Золотой век русского искусства – от Ивана Грозного до Петра Великого. В поисках русской идентичности

Александр Никитич Севастьянов

«Золотым веком» русской культуры у историков и обществоведов принято называть XIX столетие, когда русские литераторы, художники и музыканты создали произведения, обогатившие духовный мир всей антропосферы. От Пушкина, Лермонтова и Гоголя до Толстого, Тургенева и Достоевского в литературе; от Брюллова, Иванова и Айвазовского до передвижников в живописи; от Бортнянского и Глинки до Чайковского и «Могучей кучки» в музыке.

1. ВЕЯНИЯ ВОСТОКА И ПРАЗДНИК РУССКОЙ ДУШИ

ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ

Итак, XV век — главное столетие истории Древней Руси, время ее второго рождения — или, если угодно, возрождения из огня и пепла междоусобных войн и татарского владычества.

В этом веке не только миру предстала новая — русская — страна, но и русскому народу довелось заново открывать для себя мир. И в силу ряда обстоятельств это новое открытие, как мы убедились, началось более с Востока, нежели с Запада. В какой-то степени в этом еще сказывалась инерция русско-византийских связей, но по мере поэтапного падения Константинополя (этот процесс, стартовав в 1204 году в ходе крестоносного разгрома, развивался затем практически безостановочно до 1453 года) взгляды и интересы русского общества все чаще обращались к нехристианским странам Востока — Сирии, Египту, Индии, Персии¹³⁰ и Турции. Археологические данные свидетельствуют, к примеру: на территории Древней Руси арабских монет — дирхемов находят в сотни раз больше, чем византийских монет — номисм.

Тесные контакты Руси с Ордой способствовали адаптации русских эстетических взглядов и пристрастий к восточным мотивам в искусстве, особенно прикладном, поскольку взаимодействие Орды с народами Средней Азии, Кавказа и Ближнего Востока всегда было очень интенсивным. Следует помнить, во-первых, что татары появились на Руси, уже разгромив к тому времени хорезмшаха и взяв под контроль его территории. А во-вторых, что в 1313 году татары Улуса Джучи (Золотой Орды), в состав которого входила Русь, приняли ислам как государственную религию. Это сопровождалось, особенно в Поволжье, ростом городов, где стремительно увеличивалось число квартальных мечетей и Джами-мечетей, квартальных бань и медресе. Что, естественно, сопровождалось расцветом типично восточной городской средневековой культуры с преимущественным влиянием сельджукских и среднеазиатских традиций. Орда становится не только проводником мусульманского искусства на Русь, но и его производителем. Сама по себе культура ордынцев не представляла собой чего-то самобытного, самоценного, оригинального, а тем более — уникального, базируясь в основном на труде искусных ремесленников — рабов из покоренных стран и вообще на культурных достижениях Востока¹³¹. Но через Орду на Русь шли ткани, изделия из металла, посуда из Персии, Турции, Индии, Ближнего Востока — шло фронтальное наступление восточной эстетики, происходил транзит представлений о прекрасном.

В связи со сказанным трудно согласиться с мнением академика Д. С. Лихачева, который утверждал, что «культурные связи с Востоком были крайне ограничены, и только с XVI века появляются восточные мотивы в нашем орнаменте»¹³². Выше, на примере иконы XIII века «Архангел Михаил» (ГТГ) мы видели, что восточный орнамент, характерный для азиатских ковров, мог уже в то время использоваться в русской живописи. Лишенные возможности изображать людей и животных под страхом обвинения в идолопоклонстве, художники-мусульмане суннитского толка (шииты этот запрет не соблюдали, но они были в меньшинстве, и в Орде, а равно в Средней Азии и Турции, заправляли сунниты) целиком сосредоточились на выразительности линии и цвета, на совершенстве пропорций и композиции, достигнув высот мастерства. Обаяние изощреннейшей восточной орнаментики, выраженной в искусстве каллиграфии, в геометрическом и растительном мотивах, было очень велико. В наиболее полной мере оно проявит себя на Руси в XVI—XVII веках, но его влияние на русские вкусы и предпочтения началось намного раньше.

* * *

Определение места Руси, России на оси Запад — Восток не первое столетие занимает умы историков и культурологов. Наиболее типовых ошибок при этом совершается, на мой взгляд, две.

Во-первых, это попытка определить данное место однозначно, без учета периодических дрейфов в ту или другую сторону. Так, академик Лихачев утверждает: «Для России проблема «Восток — Запад» играет меньшую роль, чем связи «Юг — Север». На это, кажется, никто не обращал особого внимания, но это именно так. Взгляните все на ту же карту Европы, в частности — Восточной Европы. Заметьте: основными путями сообщения в течение долгого времени были реки, в основном текущие по меридианальным направлениям: с севера на юг или с юга на север. Они связывают между собой бассейны Балтийского и Черного морей в конечном счете со Средиземноморьем. Путь «из Варяг в Греки» (я пишу их с большой буквы, так как Варяги и Греки — это не народы, а страны) был главным торговым путем, путем и военным и распространения культуры…

Если определять культуру Руси как соединяющую главные культуры Европы Х-ХII веков, то ее следует определять как Скандовизантию… Кочевники Востока и южных степей Руси очень мало внесли в создание Руси, даже когда оседали в пределах русских княжеств в качестве наемной военной силы»¹³³.

Можно ли вполне согласиться с точкой зрения академика? Все-таки «Восток» — это далеко не только кочевники, а «Скандовизантия» просуществовала слишком недолго: уже печенеги, взявшие в Х веке под контроль «свою» часть пути «в Греки», а затем и русско-половецкие отношения меняют «скандовизантийский» характер Руси, а татарского нашествия «Скандовизантия» просто не пережила. Так что именно кочевники, весьма решительно покончив с феноменом «Скандовизантии», пресекли русскую экспансию в Южную Европу и создали русским предпосылки для разворота на Восток. Стоит чуть подальше выйти за рамки XII века, как мы видим (в том числе именно на примере древнерусской литературы, являющейся основным поприщем Д. С. Лихачева), что уже к XV веку положение заметно, а в XVI и радикально меняется.

Во-вторых, ошибочной кажется попытка вовсе отринуть парадигму «Запад — Восток» и выдвинуть другую: о тотальной самобытности России и русских. Как это делает, к примеру, интересный историк А. Б. Горянин, автор популярного двухтомника: «Россия. История успеха». В статье, специально посвященной рассматриваемому вопросу, Горянин утверждает: «Уже с первых этапов возвышения Москвы и вплоть до реформ Петра I общественное развитие России шло без сколько-нибудь заметного влияния Запада и Востока… В действительности, за „московский“ период своей истории русские именно благодаря некоторой степени (само) изоляции состоялись как полностью самобытный, адекватный своей географии народ, который не может быть (и не нуждается в том, чтобы быть) частью Востока или частью Запада… Идея нашего душевного родства с Востоком, как и домыслы о „цивилизационном мосте“ ни на чем не основаны»¹³⁴. Если концепт «цивилизационного моста» я также готов частично оспорить, то в остальном я принципиально не согласен с автором, особенно в части нашего душевного несродства с Востоком. Надеюсь в области искусств наглядно показать прямо противоположное.

В-третьих, если отрешиться от навязанного нашему современнику европоцентризма, то нужно иметь в виду, что до конца XV века вовсе не Запад был лидером в извечной битве цивилизаций, а все еще Китай и стремительно догоняющий и даже обгоняющий его исламский Восток. Именно там рождались передовые технологии. Именно там возникали такие глобальные по тем временам проекты, как монгольские империи Чингисхана и Тамерлана, или арабский халифат, или империи турков-сельджуков и турков-османов. Силу Востока Русь имела несчастье испытать на себе. А стремительное возвышение и победное шествие по миру Западной Европы, обусловленное первой информационной революцией, связанной с именем Гутенберга, было еще далеко впереди, и предсказать его в XI—XIV вв. не взялся бы никто¹³⁵. И даже еще в XV—XVII веках Восток был олицетворением силы и культуры, и в этом заключался неотразимый магнетизм его обаяния, в том числе и для русских людей.

Но прежде, чем говорить о влиянии, заимствовании и вообще взаимодействии русской культуры с культурами стран Востока, необходимо дать краткий очерк политических отношений с этими странами, показать мировой политический контекст событий. Это поможет увидеть и осознать историческую неизбежность указанного взаимодействия.

Отношения России с Крымом и Турцией

Какими странами, помимо Орды, Крыма, Индии (очень немного) и Святой Земли, был представлен Восток для средневековой Руси? Это, прежде всего, Персия и Турция, причем последняя в XV—XVI вв. стоит по значению на первом месте.

Отношения с Турцией зависели далеко не только от русско-татарской истории, но во многом и от нее. Воротами в Турцию и Средиземноморье для русских людей были Азовское море и Крым, находившиеся в зоне турецкого владычества (весь Азово-Черноморский бассейн вообще был «внутренним озером» Турции). Однако конкретные условия транзита контролировались татарами, по большей части крымскими, отношения с которыми у Москвы бывали полярного свойства: от союзнических до резко враждебных. Если на Куликовом поле нам пришлось биться, в основном, именно с крымскими татарами, пришедшими с темником Мамаем, то во время Стояния на Угре крымские татары по сговору с московским князем напали на Большую Орду, побудив Ахмата снять свои войска с русского фронта и бесславно отъехать с Руси.

Таким образом, еще в конце XV столетия русско-крымскотатарские отношения бывали вполне благоприятными¹³⁶. Однако их обострение было исторической неизбежностью, в первую очередь потому, что ввиду разгрома крымцами Большой Орды в 1502 году, русско-крымскотатарский союз потерял для Крыма смысл, а русско-крымские противоречия стали нарастать. Ведь на Поволжье одновременно стали претендовать обе стороны: и Бахчисарай, и Москва. В 1505 году умер великий князь Иван Третий, с которым у Менгли-Гирея был еще в 1480 году заключен союзнический договор, и вскоре татары, уже не сдерживая себя никакими обязательствами, обрушились из Крыма на Белев и Козельск. С 1507 года набеги крымских татар на Московскую Русь стали постоянными, а в 1520-1530-е гг. почти ежегодными.

Крымское ханство в 1478 году стало протекторатом Турции (а Керчь-Еникальская область и Южный берег Крыма стали частью непосредственно Османской империи), и крымскотатарские ханы сделались вассалами султана. Вначале это не доставляло Москве забот, но, по мере того, как вынужденное соседство Турции и Московской Руси порождало взаимные разочарования и претензии, наши отношения стали осложняться¹³⁷. Под патронатом Турции, а порою и прямо науськиваемые турками, крымские татары избрали походы на Литву, Польшу и Русь, а впоследствии и Украину в качестве основного дохода ханства и вообще образа жизни. Исследователи отмечают, что после распада Золотой Орды в 1441 году они быстро и заметно тюркизируются, утрачивая антропологическую монголоидность и переходя на тюркский язык. Этим этнополитическим обстоятельством зависимость Крыма от Турции только усугублялась.

В 1520 году султаном становится Сулейман Великолепный (правил до 1566 года), сын крымской татарки, дочери Менгли I Гирея. Если его отец Селим Грозный (правил с 1512 по 1520) обращал больше свое внимание на Персию и покоренный им Ближний Восток¹³⁸, то этот султан повернул свое оружие на Запад, в основном против Австрии, Венгрии и Балкан, хотя вынужден был воевать и с Персией. Внимание Османов к русскому направлению политики ослабло, тем более, что с этой стороны угроз и не наблюдалось: Москва не позволила ни Вене, ни Тебризу втянуть себя в противостояние cо Стамбулом.

В свете этого дипломатические отношения Московской Руси с Турцией обрели новую мотивацию и значение. Вообще они начались еще в 1497 году, когда московский посол Михаил Плещеев был принят султаном Баязидом с неслыханным для представителя христианской страны почетом. Тогда русский посол получил от султана особую грамоту, обеспечившую права и преимущества русских купцов в подвластных Турции землях.

Однако в первый же год правления Сулеймана русско-турецкие отношения были омрачены по инициативе Бахчисарая. В 1521 году турецкий вассал, крымский хан Мухаммед-Гирей, в тесном союзе с казанскими татарами нанес русским тяжелое поражение под Серпуховом и Каширой, лишь 60 км не дойдя до Москвы. Это было первое такое внезапное, стремительное и успешное выступление татар за сорок лет после Стояния на Угре, некоторые историки по масштабу нанесенного ущерба сравнивают его с батыевым нашествием. Царь Василий Третий бежал из Москвы и даже вынужден был прятаться в стоге сена во время бегства. Были убиты десятки и уведены в полон сотни тысяч русских людей, сожжены сотни селений и малых городов. А предводительствуемые ханом Сагиб-Гиреем казанские татары, вновь почувствовав свою силу, продолжили затем разбойничьи набеги и после 1521 года.

Турция, как и Астраханское ханство, непосредственно не участвовала в походе Мухамммед-Гирея (Сулейман в том году взял Белград, ему было не до Москвы), но дипломатически поддержала создание антирусской коалиции татарских юртов, Крымского, Казанского, Астраханского ханств и ногайских орд. Ведущую роль при этом она предназначила крымским Гиреям, которые посадили своего ставленника в Казани, вопреки Москве, а затем захватили власть и в Астрахани. Султан прислал в поддержку хану многотысячную конную армию и пищальников, чтобы укрепить его власть в Крыму и развязать ему руки для ведения дальнейших военных действий за пределами Крыма, особенно на Руси и в Литве, не опасаясь переворота в Бахчисарае. Сугубое значение имели пищальники, т.к. к этому времени войско татар было уже далеко не передовым и даже отсталым: конница, вооруженная луками и холодным оружием, не могла противостоять пехоте, имеющей пищали и артиллерию, как у русских.

Зачем турки помогали татарам против русских? Дело в том, что Османы не только подчинили своей власти Крым, но и открыто претендовали на роль гегемона во всем пространстве Ислама, в том числе там, где правили наследники Орды, — на Северном Кавказе, на Средней и Нижней Волге. Астраханское и Казанское ханства виделись Стамбулу в перспективе такими же вассалами, каким стало ханство Крымское. На этой почве возникал естественный конфликт интересов с Москвой. Тесная связь султана Сулеймана, крымского татарина по матери, с Крымом также вовлекала его в военные авантюры против московитов, и в дальнейшем турки участвовали-таки в походах крымцев на Москву (1541), Тулу (1552 и 1555) и Астрахань (1556).

Поступи турки с нами так же, как некогда монголы, — кто знает, как сложились бы судьбы мира. К счастью, на этот раз Русь не лежала на пути агрессора в Европу. Русское направление экспансии не было для Османов приоритетным, османо-габсбургские и османо-персидские войны отвлекали все их силы, а Русь оставалась на периферии их внимания. Нам просто повезло, турки не обрушились на нас всей своей мощью, как некогда татаро-монголы, и мы избежали повторного инородческого ига и возможной участи Балкан. Впрочем, Московская Русь, централизованная и монархическая — это уже была не такая легкая добыча, как «русская федерация» перед нашествием Батыя. Безусловно, война с Россией предельно осложнила бы Османам решение их основных задач, и в Стамбуле это хорошо понимали.

По названным причинам с 1523 года мирные отношения и обмен посольствами с Турцией в целом были надолго восстановлены (Сулейман втянулся в войну с Фердинандом Габсбургом и шахами, ему нужно было снять напряженность на русском направлении). Это позволило Василию Третьему успешно противостоять крымскотатарской и казанской угрозе, не допуская повторения ужасного поражения 1521 года. К примеру, когда в 1527 году Ислам-Гирей с 40-тысячным войском подошел к Оке, русское войско во главе с самим Василием III не только не дало татарам переправиться, но само перешло реку и разгромило крымские войска¹³⁹.

В годы малолетства Ивана IV Васильевича крымские татары (не без поддержки Стамбула) не раз наносили русским немалый ущерб. В 1532 году бывший казанский, а ныне крымский хан Сахиб-Гирей I начал свое правление набегом на Московское княжество. В 1533 году племянники хана Ислам Гирей и Сафа Гирей с ордой разграбили округу Рязани. В 1541 году крымские татары предприняли большой поход на Москву, но русским удалось его остановить у Оки.

Но в 1555 году, уже посадив в Астрахани своего ставленника, русское войско нанесло сокрушительное поражение крымцам, напавшим по наущению султана на русские земли. Были убиты десятки тысяч татар, захвачено множество скота. После чего, воодушевленные как данной победой, так и покорением Казанского и Астраханского ханств, русские стали наносить туркам, участвовавшим в крымскотатарских авантюрах, ответные удары, в чем особо отличился брат приближенного к царю Алексея Адашева, герой взятия Казани — Данила. В 1556—1561 годах он совместно с литовским князем Вишневецким тревожил набегами Очаков, Перекоп и даже побережье Крыма, а в 1559—1560 годы пытался взять Азов. Особенно эффектным был поход по его личной инициативе в Крым 1559 года, когда было взято много пленных турок. Адашев, однако, отослал их восвояси к очаковским пашам, наказав заверить, что царь-де воюет вовсе не с султаном, а только с ханом Девлет-Гиреем, с Сулейманом же хочет мира и дружбы.

Надо сказать, что хотя союза с турками у русских так и не случилось, но стремление к «миру и дружбе» на каком-то этапе было небезуспешным, несмотря на периодические столкновения на фоне русско-крымской затяжной необъявленной войны. Ведь европейцам, как и персам, очень хотелось, но так и не удалось втянуть Россию в войну с Турцией, несмотря на все дипломатические усилия Габсбургов и шахов. А Турция, в свою очередь, не могла себе позволить крупномасштабную войну с русскими, ведь она и без того сражалась на два фронта. В результате Москве удавалось успешно противостоять агрессии Бахчисарая — например, под Тулой в 1552 и 1555 годах, когда в результате кровавых сражений крымским татарам приходилось уносить ноги. Череда побед внушала царю успокоительную мысль о том, что татары уже не столь опасны, как бывало прежде.

Между тем, начавшаяся в 1558 году Ливонская война поставила Русское государство перед необходимостью тоже зачастую воевать на два фронта, поскольку ни Крым, ни Высокая Порта (как именуют турецкое правительство, султанат вообще) не оставляли надежд на восстановление мусульманской государственности в Поволжье под своим протекторатом. И это не было пустой угрозой.

В 1569 году семидесятитысячное татарско-турецкое войско во главе с крымским ханом Девлет-Гиреем и турецким пашой Каффы Насимом отправились в поход на Астрахань, чтобы переподчинить ее себе. К счастью, внутренние противоречия (крымский хан считал эти земли исконно татарскими и вовсе не хотел усиления там турецкого влияния) привели поход к неудаче, ибо крымчане повели войско безводными степями. Янычары подошли к цели совершенно измученными и без припасов, они не захотели ни сражаться, ни зимовать и ушли домой в виду подошедшего стотридцатитысячного московского войска. Урок был турками учтен, и вскоре Поволжье и вообще северное направление выпало из сферы их политических интересов, которые сосредоточились на линии Азов — Кавказ.

Переломным моментом стали 1571—1572 гг., когда русские силы вначале потерпели сокрушительный разгром, а потом взяли столь же сокрушительный реванш, надолго поставившей точку в отношениях Москвы и Бахчисарая. Дело в том, что посаженный Османами на крымский трон в 1551 году хан Девлет-Гирей ненавидел Русь, почти ежегодно тревожил ее набегами, требовал от царя Ивана Грозного восстановить независимость Казани и Астрахани и возобновить выплату ордынской дани, но теперь уже в казну Крыма. В очередной раз он обратился с этим требованием в 1570 году, грозя в противном случае разорить все Московское государство. А через год, воспользовавшись тем, что основные силы русского воинства сплотились на западном фронте под Ревелем, и собрав под свой рукой не менее 40 тысяч воинов, включая не только ногаев и татар-новокрещенцев, но даже и кабардинцев во главе с Темрюком (царским тестем, кстати), неожиданно и стремительно обрушился на Русь. Опричное войско с незначительным земским подкреплением не смогло отстоять Москву, силы были слишком неравны; к тому же часть населения, в том числе влиятельные люди, ожесточенные против царской опричнины, встала на путь измены. Не отважившись на приступ русской столицы, татары подожгли посады и слободы, а поднявшаяся буря мгновенно распространила огненный вихрь по всему граду; взорвались пороховые погреба, упали и расплавились колокола с колоколен, сгорел опричный дворец самого царя. Так и не получив здесь поживы, татары ушли от пепелища обратно в степь. А по дороге Девлет-Гирей «положил впусте у великого князя всю Рязанскую землю», как в батыевы времена, разорив 36 городов к югу от Оки и захватив богатую добычу и множество пленников (историки А. Зимин и Р. Скрынников называют цифру 10 тыс. чел., другие источники — до 60 тыс.), а еще десятки тысяч повсеместно умертвив. Если верить иностранным свидетельствам, до нашествия в Москве жило свыше 100 тыс. чел., а к 1580 году их стало всего не более 30 тыс.

Исключительно удачно сложившиеся обстоятельства привели Девлет-Гирея к исключительному же успеху и породили у него непомерное самомнение и амбиции, так что он похвалялся покорить всю Русь и восстановить в ней былые ордынские порядки. Как свидетельствует немец-опричник Генрих Штаден: «Города и уезды Русской земли — все уже были расписаны и разделены между мурзами, бывшими при крымском царе; было определено — какой кто должен держать». В начале июня 1572 года Девлет-Гирей уверенно двинулся с вновь собранным — втрое против прежнего — войском на Русь. Он опирался на политическую поддержку турецкого султана, подогревавшего его устремления и пославшего на сей раз в татарское войско не только своих советников и наблюдателей, но и семь тысяч янычар. Кроме того, агрессора поддержали восставшие по его наущению черемисы, остяки и башкиры, они ударили русским в спину (но были подавлены вооруженными людьми Строгановых).

А между тем Иван Грозный прекрасно усвоил преподанный ему в роковом 1571 году урок. И когда 120-тысячная орда, пройдя по Дону, остановилась у Угры и Оки, ее там уже ждали русские войска, менее многочисленные, но гораздо более боеспеособные, руководимые талантливыми князьями Воротынским и Хворостининым. 30 июля 1572 года у селения Молоди под Серпуховом началось жестокое сражение, в ходе которого дерзкие пришельцы за пять дней были полностью сокрушены, перемолоты, претерпели ужасную катастрофу. В беспощадных битвах нашли свою смерть не только сын, внук и зять Девлет-Гирея, но также и все до одного семь тысяч янычар, присланных султаном. В Крым вернулся лишь каждый пятый из числа участвовавших в походе воинов. Военный потенциал татарского Крыма был непоправимо подорван, у ядовитого змея оказались вырваны его смертоносные зубы. Позор 1571 года был полностью отомщен, а битва при Молодях должна по праву стоять в одном ряду с Куликовской, Полтавской, Бородинской и Сталинградской.

С тех пор сам Девлет-Гирей уже не смел творить набеги на Русь, а его преемники совершали лишь небольшие вылазки, избегая далеко заезжать на русские земли. Одновременно окончательно сам собой разрешился вопрос о принадлежности мусульманского Поволжья. Но что самое важное — надолго была подведена черта под русско-турецким противостоянием. Уже в 1574 году новый турецкий султан Мурад III, едва воссев на престоле, направил в Москву специального посла с извещением о своем воцарении; в истории отношений наших стран открылась новая страница, произошло дипломатическое примирение. Русско-турецкое вооруженное противостояние на несколько десятилетий отошло в прошлое. Все это отражалось на культурных связях, на судьбах русского искусства.

