл, — покачал головой Давин. — Уверен, что с возрастом ты это поймёшь.

***

Давин сидел в одиночестве и зачарованно глядел в пламя оплывающей свечи, стоящей перед ним. Удивительно, в какую причудливую сторону ушёл их разговор с Увиллом. О том ли должен говорить отец с сыном, вернувшимся из боевого похода?

Увилл ушёл с полчаса тому назад. Сказал, что хочет вымыться и отдохнуть. Он был явно расстроен, и похоже, главным образом, тем, что не сумел найти достаточно убедительных слов в споре с Давином. И это задевало самого Давина, огорчало его. Он своими неуместными нравоучениями словно украл триумф у собственного сына.

И всё же он сделал этого мальчика своим наследником, а это означало, что рано или поздно Увилл станет лордом домена. И Давин видел свой долг в том, чтобы сделать его хорошим лордом домена. Романтические мысли о мудрых императорах хороши, быть может, в нежном возрасте, но когда придёт время, Увилл должен уметь ладить с другими, искать компромиссы, а иной раз, быть может, даже проглатывать обиды. Ведь однажды этот мальчик займёт его место за Столом.

Возможно, у Увилла было право на подобный поучающий тон. Для этого мальчишки он, Давин, должно быть, казался уже почти стариком, застывшем в прошлом и не принимающим будущего. Он сам ещё смутно помнил свои чувства в отношении взрослых, когда был примерно в таком же возрасте. Разумеется, он, Давин, был совсем не дурак и понимал все слабые места и недочёты сложившейся системы. Но столь же ясно он понимал и то, что нарушение её, пусть даже и такой несовершенной, закончится для всех куда худшими катастрофами.

Об этом говорил ему ещё отец, а тому, наверняка, его отец, и так далее. Многие и многие поколения лордов доменов взрастали, сызмальства наученные уважать эту систему и Стол, её олицетворяющий.

Когда-то очень и очень давно, многие сотни, а может быть даже и тысячи лет назад случился колоссальный катаклизм. Полчища северян напали на Кидую — столицу империи, и буквально уничтожили её. Варварам не нужны были ни земли, ни власть. Они избавились от государства, которое, по их мнению, угнетало и довлело над ними. И потому, награбившись всласть, они вернулись на свои стылые палатийские побережья и безжизненные скалы Келлийских островов.

Осиротевшая враз империя тут же погрузилась в хаос. Наместники провинций объявили себя правителями на вверенных им землях, но их власти было недостаточно, чтобы предотвратить кровопролития. Феодалы бросились отнимать друг у друга земли, простонародье — отбирать жалкие пожитки друг у друга и грабить своих сеньоров… Кровь лилась рекой.

В этой ситуации провинции бывшей империи быстро затрещали по швам и стали распадаться на небольшие феоды, враждующие друг с другом. Каждый феодал, имеющий в своём распоряжении достаточное количество ресурсов и людей, мог с полным правом объявить себя независимым правителем… До тех пор, пока это право огнём и мечом не оспаривал кто-то другой.

Сколько продолжались эти лихие времена — неизвестно. По крайней мере, Давин, знавший обо всём этом лишь со слов отца да арионнитского священника, занимавшегося его образованием, этого точно не ведал. Десятки феодов или доменов причудливо тасовались на протяжении десятилетий, если не столетий. Исчезали одни наделы, а на их месте возникали другие. Границы устанавливались и пересматривались едва ли не по нескольку раз на дню.

И так продолжалось невесть сколько времени, пока лорды доменов не решили, что пришла пора как-то договариваться друг с другом. К тому времени было уже благополучно разрушено и забыто наследие великой империи. Не только люди, но даже и в какой-то степени лирры сделали огромный шаг назад в своём развитии, утратив множество знаний. Паэтта являла собой пепелище Кидуанской империи, во всяком случае, северная её часть. Саррассанская империя выстояла, но и она не благоденствовала теперь, ведь не существовали более торговые связи с великим северным соседом.