Турция между Европой и Персией

Претензии Османов на мировое господство требовали от Турции постоянного и чрезвычайного напряжения сил. Страна вела по всем направлениям нескончаемые войны, среди которых особо выделяются османо-мамлюкские (здесь они не рассматриваются), османо-габсбургские и османо-персидские. Вот краткий рассказ о них, позволяющий представить себе расстановку политических сил и характер исторического процесса в огромном регионе от Средиземноморья до Закавказья. Ведь России приходилось исходить из этих реалий.

Предпосылка к столкновению Габсбургов и Османов возникла уже оттого, что Карл V, избранный императором Священной Римской империи германской нации в 1519 году, не скрывал своих намерений создать всеевропейскую католическую империю под своим началом. Османы же мечтали о всемирной исламской империи. Война между ними за мировое господство была, таким образом, предопределена.

Османо-габсбургский конфликт впервые возник при Сулеймане Великолепном в 1526 году в результате битвы при Мохаче, когда Османская империя нанесла сокрушительное поражение объединенному венгро-чешско-хорватскому войску. Турки в результате заняли всю Среднедунайскую равнину, захватив «сердце Европы» и добрую треть Венгрии. Здесь, по мысли султана, должен был сложиться плацдарм для захвата господства над миром во имя торжества ислама.

В битве под Мохачем погиб король Венгрии Лайош II; его вдова, сестра будущего императора Фердинанда Первого, бежала к брату. Который, будучи к тому же, в свою очередь, женат на сестре Лайоша, изъявил претензии на его наследство. Так напрямую столкнулись интересы Габсбургов с интересами Османов. В итоге Сулейман в 1529 году овладел Будой и возвел на венгерский трон своего ставленника, а затем осадил Вену. Но измученные четырехмесячным походом турецкие войска были слишком измотаны, и Сулейман увел их, не взяв столицу противника; осажденные австрийцы возблагодарили Бога за чудесное спасение, на которое не могли рассчитывать.

В 1530—1533 состоялась т. н. Малая война, окончившаяся компромиссом, не давшим прочного мира. В 1543—1544 году турки захватили ряд крепостей на Дунае, укрепив свои позиции. Но в 1552 году австрийцы после ряда поражений сумели разбить турок под Эгером. Противостояние продолжилось с переменным успехом. В 1566 году в ходе очередной кампании умер Сулейман, за год до этого потерпевший серьезное поражение от рыцарей Ордена св. Иоанна при попытке завоевать Мальту. В 1571 году созданная рядом европейских держав Священная лига одержала важнейшую победу в морском сражении при Лепанто. Несмотря на то, что Турция быстро построила новый флот и в 1573 году победила в войне, заполучив о. Кипр и большую контрибуцию (Священная Римская империя стала данником Турции), ее военный ореол непоправимо потускнел, миф о непобедимости развеялся. Моральный дух европейцев воспарил высоко. Но до исторического перелома было еще очень далеко, целых сто лет. Весы колебались.

В 1593 году разразилась новая война, продлившаяся до 1606 года и окончившаяся в пользу Турции. В 1648 году военные действия возобновились, началась вялотекущая война, в ходе которой турки захватили Крит (1664).

Наконец, в 1683 году началась и в 1699 году закончилась Великая Турецкая война, в ходе которой могущество Турции было необратимо подорвано, она стала клониться к закату, а значительная часть Центральной Европы освободилась от ее владычества.

* * *

Страна, которая, занимая срединное положение в огромном регионе от Германии до стран Магриба, от Закавказья и Крыма до стран Аравийского полуострова, вела постоянные войны по всему периметру своих границ, — испытывала при этом колоссальные перегрузки. Выдержать которые могла только нация, обладающая огромным потенциалом, биологическим и культурным. И Турция долгое время неплохо справлялась с этим бременем, одерживая многочисленные победы по всем направлениям. К важнейшим из которых относится персидское.

Историки называют в качестве глубинной причины турецко-персидских (османо-сефевидских, а впоследствии османо-каджарских) войн стремление обладать Кавказом и Ираком и контролировать стратегические пути через Месопотамию и Закавказье. Но не будем забывать и субъективный фактор: в 1502 году шах Исмаил, объединив в Орден кызылбашей (красноголовых) ряд тюркских азербайджаноязычных племен шиитского вероисповедания, основал Персидское (Сефевидское) государство в западной части Иранского нагорья. Вскоре он нанес поражение государству Ширваншахов, разгромил Ак-Коюнлу (восточный Азербйджан), завоевал Закавказье и Ирак, а затем и полностью весь Иран, установив столицу в Тебризе. На глазах современников вдруг каким-то чудом возникла новая империя — персидская¹⁴⁰.

Турецкий султанат отреагировал нервно, отношения султана с шахом сразу же приняли напряженный характер. Дипломатическая переписка тех лет между ними полна недипломатических выражений. Баязид II завел у себя напоказ борова по прозванию «Исмаил», а Исмаил у себя — борова по прозванию «Баязид». Назревал неизбежный военный конфликт. Вскоре после смерти Баязида пришедший к власти его сын Селим Грозный, истребив вначале ряд ближайших родственников, решил взяться за персидского шаха.

Важно отметить, что каковы бы ни были истинные причины войны, оформлена она была как «священная война» правоверных (турок, суннитов) против неверных (кызылбашей и персов, шиитов). Шиизм и суннизм в лице своих высших религиозных авторитетов объявили друг друга ересью. Позиции Персии были более шаткими в данном вопросе, поскольку Турция всем мусульманским миром воспринималась как оплот ислама в борьбе с европейцами-безбожниками, и это обрекало Сефевидов на своего рода международную изоляцию среди мусульман, им особо неоткуда было ожидать помощи. Другим важнейшим преимуществом османов было обладание огнестрельным оружием, которого не знали кызылбаши.

В 1514 году Селим разгромил войска Исмаила в Чалдыранской битве, взял и разграбил Тебриз, но самого Исмаила не смог настичь и не убил. Однако попытки последнего найти союзников среди христиан Запада, конфликтующих с турками (венецианцев, венгров, испанцев и т.д., вплоть до папы римского и великого князя московского), были неуспешными.

Завоевав в 1516—1518 гг. Сирию и Египет и заполучив Алжир в качестве вассала, Селим установил торговую блокаду Персии, а шахского посла, присланного с богатыми дарами в надежде на заключение мира, просто казнил без долгих слов. Умирая (1520), Селим наказал главным духовным лицам не прекращать войну против Исмаила.

Через четыре года умер и Исмаил, после чего кызылбашские эмиры принялись делить власть. В условиях разброда и шатания отдельные провинции стали переходить под руку султана, хотя бывало и наоборот.

Тем временем Сулейман Великолепный, подписав в 1533 году перемирие с Фердинандом, направил войска в Персию, вновь взяв Тебриз. Под власть Османов попали также города-святыни ислама: Багдад, Наджаф, Кербели.

Персам пришлось выживать в непростых условиях. А спустя 12 лет, подписав в 1547 году очередное перемирие с Габсбургами, султан Сулейман снова двинул против персов войска. В 1555 году по условиям Амасьинского договора западная Армения и весь арабский Ирак отошли Османской империи.

В 1576 году умер персидский шах Тахмасп I, и вновь в персидских верхах началась грызня за власть. Эмиры разных племен разорвали страну и разграбили ее накопленные немалые богатства. Через два года, в 1578 году Турция вновь напала на ослабленную неурядицами Персию. В 1580 году Сефевиды запросили мира. Но турки в ответ взяли Карс, перестроили Ереван, выстроили ряд крепостей на оккупированном ими западном Кавказе. После чего разбили Сефевидов и в восточной его части. В 1584 году они не только захватили вновь, но и сумели удержать Тебриз. А на юге турецкий губернатор Багдада отхватил у Ирана целых две провинции. Вскоре сефевидская Персия почти прекратила свое существование как государство.

Именно тогда, кстати, с учетом смерти Ивана Грозного, триумфально уверенные в своей мощи турки едва не склонились на предложение узбеков вместе отвоевать у России Астрахань, но к счастью воздержались.

Однако роль личности в истории поистине велика. В 1587 на персидский престол вступил шестнадцатилетний внук шаха Мухаммада — Аббас I, будущий Аббас Великий. И история повернула свое течение. Пожертвовав Закавказьем по Стамбульскому договору 1590 года, Аббас получил передышку, разгромил коварных узбеков, укрепил свою власть и создал регулярную армию. В 1603 году, воспользовавшись благоприятным моментом (Турция завязла в очередной войне с Габсбургами, ею правил молодой неопытный султан Ахмет I, а в самом сердце Турции — в Анатолии — с 1595 по 1609 гг. бушевала крестьянская война, т.н. «джелялийская смута»), Аббас разбивает армию турок у Суфиана, после чего завоевывает Нахичевань, Тебриз, Джульфу, Ереван (вообще восточную Армению), Азербайджан, Луристан, Восточную Грузию и Южный Курдистан. В 1612 году по новому Стамбульскому договору (каков реванш!) Турция признала все персидские завоевания. Армения и Закавказье были разделены между противниками, граница прошла по реке Ахурян.

Попытка турок отыграть все обратно, предпринятая в 1616—1618 гг., кончилась тем, что Аббас разгромил турецкую армию в Серабской долине, а Персия присоединила к себе дополнительные территории.

Новая победоносная война шаха Аббаса в 1623—1624 гг. доставила Персии вновь господство над Ираком (с Багдадом, Неджефом и Кербелой). Но в 1625 году турки вернули себе Месопотамию, а через десять лет после смерти Аббаса¹⁴¹, в 1638 году — вновь взяли Багдад. В итоге всех перипетий в 1639 году был подписан новый мирный договор, в основном подтвердивший условия 1612 года, после чего наступило долгое затишье, вплоть до 1723 года.

Россия между Турцией, Персией и Европой

Таковы были основные военные и политические обстоятельства, определявшие в XVI—XVII веках жизнь Турции, Персии, Центральной Европы и многих других, так или иначе связанных с ними, государств и регионов. В том числе и России.

В общем и целом можно сказать: весь XV, XVI век и три четверти XVII века были «эпохой Турции», ее неуклонного стратегического возвышения на Западе и на Востоке. Черной меткой и сигналом тревоги всему христианскому миру, включая Русь, были разгром Византии и захват турками Константнополя, а там и Балкан. Западу удалось переломить роковую тенденцию только в последнее двадцатилетие XVII столетия, основательно подорвав могущество векового врага, который и в таком виде еще представлял собою грозную силу.

В то же время Персия, многое (порой почти все) теряя, но многого и добиваясь в противоборстве с Турцией, вступила во вторую половину XVII века в качестве империи, сохраняя завоевания в Закавказье и Прикаспии и имея впереди свыше восьмидесяти лет относительного покоя, так необходимого для плодотворного развития. Чаши весов на Востоке пришли в равновесие.

А что же Россия? Как вела она себя по отношению к Турции и Персии во всех этих могущественных, как стихия, обстоятельствах, превратностях судеб великих стран? Ей нужно было, хочешь не хочешь, определяться в треугольнике Европа — Турция — Персия. Восточным соседям Москвы было трудно. Но ведь и Европе приходилось нелегко: помимо османо-габсбургских войн, в ней с 1494 по 1559 гг. бушевали т.н. «итальянские войны», а с 1618 по 1648 гг. в самом ее центре разверзся настоящий ад — Тридцатилетняя война, в которой было истреблено до 80% немецких мужчин (тронувшиеся рассудком на этой почве женщины потом десятками тысяч сгорали в кострах инквизиции)¹⁴².

России приходилось жить с постоянной оглядкой на Турцию: ведь это была главная сила позднего средневековья. Память о четвертьтысячелетнем татарском иге и о падении своей духовной матери — Византии, оказавшейся у турок под пятой, была у русских людей еще очень свежа. Турции следовало бояться, у Турции следовало учиться, с нею нельзя было портить отношения. XVI—XVII века были для России слишком полны собственных тяжелых испытаний, чтобы она могла стать активным участником османо-габсбургских или османо-персидских войн, хотя все противоборствующие стороны всячески пытались втянуть ее в свои разборки.

Не могла Россия полноценно, масштабно участвовать и в кровавых и затяжных внутриевропейских разборках, как по причине нехватки сил, так и потому, что продолжал действовать тот польско-литовско-шведско-немецкий кордон, который установился еще во времена Руси Ордынской и которым Россия была отделена от основных участников «европейского концерта».

Конец XV и XVI век — это время усиленного роста земель Московской Руси, в том числе в результате сведения счетов с Западом — Литвой и Польшей. В 1487—1494 гг. Москва возвращает себе Новосильское, Одоевское, Воротынское княжества и другие западные русские земли, в 1503 г. Чернигово-Северскую землю, в 1510 г. Псков, в 1514 г. Смоленск. В общей сложности в течение XVI века Россия семь раз воевала с Ливонией, Польшей и Литвой, и трижды — со Швецией. Но в результате указанных побед на какое-то время (практически до Ливонской войны) западное направление для русской внешней политики перестает быть первостепенным, а на первое место выдвигаются Восток и Юг, культурно и политически наиболее значимые. Соответственным был и вектор культурного влияния и взаимодействия.

Взаимоотношения с Турцией, Крымом и мусльманским Поволжьем оставались для Москвы приоритетными в течение долгого времени, даже когда уже шла Ливонская война. Наиболее заметными вехами этих взаимоотношений являлись завоевание Москвою Казанского (1552) и Астраханского (1556) ханств, а также кровавое умиротворение Крыма (1572). Эти события непосредственно сказывались и на русско-турецких, и на русско-персидских отношениях.

Для нашего повествования завоевание Астрахани имело особое значение, ибо, как отмечал еще в XVII веке Исаак Масса, Астрахань «всегда была большим и людным торговым городом, куда стекалось для торговли множество купцов из Персии, Аравии, Индии, Армении, Шемахи и Турции, привозивших из Армении — жемчуг, бирюзу и дорогие кожи, из Шемахи, Персии и Турции — парчу, дорогие ковры, различные шелка и драгоценности»¹⁴³. Но дело не только в этом. Во-первых, для Персии, изолированной султанами и от арабского Востока, и от Европы, основные надежды на выход из изоляции оказались связаны с Россией. И после присоединения к России Казани и Астрахани в середине XVI века Волга стала торговой артерией, наконец-то связавшей персов с русскими напрямую через Каспий¹⁴⁴. А во-вторых, Персия судорожно искала союзников в своей борьбе с Турцией — и искала их, естественно, в стане тех, кто и сам был с турками «на ножах». Но христианские страны Запада не захотели пойти ей навстречу, а мусульманские были смущены объявлением шиитского государства еретическим. Оставалась заметно окрепшая Россия, на которую и нацелилась дипломатия Сефевидов.

Активные переговоры с Россией на предмет совместных военных действий против Турции предпринимает в конце XVI в. шах Аббас I. В обмен на помощь он даже предлагает Москве забрать Дербент и Баку, построить ряд пограничных городков в предгорьях Кавказа по Тереку, где проходила официальная граница Русского государства¹⁴⁵. Россия к этому времени уже в основном решила свои проблемы с Турцией, выстроив с нею вполне сбалансированные отношения, и не хотела без нужды дергать тигра за усы. Но воспользовавшись предложением, она выстроила по Тереку казачьи городки: Моздок, Имерский, Наурский, Аристово, Муратханов, Кизляр, Терский городок и другие¹⁴⁶. И на этот раз недоверчиво напряглись уже сами Сефевиды, заподозрив Русское царство в экспансионистских намерениях…

Впрочем, прозападная и антитурецкая настроенность Бориса Годунова толкала Россию в сторону Персии. Поддавшись на призывы шаха, царь в инструкциях послу и в письме к Аббасу «выражал готовность заключить с шахом антитурецкий союз и выражал надежду на то, что к нему сможет присоединиться и император Рудольф II. В 1602 г. Россия и Иран договорились о совместных действиях, призванных воспрепятствовать проходу турецких войск через Северный Кавказ. В награду за обещания, как следует думать, Аббасом и был подарен царю Борису сказочной красоты золотой трон, усыпанный рубинами, бирюзой и пр. В итоге в 1604—1605 гг. русский отряд под командованием Ивана Михайловича Бутурлина был послан в Дагестан против местного правителя — шамхала, чтобы затем атаковать крепость Дербент, где стоял турецкий гарнизон, однако поход закончился неудачей: почти все семитысячное войско было вырезано (велика оказалась цена шахского подарка. — А.С.). Поражение привело к утрате русскими позиций, ранее завоеванных ими на Тереке, и к переходу контроля над Дагестаном к Ирану»¹⁴⁷. Урок суровый, но заслуженный.

Смута нарушила двусторонние контакты, хотя персы продолжали засылать послов, адресуясь то к Борису Годунову, то к Лжедмитрию Первому, то к Лжедмитрию Второму, то просто ко «всего русского государства повелителю и великому князю Белому царю» или ко «всего крестьянского государства государю и повелителю». По воцарении Михаила Романова шах Аббас поспешил заверить, что будет жить с ним, как с прежними царями, «в братской любви и дружбе», после чего обмен посольствами оживился. В результате блестящих побед над узбеками и турками шах уже перестал так остро нуждаться в союзнике, и теперь на первый план выступили экономические связи. Правда у шахского правительства оставались опасения по поводу дальнейшего продвижения России на Кавказ. Но русские цари той эпохи (в отличие от Николая Первого) не видели никакого смысла ссориться с дружественной и богатой диковинными сокровищами Персией из-за Грузии¹⁴⁸ и закавказских ханств, так что русско-персидские отношения ничто не омрачало.

Упорно не хотели русские цари ссориться и с Турцией по наущению Европы ли, Персии ли. После прибытия в Москву турецкого посольства 1574 года настало долгое замирение, которым дорожили обе стороны. Правда, дипломатическая интрига Годунова способствовала согласным действиям Персии и Габсбургов и отвлечению сил турок и татар на театр военных действий в Молдавии, благодаря чему русские смогли продвинуть свои позиции на юг, в Дикое Поле¹⁴⁹. Но жестокий урок 1605 года пошел русским впрок. Россия неоднократно помогала материально Габсбургам, направляя огромные суммы (серебром или ценными мехами) для содержания войск на границе империи с Турцией. Однако сама от прямых военных действий воздерживалась. И теперь, когда возникали щекотливые моменты — будь то взятие донскими казаками Азова в 1637—1642 гг. или воссоединение Великороссии и Малороссии в 1654 г., царское правительство делало все, чтобы они не превратились в casus belli. Так, в ходе азовского инцидента Москва отправила на Дон 100 пудов пороха и 150 пудов свинца, а также царское знамя, но при этом царь заверял Мурада IV в непричастности России к казачьему походу и называл казаков «ворами», за которых «мы… никак не стоим и ссоры за них никакой не хотим, хотя их, воров, всех в один час велите побить». Игру поддержали и сами казаки, отписавшие султану: «А се мы взяли Азов город своею волею, а не государским повелением». В итоге, побуждаемые к тому Москвой, казаки добровольно покинули Азов; яблоком раздора между Россией и Турцией этот стратегически важный город в те годы не стал.

Объединение с Малороссией объективно осложнило отношения России с Польшей, но также и с Турцией, которая предприняла попытку, воспользовавшись русско-польским противостоянием, захватить Правобережную Украину, принадлежавшую Польше. В результате турки взяли под свой контроль Подолию. Страх потерять в результате этого недавно обретенную Левобережную Украину заставил Москву объявить войну Стамбулу, а заодно и Бахчисараю. Вялотекущие военные действия велись, однако, лишь на правом берегу Днепра, не переходя на «русскую» сторону. После кратковременных успехов то одной, то другой воюющей страны, они завершились в 1680 году установлением статус-кво, так и не переросши в настоящую войну. Интересы ни Турции, ни России существенно не пострадали.

Крымские походы главного русского «западника» князя Василия Голицына (1687, 1689), невыразимо бездарные и провальные, были преждевременной попыткой воспользоваться сложным положением Турции, ее ослаблением в борьбе с Европой, попыткой влегкую оказаться вдруг в стане победителей. Но эта инициатива кончилась для нас плохо, в основном из-за непригодной к войне личности командующего. Другое дело — успешный второй поход Петра Первого под Азов (1696), обозначивший начало его «славных дел». Этот эпизод стал для Турции частью ее общего поражения в ходе Большой Турецкой войны, а для России стал началом включения в мировую битву цивилизаций на стороне побеждающего Запада, началом новой эры побед и расцвета. Здесь пролегла грань, отделившая Древнюю Россию от Новой, с полной сменой вектора ее развития и международной политики.

В целом же можно сказать, что весь XVII век был благоприятен для не омраченных вооруженной борьбой торговых и культурных связей России с обоими великими восточными соседями. И если с гегемонистской Турцией все-таки возникали изредка моменты напряженности (в основном не по нашей вине), то в отношениях с Персией постоянно царили мир и дружба.

Все сказанное хорошо объясняет тот факт, что дипломатические, торговые и культурные взаимоотношения были особенно активными у России с Турцией уже с последней четверти XV века, а с конца XVI века столь же, а то и более активными стали отношения с Персией. Характерно, что «в Китай-городе — центре московской торговли — было три гостиных двора: Старый, Новый и Персидский. Это были казенные здания с отдававшимися в них внаймы торговыми помещениями. Персидский двор предназначался исключительно для торговли персидскими товарами»¹⁵⁰, хотя торговали там также армяне и татары.

Почему все же Турция?

Как будет показано в дальнейшем, самое сильное воздействие на русскую культуру, быт, эстетические предпочтения в XVI—XVII вв. оказывала все-таки Турция. Спрашивается: почему?

Уже при Василии Третьем к новому, большому и сильному государству — Московской Руси — стали проявлять интерес на самом высоком уровне помимо Турции и другие страны Востока: Грузия (вообще Кавказ), Ширван, Хорасан, Сефевидское государство (кызылбашская династия, правившая в Персии). И даже далекая Индия: в сентябре 1532 года в Москву прибыл Хозя Усеин — посланец Бабура, основателя династии Великих Моголов; он добирался два года, и прибыл, когда Бабур уже покинул сей мир, так что визит не имел серьезных последствий, но сам прецедент — важный культурно-исторический знак.

Однако до конца XVI века приоритет Турции во внешних связях Руси неоспорим. В течение всего столетия почти монопольное преимущество Турции, обусловленное как военным могуществом, так и расцветом культуры и помноженное на относительную простоту сообщения с Русью, было очевидно.

Об этом отчасти позволяют судить дошедшие до нас изображения русских людей того времени. К примеру, мы видим на гравюре Ганса Бургкмайра, подготовленной для книги «Weissкunig» («Белый Король», создавалась в 1514—1519), делегацию русских бояр, прибывших в Инсбрук на встречу с императором Максимилианом I в 1518 году. На переднем плане — фигуры знатных московитов и посла дьяка Владимира Племянникова в островерхих шапках по хорезмийскому образцу, в сапогах с загнутыми по турецкой моде носами и в шубах, крытых парчою с рисунком явно турецкого происхождения. Надо думать, в основу этой ксилографии художником были положены зарисовки с натуры. К тем же годам (1517, 1526) относятся изображения¹⁵¹ посла и известного мемуариста Сигизмунда Герберштейна — в парадной шубе до полу, подаренной ему русским царем Василием Третьим, также угадывается работа турецких ткачей. Это весьма раннее свидетельство «отуреченности» русского художественного вкуса имеет знаковый характер.

В чем был секрет притягательности Турции и приоритетности всего турецкого для русских людей и русских властей в XV—XVII вв.? Понятно, прежде всего, что турецкие артефакты просто нравились, восхищали, поражали, казались прекрасными и вызывали страстное желание ими обладать из чисто эстетических побуждений. Но чтобы полнее ответить на поставленный вопрос, нужно взглянуть на проблему шире: в контексте мирового соперничества цивилизаций. Конкретно — в контексте соперничества цивилизации Запада и цивилизации Ислама, олицетворенной более всего именно Турцией.

Дело в том, что Ближний Восток, переняв в VIII веке у Китая секрет изготовления бумаги, очень быстро продвинулся вперед в плане информатики (передачи и интерпретации знаний), значительно обогнав Европу, продолжавшую изготавливать манускрипты на пергаменте, подготовка которого была весьма трудоемкой и медленной. Прорыву в сфере информатики сопутствовал немедленный прорыв в сфере наук и технологий. Медицина, математика, астрономия и навигация, химия, приборостроение, изготовление оружия, ковроткачество, керамическое и стеклянное производство и многое другое было на Востоке передовым, по сравнению с Западом¹⁵². Первоначально цивилизационные достижения, позволявшие соперничать с Китаем и превосходить Европу, делались арабами, но в XI—XII вв. арабы оказались под турками-сельджуками, а в начале XVI века под турками-османами, которые присвоили и освоили эти достижения и стали витринными представителями исламской цивилизации во всем мире.

Превосходство в сфере информатики (а с ней науки и техники) немедленно сказалось на военных успехах мусульманских народов и стран, начиная с грандиозных завоеваний арабского халифата. Напротив, все претендовавшие на некую глобальность европейские инициативы проваливались — и именно в столкновениях с Востоком, и не только исламским. Империя Карла Великого запнулась, не сумев одолеть сарацин и мавров; крестоносная эпопея окончилась бесславным оставлением Иерусалима, вообще Ближнего Востока; Европа дважды трепетала перед нашествием монголоидов, Чингисхана и Тамерлана, ее спасло лишь чудо; Византийская империя все свое достояние отдала арабам, персам и туркам; Венеция должна была напрягать все свои силы, чтобы не попасть во власть турок, как попали Балканы, Трансильвания, Бессарабия, Крит, Кипр и др.; наконец, Священная Римская империя оказалась вынуждена отдать туркам многие территории и у столичных стен Вены дважды защищать от турок самое свое существование.

Победы турок-османов, стремительный рост их могущества в Азии, Африке и Европе были столь волшебно убедительны! Султан Сулейман Великолепный сделался одной из центральных фигур мировой политики, популярной и обсуждаемой персоной, героем литературы и искусства. Понятно, что всем хотелось учиться у победителей, хотелось перенимать у них все самое лучшее, передовое и интересное в образе жизни и правления, в технологиях и, конечно, эстетике. России чрезвычайно повезло, что основные хищнические устремления Османской империи были направлены не в ее строну. И мы могли, периодически отбиваясь от татарско-турецких агрессивных поползновений, развивать с Турцией нормальные дипломатические и торговые отношения, вести активный культурный обмен, научаясь многому у этой нации — мирового лидера. Так было на протяжении всего XVI века.

Великая Османская империя всегда привлекала большое внимание московских государей — и не только вследствие внезапно приблизившегося соседства и превращения Константинополя в Стамбул. К примеру, в глазах Ивана Грозного император Сулейман Великолепный (он же Кануни, по-восточному) как правитель по рождению, династ, был единственным монархом, которого царь мог признать равным себе в современной Европе и Азии. Политическое устройство жестко централизованной Турции, где при Сулеймане устанавливается режим абсолютизма, подавало московскому царю важный пример, и это осознавалось не только самим царем, но и его наиболее умными, продвинутыми подданными. В данном плане чрезвычайно характерной предстает публицистика Ивана Пересветова, в особенности его «Сказание о Магмет-салтане» и «Большая челобитная», где в пример Ивану Грозному ставится именно турецкий султан, который «хоть и неправославный был царь, а устроил то, что угодно Богу». Советы Пересветова насчет того, что царь должен быть грозен и не давать воли вельможам, были довольно близки Ивану IV Васильевичу.

Разумеется, политическая симпатия к Турции имела в России свою культурную проекцию, но об этом ниже. А здесь пока замечу, что в Европе жадный интерес ко всему турецкому тоже отразился в искусстве XV—XVII веков, проявляясь своеобразно, по большей части в портретах султанов (в том числе вполне апокрифических) и в том, как обряжали художники бесчисленных библейских персонажей. Бросается в глаза тот факт, что на головах как бы древних иудеев и римлян мы видим сплошь и рядом — чалмы, тюрбаны и шлемы а-ля тюрк, на их плечах — восточные халаты, на чреслах — восточные пояса и перевязи, в руках — сабли… Эта традиция в гравюре, например, идет по меньшей мере со времен Мартина Шонгауэра («Большое Несение креста», «Христос перед судом Пилата» и др.), Мастера MZ («Мученичество св. Екатерины», «Идолопоклонство Соломона» и др.), Михаэля Вольгемута («Всемирные хроники»), Альбрехта Дюрера («Казнь 10 тысяч мучеников-христиан», сюита «Большие страсти» и др.), Луки Лейденского («Давид перед Саулом») — и продолжается вплоть до автопортретов и персонажей Бенедетто Кастильоне, Питера Ластмана, Рембрандта ван Рейна, Яна Ливенса и мн. др. Только если в XV—XVI веках турецкие наряды доставались преимущественно отрицательным персонажам, то в XVII веке художники охотно и сами в них рядились не то ради эпатажа, не то под обаянием восточной моды. Так что Россия вовсе не была одинока в своей тяге к «туретчине». Но Россия поистине не знала меры этой тяге.

Между тем, незримый перелом в судьбах мира уже произошел — в 1440-е годы, когда избретение подвижного шрифта Иоганном Гутенбергом подготовило информационную революцию в Европе, заложив основу для цивилизационного рывка и последующего многовекового лидерства Запада. Это одна сторона вопроса; другая же состоит в том, что османский султан Селим Грозный в 1517 году объявил исламское книгопечатание богохульством и под страхом смерти запретил печатные станки на территории всей империи, включая Ближний Восток, Среднюю Азию, Причерноморье, Прикаспий и Закавказье. Запрет, по сути, коснулся всех мусульман вообще (подвластные Османам греки, евреи и армяне под него не попали). В результате первая османская печатная книга выйдет лишь в 1729 году (сравните с Библией Гутенберга, выпущенной в первой половине 1450-х гг.). Преимущество в информатике, двигавшее с VIII по XV вв. прогресс мусульман, оказалось вмиг утрачено. Гутенберг и Селим задали, соответственно, Западу и Востоку разнонаправленные векторы информационного, а с ним и цивилизационного развития. В результате Запад оказался «обречен» на прорыв и победу, а Восток — наоборот, на застой и поражение. Только последствия этого сказались не сразу: до 1683 года, когда соединенные силы Европы сокрушили военную мощь Турции и тем обозначили всемирно-историческую победу Запада над Востоком, было еще далеко. Мы увидим, как это противостояние с постепенным преобладанием Европы и ее конечной победой скажется на судьбах России и русского искусства.

XVII век — это столетие, когда решался исход глобальной битвы цивилизаций, и Запад уже одерживал в ней предварительные победы, неуклонно шел на обгон. Это век «великого перелома», закончившийся крахом турецкого могущества в войне 1683—1699 гг. И перед Россией, со стороны наблюдавшей «кто — кого?», весь этот век стоял вопрос: с кем быть, то есть — с кем побеждать. Борьба Востока и Запада не только за Россию как союзника, но и за русскую душу велась в те годы с переменным успехом. Россия в итоге поставила на «верную лошадь» Запада, это был выбор разума, и он принес нам очевидные и выдающиеся плоды, но душа…

Душа России осталась с Востоком как с первою любовью, которая, как известно, «не ржавеет». Мы в этом со всей очевидностью не раз убедимся в дальнейшем.

Итак, в XV веке мода на турецкое — и шире: на восточное, исламское — искусство пришла к русским людям всерьез и надолго, как минимум на два столетия (а шлейф этого увлечения потянется и далее). Об этом, опять-таки, свидетельствуют как западные гравюры с изображениями московитов, так и коллекции произведений восточного искусства, хранящиеся в России, прежде всего — в Оружейной палате, Историческом музее, Эрмитаже и др. Но главное — эта мода отразилась в образцах собственно русского искусства, созданных под явным влиянием эстетики Востока.

Рассмотрим эти свидетельства по порядку — от иконографии русского народа и памятников материальной культуры до архитектуры.

ИСКУССТВО В ИСТОРИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ

Иконография русских людей. Текстиль и одежда

Самая репрезентативная гравюра XVI века, позволяющая судить о внешнем облике русской знати эпохи Ивана Грозного, — это изображение русского посольства, прибывшего с подарками и верительной грамотой в Регенсбург близ Вены для встречи с Максимилианом Вторым в 1576 году. Огромная, снабженная множеством разъяснительных надписей и подписей, она была вырезана на нескольких досках и содержит изображения трех с половиной десятков персон, стоящих в рост вереницей и ведущих беседы между собою в ожидании приема. Изготовлен этот шедевр в Праге в печатне Михаэля Петтерле (авторство приписывается Йосту Амману¹⁵³, Донату Хюбшманну и др.). Тщательно проработана деталировка костюмов, все персонажи портретны, изображения раскрашены.

Эта первая европейская гравюра со столь детальным и реалистическим изображением многочисленных московитов — посланцев в экзотических, диковинных на вкус европейца одеждах, явившихся с царскими дарами ко двору императора, — заслуженно знаменита. Ее даже не случайно сравнивают порой с плакатом, поскольку пропагандистский элемент усматривается здесь явно: людей Запада знакомили с собирательным портретом как бы заново открываемого народа. Не случайно надпись поверху гласила: «Истинное изображение посольства или послов Великого Князя Московского к Его Императорскому Римскому Величеству; также в каких одеждах и в каком виде каждый явился ко двору…». А пояснительная надпись внизу изображения заверяла: «Когда же послы приехали ко дворцу, они, как я слышал, вышли из экипажей, и попарно пошли в порядке, пешком. И кто пожелает, увидит их представленными здесь воочию, на рисунке. А самые знатные между ними будут названы здесь по именам». И разъясняла подробности:

«Главный посол, князь Захарий Иванович Сугорский, дворянин и наместник Белозерский, идет впереди, в червленом золотном¹⁵⁴ платье и меховой шапке. Рядом с ним шел его товарищ, Андрей Гаврилович Арцыбашев, дьяк, в синем золотном платье.

Во второй паре шли принадлежащие к посольству дворяне или бояре, так-то: Третьяк Дмитриевич Зубатый старший, в белом платье с золотыми цветами и высокой шапке. Его товарищ Мамлей Иванович Илим, дворянин. В золотном платье с краснозолотными цветами.

В третьей паре шел подъячий, по имени Афанасий Михайлович Монастырев. Он нес верющую грамоту в красном кармазине. Одет был весь в красном. Другой, что полнее него шел — простой дворянин в голубом шелковом платье.

В каком платье, нарядах и уборах, по своему обычаю, шли шестеро послов к Его Императорскому Величеству, о том дает понятие этот рисунок».

Эта редчайшая, чудом уцелевшая гравюра была выменена у Висбаденского музея знаменитым собирателем Д. А. Ровинским и прибыла в Россию. Ровинским же были заказаны и копии с нее, получившие большую известность; на основе этой гравюры художником Иваном Билибиным были разработаны костюмы для оперы «Борис Годунов» (1908), а с его рисунков, в свою очередь, был выпущен комплект открыток. Билибин и другие художники его времени использовали эти же изображения, иллюстрируя русские сказки, в частности — «Сказку о рыбаке и рыбке» Пушкина. На них же (как и на хранящиеся в музеях оригиналы одежд) опирались художники, создавая костюмы для великосветской знати, готовившейся к знаменитому костюмированному балу 1903 года. Широко публикуется данная гравюра и в различных учебниках и монографиях — по истории, по искусству, быту и т. п. Факсимиле висят сегодня в экспозиции Музея Москвы (Провиантские склады), Александровской Слободе, Коломенском (Дворец Алексея Михайловича) и др. То есть, вот уже почти 450 лет мир получает представление о типичном внешнем виде русских людей середины XVI века, рассматривая эти 35 фигур, добросовестнейшим образом изображенных немецким художником.

Первое же впечатление для человека Запада от этой гравюры должно было подсказывать ему, что русские — не такие, как он, иные, чужие. При этом явственно прочитывался именно восточный колорит. На Западе так никто не одевался — ни в столь долгополые, по щиколотку, верхние одеяния, издали напоминающие бухарские халаты, ни в пышные меховые шапки, островерхие огромные колпаки причудливых форм, опушенные драгоценными мехами, и т. п. При этом обращают на себя внимание, конечно же, затканые золотом и серебром одежды первых лиц, сделанные из парчей и алтабасов¹⁵⁵. На Руси такие ткани не изготавливались, их привозили из Турции и Персии.

Все эти костюмы выдают одно очень важное общее свойство: они рассчитаны на то, чтобы произвести эффект, поразить воображение, в них нет ничего заурядного, типового, каждый выполнен на особинку. И в этом, возможно, как раз и состоит одно из наиболее важных отличий русского национального костюма высших классов от костюма важных персон европейских дворов, в которых мы не видим ни подобного устремления к экзотизму, ни акцентированной броскости и индивидуальности. Думается, что оно, это отличие, воспринималось в достаточной мере уже унифицированным европейским вкусом, как проявление некоего дикарства, варварства, незнакомого с «нормой», «мерой», «порядком» — одним словом, стандартом. Особенно расходился «русский стиль» с эстетикой протестантизма — предельно сдержанной, скромной, порой даже аскетичной. За этим отличием стоит зримое, убедительное расхождение менталитетов.

Это симптоматично: ведь в более ранние времена на Руси популярны были ткани из Византии — особенно шелковые, поскольку Царьград веками держал в Европе монополию на шелковое производство¹⁵⁶. На Руси предпочтение отдавалось т.н. крестчатым атласам (типичный орнамент — равномерно расположенные кресты, заключенные в круги). Но с конца XV века на смену им приходят вначале турецкие, а с XVII века и персидские атласы, алтабасы, бархаты (в т.ч. «рытый бархат» с рельефным, углубленным рисунком), а также парча, тафта, камка и другие ткани, изукрашенные растительным орнаментом, либо — реже — сложными геометрическими фигурами. Многие великолепные образцы сохраняются и демонстрируются сегодня в собрании Оружейной палаты Кремля, ведь казна московских царей не имела себе равных в этом отношении (еще более богатая коллекция шедевров турецкого ткачества хранится в Стамбуле, во дворце султанов — Топкапы, что естественно).

Сравнивая гравюру Йоста Аммана 1576 года с гравюрой Ганса Бургкмайра 1518 года, можно убедиться, что парадный костюм русской знати, с его восточным колоритом, за полвека нисколько не изменился. А вот если сравнить обе эти гравюры с иллюстрациями в русских летописях XIV—XV вв., то станет ясно, что в более отдаленные времена русские князья, бояре, простой народ выглядели совсем не так: на них невысокие круглые шапки, длинные рубахи с вышитым воротом, плащи. Одежды весьма скромные. Как видно, к началу XVI века все радикально изменилось. И ничем, кроме резко возросшего влияния Востока, этого не объяснить.

В дальнейшем, в течение по крайней мере ста с лишним лет очевидная тяга русских людей к роскоши и экзотизму, разводящая их с людьми Запада, зато роднящая с людьми Востока, только возрастала. О чем позволяют судить более поздние гравюры и картины XVII — и даже начала XVIII вв. Взять, к примеру, одно из наиболее известных сочинений иностранцев о России — «Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и через Московию в Персию и обратно» Адама Олеария, посла шлезвиг-голштинского герцога Фридриха III (издано в 1647 г. по следам событий 1634—1639 гг.). Олеарий в Европе считался «ориенталистом», ведь он изучил и русский, и персидский языки. Гравированный титульный лист подчеркивал общевосточный характер обеих стран, ибо бояре в огромных меховых шапках выглядели, на европейский взгляд, столь же экзотично, как и персидские вельможи в тюрбанах.

При этом надо отметить, что подобный стиль был на Руси общепринятым, и дорогие восточные ткани были широко в ходу. У того же Олеария читаем описание первой торжественной встречи послов перед въездом в Москву: «Когда мы подошли на ¼ мили к городу, то мы застали стоявших сначала в очень хорошем строю четыре тысячи русских, в дорогих одеждах и на лошадях… Когда мы подвинулись вперед на выстрел из пистолета, подъехали два пристава в одеждах из золотой парчи и высоких собольих шапках… Для знатнейших людей при посольстве были поданы еще десять белых лошадей в русских седлах, покрытых золотой парчою… За лошадьми шли русские слуги и несли попоны, сделанные из барсовых шкур, парчи и красного сукна»¹⁵⁷. А во время аудиенции, данной царем послам, «перед троном его царского величества стояли четыре молодых и крепких князя, по двое с каждой стороны, в белых дамастовых кафтанах, в шапках из рысьего меха и белых сапогах, на груди у них крестообразно висели золотые цепи… У стен кругом слева и напротив царя сидели знатнейшие бояре, князья и государственные советники, человек с 50, все в очень роскошных одеждах и высоких черных лисьих шапках…». В ходе другой аудиенции, тайной, Олеарий увидел двух бояр и двух дьяков, «все одетые в весьма великолепные одежды: их кафтаны были из золотой парчи и вышиты очень крупным жемчугом и другоценными камнями; большие золотые цепи крестообразно висели у них на груди. У каждого боярина на голове находилась шапочка (вроде наших калотт), вся вышитая крупным жемчугом, с драгоценным камнем на верхушке. Двое других [т.е. дьяки] сидели в обычных высоких черных лисьих шапках»¹⁵⁸.

Рассказывая о своем втором путешествии, Олеарий специально пару страниц отводит описанию русского костюма, отмечая склонность русских к украшательству: при изготовлении кафтанов и ферязей (не говоря уже о женском платье) в ход идут бархат и золотая парча, тафта, дамаст, атлас, каттун, киндяк, «кто как в состоянии завести его себе», а в оформлении используются золотые и жемчужные (!) шнуры, позументы, кисти, золотые тесьмы. У князей и бояр шапки из черного лисьего или собольего меха длиною в локоть. И даже сам царь в ходе венчания на царство торжественно и публично облачается в «богатый парчовый кафтан, отороченный кругом жемчугом и драгоценными каменьями и подбитый совершенно черным соболем».

Очень интересно сравнить эти описания с подмеченными тем же автором визитами татарских и турецких послов. «Три татарские посла, без всякой пышности ездили представляться… Они поехали в Кремль в красных кафтанах из грубого сукна, но вернулись в кафтанах из шелкового дамаста, красных и желтых, подаренных им великим князем». Турецкий же посол был «с желтоватым лицом и с черною, как уголь, округленною бородою. Нижний кафтан его был из белого атласа с пестрыми цветами, верхний же кафтан из золотой парчи, подбитой рысьим мехом»¹⁵⁹. Типовое сходство одеяний именно турецкого посла с одеяниями русской знати бросается в глаза, и это, конечно, не случайное свидетельство восточной эстетической ориентации тех слоев русского общества, что определяли историю национального искусства. Недаром еще Герберштейн отмечал, что из Турции «к Московитам вывозится очень много шелковых одежд».

Помимо описаний Олеария и картинок в его книге, есть немало и других свидетельств. Так, Исаак Масса сообщает, что на бракосочетание Лжедмитрия и Марины Мнишек московские «молодые господа» явились, «одетые в платья из золотой парчи, унизанные жемчугом, обвешенные золотыми цепями»¹⁶⁰. А Жак (известный у нас как Яков) Маржерет, служивший Лжедмитрию и хорошо успевший узнать Русь, Москву и Кремль начала XVII века, пишет: «Россия — страна очень богатая… Казна богата всякими шелковыми материями, золотой и серебряной парчой (персидской, турецкой), различного рода бархатом, атласом, камкой, тафтой и другими шелковыми тканями. В самом деле, их нужно громадное количество, ибо все служащие государю получают обыкновенно, кроме денежных окладов, парчовые одежды, или кусок бархата, камки, атласа — на кафтан. Этим же царь награждает как за военные, так и за гражданские заслуги… Если надобно принять какого-нибудь посла с особенным вниманием,.. являются московские дворяне и главнейшие купцы в богатых одеждах… Каждый дворянин имеет три или четыре перемены кафтана; иногда им дают из казны платья парчовые, из золотой или серебряной персидской ткани, с высокой шапкой из черного лисьего меха; иногда одеваются в цветное платье, из объяри, камлота или красного тонкого сукна нежного цвета, с золотыми вышивками…»¹⁶¹.

Во всех этих словесных картинах бросается в глаза сама текстильная терминология восточного происхождения. Например, дамаст, камка (арабское: ткань), тафта (персидское: ткань, сотканное) — глянцевое полотно, каттун — хлопчатая ткань, объярь (от перидского: струйчатый, волнистый, блестящий), камлот — тонкая ткань из верблюжей шерсти (камал — верблюд) и т. д. Нет ничего удивительного, что импортированный с Востока материал, с которым работали русские портные, обращал их внимание и на импортные же технологии, и на восточные модели одежды. Уж заимствовать, так заимствовать.

Можно назвать и иные литературные и изобразительные источники, свидетельства, позволяющие познать и проникнуться эстетикой русского костюма XVI—XVII вв., однозначно связывающей нас именно с Востоком, а вовсе не с Западом. Например, альбом шведского инженера Эрика Пальмквиста «Заметки о России» (1673), полный зарисовок сцен русского быта времен Алексея Михайловича. Сохранились и живописные портреты русских вельмож — это посол в Англии Григорий Микулин (неизвестный художник, 1600—1601), посол в Венеции Иван Чемоданов (художник Ю. Сюттерманс, 1656—1657), участники посольства в Англию князь Петр Прозоровский, Иван Желябужский, дьяк Иван Давыдов и толмач Андрей Форот (неизвестный художник, 1662), посол в Испании и Англии Петр Потемкин (художники Х. Карреньо де Миранда, 1681—1682, Г. Неллер). Известна картина Сибранда ван Бееста «Приезд посольства царя Московии на заседание представителей Штатов в Гааге, 4 ноября 1631». Всюду русские люди предстают в костюмах восточного типа, исполненных из восточных тканей — бархата, парчи, расшитых жемчугом и драгоценными камнями, цветным шелками, золотом и серебром, с накладками из драгметаллов.