И вот один из лордов доменов, которого звали Детеон Блейс, пользующийся заслуженным уважением среди прочих лордов, пригласил всех их в крепость Барстог, находящуюся в пределах его домена, который теперь именуется доменом Бёрона. В то время, правда, самого города Бёрона ещё не существовало.

Удивительное дело, но на призыв Детеона откликнулись все тогдашние лорды. Все они приехали в Барстог, хотя каждый из них прибыл в сопровождении такого количества телохранителей, что они являли собой едва ли не маленькую армию. Казалось, здесь вскоре случится ещё одна бойня…

Но ничего подобного не произошло. Оказалось, от череды бесконечных междоусобных войн устали уже все, и нужен был лишь человек вроде Детеона, чтобы дать первоначальный импульс новому процессу — процессу примирения народов, населяющих развалины Кидуанской империи.

Детеон взял за правило собирать лордов в неформальной обстановке — за обеденным столом. При этом специально обученные слуги пристально следили, чтобы никто из гостей не переборщил с хмельными напитками, поскольку если добрая еда способствует доброму разговору, то излишек хмеля может заставить вновь легко вспыхнуть едва погасшее пепелище.

Больше двух недель лорды гостили в Барстоге, и в конце был подписан знаменитейший Барстогский трактат. Он закрепил право коллегиального правления лордов. Каждый вопрос, затрагивающий интересы сразу нескольких доменов, должен решаться на съезде лордов. Каждый лорд имеет право подать прошение или жалобу съезду, и тот обязан будет её рассмотреть. Решения съезда не обсуждаются и строго исполняются всеми лордами, вне зависимости от того, голосовали они за или против.

Было решено, что съезды лордов станут проходить на достаточно регулярной основе не реже раза в год. Но при этом они могут собираться и чаще, если в том будет нужда. Каждый лорд имеет право собрать съезд, если считает, что его дело неотложно и требует рассмотрения всеми.

Так повелось, что другие лорды подхватили почин Детеона, и все первые съезды неизменно проводились за обеденными столами. Так и появилось это понятие — Стол. Лорды ехали не на съезд, они ехали к Столу. И вопросы они решали не на съезде, а за Столом. И теперь уже на протяжении многих сотен лет никто не называл этот орган управления иначе.

Сейчас времена были иные, и заседания Стола проходили более официально, оставляя застолья на потом. Но сама суть, сама идея, заложенная Детеоном в Барстоге, оставалась практически неизменной. Лорды смирились с тем, что никому из них не властвовать над другими, и готовы были пожертвовать частью своего суверенитета ради всеобщего спокойствия.

Разумеется, Стол не лез во все дела лордов. Мы сами видели уже, что какие-то мелкие стычки и свары, небольшие переделы земель вполне обходились без его внимания. И это тоже было правильно, по мнению Давина. Стол брал на себя ровно столько полномочий, сколько требовалось.

Именно поэтому Давин свято чтил веками назад сложившиеся традиции. Именно поэтому он почитал те нехитрые правила, что вводил Барстогский трактат. Он слишком хорошо понимал, как близок край обрыва. До тех пор, пока существует Стол, лорд Олтендейл будет верным его защитником, ведь защищая его, он защищает олицетворяемый Столом мир.

Примечания

10

Пириллий — один из месяцев Кидуанской империи. Назван в честь правителя империи Содрейн Пирилла. Последний месяц лета, соответствует нашему августу. Много позже, уже после Смутных времён, будет переименован в честь нашего хорошего знакомого — Увилла.

11

Интересен тот факт, что название данного периода истории Паэтты, как мы видим, родилось не в так называемую эпоху королевств, что последовала после воцарения Увилла Великого. Но любопытно, что в поздний период Смутных дней Смутой называлась только первоначальная стадия, последовавшая после развала Кидуанской империи и сопровождавшаяся кровопролитной междоусобной войной. Поздние же историки распространили этот термин на весь период с 1967 по 3692 годы Руны Чини.