Но вот что интересно: не только знать или государевы люди одевались в дорогие импортные ткани. Известнейший памятник древнерусской дидактической мысли — «Домострой», написанный воспитателем царя Ивана IV попом Сильвестром, был обращен, как известно, к самой широкой публике и постоянно был востребован отнюдь не только в кругах высокопоставленной и богатой части населения. Однако мы читаем там такие, например, наставления по адресу хорошей, домовитой жены: «А рубашки нарядные мужские и женские и штаны — все то самой кроить или кому поручать при себе кроить, а различные остатки и обрезки, камчатые и тафтяные, дорогие и дешевые, золотые и шелковые, белые и крашеные, пух, оторочки и спорки, и новое и старое, — все было бы прибрано: мелкое — в мешочки, а остатки свернуты и связаны, и все сочтено, разобрано и припрятано»¹⁶². Отсюда явствует, что красивый привозной текстиль доходил и до русских людей среднего достатка, был для них привлекателен; с ним в русские массы проникала вообще восточная эстетика, представления о красоте.

Достойно внимания также свидетельство Олеария о том, что повелением тогдашнего патриарха иностранцам было запрещено покупать и носить русские наряды, и поэтому все иностранцы отныне должны всегда ходить одетые в свои национальные костюмы, чтобы с первого взгляда отличаться от русских¹⁶³. Это ясно говорит нам: эстетическое своеобразие русского костюма воспринималось как русскими, так и людьми Запада в качестве достоверного этноразграничительного маркера.

Впечатление о России как о стране Востока, установившееся во многом именно благодаря такому костюмному своеобразию, закрепилось у европейцев на века¹⁶⁴. Так, например, побывавший в России в 1758—1763 гг. художник Жан-Батист Лепренс исполнил, вернувшись во Францию, немало гравюр на русскую тему в изобретенной им технике акватинты. В том числе знаменитый лист «Русский танец» («La dance russe», 1769), где персонажи почему-то одеты по-турецки и даже носят чалму. Лепренс видел русских собственными глазами и отлично знал, что они одеваются совсем не так, но явно шел навстречу ожиданиям покупателей, которые хотели видеть в русских жителях привычное им представление о России как о стране Востока, а отнюдь не Запада.

* * *

Текстиль. Что имеется в виду, когда мы предполагаем воздействие восточной эстетики на русский ум и душу, на русское понимание прекрасного, происходившее под влиянием шедевров текстильной промышленности Турции и Персии? Какие художественные импульсы источали они? Об этом со знанием дела поведали составители каталога-путеводителя по Оружейной палате Московского Кремля, где в немалом количестве сохраняются лучшие образцы:

«Иранские ткани в коллекции Оружейной палаты относятся к XVII веку, времени расцвета иранского ткачества в городах Кашан, Исфахан, Тавриз и Решт. Иранский атлас, бархат, тафта, камка, парча отличались необычайной изысканностью, в их орнаменте преобладают растительные мотивы — изображения гвоздик, тюльпанов, нарциссов, ириса, гиацинта, шиповника. Ткани были обычно нежного тона: голубого, бледно-розового, светло-синего, светло-зеленого, с мягким блеском металлической нити…

На Руси в XVII веке большим спросом пользовались также турецкие ткани. В собрании Оружейной палаты они представлены особенно полно. Турецкие атласы, бархаты, алтабасы отличаются декоративностью и яркостью красок. Как и в иранских тканях, здесь преобладает растительный орнамент, но узор крупнее и насыщеннее по цвету. Часто встречается орнамент в виде двенадцатиконечных звезд и распустившихся гвоздик. Символом счастья считался орнамент, выполненный в виде плода граната. Чем крупнее был узор, тем дороже ценилась ткань»¹⁶⁵.

Нельзя не вспомнить при этом, что растительный орнамент был излюблен на Руси со стародавних времен: мы встречаем его на самых ранних памятниках русского изобразительного искусства, таких, как иллюминованный манускрипт и церковная фреска, уже с X—XI вв. Под воздействием образцов восточного ткачества русский орнамент в XVI—XVII вв. (вероятно и ранее, но предметно судить трудно за недостатком образцов) обрел особую пышность и изобретательность, обогатился новыми мотивами. Что проявилось как в ювелирном и оружейном деле, так и в росписях внутренних покоев царей и знати, стен и колонн церковных строений (об этом ниже.)

Как мы помним, одним из центров международной торговли, откуда еще на Русь Ордынскую поступали восточные ткани, испокон веку была Астрахань. Таким образом, можно утверждать, что веяния Востока шли в наш народ задолго до появления первых изображений одетых в турецкие ткани русских людей. Турецкий, персидский текстиль служил одним из главных проводников восточного понимания красоты. В то же время контакты с Западной Европой, в том числе торговые, были до середины XVI века сравнительно ограниченными, и лучшие произведения европейского текстиля — итальянские, испанские бархаты, а позднее и аксамиты¹⁶⁶ долго не могли конкурировать с восточными тканями. В основном они попадали к нам в виде посольских даров царям, в незначительном количестве. Французское ткачество, резко своеобразное, вообще выдвинулось вперед лишь с середины XVII столетия.

Что же касается самой Руси, вынужденной задорого покупать драгоценные привозные ткани, то не слишком успешные попытки наладить их производство у себя начались только в конце XVII века, а регулярное их производство удалось наладить уже в следующем столетии, в век стремительной вестернизации нашей страны.

Так что не будет ошибкой сказать, что господство на русском рынке восточных тканей (а с ними восточных эстетических мотивов) было в XVII веке преобладающим, но в XVI — полным.

* * *

Одежда. Итак, что же представлял собою костюм высших слоев русского общества, которым все остальные подражали по мере своих сил и возможностей¹⁶⁷?

Свидетельствует Джильс Флетчер (1548—1611), чье сочинение «Of the Russe Common Wealth» (у нас переводят как «О русском государстве») появилось в Лондоне в 1591 году:

«Бояре одеваются таким образом. Во-первых, на голову надевают тафью, или небольшую ночную шапочку… Сверх тафьи носят большую шапку из меха чернобурой лисицы (почитаемого за лучший мех) с тиарою или длинною тульею, которая возвышается из меховой опушки наподобие персидской или вавилонской шапки… Кафтаны шьются обыкновенно из золотой парчи и спускаются до самых лодыжек. Сверх кафтана надевают распашное платье из дорогой шелковой материи, подбитое мехом и обшитое золотым галуном: оно называется ферезью… Сапоги, которые носят… делаются из персидской кожи, называемой сафьян, и вышиваются жемчугом (выделено мною. — А.С.)»¹⁶⁸.

В Оружейной палате сохранилась любимая ферязь или ферезея Ивана Грозного, изготовленная в царицыных мастерских палатах. Она впервые упомянута в середине XVI века в связи с торжественным выходом Ивана Васильевича, и затем чаще других одежд упоминается в описях имущества царя. Вероятно, она являлась одним из его парадных платьев. Ферязь, что характерно, сшита из тонкой гладкой с отливом персидской тафты.

Ферязь особенно входит в моду в XVII веке, знать нередко строила ее, расшитую жемчугом и драгоценными камнями, из парчи, подбивала мехом.

Если в обычные дни царская одежда ничем не отличалась от боярской, то в случае венчания на царство или приема иностранных послов требовалось одевать «платно» — особый вид одежды, дозволенный только царям. Платно шили из драгоценных восточных тканей — парчи, аксамита и алтабаса в виде длинной, расширенной книзу распашной одежды с широкими короткими рукавами.

Важно подчеркнуть в данной связи, что, как пишут составители путеводителя по Оружейной палате, «идеал красоты на Руси предполагал статную фигуру, гордую осанку, плавную походку, поэтому были приняты длинные свободные одежды, не подчеркивающие формы тела. Покрой большинства одежд допетровской эпохи (за исключением придворных) был общим для всех слоев населения. Одежда боярина и простолюдина различалась в основном качеством тканей, украшениями и числом надеваемых предметов туалета. Простой народ шил одежду из льняного полотна, пестряди (ткани, сотканной из ниток различных цветов), домотканой шерсти. Одежду для феодальной верхушки изготовляли из дорогих привозных тканей».

В частности, шубы, которые носили все слои населения, небогатые крестьяне покрывали в лучшем случае сукном (а то и носили нагольные тулупы), а бояре и духовенство — парчой или бархатом.

Приметной особенностью русского костюма всех слоев населения были т.н. «нашивки» — поперечные полоски спереди по числу пуговиц, иногда с завязками в виде кистей. Название этих полосок менялось: до XVII века их называли «образцами», а со временем, поскольку в нашивке обязательно была петля для пуговицы, их стали называть «петлицами». Нашивки служили своеобразным украшением, их изготовление было делом творческим. Производились они из тесьмы длиной примерно 14—15 см и шириной в 5—7 см, нашивались по обеим сторонам одежды. При этом нередко использовались золотные ткани, тесьма украшалась узорами в виде трав, цветов и т. д. На старых гравюрах видно, что нашивки могли заканчиваться у пояса, а могли следовать и по всей длине до подола и даже на боковых вырезах. Иногда нашивки представляли собой особое плетение шнура с фигурными, затейливыми узлами.

Нашивки, однако, не были оригинальной выдумкой русских: эта деталь костюма издавна была в употреблении на Востоке. Не случайно, скажем, в XVII веке на Руси большой спрос имели нашивки «кызылбашские» (т.е. персидские), а на Москве в 1650-1660-е годы даже проживали и держали русских учеников кызылбашские рукодельники: нашивочных дел мастер Мамадалей Анатов, шелкового и тесмяночного дел мастер Шебан Иванов с шестью товарищами. Так сказать, специалисты высшего класса.

Другой важной деталью русского костюма, но тоже, как правило, восточного производства, были пояса, кушаки, которыми в несколько раз подпоясывали распашные зипуны — основной вид одежды, носившийся поверх рубашки. В моде у народа были и тюбетейки.

Поверх зипунов носились кафтаны. Наиболее ранним в кремлевской коллеции является восточный кафтан XVI века: он изготовлен из нежно-голубого иранского атласа, узор выткан шелком и золотом. Восточные кафтаны — не редкость на Руси, а поскольку по своему покрою они не слишком отличались от русских, то их носили, не переделывая. Обратим внимание, что само слово «кафтан» — тюркского происхождения; потрясающая коллекция драгоценных кафтанов из лучших тканей хранится в султанском дворце Топкапы. У них нарочито длинные рукава, что перешло и в русскую моду: выражение «работать спустя рукава» пошло именно от этого. Ведь рукава делались с таким расчетом, чтобы руки можно было продеть в специальные прорези, а оставшиеся длинные «трубы» завязывали узлом на спине.

Было бы ошибкой забыть в этом кратком очерке об особой категории русских людей, чей внешний облик постоянно был перед глазами народа и воздействовал на его эстетическое сознание: это духовенство, особенно высокоранговое. Представая на праздничных высокоторжественных службах перед многими тысячами глаз, русские церковные иерархи поражали своим великолепным видом, но… значительную роль в этом впечатлении играли восточные ткани, из которых (или на базе которых) создавались их парадные одеяния.

Так, к примеру, из турецкого атласа была сшита фелонь густо-красного цвета с крупными золотыми разводами, подаренная Борисом Годуновым в Архангельский собор на помин души царя Федора Иоанновича в 1602 году. Да и сам царь Борис, судя по «Переписной книге казны боярина Бориса Федоровича Годунова» (РГАДА), предпочитал носить вещи «турского» и «кизилбашского» (персидского) дела¹⁶⁹. Из такого же атласа, который, видимо, полвека сохранялся как большая ценность в виде отреза, сшит саккос патриарха Никона, подаренный ему в 1653 году царем Алексеем Михайловичем в селе Коломенском. Саккос патриарха Иоасафа I (1634—1640) выполнен из алтабаса, где белые клейма на темно-красном фоне, затканные букетами гвоздик, выполнены в технике аппликации. Из персидского алтабаса сшит саккос патриарха Иоакима (1674—1690). К наиболее ценным в собрании Оружейной палаты относятся также стихари из персидской материи: один, принадлежавший патриарху Адриану, из полосатой шелковой ткани, украшенной мелкими цветами ириса и гвоздики; другой из нежно-голубого шелка, усыпанного гвоздѝками на длинных стеблях.

Характерно, что такой национальный русский вид рукоделья, как шелковое шитье, нередко подражал узорам турецких тканей (например, фелонь патриарха Иоасафа).

Одежда, мода всегда были важнейшими элементами любой национальной культуры, им придавалось немалое значение и на Руси. В одной только Сретенской слободе в Москве в XVII в. жили 5 дворов кафтанников, 4 двора скорняков, по 2 двора сабельников и седельников, по 1 двору суконник и шапочник¹⁷⁰. Все они обслуживали окрестное население, способствуя распространению некоего национального стандарта в облачении. И так было в каждой слободе, в каждом приходе. Стандарт этот, как мы убедились несомненно, имел восточный колорит. Недаром в знаменитой книге С. Герберштейна о России, изданной в XVI веке, мы находим гравюру, изображающую встречу европейского посла, в типичном для Европы того времени костюме, — и представителя русской знати, одетого как турок и даже в большой чалме с пером. Так художник подчеркнул внешние отличия двух миров, бросившиеся в глаза автору знаменитых «Записок».

* * *

Особого внимания заслуживает внешний вид русских великих князей и царей.

В любой биологической популяции особи всех рангов всегда имеют в поле зрения своих альфа-самцов и наперегонки берут пример именно с них, а не с кого-либо еще. Не иначе обстоит дело и в человеческом сообществе. Поэтому так важно представлять себе, как одевался и как выглядел московский царь, ведь его образ служил образцом для всего населения, искавшего и находившего в нем представление о величии, могуществе, великолепии, красоте и о должном.

Царь всея Руси представал перед знатью и народом главным образом во дворцах и храмах, во время торжественных шествий и военных походов. Его видели восседающим на троне, на царском месте в церкви или в седле на коне. Он мог быть в зимней или летней одежде. На его голове можно было видеть различные царские шапки или корону. Он мог быть облачен в доспех, носить оружие. Как же выглядели при этом наши цари до Петра Великого, более всех одежд возлюбившего мундир преображенца?

О русском, в том числе царском, вооружении разговор впереди. Что же касается одежд невоенного типа, здесь царский костюм типологически не отличался от боярского, только расточительность отделки была высочайшая, на нее не жалели драгоценных камней, жемчуга, золотых пуговиц и т. п. В целом впечатление восточной роскоши главенствовало. И в этом отношении особое место, конечно же, принадлежало царским шапкам. Сегодня некоторые, самые главные из них можно увидеть в витрине Оружейной палаты в Кремле. Очень важно подчеркнуть их однозначно восточное происхождение и вид.

Самая знаменитая из них — «Шапка Мономаха». О ней написано немало, выдвигались разные гипотезы ее создания, появления. Сегодня главенствует представление о том, что шапку эту получил московский князь Иван Калита от Узбек-хана в награду за участие в подавлении тверского восстания. Монгольское происхождение шапки подтверждает историк Г. Ф. Валеева-Сулейманова, опираясь на исследования т. н. Симферопольского клада, по аналогии с имеющимся в нем головным убором. Согласно работам историка И. А. Бобровницкой, золотые пластины шапки были частью головного убора Чингизидов Золотой Орды. По мнению ведущего научного сотрудника Эрмитажа М. Г. Крамаровского, шапка была создана в Крыму или одном из городов Поволжья в XIV—XV вв. Имеется также гипотеза, будто «Шапка Мономаха» была собрана в Москве из деталей шлемов сыновей Ивана Красного, но это не объясняет общего впечатления «восточности» уникального головного убора русских царей, нарушаемого разве что крестом, вставленным в ту втулку, куда монголы обычно вставляли перья. Впечатление это подчеркивается растительным и геометрическим орнаментом, выложенным золотой филигранью на секторальных пластинах, из которых собрана шапка; тем более что на одной из пластин мы отчетливо наблюдаем такой чисто восточный символ, как магендовид — два полых треугольника, образующие шестиконечную звезду.

Первое, что бросается в глаза при взгляде на эту важнейшую царскую инсигнию, это ее абсолютная несопоставимость с коронами западных потентантов любого ранга. Строго говоря, это вообще не корона, а нечто совершенно особое. Представить подобный убор на голове какого угодно европейского властителя просто невозможно. Зато по описанию Герберштейна мы знаем, что данная регалия изначально имела зубчатый венец, какие имелись у всех увенчаний мусульманских владык Ближнего Востока и Средней Азии с XIV по XVII век. Шапка Мономаха одевалась царем лишь однажды, именно в день венчания на царство. Ею в Успенском соборе Кремля венчали многих русских монархов, начиная с сына Ивана Третьего Димитрия и включая даже Лжедимтрия Первого. Для венчания юного царя Петра был специально изготовлен дублет, поскольку оригинал достался его старшему брату Ивану.

В еще большей степени восточный колорит проявляется в «Казанской шапке», изготовленной, по-видимому, татарскими мастерами для подношения Ивану Грозному сразу после взятия им Казани и принятия титула царя Казанского (ранее титул «царь» принадлежал только чингизидам). Мелкий цветочный черневой орнамент, которым украшена золотая тулья, исполнен в восточном стиле. Но главной характерной особенностью шапки являются ажурные пластины, расположенные на тулье двумя ярусами. Некоторые (небесспорно) находят в них сходство с кокошниками, похожими на «городки», распространенные в русской архитектуре и прикладном искусстве. Но сама идея ярусов, небывалая в русском костюме, имеет, видимо, турецкое происхождение.

Дело в том, что, как можно судить по гравированному портрету султана Сулеймана Великолепного, сработанному в 1532 и скопированному Агостино Венециано в 1535 году, подобная парадная шапка — диковинная помесь короны с папской тиарой, сделанная в Венеции, — украшала голову турецкого владыки. Видимо, тем самым Сулейман заявлял претензии как на италийский Рим, так и на Священную Римскую Империю (недаром шапка надевалась на приемах имперских послов). Между тем, для Ивана IV Сулейман во многом был образцом для подражания. Правомерно предположить, что «он заказал итальянцам гравированный портрет султана, и захватив Казанское ханство, заказал корону, как у властителя исламского мира»¹⁷¹. Такая своеобразная «корона», выполненная восточными (ордынскими) мастерами в своей традиции и преисполненная восточных мотивов, должна была представить московского царя повелителем не только православных, но и мусульман в его царстве.

Аналогично обстоит дело и с «Астраханской шапкой» (она же — венец «Большой наряд»), изготовленной в 1627 году для Михаила Федоровича в память покорения Астраханского ханства. Золотая шапка, украшенная 177 драгоценными камнями и жемчужинами, также имеет двухъярусный венец, а к нижней части внешнего каркаса еще добавлена диадема с восемью зубцами (опушка традиционная — из соболя).

Для Ивана V, старшего брата Петра I, была сделана из аналогичных соображений и по тому же принципу еще и «Сибирская шапка».

Итак, мы видим, что все основные парадные царские шапки-регалии были так или иначе связаны с восточными мотивами. Правда, в источниках отмечена еще и «имперская корона», имеющая, напротив, западное происхождение: по свидетельству архиепископа Арсения Элассонского, она была изготовлена по образцу цесарской и подарена императором Рудольфом Вторым (1548—1611) Ивану Грозному. Как корона выглядела, в точности не известно, только имперский посол Пернштейн заметил, что роскошью она превзошла короны других европейских государей. Но на русских царях она была отмечена лишь дважды: во-первых, Иван Грозный принимал в ней как-то раз иностранцев, а во-вторых, ею был венчан на царство западный ставленник Лжедмитрий (уходя из Москвы в 1612 г., поляки прихватили ее с собой). Впрочем, Лжедмитрия венчали в день коронации трижды. Шапкой Мономаха, имперской короной и Казанской шапкой, видимо, чтобы угодить обеим заинтересованным сторонам: нерусской и русской. Но об этом персонаже речь впереди.

Не только головной убор царя, но и весь его внешний облик поражал европейца, являя перед ним роскошный образ восточного владыки. Вот два примера, относящиеся к самому концу XVI столетия. Перед нами словесные зарисовки, сделанные участником имперского посольства в Москву в 1593 г. С. Гизеном. Они убедительны.

Царь Федор Иоаннович: «На престоле, возвышенном на три ступени и украшенном сверху донизу золотом, жемчугом и драгоценными каменьями, сидел великий князь в царском убранстве; на голове имел золотой венец, выложенный алмазами, притом очень большими; в руке держал золотой скипетр, тоже убранный драгоценными каменьями; кафтан на нем был красный бархатный, сплошь шитый крупным жемчугом; на шее висело несколько дорогих камней, оправленных в золото и расположенных в виде цепи или ожерелья. На двух передних пальцах левой руки его было по большому золотому перстню со смарагдом…».

Правитель Борис Годунов: «На нем было такое платье: во-первых, на голове была надета высокая московитская шапка с маленьким околышем из самых лучших бобров; спереди у ней вшит был прекрасный большой алмаз, а сверху его — ширинка из жемчуга шириной в два пальца. Под этою шапкой носил он маленькую московитскую шапочку, а в промежутках у них вставлены драгоценные каменья. Одет он был в длинный кафтан из золотой парчи с красными и зелеными бархатными цветами. Сверх этого кафтана надет на нем еще другой, покороче, из красного с цветами бархата, и белое атласное исподнее платье. У этого кафтана снизу и спереди, кругом и сверху около рукавов было прекрасное жемчужное шитье шириною в руку. На шее надето нарядное ожерелье и повешена крест-накрест превосходная золотая цепочка, пальцы обеих рук были в кольцах, большею частью с сапфирами…»¹⁷².

Ни один европейский потентант (особенно из протестантов) не одевался с подобной вызывающей пышностью и богатством: это, конечно, был знак и образ Востока.

Думается, что данный краткий очерк русской моды в интересующий нас период дает все основания считать, что русские люди — от царей и до самых простых людей — находились под обаянием турецкой и персидской, одним словом восточной, эстетики.

Этот вывод будет усугублен дальнейшим исследованием.

Оружие

К теме текстиля и одежды близко примыкают две другие: тема лицевого шитья, поскольку речь идет о материале, и тема вооружений, поскольку речь идет о внешнем облике русских людей. Однако лицевое шитье — настолько оригинальный вид русского искусства, что говорить здесь о восточных влияниях (если не иметь в виду православный Восток) не приходится. Иное дело — оружие, где эти влияния проявились едва ли не максимально.

Особая, сугубая и трегубая важность оружейной темы очевидна; это отразилось на объеме данного раздела. Во все века оружейное дело служило не только локомотивом прогресса, но и индикатором цивилизационного развития этноса, нации. И ориентация на мировых лидеров была здесь важна, как нигде более. Ведь речь шла не просто об отвлеченной красоте: от совершенства русского оружия напрямую зависела жизнь и свобода нашего народа.

О том, как и чем вооружались русские люди в XVI—XVII вв., дают представление как гравированные изображения, встречающиеся на географических картах и в посвященных России книгах, так и письменные источники, и даже некоторые иконы¹⁷³. А кроме того, в музеях России хранятся многие дошедшие до нас подлинные образцы. В целом этот вопрос изучен весьма полно и подробно, имеется обширная литература¹⁷⁴. В нашем случае, коль скоро объект внимания — оружие именно как искусство, чрезвычайно ценным является описание образцов высокохудожественного оружия, хранящегося в Оружейной палате Московского Кремля¹⁷⁵ (ссылаясь на этот источник, я буду использовать абревиатуру ОПМК и номера по каталогу).

Оружие той или иной социокультурной группы — важный этноразграничительный маркер, позволяющий заявить о национальном своеобразии. Яркие примеры — бумеранг аборигена Австралии, турецкий ятаган, японская катана, непальский кукри или яванский крис, но подобных примеров можно привести множество.

Вооружение Руси (руси) времен князей Святослава Хороброго, Владимира Святого, Ярослава Мудрого мало отличалось от европейского — во многом из-за тесного общения русских с викингами, варягами, но в еще большей степени из-за общности происхождения от одного европеоидного корня. Хотя, скажем, такой закованной в латы конницы, как византийские катафракты, русское войско не знало, но что касается романского Запада, тут, как уже говорилось, технологического либо эстетического противоречия не наблюдается.

Но уже в конце домонгольского и в ордынский период русское вооружение в целом отмечено бросающимся в глаза своебразием. Оно теперь совсем не было похоже на вооружение людей Запада, разительно отличалось от него, причем все больше век от века. Русские витязи не носили таких шлемов с забралами, как западные рыцари, не прятали в кольчугу все тело с головы до пят. Мы в массе своей не знали поножей, обходясь сапогами, не одевали кованые латы, защищающие ногу от паха до носка. Правда, использовались т.н. бутурлыки, кованые поножи, защищающие голень и икру, но крайне редко, а наколенники и того реже. На картине Павла Корина фигура Александра Невского, закованного в броню с головы до пят, чтобы производить впечатление вылитого из стали героя, не соответствует в целом исторической правде именно из-за этого: ноги русского князя никогда не могли бы выглядеть, как у немецкого рыцаря¹⁷⁶.

Вообще, достаточно поставить рядом манекены, одетые один — в воинский наряд русича, а другой — в рыцарский доспех или в костюм ландскнехта, и вопрос о различии традиций и вкусов решится сам собой ввиду полной очевидности¹⁷⁷.

Отличия русского вооружения от западноевропейского можно перечислять долго. У древних русичей чаще использовалась иная, чем у европейцев, форма щита — круглая или перевернутая каплевидная¹⁷⁸, мы не изготавливали двуручных мечей, «пламенеющих» клинков. Мало или почти совсем не применялись арбалеты (запрещенные папой римским как оружие исключительно антигуманное, они, однако, были штатным вооружением всех западных войск). Зато русская конница, как и татарская, в обязательном порядке имела на вооружении луки, чего не было на Западе. Очень популярны в западных армиях были алебарды всех сортов — гизармы, глефы и проч., но в русской армии мы их не видим практически вообще. У русской же пехоты были широко распространены рогатины и топоры, у конников — легкие топорики, которых, напротив, мы не видим у рыцарей. В XVI веке у нас появляются бердыши, не популярные ни у каких других народов, — своеобразная трансформация боевой секиры, постепенно удлиннявшейся, в том числе в части лезвия¹⁷⁹, снабженного двузубым навершием наподобие вилки (оно служило опорой для пищали), скважинами и орнаментом по лопасти. Правда, историки оружия отмечают их сходство с ранними европейскими алебардами конца XIII — начала XIV вв., но временной разрыв таков, что говорить о каком-то заимствовании не приходится. Первые упоминания о бердышах относятся к последнему этапу Ливонской войны; во второй трети XVII века они уже становятся типовым массовым вооружением стрельцов, более эффективным, чем простая сабля. На Западе широко использовались разные кинжалы, в том числе очень своеобразные, специальные: даги, мизерикордии, стилеты и т.п., у русских же они не были распространены, хотя мог использоваться подсаадачный нож, длинный, граненый и без гарды, как большое шило, не имеющий аналогов в Европе. Характерной приметой русского воина было древковое ударное оружие — разнообразные булавы, шестоперы, перначи, клевцы и чеканы у конников, а у простонародья — самодельные палицы-ослопы. То же можно сказать и о гибко-суставчатом оружии: кистенях (с рукояткой), «гасилах» (простая петля с гирей, без рукоятки) и боевых цепах. И т. д.

Словом, можно с уверенностью говорить о глубоком своеобразии русского боевого холодного оружия по сравнению с западным, с которым нас роднит только одно: основным вооружением пехоты в бою было длинное копье¹⁸⁰. Но этот общий момент не является стилеобразующим, поскольку имеет, скорее, всемирный характер. А уж что касается внешнего вида, облика воинов всех сословий, то уже ясно, что он был совершенно различным у них и у нас. Соответственно, мы можем говорить о том, что западные веяния до XVII века практически не затронули данную область русской жизни.

Чем объяснить все эти яркие отличия русского вооружения от западноевропейского? Ведь, казалось бы, взаимовлияние было неизбежно, поскольку вооруженные столкновения Руси с Западом (не говоря о Византии) начались как минимум в Х веке, а значит было чему друг у друга учиться, было что перенимать. Но — нет, общий стандарт в течение целых семисот лет так и не сложился, у русских людей господствовали явно другие эстетические и практические предпочтения, чем у людей Запада, для них военный костюм западного соседа оказался органически (!) чужд.

Только с середины XVII века, в ходе русско-польских, русско-шведских войн, по мере создания регулярного строевого войска рейтарского типа, на тульско-каширских заводах стали изготавливаться западного образца кирасы, латные юбки, каски, шлемы, шпаги и проч. Но для основной массы войска это и тогда еще было нехарактерно. Впрочем, о нашей вестернизации — в своем месте.

А как обстоит дело с веяниями Востока? Прямо противоположным образом..

С приходом монголо-татар наши отличия от военного снаряжения Запада стали только усугубляться. Вобравшее в себя лучшие достижения китайской (в том числе тангутской, чжурчжэньской¹⁸¹) научно-технической и военной мысли, монгольское войско сегодня справедливо считается самым совершенным и лучше всех оснащенным в тогдашнем мире. Но все дело в том, что империя Чингисхана и его сыновей выступила вовне главным представителем китайской мегацивилизации вообще, ее ударной силой. Своеобразным — воинствующим и агрессивным — осуществителем именно китайской, по внутренней сути, заявки на мировое господство. Ведь то была первая прямая и открытая война Востока с Западом, настоящая война рас, и военное столкновение наглядно показало превосходство монголоидного Востока над европеоидным Западом. (Не в первый раз, замечу: китайцам приходилось громить римлян еще во II веке, когда их арбалетчики уложили два легиона, слишком далеко продвинувшиеся в зону китайских интересов.)

Волею судеб Русь оказалась восточным форпостом Запада в этом столкновении китайской и европейской цивилизаций. И приняла на себя первый, самый страшный удар. Преимущества восточного вооружения перед русским (а чуть позже и перед западным) были проявлены тогда столь наглядно и убедительно, что скоро стали активно перениматься нашими предками. Полнее и раньше, естественно, чем где-либо еще в Европе.

Для нашего исследования первостепенное значение имеет эстетический аспект вооружений, нам важно знать, как внешне выглядели, на что и на кого были похожи одетые в доспехи и снабженные оружием русские люди, как сочетались в их облике черты восточного, западного и самобытного русского происхождения. На этом и будем акцентировать внимание.

В соответствии с современной классификацией оружие разделяется на оборонительное и летальное (смертоносное). Итак…

* * *

Смертоносное оружие. Начнем с холодного, наиболее употребительного в те далекие века. Как мы помним, в домонгольской и Ордынской Руси в большом количестве производились высококачественные мечи, в том числе и на экспорт, поскольку их достоинства высоко ценились даже на Востоке. Правда, в северных регионах, напротив, был распространен импорт мечей с Запада. Примером чему служит превосходно сохранившаяся региональная псковская реликвия «меч Довмонта», единственный средневековый меч в музеях России, чья «биография» подтверждается летописными сообщениями. Меч в длину составляет 90 см., красивый, прямой, как игла, колюще-рубящий клиновидный клинок клеймен в немецком городе Пассау (Нижняя Бавария), обвитая проволокой из позолоченного серебра рукоять была украшена крупными драгоценными камнями. Владельцем меча был Довмонт-Тимофей, псковский князь (1266—1299), «муж доблести и чести безупречной, на немец лютый до смерти», в XVI веке причисленный к лику святых. С 1272 г. этот меч — символ победы над крестоносцами — висел перед главным алтарем Троицкого собора в Пскове. Вид этого княжеского меча смело можно назвать общеевропейским, ведь русские мечи подобного вида также были у нас в ходу.

Сабли, саадаки, булавы и др. Вскоре после начала монголо-татарского нашествия мечи на Руси стали быстро вытесняться саблями как более совершенным и эффективным оружием, полностью господствовавшим в войске пришельцев. И в Московском царстве в XV веке мечи уже практически не применялись в бою. Но сабля — вид оружия безусловно восточного происхождения, и ее родовые характеристики изначально и до XVIII века сохраняли печать Востока, даже те, что импортировались к нам из стран Восточной Европы (Венгрия, Польша). А в Западной Европе в том же XV веке изредка появлялись — нет, пока еще не сабли — но несколько искривленные обоюдоострые мечи, фальшионы (от латинского falx — коса) и гросс-мессеры, которые лишь спустя сто-двести лет, под воздействием боевого соперничества с Турцией, преобразуются в сабли с тяжелым клинком и корзинчатой гардой. Но очень скоро их совершенно затмит и вытеснит шпага. Крестоносная же эпопея, в продолжение которой европейцы близко познакомились с восточной саблей, не произвела революционных перемен в европейском вооружении, как это сделало татарское нашествие на Руси. И сближения в облике русского и западного воина на данной почве не произошло.

Итак, сабля в XV веке стала основным русским оружием. При этом более всего ценились булатные клинки, изготовленные на родине этого сорта оружия. Ведь в холодном оружии самое главное — это клинок, а в клинке самое важное — это сталь, а среди всех видов оружейной стали первенство несомненно принадлежит булату¹⁸². Лермонтов недаром написал о кинжале: «Булат его хранит таинственный закал — наследье бранного Востока». Именно там родился секрет как тигельного, так и сварочного булата.

Первый тип, именуемый «вутс» («лепешка», по-русски «крица»), — это литой булат. Он изготавливается путем варки в тигеле смеси сортов железа с разным содержанием углерода; такой булат имеет определенный рисунок внутренней структуры, одинаковый, в каком бы направлении ни разрезать эту «лепешку». Индо-арии научились делать вутс задолго до нашей эры; это технологическое преимущество (ноу-хау) позволило им, в частности, одолеть и изгнать из Индии Александра Македонского. Секрет тигельного булата был недоступен европейцам. Только в XIX веке его разгадал русский инженер П. П. Аносов на базе оружейных мастерских Златоуста. А до того тигельный булат поступал на рынок, в том числе в Россию, только из Индии и Персии, как в готовых изделиях, так и в слитках, вутсах-крицах.

Второй тип изготавливается путем многократной перековки и скрутки нескольких сваренных между собой полос железа, опять-таки с разным содержанием углерода, — это сварочный булат. Рисунок такого булата очень красив и разделяется по сортам: полосатый, струйчатый, волнистый, сетчатый, коленчатый¹⁸³. Самый высший сорт — коленчатый «кара-табан», с равномерно повторяющимся прихотливым рисунком спутанных серебристых нитей на черном фоне. Этот рисунок повторяется раз за разом — «коленами» — до сорока раз, образуя в этом случае «кирк нардубан» — «сорок ступеней» или «лестницу пророка». Стоили подобные клинки очень дорого, порой табуны лошадей; в ГИМе хранится небольшая сабелька из «кара-табана», подаренная царю Алексею Михайловичу персидским шахом.

Основным рынком, на котором европейцы покупали изделия из булата, был Дамаск (Сирия), славившийся производством оружия со времен Римской империи. Отсюда и возникло название «дамаск», «дамасская сталь», которое часто употребляется в отношении булатной стали независимо от ее качества и происхождения. А порой производится «дамаскировка» обычной стали, путем наведения характерного рисунка с помощью травления; подделывать дамасскую сталь пытались и в Европе, и в России¹⁸⁴, где качественный булат изготавливать самостоятельно не могли, а могли лишь перековывать восточные клинки и полосы для собственных нужд.

Итак, констатируем: именно восточные технологии изготовления холодного оружия были в средневековом мире непревзойденными, лучшими. И пока это было так, ориентироваться на Запад русским людям не было никакого смысла. И наоборот: ориентация на Восток была насущной жизненной необходимостью. Русское правительство это хорошо понимало. В Расходной книге Оружейной палаты за 1625 г. записано, что мастер Оружейного приказа Тимофей Лучанинов пожалован отрезами венецианской тафты и английского сукна по возвращении из Персии, куда был послан «для наученья пищального и сабельного дела». Позднее, «в 1660 г. <…> троих учеников, снабдив деньгами на дорогу и проживание, отправили в Астрахань для обучения у местных мастеров секретам изготовления булатных клинков и панцырей»¹⁸⁵.

Мало того, опытных оружейников, способных передать русским свои умения и знания, приглашали работать в Оружейную палату; официальные документы XVI и, особенно, XVII вв. упоминают многих мастеров как с Запада, так и с Востока¹⁸⁶.

В чем-то опыт научения был, безусловно, успешным. В архивных описях Оружейной палаты нередко встречаются такие формулировки в отношении работ русских оружейников: ««на турское дело», «на кызылбашское дело» — это значит, что русский мастер выполнил свою работу по турецкому или иранскому образцу. Такого рода формулировки (варианты: «на турский выков», «на кызылбашский выков») чаще встречаются в описаниях холодного оружия: Россия раньше других европейских стран восприняла саблю и оценила ее боевые возможности. (Д. Флетчер отмечал сходство русских сабель с турецкими в конце XVI в., но изобразительные материалы первой половины XVI в. также отчетливо фиксируют это сходство.) Поразительные по качеству сабельные клинки, напоминающие работы лучших восточных мастеров, исполнял мастер первой половины XVII века Тренка Окатов (Акатов)»¹⁸⁷.

Вполне очевидно, что до указанного времени «русский булат» как таковой не мог существовать в природе, иначе к чему было посылать учеников? Но возникал ли он в дальнейшем, до изобретения Аносова в XIX в. — нерешенный вопрос. Возможно, мастера возвращались из Персии, овладев секретами производства булатов, а возможно — продолжали перековывать привозной дамаск, секрет изготовления которого им не раскрывали ни персы, ни арабы, ни другие владевшие им народы Востока. Последнее мне кажется ближе к истине. Во всяком случае, как пишут специалисты: «Особенно много клинков с отличными боевыми качествами поступало из Турции и Ирана. В мастерской Оружейной палаты было налажено специальное производство по изготовлению рукоятей, оправ и монтировке знаменитых восточных клинков»¹⁸⁸. При этом подчас импортировались даже некоторые нужные материалы: «Ящеры для отделки сабельных рукоятей и ножен покупались в Персии или выписывались из Астрахани… Они должны быть „гораздо зернисты и белы“»¹⁸⁹ (шкурки больших варанов использовались как галюшá — шлифованная шкура акул и скатов, которыми на Дальнем Востоке обтягивали рукояти мечей, кинжалов и т.д., чтобы не скользила рука).

Ясно одно: восточное оружие было для русских образцовым. Однако турецкую и тем более персидскую саблю мог себе позволить далеко не каждый. Разница в цене между отечественными и импортными саблями была очень существенной. Если полоса персидской булатной стали в середине XVII века стоила 3—4 рубля, то тульская сабля из передельной стали¹⁹⁰ — не дороже 60 копеек. Но это и понятно: ведь булаты отличались исключительной упругостью, прочностью, они великолепно держали заточку и даже обладали свойством самозатачиваемости, в то время как передельная сталь была либо мягкой, либо хрупкой, ломкой, и заточку держала отвратительно.

Привозные сабли были, как правило, трех типов: турецкие, персидские (шамширы) и польско-венгерские. Турецкие, как правило, характеризуются длинным (до 93 см), крупным и тяжелым, широким в обухе и полотне клинком с сильным изгибом в середине и ярко выраженной елманью (расширением в нижней трети клинка). Рукоять с длинным (до 22 см) перекрестьем часто имела массивное шарообразное навершие. На клинке, зачастую вовсе гладком, иногда выбирался один широкий, но неглубокий дол. Интересно, что такой ярко национальный тип турецкого холодного колюще-рубящего оружия, как ятаган, не прижился и не получил никакого распространения на Руси. Видимо, заложенная татарами традиция сабли настолько «обрусела», что не терпела конкуренции.

Персидская сабля или шамшир была другой: клинок относительно узкий, как правило без долов, длиной до 86 см, слабее изогнутый, утончающийся в последней трети конусовидно, без елмани; ручка легкая, обложенная чаще всего костью, с небольшим перекрестьем и сильно загнутым (под 75—90º) навершием, на который крепился род колпачка из серебра или иного металла. Есть мнение, что в шамширах генетически могли сохраняться элементы более ранних сабель ордынского периода. Шамшир более универсален в употреблении, чем турецкая сабля, которой очень хорошо рубить, но совсем не так хорошо колоть.

Третьим типом сабель являлись так называемые польско-венгерские, распространившиеся в Смутное время через польских интервентов. Их характеризует довольно равномерной ширины и некрутого изгиба клинок, изредка с небольшой елманью, и небольшая широкая рукоять, не имеющая в навершии упора, но довольно сильно наклоненная по отношению к клинку. Однако польско-венгерский тип сабель не слишком оригинален. Есть основания полагать, что венгерская сабля родилась как тип оружия в XV веке под воздействием турецкого нашествия (по аналогии с русской саблей, родившейся при решающем участии татар), а уже венгерская сабля повлияла затем как на становление польской сабли, так и на аналогичные клинки, изготовлявшиеся в Московии.

Как видим, основной вид смертоносного колюще-рубящего русского оружия — сабля — на всем своем историческом пути от самого зарождения всецело, прямо или опосредованно, был обусловлен Востоком.

К сему стоит добавить, что с Востока пришел такой вид вооружения, как дротики. Восточного (татарского) происхождения был также комплект из налуча и колчана, именуемый «саадак». Саадаки были обязательной принадлежностью конного воина.

И — что интересно — влияние Востока преобразило даже такой традиционный вид русского ударного вооружения, как булава. Дело в том, что от домонгольского и ордынского периода сохранились только булавы-брусы, в то время как в России XVI—XVII вв. были в употреблении т.н. грушевидные булавы, чье появление связывается с турецкой военной традицией. Такого типа булавы «восточных форм» вначале, что естественно, стали популярны в Венгрии еще в XV веке, а затем уже в Чехии и Польше. Ну, а позднее транзит дошел и до нашей страны.

Другой вид ударного древкового оружия — боевой колюще-дробящий молот клевец или чекан — распространился в России к концу XVI века под влиянием, опять-таки, венгерско-польских образцов, бывших на вооружении у гусар. Этот род войск появился в Венгрии в 1548 г., а при польском короле венгерского происхождения Стефане Батории (1533—1586) сделался главной ударной силой польского войска. Клевец особенно эффективен против любого сорта латников. Русские, хорошо узнав его возможности в ходе Ливонской войны и осады Баторием Пскова, кое-что полезное переняли для себя. Но происхождение клевца не обязательно связывать с Европой. Древнейший вид оружия, он был известен еще до нашей эры скифам, а позже был распространен в Китае, Индии, Персии…

* * *

Огнестрельное оружие. Этот прогресивный вид вооружения, изменивший ход истории, появился на Руси давно, во всяком случае уже в 1382 году, во времена Дмитрия Донского, «тюфяки» употребляли при обороне Москвы от Тохтамыша. Спрашивается: откуда это оружие к нам явилось: с Запада или Востока? Из Европы (известно, что немцы в 1389 году поставляют пушки в Тверь¹⁹¹, а в 1393 и 1410 гг. дарят пушки великому князю)? Или, может быть, из Азии (волжские булгары использовали «огненный бой» при обороне города от русских еще раньше, в 1376 году, да и само слово «тюфяк» восточного происхождения: старинное азербайджанское «тюфенг», татарское «тюфнек» обозначает ружье)?

Есть обстоятельства, позволющие думать, что владение огнестрельным оружием составляло важную часть европейского прогресса, причастность к которому помогла русским справиться с вековым врагом — татарами. Артиллерия (тюфяки и пищали) сыграли решающую роль во время Стояния на Угре в 1480 г., впервые обозначив явное боевое превосходство русских над татарами. Впоследствии это же преимущество помогало нам брать Казань, отбивать крымскотатарские нашествия…

Однако на поверку вопрос о приоритете Запада и Востока в развитии огнестрельного оружия (в частности русского) оказывается совсем не прост. Казалось бы, есть надежный критерий, по которому можно определиться в этом вопросе: изобретение пороха, без которого не было бы ни ручных пушек, ни бомбард, ни всего последующего огнестрела. Но и тут все неоднозначно¹⁹².

Дело в том, что изобретение пороха, приписанное некогда Константину (в монашестве Бертольду) Анклитцену, по прозвищу Шварц («Черный»), осуществившему свое открытие около 1330 года, состоялось в действительности задолго до него. И боевое использование пороха — тоже. И не в Европе, а в Азии.

Сам по себе черный порох (смесь серы, угля и селитры) был открыт китайцами, возможно, уже в IХ веке, он был еще некачественным, с его помощью делали лишь фейерверки. Но в XII—XIII вв. порох уже успешно применялся в военных целях некоторыми монголоидами, обретавшимися так или иначе в орбите китайской цивилизации. В самом Китае в период монгольского завоевания также использовались пушки, выточенные из единого ствола дерева, усиленного железными обручами. Они стреляли толстыми стрелами¹⁹³. Кроме того, там стали применять для стрельбы из мортир разрывные снаряды уже не с глиняным, а с чугунным корпусом. Документально зафисировано также, что осажденные монголами в Кайфыне китайцы в 1232 году пытались отбиваться от них с помощью пушек, стрелявших каменными ядрами, и употребляли при этом разрывные бомбы, петарды и другие огнестрельные боеприпасы, созданные на основе пороха.

Вопрос о том, насколько монголы способствовали транзиту пороха на Ближний Восток, откуда он уже попал в Европу, является спорным.

Китайско-арабские торговые и дипломатические связи были весьма интенсивными, и в XIII—XV вв. исламская цивилизация уже обгоняла во многом китайскую, попавшую под монгольскую пяту, причем и в области вооружений. О чем свидетельствует, например, факт запрашивания ханом Хубилаем, внуком Чингисхана, в конце 1260-х из Ирана мастеров-артиллеристов, способных делать наиболее совершенные камнеметы. Кроме того, в Китае не было нефти, которой богат арабский Восток. Между тем, у сельджукских султанов уже X—XII вв. были целые подразделения огнеметчиков, так называемых «нефтеметателей» («ан-наффатун»). Однако, поскольку известно из сочинений Ибн ал-Асира, что монголы во время уличных боев «сжигали нефтью» дома в Гургандже, это значит, что технология мусульманских мастеров-огнеметчиков была перенята монголами у сельджуков уже ко времени похода против хорезмшаха (1220)¹⁹⁴.

По всей видимости, именно на арабском Востоке произошла окончательная доработка черного пороха, позволившая осуществить качественный скачок и создать артиллерию в принципе. Это связывают с именем выдающегося сирийского ученого химика и инженера Хасана аль-Раммаха (ум. 1294/95). Но сам по себе нитрат кальция (основа селитры, без которой не будет качественного пороха) был известен арабам с VIII в., а способ его изготовления был описан в арабо-сирийских рукописях Х в., о нем писали арабские ученые Аль-Рази, аль-Хамдани, а в 1240 году Ибн аль-Бират. В зажигательных керамических гранатах, применявшихся против крестоносцев в боях 1168 года при осаде Фустата (столицы Египта при Аббасидах), археологами обнаружены следы калийной селитры, а значит — использования черного пороха. Такие же следы относятся ко времени осады Думъята (1218) и к битве аль-Мансура (1249). Против крестоносцев применялись для устрашения и большие пороховые ракеты, которые летели над головами с ревом и искрами, не взрываясь.

В Испании мавры использовали пушки уже в обороне Севильи (1248), а в дальнейшем и Гранады (1319), а также в Альбасетте (1324), в Хуескаре и Мартесе (1325), в Аликанте (1331) и в Альгезирасе (1342—1344).

Так что книга аль-Раммаха, скорее всего, — компилятивный труд, собранный из различных унаследованных ученым источников¹⁹⁵. Он, однако, впервые дал образцовое и проверенное соотношение ингредиентов при изготовлении пороха, тем самым оказав решающее воздействие на развитие как ближневосточной, так и европейской¹⁹⁶ артиллерии и ракетостроения. (Полустолетием позже этот секрет был повторно открыт Бертольдом Шварцем в 1330-е гг., и только в 1412 году — китайским ученым Хуо Лунг Чингом.)

Труд Хасана аль-Раммаха позволил мамлюкскому султанату Египта создать первую регулярную артиллерию еще в XIII веке. Небольшие передвижные пороховые пушки-мидфа (а также связки петард и привязанные к копьям «искрометалки») были использованы мамлюками в 1260 г. в решающей битве Айн-Джалут, когда впервые надломилась сила монголов, посягавшая на мировое господство. Об этом рассказывают четыре арабских рукописи «Альмакзум»¹⁹⁷.

Как раз ко второй половине XIII века относится упадок и конец крестоносного движения. Если в Европе к этому времени и знали что-то о порохе, благодаря приносимой крестоносцами из походов информации, то пока еще явно не как о смертоносном оружии огромной силы, которому будет суждено изменить судьбы мира. Ибо в «Большом опусе» Роджера Бэкона, написанном им около 1267 года для папы Климента, рассказыватся лишь о «детской игрушке, издающей звук и испускающей огонь, которую изготавливают в разных частях света из толченой селитры, серы и орехового угля». Хотя, конечно, игрушке небезопасной: «При помощи вспышки, пламени и ужасного звука можно творить чудеса, причем на любом расстоянии, какое только мы пожелаем — так что человек с трудом может защититься или выдержать это». Отсюда ясно, что до появления европейской артиллерии было еще далеко.

Итак, общее цивилизационное превосходство Востока перед Западом, вполне очевидное еще в XV веке, позволяет утверждать, что огнестрельное оружие зародилось именно там. Но верно ли, что Русь XIV века заимствовала его с Востока, а не с Запада? Где производились наиболее эффективные древние пушки и ружья, секреты производства которых следовало в первую очередь перенимать?

* * *

Артиллерия на Западе. Мамлюки ввели огнестрельное оружие в Египте и Сирии, мавры — в Испании; все они были агентами арабской исламской цивилизации. Оттуда о нем узнали вначале в Италии, далее во Франции и, наконец, в Германии и т. д. Однако европейцам ведь тоже нельзя отказать в изобретательности. Пусть арабы обогнали Европу в создании артиллерии лет на восемьдесят, если не более, но вскоре люди Запада взяли реванш, довольно быстро разработав и создав разного типа огнестрельные орудия.

Самые ранние европейские пушки отмечены источниками в 1331 году (немцы применили их против итальянцев при защите города Чевидале), но считается, что в Италии они появились уже в 1320-е гг. Это, скорее, «пушечки» — малые ручные орудия «склоп» весом от 5 кг и более, стреляющие свинцовой пулей либо стрелой-болтом («карро»), как рекомендовал сам Бертольд Шварц. Но поскольку свинцовые ядра и пули были в XIII в. придуманы арабами на Востоке, то можно думать, что и эти склопы происходят оттуда же. Заряжались пушки XIV—XV вв. «пороховой мякотью», впоследствии пороховыми лепешками и комками.

Чтобы вооружить такими пушечками большое количество воинов, требовалось сделать их еще меньше и легче, но при этом увеличить их убойную силу. В этом направлении и заработала европейская инженерная мысль: к примеру, в 1364 году город Перуджа закупает у оружейников «500 пушек длиною в ладонь, пробивающих доспех».

В 1330-е годы подобные пушки появились у немцев, затем у французов и англичан, и т. д. Их значение весьма скоро стало существенным. Так, в хрониках осады Пизы в 1370/1371 г. отмечено, что «на стенах стояли добрые арбалетчики и много бомбард» (у осаждающих же была одна, зато огромная бомбарда, на перезарядку и прицеливание которой требовались… сутки).

Ручные бомбарды использовали и в полевых сражениях. Так, в 1382 г. на поле Беверхоутсфельд встретились войска города Гент с войсками города Брюгге, обоюдно вооруженные такими пушками. В битве вначале «брюггцы стали стрелять в них из пушек; и тогда гентцы разрядили в тех три сотни пушек одним залпом, и обошли их… и ворвались с криками „Гент!“ в их ряды», — сообщает хроникер Столетней войны Жан Фруассар. Брюггцы бежали.

В 1380-х гг. такие ручные пушки уже повсеместно используются на Западе. Они являются прототипом скорее аркебузы и пищали (в перспективе ружья и пистолета), чем артиллерийского орудия¹⁹⁸.

Параллельно на Востоке и на Западе шло создание серьезной артиллерии, в том числе осадных оудий большого калибра. Технология производства стволов была у арабов более совершенной: они отковывали железную болванку и высверливали ее, а европейцы делать такую работу не могли, поэтому использовали толстые железные полосы, склепанные методом кузнечной сварки и стянутые железными же обручами¹⁹⁹. Зато они старались делать стволы побольше. Первые такие артиллерийские орудия, известные тоже как бомбарды, представляли собой как раз большие стволы, положенные на примитивные грубые деревянные лафеты.

Бомбарды использовали не только при осаде городов, но и в поле. Одно из ранних упоминаний об этом — хроники судьбоносной битвы при Креси (1346), где англичане использовали две или три бомбарды; они обстреляли генуэзских арбалетчиков, и те, перепуганные ревом пушек и ядрами, позорно разбежались. Однако еще до битвы при Креси, в 1339 году Эдуард III приказал захватить некие «пушки» из Англии во Францию, а в 1340 году сам пострадал от пушек при осаде Турне.

Дальше — больше. Пушки стали демонстрировать все новые и новые возможности. Первый документально подтвержденный случай, когда применение бомбард заставило осажденных отказаться от сопротивления, произошел под крепостью Одруйк (1377), где, по одним сведениям, бургундское войско использовало против осажденных 140 орудий (Фруассар), а по другим — «9 великих пушек». Через три года считавшийся неуязвимым замок Леонштайн на реке Штайр сдался герцогу Альбрехту III, не выдержав обстрела «невиданными ранее» каменными ядрами из «пороховых ступ» (т.е. крупнокалиберных короткоствольных бомбард). А еще через год при осаде Ауденарда (1382) артиллерия впервые пробивает брешь в стенах укрепления, указывая тем самым на важнейшее направление своего применения в будущем. Когда в 1399 году при осаде курфюрстом Рупрехтом Пфальцским замка Танненберг «великая франкфуртская пушка» всего двумя выстрелами вначале пробивает стену, а затем образует в ней брешь, гарнизон после такого ужаса сдается, а крепость в результате срывается до основания.

Новый вид вооружений стремительно «делал карьеру», его возможности быстро осознали все основные участники великой всемирной войны всех против всех.

В середине 14-го века в Европе уже появились первые предприятия по производству селитры. Во второй половине, ближе к концу XIV века своя артиллерия имелась во всех армиях Запада и многих — Востока, это уже был важный фактор побед, оружие стратегического значения. Его стремились развивать и совершенствовать. Началась первая в истории настоящая «гонка вооружений», конкуренция технологий и инженерных решений. Пушки становились все больше в размере, все мощнее по заряду, они метали все более крупные ядра; в этом направлении работали умы средневековых инженеров. И это приносило желанные плоды.

Инженерная мысль европейцев уже в XIV веке бьется над созданием многоствольных и скорострельных орудий и установок. Так, в 1380-е гг. была создана лондонским мастером Вильямом Вудвордом и закуплена английским королевским арсеналом пушка, которая имела «одно отверстие для больших камней» и «десять других отверстий для свинцовых пулек или больших стрел». Во времена распрей с Каррарой (1375—1387) синьор Вероны использует три соединенные между собой повозки, каждая из которых оснащена 12 «бомбарделями», стреляющими ядрами «размером с яйцо». Таким образом, был возможен одновременный залп из 36 орудий. Впоследствии по данному принципу делались передвижные малокалиберные батареи т.н. «рибальды» (в русском варианте с XVI века «орга́ны», «соро́ки»²⁰⁰), а также европейские «вагенбурги» (т.е. лагерь или «городок» из связанных по кругу повозок) и русские «гуляй-поле», тоже позволявшие стрелять из-за временного мобильного укрытия. В 1409 году в арсенале Вены, например, имелся 40-ствольный «орган».

В XV веке гигантские бомбарды, стрелявшие каменными ядрами весом до 500 фунтов, становятся главной достопримечательностью многих армий. Из бомбард-мортир прославлены такие шедевры, как ковано-сварные «Штейрская бомбарда» (Штейр, Австрия, 1420-е) и бомбарда из города Мец, Франция (ок. 1450), длинноствольные «Бешеная Грета» (Гент, 1435), «Мег из Монса» (Фландрия, ныне Эдинбург, 1449), бомбарда-мортира Мальтийского ордена с острова Родос (1480—1500), а также знаменитая литая бронзовая «Ленивая Матильда» (Брауншвейг, ок. 1410), известная по гравюре 1717 года, и др.

Примерно до третьей четверти XV века ведущая роль в европейском пушечном деле принадлежала Италии, но изготовление больших пушек, тем более в значительном количестве, было весьма затратно и под силу только странам с серьезным государственным ресурсом. Раздробленная на княжества и республики Италия таким ресурсом не обладала. Поэтому следом на первое место по производству орудий выходит Франция, особенно после того, как король Карл VII (1403—1461) первым в мире выделил артиллерию в особый род войск. Ну и, конечно, централизованная мощь Османской империи выдвинула Турцию на первое место в данном вопросе. А к концу века в игру вступила и самодержавная Московская Русь.

Главное достижение европейцев в пушечном деле XV века — освоение новых технологий: отливка цельных стволов любого размера из бронзы, в которых дуло делалось методом глубокого сверления²⁰¹. Но все эти технологии еще ранее стали применяться на Востоке, в частности в Турции, откуда их перенимала Европа.

Уже к середине XV столетия пушки делают вообще ненужными разнообразные громоздкие и сложные в управлении камнеметные машины, происходит своего рода технологическая революция. А в конце XV — начале XVI вв. пушки повсеместно являются непременным атрибутом сражений как в поле, так и при осаде городов, о чем позволяют судить, например, многочисленные гравюры Ганса Бургкмайра к «Вейскунигу» (1514—1519). Или знаменитый офорт Альбрехта Дюрера «Большая пушка» (1518). Артиллерия еще не стала «богом войны» и «королевой полей», но явно сделала большой шаг в этом направлении. А мощь армий стала во многом определяться артиллерийским парком.

* * *

Артиллерия на Востоке. Развитие артиллерии на Востоке не просто не уступало западному, оно было передовым.

В XIV—XV вв. там происходит главное событие: возвышение и рост Османской империи, которой предстояло покорить арабский мир и стать главным вселенским воинствующим представителем исламской цивилизации точно так же, как некогда монголы Чингисхана, покорившие Китай, сделались главными представителями цивилизации китайской. Последующая 163-летняя война Турции с Европой станет, что вполне естественно, вторым раундом перманентной битвы цивилизаций за мировое господство. В котором основные роли возьмут на себя на этот раз Западная Европа и Османская империя, но временами в ней будет принимать участие и не утратившая пока еще собственных амбиций цивилизация монголоидов в лице, например, Тимура (Тамерлана), разгромившего и пленившего султана Баязида, или тимурида Бабура, основавшего в Индии империю Великих Моголов.

Турки, создав жестко централизованное государство, подчинили себе огромные пространства, населенные многочисленными народами с древней культурой, к тому же демографически избыточными. Они имели в своем распоряжении практически неограниченные ресурсы и вполне могли себе позволить мечты о власти над всем миром, как до них это делали монголы, халифы, Карл Великий, римляне, Александр Македонский… Средством осуществления этих мечтаний было оружие.

Во многом решающим событием на данном пути было завоевание в 1516—1518 гг. арабского Востока, долгие века бывшего цивилизационным лидером всего западного полушария. Турки вначале присвоили, а затем и освоили цивилизационные достижения арабов, и сами стали двигать прогресс. Важно отметить, к примеру, что артиллерия, изобретенная, в сущности, арабами, была к этому времени уже настолько выше развита у турок, что их превосходство над мамлюками в данной области и решило исход дела: Сирия и Египет были присоединены к султанату военной рукой, Алжир добровольно стал вассалом Стамбула.

К тому времени совокупная мощь турецкой артиллерии не имела себе равных в мире. Собственно, осадная артиллерия турок была лучшей уже к середине XV века, и это наглядно проявилось при взятии ими Константинополя в 1453 году. Сегодня во дворике Военно-исторического музея в Стамбуле установлены две поражающие воображение подлинные огромные бомбарды, сохранившиеся от того легендарного штурма²⁰². Они отлиты из высококачественной бронзы сразу с внутренней полостью.

Для того, чтобы сокрушить стены Константинополя высотой до 12 м и толщиной до 7,5 м, требовалось много разнообразных и мощных огнестрельных орудий. Поэтому всего таких огромных бомбард было не менее восьми, а еще у турок имелось единственное в мире «орудие главного калибра» (610 мм), знаменитая медная пушка по имени «Базилика», изготовленная для султана венгерским инженером Урбаном и установленная против ворот Св. Романа²⁰³. На позицию 32-тонную громадину доставляли 60 быков и 100 человек; она могла выпустить 4 ядра в день. В течение шести недель велся ожесточенный обстрел города. Как пишет некий Нестор-Искандер, русский свидетель (с турецкой стороны) штурма Царьграда: «… [6 мая] удариша из большие пушкы, и спаде камение много. В другие удариша, и распадеся стены великое место… [7 мая] пакы турки удариша из большие пушкы пониже того места, и вывалиша стены много; и тако в другое и в трете». В итоге Базилика пробила в стене брешь, в развалины хлынули янычары. Турецкая «царь-пушка» не пережила этого штурма и разрушилась сама, успев, все же, выполнить свое предназначение…

Спустя три года, в предпоследней осаде Белграда турецкое войско вновь использовало 12 литых больших бронзовых бомбард, а также множество орудий поменее. Также и при осаде турками в 1480 г. крепости на острове Родос, принадлежащей рыцарскому Ордену госпитальеров, было задействовано «16 великих пушек», которые разрушили несколько башен, стены и дворец великого магистра.

Преимущество турок было в массовом централизованном государственном производстве артиллерийских орудий, каковое могли себе позволить султаны²⁰⁴. К 1510-м годам изготовление турецких пушек, в основном легких, уже исчислялось сотнями единиц в год. И не только в Стамбуле, где располагался главный пушечный завод, но и в провинциях. Турки также первыми начали в середине 1510-х гг. производство крупных литых железных орудий, в то время как в Европе таковые представляли собой лишь мелкие единичные образцы. Именно турками была усовершенствована технология литья, устройство плавильной печи (этот секрет исхитил и вывез в 1480 году Йорг из Нюрнберга, подвизавшийся на службе у султана; в те времена Запад воровал технологии у Востока, а не наоборот!).

Наиболее впечатляющим было превосходство турецкой огневой мощи в сражении при Чалдиране (1514, турки выставили до 500 стволов), но главное — в решающей битве на Мохачском поле в 1526 году, где против 85 орудий и 600 «пражских гаковниц» венгерского короля султан Сулейман выставил до 200 полевых орудий и 4060 единиц ручного огнестрельного оружия. Они и решили во многом исход битвы, роковой для всей Европы.

Таким образом, турецкая артиллерия в XIV—XVI вв. не только не уступала европейской ни количеством, ни качеством, но в чем-то и превосходила ее. Турецкие же особо прочные, долговечные и дальнобойные меткие ружья XVI—XVII вв. из витой дамасской стали и вовсе отличались высоким совершенством и славились повсеместно. Так что говорить о каком-либо преимуществе европейского огневого боя над турецким (но только турецким: Персия, скажем, была в этом смысле отсталой страной) не приходится. Все пока еще было наоборот.

Однако европейцы были на этот счет другого мнения — и в этом отразилась эпоха неуклонного наращивания Западом технологической мощи в результате беспрецедентной информационной революции XV века, обусловленной открытием гениального Иоганна Гутенберга. В средневековом немецком стишке утверждалось: «Венеции мощь, Аугсбурга блеск, хитроумие Нюрнберга, Страсбурга пушка, золото Ульма — вот кто миром правит». Обратим внимание: превозносится пушка именно немецкого Страсбурга, а не турецкого Стамбула, арабского Багдада, узбекского Самарканда или хотя бы мавританского Толедо. Наверное, средневековые очевидцы что-то знали и понимали насчет современного им оружия. А скорее — просто предчувствовали всемирный триумф Запада, который уже был не за горами.

* * *

Артиллерия в России. Итак, после этого краткого очерка по истории огнестрельного оружия, мы снова можем вернуться к вопросу: когда и откуда это оружие к нам явилось: с Запада или Востока? На Запад или на Восток следовало ориентироваться русским людям, желавшим побеждать и защищать свои интересы в бесконечной войне всех против всех? Какие характерные особенности в эстетике огнестрельного оружия и откуда именно перешли к нам, русским?

Нет сомнений, что русская власть старалась внимательно отслеживать военно-технические новинки в мире, была в общем в курсе всех главных достижений и стремилась воспроизвести их у себя на Руси. Так было и с огнестрельным оружием.

Начнем с тяжелой артиллерии.

Артиллерия распространяется по всему Востоку во второй половине XIII века, а по всему Западу несколько позже, в 1330-1370-е годы. Судя по летописным источникам, на Русь она попадает в конце это периода, как в одну из стран Запада, но… с Востока. Поскольку самое первое упоминание о неких «громах», которые воины эмира Хасан-хана и ордынского ставленника Мухаммад-Султана испускали в русских со стен города Булгара²⁰⁵, осажденного московско-нижегородским войском воеводы Боброка Волынца, относится к 1376 году. Очевидно, что после взятия города русская армия приняла эти «громы» на вооружение.

Спустя шесть лет, когда в 1382 году карательные отряды хана Тохтамыша осадили Москву, москвичи уже были готовы применить новое оружие. Поскольку, как гласит летопись, около 1380 года «преже всех зделал снасть вогненного бою — ручницы и самопалы, и пищали железные и медные — немец именем Ян». Историк С. М. Соловьев так описывает оборону москвичей от татар: «Неприятель наделал уже лестницы и лез на стены; но горожане лили на него из котлов горячую воду, кидали камни, стреляли из самострелов, пороков, тюфяков и пушек, которые здесь в первый раз упоминаются». Он опирался на летопись «Софийский временник», где сообщалось, что «тюфяки пущаще в них… а иные великими пушками». Тохтамышу взять Москву штурмом так и не удалось, пришлось прибегнуть к подлому обману.

Напомню, что «тюфяк» на языках иранской группы означает ружье («тюфенг»), но в русском варианте это, скорее, классическая ручная бомбарда. Впрочем, так или иначе, а «тюфяки» (ружья, пищали или пушки — неважно), сделанные немцем Яном, доказали свою эффективность. Один из первых тюфяков, подобный тем, какими москвичи отбивались от орд Тохтамыша, сегодня можно видеть в Военно-историческом музее артиллерии, инженерных войск и войск связи в Санкт-Петербурге. Он изготовлен во второй половине XIV — начале XV вв. из железа, цельнокованый, а не склепанный из полос, стянутых обручами, как клепались ручные бомдбарды в Европе, длину имеет почти 50 см, вес 11,5 кг, диаметр канала ствола — 9 см.

Зимой 1408 года ордынцы Едигея так и не решились двинуться на штурм кремлевских стен, опасаясь именно московской артиллерии. Они ждали поддержки от князя Иоанна Тверского, в войске которого в свою очередь имелись орудия, но не дождались и ушли.

Жизнь, таким образом, заставила русских сделать ставку на огневой бой. Русская власть сразу же отлично поняла стратегическое значение артиллерии и делала все возможное для ее приоритетного развития. Вначале порох привозился от иноземцев, но уже в 1400 году, как считается, в Москве начинают изготавливать его самостоятельно²⁰⁶. Русская «Пушечная изба» для поточного производства пороха и огнестрельного оружия была учреждена приказом великого князя Ивана III; первое упоминание о ней относится к 1475 году, к организации дела приложил руку Аристотель Фиораванти. Но нечто подобное, конечно, действовало и ранее, поскольку именно огнестрельное оружие русских решило исход Стояния на Угре в 1480 году²⁰⁷, а значит, его к тому времени уже было весьма достаточно. «Изба» сгорела в 1488 году, после чего в Занеглименье (там, где сегодня «Детский мир») было создано новое, очень крупное орудийное производство: «Пушечный Двор», где трудилось несколько сот человек. Огромного значения событием стало открытие в 1491 г. собственного медного месторождения на реке Печоре, что сильно содействовало литейному делу. Еще один пороховой завод («Алевизов двор») был построен в 1494 году венецианским инженером Алевизом Старым. Следом создавались литейные и селитренные заводы, пороховые мельницы, рудники и т. д. Производство бурно развивалось.

А тем временем шел быстрый количественный рост русских орудий. Притом не только в Москве: в 1393 г. новгородское войско было вынуждено бросить пушки (которые, следовательно, имелись) после неудачной осады Пскова; о наличии своей артиллерии в Тверском княжестве около 1408 года уже упомянуто выше, позднее свои пушки отмечены в Галиче, Пскове и др. Но Москва, конечно, шла впереди.

Русские скоро вполне овладели мастерством пушечного литья, которое по своей технологии в принципе не отличалось от хорошо нам понятного литья колокольного. И так же скоро пришли опытным путем к установлению оптимальных пропорций сплава: уже к XVI веку мастера знали, что соотношение олова к меди не должно превышать 1:9, в отличие от колокольной бронзы, где содержание олова доходило до 20%.

Но подробнее о своеобразии и самобытности русского огнестрельного оружия, его отличии от вооружений и Запада, и Востока будет сказано в своем месте. В данном разделе следует подчеркнуть те особенности, которые свидетельствуют о восточном влиянии в создании нового и важнейшего вида вооружений.

* * *

Восточный след в русском пушечном искусстве. Судить об этом по ранним образцам затруднительно, покольку их сохранилось слишком недостаточно. Известно, что в XIV—XVI вв. орудия местного, российского изготовления, производились зачастую при участии западных — итальянских или немецких — мастеров. А вот об участии в этом деле мастеров из Турции, Средней Азии или Ближнего Востока, напротив, не известно ничего. Привозных, покупных восточных орудий XIV—XVI мы также не знаем, видимо, их ввоз был осложнен, в отличие от сабель, шлемов, доспехов. Ружейные стволы из Турции в Россию импортировались, но не пушки. Должно быть, султанская Турция, время от времени имевшая военные столкновения с Россией, вообще не желала делиться с русскими артиллерией, имевшей тогда такое же передовое и стратегическое значение, как сегодня ядерные и космические силы. Но понятно, что русским в сражениях с татарами, в том числе крымскими, случалось, конечно же, забирать трофейное турецкое оружие — пищали и пушки. При таких обстоятельствах естественно предполагать определенное влияние Востока и в данном виде вооружений. Попробуем найти его следы в сохранившихся образцах русской работы XVI—XVII веков.

Русское оружейное производство в этот период развивалось уже в основном на отечественной базе (свой порох, своя медь, только дорогое олово завозили из Швеции и Богемии), притом весьма лихими темпами. Централизация Московского государства сказалась здесь решающим образом, что само по себе сопоставимо с Османской империей. Уже при Иване Грозном количество простых пушек русской работы было весьма велико. В составе «большого государева наряда», участвовавшего в Ливонском походе в 1577 году, насчитывалось 35 больших стенобитных (!) пищалей и 21 мортира самого различного калибра — от 1 пуда до 13 пудов²⁰⁸. Но это был далеко не весь артиллерийский парк России. Как докладывал императору Максимилиану II посол Иоанн Кобенцль, «к бою у русских артиллеристов всегда готовы не менее двух тысяч орудий». Другой дипломат того времени, англичанин Дж. Флетчер (в целом очень недобро относившийся к России, похерившей его коммерческие планы), писал в своей книге хвалебно: «Полагают, что ни один из христианских государей не имеет такой хорошей артиллерии и такого запаса снарядов, как русский царь, чему отчасти может служить подтверждением Оружейная палата в Москве, где стоят в огромном количестве всякого рода пушки, все литые из меди и весьма красивые».

Флетчер не случайно далее обращает особое внимание на знатные «пищали» (пушки), награжденные именами собственными: «Лев», «Единорог» и др. Таких именных пушек было немало. Они отличались не только мощью, но и особой художественностью тщательного исполнения. Некоторые из них, в отличие от тысяч заурядных орудий, сохранились в музеях России и Европы. Есть смысл присмотреться именно к ним как к показательным образцам русского оружейного искусства.

Традиция давать выдающися пушкам имена собственные был развита как на Западе, так и на Востоке, хотя имена турецких бомбард до нас не дошли, не считая знаменитой Базилики. Лили и на Руси именные пушки уже в XV веке: например приезжий мастер фрязин (француз) Павел Дебосис отлил в 1488 году «пушку велику» весом в 1000 пудов (16,4 тонны), названную в его честь «Павлином», а в народе впервые прозванную «Царь-пушкой». Судя по подробной миниатюре в летописи, где этот артиллерийский монстр запечатлен весьма реалистично, то была типичная большая бомбарда европейского типа сродни «Бешеной Грете», из двух частей, с широким дулом и более узкой пороховой камерой. На ней, как и на «Грете», тоже не было никаких украшений, одна голая функция… Ее даже попытались москвичи использовать без всякого почтения как таран — бронзовое бревно — во время мятежа 1584 года, намереваясь выбить Фроловские ворота Спасской башни Кремля.

По всей видимости, примерно так же выглядели и крупнейшие русские орудия, сделанные в середине XVI века: «Кашпирова пушка» (1554) и «Павлин» (1555). Первая, отлитая немцем Кашпиром Гансом, весила 19.300, вторая, сделанная Степаном Петровым, — 16.320 кг. Они не сохранились. А поскольку мастер Петров явно брал за образец ставшего уже легендарным «Павлина», вылитого Дебосисом в 1488 году, то можно предположить, что и это орудие было в целом простым и безыскусным по внешности.

Это предположение косвенно подтверждается документом: в «Книге приходно-расходной пушкам и пищалям», составленной в 1694 году, про Царь-пушку говорится: «На ней к устью вылит человек на коне з булавою» (имеется в виду царь Михаил Романов), а про «пушку Павлин» и «пушку Кашпирову» ничего подобного не сказано²⁰⁹. Видимо, они не были украшены ничем, достойным внимания. Нельзя при этом не заметить, однако, что сквозные гнезда, несвойственные декору европейских бомбард, украшают ствол «Павлина», как на турецкой «Дарданелльской пушке», что позволяет все же предположить некоторое восточное влияние.

Понятно, что популярные у русских мастеров пушечного дела изображения людей и зверей были совершенно несоместимы с суннитскими принципами в искусстве, и не могут быть отнесены на счет турецкого влияния. А шиитское, конкретно персидское, влияние было невозможно по причине неразвитости пушкарского дела в Персии.

Тем не менее, восточные мотивы проникают и в творчество русских творцов огнестрельного оружия. Тот же Андрей Чохов отлил пушку весом 357 пудов (5712 кг) с надписью: «Пищаль Перс лита лета 7094 (1586 г.), месяца сентября в 12-й день, длина 7 аршин, ядро 40 гривенок, делал Ондрей Чохов». Ее отличительной особенностью стал винград, сделанный в форме оплечного бюста человека с бородой и в чалме.

Эта именная пушка получила известность и отразилась не только в анналах, но и в сознании современников. Спустя ровно сто лет, в 1686 году мастер Мартьян Осипов отлил пушку, о коей имеется такая запись: «Великие государи… Иван Алексеевич, Петр Алексеевич и царевна Софья Алексеевна… пожаловали пушечных мастеров Мартьяна Осипова, да Якова Дубинку, да учеников их 31 человек за пушечное литье, что они в прошлом во 7194 (1686) году вылили две пушки большие, прозванием одна „Новый Перс“ витая, другая „Новый Троил“, велели им дать своего великих государей жалованья, в приказ, мастером по 10 рублев человеку учеником по I½ рубли человеку»²¹⁰. Видимо, последователю очень хотелось если не затмить великого предшественника, то по крайней мере сравняться с ним²¹¹. Идея, взятая у Чохова, была творчески переработана Осиповым, который придал «персу» несколько иной облик.

Здесь следует обратить внимание не только на изображение «восточного человека» на винграде, но и на выражение «витая». Изготовление стволов пушек в виде связки спирально перекрученных жердей или отрезка огромного по толщине каната стало популярно уже в конце XV — начале XVI вв. в Европе, а позднее и в России, тому есть немало примеров. Можно предположить, что это делалось в подражание турецким ружьям, стволы которых делались из крученой, «витой» дамасской стали и смотрелись очень эффектно. Возможно, такая форма ствола подтолкнет русских инженеров-литейщиков XV и XVI столетий к идее ствола, нарезного («витого») изнутри, что станет на какое-то время русским ноу-хау и заметно увеличит дальность и прицельность стрельбы.

Итак, на первый взгляд, веяния Востока не слишком сказались на артиллерийском деле в России. Но это впечатление очень сильно меняется, когда мы обращаем свое внимание на самое главное русское огнестрельное орудие допетровского времени: Царь-пушку, отлитую Андреем Чоховым.

* * *

Царь-пушка среди бомбард мира. Андрей Чохов (ок. 1545—1629) — самый знаменитый из большой плеяды известных русских литейщиков, отливший немало пушек и церковных колоколов. Он родился где-то в окрестностях Курска и прожил долгую жизнь. Лет двенадцати отроду Чохов оказался в учениках у того самого Кашпира Ганусова на Московском Пушечном дворе, а в зрелые годы первым из всех получил от царя почетный титул «государев пушечный и колокольный мастер». В списках на оплату труда его имя всегда стоит первым, а работал он до самой смерти, последнее упоминание об отлитой им пищали относится к 1629 году.

Чохову не было еще и двадцати пяти лет, когда он самостоятельно отлил орудие, о котором указано: «пищаль медная… ядром пять гривенок. На ней орел двоеглавной, наверху орла три травы, у казны трава ж, в травах подпись: Лета 7076 (1568). Делал Кашперов ученик Андрей Чохов. Весом 43 пуда». В своем месте будет сказано и о других известных пушках замечательного мастера; все они имеют собственные имена. Здесь же следует обратиться к самому знаменитому русскому орудию, созданному Чоховым в расцвете его сил в 1586 году: это Царь-пушка.

Вероятно, все взрослые люди, ходившие в советскую или российскую школу, знают, о чем идет речь, и представляют себе внешний вид этой необыкновенной пушки. Она очень велика, очень красива и очень… загадочна. В том числе потому, что именно внешний вид ее обманчив, и главный секрет орудия был раскрыт только в 1980 году, когда в ходе реставрационных работ оно подверглось первой научной экспертизе, проведенной силами Артиллерийской академии им. Дзержинского. И сразу оказались разбиты оба связанные с пушкой мифа.

Дело в том, что расхожие представления, бытующие и до сих пор, состоят в том, во-первых, что пушка-де никогда не стреляла. Многие знают саркастическое замечание на сей счет Петра Чаадаева²¹², подхваченное затем, с одной стороны, революционером А. И. Герценом, а с другой — маркизом А. де Кюстином в его дышащей русофобией книге. Но эта черная легенда оказалась неправдой, ибо внутри пушки отыскались следы пороха, что однозначно свидетельствует: она стреляла хотя бы однажды. Сколько именно раз и при каких обстоятельствах — неизвестно. Историк Лев Гумилев полагал, что это след выстрела прахом Лжедмитрия, который был смешан с порохом и таким образом отправлен туда, откуда пришел — в сторону Польши, Запада вообще. Возможно — то след испытания, которое должно было проходить любое вновь отлитое орудие в присутствии изготовившего его мастера. Об этом может говорить тот факт, что затравочное отверстие в толстостенной пушке так никогда и не было просверлено до конца, а пробный выстрел в таком случае был произведен с помощью запального шнура, проведенного к заряду через дуло. Но так или иначе, а пушка стреляла.

Второе заблуждение в ее отношении состоит в том, что Царь-пушку долгое время считали по своему назначению — «дробовиком», то есть орудием, предназначенным для стрельбы картечью, «дробом». Поскольку ее внешне ровный, одинакового диаметра по всей длине цилиндрический ствол не предполагал другого использования. Так он именуется даже в документе 1745 года, времен Елизаветы Петровны; и в дальнейшем пушку важно называли в источниках «Дробовик Российский».

Однако, заглянув внимательно внутрь, эксперты обнаружили, что пушка состоит из двух камер: дульной (диаметр 92 см) и казенной (44 см), с плоским дном. Причем толщина стенок ствола в дульной части составляет около 15 сантиметров, а толщина стенок пороховой камеры — до 38 сантиметров, и толщина тарели (задней стенки) — 42 сантиметра²¹³. Это значит, что в пушку, в ее слегка конусообразный канал, помещался снаряд. А это, в свою очередь, значит, что перед нами никакой не дробовик, а самая настоящая бомбарда, которая должна была стрелять ядрами²¹⁴, хотя могла стрелять и дробом. Кроме всего, Царь-пушка имеет длину четыре калибра, а это стандарт именно бомбарды. Расчеты показали, что запас прочности у этого орудия был достаточен, чтобы выполнять такое предназначение²¹⁵.

Что это значит для нашего исследования? Прежде всего то, что сравнивать Царь-пушку следует именно с известными бомбардами и мортирами Востока и Запада, если мы хотим обнаружить нечто типическое.

Пушка Чохова — настоящая красавица, бесспорно уникальная. Но на что она, все же, похожа? На европейские бомбарды? Нет. Ничего общего ни с гентской «Бешеной Гретой» (она же «Большой красный дьявол»), ни с брауншвейгской «Ленивой Матильдой», известной сегодня по гравюре и описанию, ни с эдинбургской «Мег из Монса» в ней усмотреть невозможно. Прежде всего это относится к внешнему виду: в западных бомбардах бросается в глаза их двусоставность, ибо каждая из двух камер имеет свой наружный диаметр, а Царь-пушка — напротив, только внутренний, внешний же — един. Западные бомбарды строго функциональны, внешне просты и незамысловаты, лишены интересного декора, в отличие от русского орудия.

Кроме того, наша главная бомбарда гораздо больше западных, ее максимальные размеры даже официально подтверждены Всемирной книгой рекордов Гиннесса. Царь-пушка весит 2400 пудов или 38,4 тонны, в то время как «Бешеная Грета» весит всего 16,4 тонны, ее калибр почти вполовину меньше калибра Царь-пушки; «Ленивая Матильда» весила 8,16 тонны²¹⁶; а «Монс Мег» весит и вовсе лишь 6,6 тонны.

Больше того: Царь-пушка совершенно затмила параметрами и отечественные, но сделанные на западный образец «Кашпирову пушку» и «Павлина» (как Дебосиса, так и Петрова). А уж про экстерьер и говорить нечего. Таких красивых бомбард в мире больше нет, она еще и произведение искусства, вне сравнений. И даже благородная патина — окись меди нежнозеленого цвета с голубым оттенком бадахшанской бирюзы — ее необычайно красит, свидетельствуя о высочайшем качестве бронзы.

С чем же мы сравним ее? Приходится признать, что ближайшими аналогами являются турецкие бомбарды XV века, как стоящие во дворе стамбульского Военно-исторического музея, так и хранящаяся в Англии внушительная и красивая «Дарданелльская пушка» (она же «пушка Магомета»), сделанная Муниром Али в 1464 году по образцу знаменитой Базилики, разрушившей стены Константинополя. С ними нашу великолепную бомбарду роднят совершенные пропорции и общий ровно цилиндрический, а не ступенчатый вид, а также внутреннее устройство. Мою точку зрения на этот вопрос разделяет историк-специалист Александр Широкорад, который тридцать лет исследует отечественную артиллерию и недавно опубликовал в авторитетном журнале «Национальная оборона» статью, посвященную именно нашему предмету²¹⁷.

Кстати, красивая (но уступающая нашей) Дарданелльская пушка состоит из двух частей, свинчивающихся между собой, однако в собранном виде это все равно внешне единый цилиндр, как и Царь-пушка, а не двусоставное ступенчатое орудие из цилиндров разного диаметра, как западные бомбарды. Ее принципиальное сходство с Царь-пушкой подчеркнул и Широкорад: «Интересно, что „пушка Магомета“ („Дарданелльская“) внешне и по устройству канала очень схожа с Царь-пушкой»²¹⁸. Но наша пушка удобнее и проще в обращении.

Думается, что Андрей Чохов, замышляя свой грандиозный труд, отталкивался от лучших известных ему образцов бомбард в мире, которые он честолюбиво стремился превзойти. А ими были отнюдь не западные и не сделанные по их принципу отечественные бомбарды, а конечно же — легендарные турецкие орудия XV века, разрушившие священный и знаменательный для всякого православного человека Царьград. И тем доказавшие свою сверхдейственность. Каким образом Чохов раздобыл их изображения или чертежи — можно гадать, но факт налицо: он сделал именно супербомбарду, напоминающую турецкие аналоги, но превосходящую их по всем статьям²¹⁹. В том числе и в эстетическом плане; она красивее, совершеннее турецких бомбард, ее декор богаче и разнообразнее.

Остается только заметить, что Царь-пушка с самого начала воспринималась, в первую очередь, именно как произведение искусства, как украшение столицы, а совсем не только в утилитарном милитаристском смысле, хотя ее военных достоинств это не умаляло и не умаляет²²⁰.

Таким образом, в русском пушечном производстве восточное влияние хотя и не доминировало, но все же проявлялось. Образы Турции, Персии присутствовали в сознании русских мастеров-литейщиков, художников своего дела.

* * *

Стрелковое оружие. Не будем забывать, что смертоносное огнестрельное оружие — это не только пушки. И если последние не импортировались на Русь с Востока, то это ограничение не касалось легкого вооружения — ружей и пр. В этом отношении нам судить легко, ибо, как указано в комментариях к описанию шедевров Оружейной палаты: «Прекрасные восточные стволы из дамасской стали русские оружейники часто использовали при изготовлении своих ружей»²²¹. Так же, как использовали они восточные булатные клинки, в том числе пуская их в перековку, или булатные шлемы и зерцальные доспехи, декорируя их по-своему, и т. д.

В качестве примера можно привести пищаль с длинным массивным турецким стволом (ОПМК №75), которая «относится к лучшим образцам русского парадного охотничьего оружия первой половины XVII в., изготовленного в Оружейной палате»²²².

Такая постановка вопроса несколько странна. Если в холодном оружии самое главное — это клинок, то в огнестрельном, несомненно, — ствол. Именно они придают основной смысл каждый своему виду вооружений. Можно ли относить к «лучшим образцам» оружия одной национальной школы предметы, главный элемент которых изготовлен в традициях другой национальной школы, руками мастеров другой страны, другой национальности? Однако отечественное искусствоведение, похоже, расценивает дело именно так.

Причем, как ясно из сказанного выше, происходило такое освоение русскими оружейниками восточных ружейных стволов в достаточно массовом масштабе. И — добавим — с достаточно давних пор. Об этом свидетельствует еще один экспонат — ружье оружничего Богдана Бельского (ОПМК №88). О нем сказано: «Редкий в собраниях России образец раннего турецкого огнестрельного оружия конца XVI в. Оно имеет фитильный замок восточного типа… Ствол ружья дамасской стали, в дульной части откован в виде змеиной головы с напаянными медью глазами. Подобный прием декорировки стволов часто встречается на турецком и русском длинноствольном оружии XVI—XVII столетий (ясно, что русские заимствовали прием у турок, а не наоборот. — А.С.). На казенной части ствола выбиты три пятиугольных клейма в которых повторяется восточная надпись „Делал Махмуд“»²²³.

На этом эпизоде, вполне ясно раскрывающем общую картину, можно остановить наш рассказ. Понятно, что с огнестрельным вооружением дело обстояло так же, как и с холодным оружием: влияние Востока вплоть до второй трети XVII века было определяющим.

* * *

Оборонительное оружие.

Татаро-монгольское нашествие внесло решительные коррективы не только в части смертоносных, но и оборонительных вооружений. С монгольским, вообще азиатским влиянием связан русский защитный костюм и доспех уже в XIII веке. Так, в 1252—1254 гг. войско Даниила Галицкого, пришедшее за Одер сражаться с немцами в Чехии и Германии, было одето в татарские доспехи: «Беша бо кони в личинах и в коярех кожаных и людье во ярыцех». Чем немцы были немало удивлены. Одним из видов восточного чешуйчатого доспеха были куяки, которые встречались в Московской Руси, хоть и нечасто²²⁴. С азиатским влиянием связывают и кольчатые доспехи — байданы, и кольчато-пластинчатые — бахтерцы, юшманы, колонтари. Хотя и русская кольчуга, будучи весьма совершенна, вполне сохраняла свои позиции до XVII века.

Но главное, самый распространенный в XVI веке защитный костюм небогатого воина — тегиляй — представлял собой как татарский, так теперь уже и русский доспех. В классическом труде А. В. Висковатова он описан так: «Платье с короткими рукавами и с высоким стоячим воротником, употреблявшееся такими ратниками, которые, по бедности, не были в состоянии явиться на службу в доспехе. Делался тегиляй из сукна, также из других шерстяных или бумажных материй, толсто подбивался хлопчатою бумагою или пенькою, иногда с прибавлением панцирных или кольчужных обрывков, и был насквозь простеган. В таком виде тегиляй был почти столь же надежною защитою, как и всякий доспех. Надевался он в рукава, как кафтан; в длину был ниже колен, а застегивался пуговицами на груди»²²⁵. Именно в тегиляях красуются конные русские ратники, изображенные на карте-плане Москвы (1556) и на немецких гравюрах, в частности из книги Герберштейна²²⁶, известных нам еще по школьным учебникам истории. В толстой набивке тегиляев нередко застревали стрелы, они неплохо защищали и от сабельных ударов. Впервые тегиляй упоминается в переписке Ивана III в 1489 году, но наверняка использовался задолго до того. По мнению видного бурятского ориенталиста Доржи Банзарова, слово «тегиляй» происходит от монгольского «тегель», означающего «шитье, стежка»²²⁷.

Вот в таком, татарском по происхождению, наряде щеголяло, по большей части, конное поместное войско, состоявшее из небогатых помещиков и дворян (ядро русских вооруженных сил), ведь власть оставляла вооружение на усмотрение каждого воина. Общая численность дворянского ополчения могла достигать в конце XVI века 50.000 человек, в дальнейшем численность росла. И общий внешний вид этой конницы определялся изготовленными в домашних условиях тегиляями «а-ля тартар». А что до широких народных масс, принимавших участие в походах и сражениях XVI—XVII вв., они состояли из казаков (вольных и служилых, городских и слободских, устроенных на манер стрельцов), а также простых селян, горожан и монастырских людей, занятых на военно-инженерных работах, транспортировке артиллерийских орудий, боеприпасов, обслуживании орудий и помощи людям пушкарского чина, в охране городов. Эти люди одевались кто во что горазд и имели хоть какое-то оружие одно на пять-шесть человек, хотя правительство и добивалось, чтобы каждый горожанин и селянин имел хотя бы рогатину, пищаль или бердыш, дабы в случае надобности участвовать в народном ополчении. Но средств при этом не давало (разве что казакам, в виде боеприпасов), а своих у людей не было.

Любопытно, что в Лицевом летописном своде имеется посвященная событиям 1552 года миниатюра «Бысть сеча в граде Казани», на которой русские и татары, с одинаковыми саблями в руках, вообще неотличимы по вооружению и внешнему виду.

Доспехи. Зато у русских богатых и знатных людей, у военачальников был свой излюбленный наряд — зерцальный доспех, хотя и он порой надевался поверх тегиляя. В Оружейной палате хранится около пятидесяти (!) комплектов таких доспехов, что свидетельствует об их большой популярности.

Что этот доспех собой представлял и откуда появился?

Появление на Руси ранних зерцал, представлявших собой круглую металлическую бляху, одевавшуюся поверх кольчужного, как правило, доспеха, относят к концу XIII. У монголов этот тип доспеха также известен в XIII—XIV вв. Таким образом, и тут влияние монголо-татарских пришельцев очевидно. Хотя надо сказать, что данный тип защитного вооружения вообще широко распространен на Востоке. В персидском варианте он называется «чахар-айина» («четыре зерцала»); в китайском «пиньинь» («зерцало, защищающее сердце»). «Чаще всего употреблялись зерцала из двух или четырех пластин, но иногда их число могло доходить до четырех десятков и более»²²⁸.

Различают два вида: полный зерцальный доспех и зерцала личные. Считается, что полные зерцальные доспехи в русской традиции имеют более позднее османское происхождение²²⁹, тогда как зерцала личные давно пришли из Средней Азии и Персии²³⁰. Эти последние в персидском варианте были лишь усиливающими кольчатый доспех элементами и всегда состояли из четырех больших пластин: нагрудной, наспинной и двух боковых²³¹. Пластины могли иметь разные формы: прямоугольники, восьмиугольники и круги, а боковые пластины могли иметь подмышечную выемку.

О том, как выглядели в 1588 году в подобных доспехах представители верхушки русского общества, рассказал наблюдательный дипломат и поэт Джильс Флетчер: «У главных предводителей и знатных лиц лошади покрыты богатою сбруею, седла из золотой парчи, узды также роскошно убраны золотом, с шелковою бахромою, и унизаны жемчугом и драгоценными камнями; сами они в щегольской броне, называемой булатной, из прекрасной блестящей стали, сверх которой еще надевают одежду из золотой парчи с горностаевой опушкой»²³². Читая эти строки, вспоминаешь, конечно же, не собрания Тауэра, Дрездена или Музея армии в Париже, а исключительно коллекции Военно-исторического музея в Стамбуле и не менее того — султанского дворца Топкапы.

Зерцальные доспехи были любимы русскими князьями и царями. К сожалению, мы не можем заглянуть воочию в глубь веков, поскольку в пожаре 1547 года сгорело все содержимое Оружейной палаты на тот момент: в том числе оружие великих князей Ивана Ивановича, Дмитрия Донского, Ивана III Васильевича и их замечательных современников. Колоссальный ущерб Оружейной палате нанесли польские интервенты и другие фигуранты Смутного времени, разграбившие ее в те годы так, что потом пришлось по крупицам собирать из разных мест былое наследие (многого найти не удалось). Но все же мы можем полюбоваться на самые совершенные по техническому исполнению и красоте образцы вооружений и просветиться на их счет, читая высокопрофессиональные описания сотрудников Музеев Кремля.

Помимо зерцальных, русские носили и другие разнообразные пластинчатые доспехи. Об их происхождении говорят уже и сами восточные названия типов защитных приспособлений: чичак (шишак), бутурлык, бахтерец, байдана, колонтарь, юшман и т. д. Ничего удивительного: «В XVI—XVII вв. бахтерцы и конструктивно родственные им доспехи были распространены на Востоке (Иране, Турции, Египте, Индии) и в некоторых европейских странах (Польше, Венгрии, России — понятно: именно эти страны теснее всего контактировали тогда с Востоком. — А.С.)»²³³.

Типологически восточные, пластинчатые доспехи, однако, нередко выполнялись русскими мастерами с большим искусством. Так, один из самых красивых зерцальных доспехов (ОПМК №20) был сделан для юного Михаила Федоровича в 1616 году русским мастером Дмитрием Коноваловым (ковка) и немцем Андреем Тирманом (травление и золочение). Великолепен бахтерец (ОПМК №18), выполненный Кононом Михайловым в 1620 году: каждая его пластиночка насечена золотом — красиво, необычно, стильно.

Алексей Михайлович по каким-то причинам не носил ни лучший шлем, ни лучший доспех своего отца. Не носил он и дареные ему не раз западные доспехи, хотя Никита Давыдов исполнил как-то раз занятную кирасу по западному образцу. Зато Тишайший царь любил и ценил турецкой работы крупнопластинчатый юшман (ОПМК №19), который брал с собой в походы 1654—1656 гг. Его пластины декорированы золотой таушировкой — там мы видим растительный орнамент и восточные надписи: «Милосердный Зиждитель», «Слава Тебе по всему миру».

Правда, в 1663 году Тишайший дождался собственного зерцального доспеха, изготовленного Никитой Давыдовым (ОПМК №21; это одна из последних выдающихся работ мастера). А в 1670 году по его заказу был исполнен особый великолепный зерцальный доспех, повторяющий работу Дмитрия Коновалова (в центре — двуглавый орел, по кругу — титулатура); к сорока годам царь наконец решил «сравняться» с отцом, чьим оборонительным оружием не пользовался из принципа. Однако этому доспеху — вряд ли случайно — в витрине Оружейной палаты придан наголовник в виде популярного еще у татар шлема «мисюрка», и комплект сразу же производит впечатление Востока, как оно, собственно, и должно быть.

Кроме доспеха, тело русского воина защищали наручи, а иногда и поножи (бутурлыки). Любимые наручи Алексея Михайловича, которые он брал с собой в Смоленский и Рижский походы (ОПМК №28), были турецкой работы XVI века и поступили в казну в 1622 году поле смерти князя Ф. И. Мстиславского. Эти парные наручи «по всей длине отерты гранями и сплошь покрыты инкрустированным в булат тонким золотым растительным орнаментом, поверх которого укреплены фигурные (в виде бутонов тюльпанов и розеток) золотые пластины с драгоценными камнями в высоких гнездах»²³⁴.

Сегодня наручи персидской работы (и персидскую же саблю) можно увидеть в реконструированном дворце Алексея Михайловича в Коломенском — в «детской учительной палате»²³⁵.

В Оружейной палате хранятся и другие прекрасные наручи турецкой работы. Очевидно, их воздействие на воображение русских оружейников было настолько сильным, что в подражание им Никита Давыдов в первой половине XVII века выполнил свою пару, «видимо, по вполне конкретному образцу» (в коллекции есть «пара других наручей — именно турецких — с почти полностью аналогичным декоративным решением»²³⁶).

Шлемы, боевые шапки. Изложение темы происхождения и морфологии домонгольских русских шлемов основано здесь на фундаментальной работе А. Н. Кирпичникова, детально раскрывающей вопрос²³⁷.

Если отказаться от исчисления российской истории со времен Урарту, на чем в советское время настаивала официальная версия, то можно уверждать на основании данных археологии: с VIII-Х вв. и до второй половины XVI века основным типом шлемов, применяемых на Руси, были высокие сфероконические шеломы, увенчанные шпилем или втулкой для перьев или флажка-яловца (эта деталь, по мнению Кирпичникова, восходит к XI—XII вв.). Вначале склепанные из нескольких (от двух до четырех и более) пластин, затем и цельнокованые. Со времен по крайней мере Святослава Хороброго применялось золочение и серебрение шлемов, разнообразные прикрасы. По нижнему краю, как правило, крепились кольчужные бармицы.

«Все известные образцы („курганного периода“. — А.С.), судя по богатству отделки, принадлежали, по-видимому, феодальной знати. О шлемах рядовых дружинников ничего определенного сказать нельзя. Однако эта часть боевого доспеха имелась не только у предводителей, но и у дружины. Лев Диакон сообщает о „твердых шлемах“ русских, воевавших на Балканах», — пишет Кирпичников.

В дореволюционное время такие ученые, как Э. Ленц и В. В. Арендт, настаивали на восточном происхождении подобных шеломов, затем советские историки А. В. Арциховский, Б. А. Рыбаков и др. доказали существование на Руси собственного оружия и такого вида защитного доспеха, как шлем. Кирпичников своеобразно резюмирует результат дискуссий: «Генезис русских шлемов указывает на азиатский Восток… Речь может идти только о происхождении типа втульчатого сфероконического наголовья, господствовавшего на Среднем и Ближнем Востоке в течение всего средневековья. Следует отметить, что детали орнаментального убранства, боковые „умбоны“ и медно-золоченая техника древнерусских экземпляров пока не встречены на Востоке. Не исключено, что наиболее своеобразные нарядные экземпляры из Гнёздова и Черной могилы были сделаны местными мастерами, знакомыми с азиатскими моделями». Такой неопределенный, гадательный результат многолетних дискуссий оставляет, на мой взгляд, вопрос о происхождении русского шлема открытым и спорным. Но дает все основания говорить о взаимовлиянии восточной и собственно русской традиции.

Зато вот что бесспорно: «шлемы Северной Европы существенно отличались от гнёздовского образца (равно как и от других русских находок)». Более того, влияние тут шло в обратном направлении: «Путь распространения золоченых шлемов с Востока на Запад в общем не вызывает сомнений… Вероятным центром изготовления золоченых шлемов было Киевское государство, так как наиболее древние экземпляры найдены в богатейших княжеско-боярских курганах X в. Нельзя, конечно, утверждать, что все зарубежные шлемы сделаны в русских городах, однако, если говорить о генезисе таких памятников, то, очевидно, нельзя и отрицать того положения, что сам тип сфероконического золоченого наголовья, сложившийся под восточным влиянием, в X в. бытовал на Руси. Отсюда он мог проникнуть на Запад и вызвать там местные подражания».

Этот факт дает повод вновь предполагать, во-первых, что домонгольская Русь в ряде областей техники и искусства развивалась не догоняющими, а опережающими Западную Европу темпами. А во-вторых, что западноевропейская цивилизация еще не вполне сложилась в романский период и не могла претендовать на роль мегацивилизации, в отличие от двух восточных: монголоидно-китайской и исламо-арабской. Уступая им в культурном и технологическом отношении. Руси же во многом выпала роль страны, через которую проходил культурный транзит.

В XII — начале XIII вв. расхождение между русской и западной традицией шлемоделания нарастает. Хотя русские тоже стремятся полностью прикрыть как голову, так и лицо, но таких «громоздких и неуклюжих» шлемов, как на Западе, у нас не создают. Самый известный русский шлем этого периода, предположительно принадлежавший князю Ярославу Всеволодовичу, «обит серебряным листом и украшен позолоченными серебряными чеканными накладками: на вершине — звездчатой пластиной с изображением Спаса, Св. Георгия, Василия, Федора и на челе — образом архангела Михаила с черневой посвятительной надписью. По краю проходит орнаментная кайма с изображением грифонов, птиц и барсов, разделенных лилиями и листьями. Чеканная отделка стилистически близка к Владимиро-Суздальской белокаменной резьбе, что, может быть, указывает место изготовления памятника… Кроме того, кругом по ободу в пяти местах имеются сломанные ушки для бармицы. К тулье прикреплен клювовидный посеребренный наносник с позолоченным надбровьем, образующим вырезы для глаз». Характерной особенностью подобных шлемов данного периода является их крутобокость. Известно еще как мимум два образца, причем все они «настолько своеобразны, что исключают мысль о каком-либо заимствовании. От своих западных современников они, между прочим, отличались круговой бармицей: западные образцы или упирались боковыми, длинными стенками в плечи и стесняли движение головы, или не имели бармицы, заменявшейся кольчужным капюшоном». Судя по некоторым изображениям в письменных источниках, такие капюшоны, представлявшие одно целое с кольчугой, были известны в русских княжествах, но шлем западного образца у нас не прижился.

Характерные, украшенные высокими шпилями с яловцами, русские шлемы заслуживают названия национальных, ибо они были заметным украшением русских воинов, как можно судить по десяткам миниатюр Радзивилловской летописи. Служили их отличительной особенностью. «Ратники Данила Галицкого имели во время похода на ятвягов шлемы „яко солнцю восходящю“. По словам немецкой рифмованной хроники, шлемы новгородцев „бросались в глаза“, „блестели как зеркало“».

Кирпичников подчеркивает: «Подводя общий итог эволюции шлемов X—XIII вв., можно сказать следующее. Русские домонгольские шлемы восходят к древним восточным образцам. Уже в ранний период эти шлемы отличались большим своеобразием, и многие их типы не имеют аналогий ни на Востоке, ни на Западе. Очевидно, русские оружейники создали самостоятельные варианты боевого наголовья, восхищавшие современников своими отличными качествами и красотой; это обеспечило русским шлемам распространение за пределами родной земли».

Но вот пришли орды Батыя, и положение резко изменилось: «Монгольское нашествие тяжело отразилось на русском оружейном ремесле. Меднозолоченые шлемы, а также крутобокие шлемы с чеканной религиозной рыцарской эмблематикой не получили дальнейшего развития в позднем средневековье»²³⁸.

* * *

Сфероконические простые стрельчатые шлемы с высоким шпилем, однако, еще долго, вплоть до XVII века, остаются в обиходе русского войска в качестве основной модели, лишь претерпевая незначительные изменения типа укорочения наносника. Их боевые качества, апробированные в веках, выдержали проверку татарским нашествием. Показательно, что именно такой шелом заказал уже разгромивший татар и взявший Казань Иван Грозный в 1557 году для своего трехлетнего царственного сыночка Ивана, «на вырост» (ОПМК №2).

Но со второй половины XVI в. шеломы постепенно выходят из боевого употребления. На смену им уже нередко появляются перенятые у восточного воинства низкие, скругленные, куполовидные или полусферические, «железные шапки», «шишаки», «мисюрки», а для небогатых помещиков и дворян — «бумажные шапки», сотворенные по тому же принципу, что и перенятые у победителей тегиляи.

В XVI—XVII веках, которым, собственно, посвящено наше исследование, следует отделять повседневный воинский быт от модного мейнстрима в дизайне вооружения имущих слоев. До появления первого русского регулярного воинства (стрельцов) говорить о какой-то унификации военного костюма не приходится. Оружие всегда стоило дорого, и было далеко не у каждого (выше отмечалось, что у народных ополченцев смертоносное оружие приходилось хорошо, если на одного из пятерых). Так что архаические образцы продолжали передаваться от отцов сыновьям, несмотря на весь свой архаизм. Однако не эти предметы определяли собой движение стиля, не по ним следует отслеживать эволюцию вкуса. Такие цели требуют вновь обратить наше внимание на произведения оружейного не ремесла, а искусства, заказчиками и потребителями которого выступали цари и знать.

В Оружейной палате хранится загадочный шлем редкой цилиндроконической формы с довольно широкими полями, именуемый «Шапка с Деисусом» (ОПМК №1). Который одно время считался боевой принадлежностью Александра Невского и по этой причине оказался надет художником Васнецовым на Добрыню Никитича с картины «Три богатыря». До революции была попытка провести аналогию между данным шлемом и древними кельтскими боевыми наголовьями, запечатленными на знаменитом «Ковре из Байо». В советское время шлем долго считали византийской работой XIII—XIV вв., но сегодня, благодаря исследованию И. А. Стерлиговой, он «возвращен» русским мастерам, несмотря на определенную связь с византийской оружейной традицией²³⁹. Которая, все же, просматривается как по линии формы — «греческого колпака», имевшего хождение в Византии предположительно в X—XV вв., так и по линии греческих надписей, сопровождающих часть изображений святых. Поэтому считать шлем оригинальным русским нет возможности. Уникальным такой шлем в свое время не был, поскольку аналогичные изображения мы видим на печати Ивана Ереминича из Новгорода (начало XIV века), а также на портрете Андрея Боголюбского (миниатюра Радзивилловской летописи). Но, видимо, в отличие от архитектуры и живописи, русское оружейное дело, от которого зависел вопрос жизни и смерти, не столь уж подвержено было византийскому влиянию, так что типовым данный образец не стал. Стерлигова считает, что данный шлем, созданный на Руси во второй половине XIV века, должен стоять в ряду русских княжеских инсигний, поскольку выражает представления о некоем православном самодержце, воителе за христианскую веру. Что в условиях татарского ига было, конечно, актуальным. Однако в плане оружейной эстетики и моды данный шлем погоды не сделал, и судить об искусстве русского шлема мы будем не по нему.

Как и в других сферах искусства и ремесла (иконы, ткани, церковное строение и др.), русские и здесь, как видим, к концу ордынского периода стали избавляться от византийского влияния. Вопрос, в пользу чего это делалось? Запада, Востока или оригинальных собственных интенций?

Ответ однозначен. Его дают, в частности, археологические находки, сделанные в Ипатьевском переулке Москвы (Китай-город), где они, надо полагать, когда-то хранились в некоем частном арсенале. Шлемы, найденные там, датируются до 1547 г., благодаря монетам, найденным вместе с ними; следовательно, их можно отнести к концу XV — первой половине XVI вв. Историк-специалист К. А. Жуков характеризует их так: «Шлемы, несомненно, являются продуктом преобладающих восточных тенденций в русском военном деле XV—XVI вв. Своими очертаниями они точно воспроизводят образцы воинского обихода Турции и Ирана. Изготовлялись они при этом на территории Руси, скорее всего, в московских оружейных мастерских. Рассматриваемые экземпляры однозначно соотносятся с изображениями на картине „Битва на Орше“, воспроизводящей события 1514 г. (хранится в Народном музее в Варшаве)… Надежно датированный (до 1547 г.) шлем данного типа, принадлежавший Ивану IV Грозному, хранится в Королевском Арсенале в Стокгольме»²⁴⁰.

Эти важные наблюдения позволяют, во-первых, ставить вопрос о повторном заимствовании новых форм сфероконических наголовий с территории Азии, что отлично корреллирует с другими явлениями, отмеченными в настоящем повествовании. Во-вторых, сравнение раскопочных шлемов с царской инсигнией позволяет делать вывод о достаточно массовом характере процесса, охватившем разные слои общества. А в-третьих, позволяет перейти к рассказу о достойном внимания шлеме Ивана Грозного.

В отношении данного шлема в отечественном искусствоведении разыгралась очень показательная история, когда в 2009 году он был впервые привезен из Швеции в Россию и выставлялся в Москве (в ОПМК) и в Астрахани по случаю 450-летия ее включения в состав государства Российского. Что же произошло?

В тексте для буклета, выпущенного по случаю такого видного события, научный сотрудник сектора оружия и конского убранства Музеев Московского Кремля В. Р. Новоселов дал такое описание: «Шлем царя Ивана IV выкован из стали, по форме стрельчатый, с высоким узким островерхим шпилем для крепления флажка-яловца — именно в таких шлемах обычно изображают героев русских былин, богатырей… На Руси такой тип боевого наголовья назывался шеломом или шоломом. Шлем богато украшен золотой насечкой (инкрустацией), отличающейся изумительно ювелирно тонким, совершенным качеством исполнения и строгой лаконичной красотой. Конусообразный колпак шлема разделен на узкие чередующиеся сегменты; гладкие и инкрустированные переплетенными вьющимися вверх золотыми травами со стилизованными листьями и бутонами цветов. Венец шлема украшен тремя декоративными ярусами. Верхний представляет собой насеченную золотом вязь — имитацию (!) арабской надписи. Ниже нее проходит узкий поясок с инкрустированной кириллической надписью: «Шеломъ князя Ивана Васильевичя великого князя с (ы) на Василиа Ивановичя господаря Всея Руси самодержца». Третий орнаментальный ярус, идущий по нижней части венца, вновь заполнен сплетениями трав, листьев и цветами — стилизванными головками тюльпанов.

Стиль орнамента, его характерные элементы имеют восточное происхождение, но в то же время манера исполнения, равно как имитационный характер арабской надписи, свидетельствуют о том, что шлем делал русский мастер, хорошо владевший техникой инкрустации золотом и явно близко знакомый с декоративным оформлением турецкого оружия и доспехов. Такие высокопрофессиональные мастера, умевшие создавать парадное оружие, не уступавшее в роскоши восточным образцам, творили в Москве, в Оружейной палате…

Из надписи следует, что шлем, определенно, был изготовлен до 1547 года, в котором Иван Васильевич принял царский титул. Судя по размеру, шлем был изготовлен для юноши и использовался в ходе торжественных воинских церемониалов».

Информационная служба ГИВЦ Роскультуры в сообщении от 26.03.2009 поведала к сему: «…Научный руководитель Государственного историко-культурного музея-заповедника „Московский Кремль“ Алексей Левыкин рассказал, что верхний ярус шлема содержит стилизованный орнамент — имитацию арабской надписи — подтверждение того, что шлем делал русский мастер, „просто сымитировав иероглифы“».

Прочитав эти материалы авторитетных столичных инстанций, можно сделать однозначный вывод, что прекрасный во всех отношениях шлем — выдающееся творение русских мастеров Оружейной палаты.

Но далее шлем поехал экспонироваться в Астрахань, где волей случая его узрел один хорошо образованный иранский дипломат. О результатах этой встречи с прекрасным должила газета «Известия» в номере от 5 июня 2009 года:

«Расшифрована арабская надпись на шлеме Ивана Грозного. Генеральный консул Ирана Сейед Голамрез Мейгуни расшифровал арабскую надпись на шлеме Ивана Грозного, выставленного в астраханском Музее боевой славы. Дипломат утверждает, что выполненная на верхнем горизонтальном поясе царского шлема надпись переводится с одного редкого арабского диалекта как „Аллах Мухаммед“. Эти слова могут быть сокращенной версией известного выражения „Велик Аллах, и Мухаммед пророк его“…»²⁴¹.

Уточню: перед нами не что иное, как символ веры мусульманина в сжатом виде: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк Его». Надпись выполнена весьма трудночитаемым, даже для самих мусульман, куфическим письмом в подражание ранним памятникам арабской письменности. Поэтому неудивительно, что отечественные знатоки оружия приняли ее за «имитацию» арабского текста. А просвещенный перс-мусульманин сумел разглядеть скрытый в ней смысл.

Однако мало правильно прочесть куфическую вязь. Необходимо столь же правильно расшифровать и древнерусский текст. А для этого мы поновим в ней орфографию и расставим правильно знаки препинания. Получится: «Шелом князя Ивана Васильевича, великого князя сына Василия Ивановича, господаря, Всея Руси самодержца». Тот факт, что в русской владельческой надписи упомянуты единовременно два титула и, соответственно, два реальных лица — «князь» (Иван) и «великий князь, господарь, Всея Руси самодержец» (Василий), заставляет предположить, что данный шлем был изготовлен для мальчика еще при жизни отца. На вырост, если можно так выразиться. Как впоследствии на вырост был изготовлен шлем уже для сына Грозного, трехлетнего царевича Ивана Ивановича, о чем шла речь выше²⁴².

Но кто же и с какой целью мог изготовить роскошный шлем такого качества в Московской Руси между 1530 и 1533 годами, когда были еще живы оба венценосных рюриковича: отец и сын? Да еще с надписью «Аллах Мухаммед» куфическим письмом на арабском языке? Неужели русские мастера?

Прежде всего надо понимать: в младенческие годы Ивана Грозного не только не было в России «высокопрофессиональных мастеров, умевшие создавать парадное оружие, не уступавшее в роскоши восточным образцам», творивших, якобы, «в Москве, в Оружейной палате», но и самой Оружейной палаты, возможно, еще не было (впервые упомянута в источниках в 1547 году). Никаких оснований приписывать такого уровня работу русским мастерам, нет, как нет и никаких ее русских аналогов этого периода.

Поневоле приходит на ум только одна гипотеза: шлем сделан неким высокого класса мастером в Турции по заказу султана Сулеймана специально для подарка Василию Третьему, чтобы уважить его отцовское чувство²⁴³. Следует напомнить, что с 1523 между Московской Русью и Турцией были установлены обмен послами и мирные отношения, которые продолжались в общем и целом до 1541 года. В одно из таких посольств на пике добрососедства и мог быть сделан подобный подарок русскому суверену для его долгожданного сыночка.

Есть косвенное, но серьезное тому подтверждение: владельческая надпись маленькими русскими буквами идет ниже прославления Аллаха и Магомета, сделанного буквами очень большими и красивыми, стильными (куфика вообще чтима на Востоке как отменный декор для самых разных произведений прикладного искусства). Но вряд ли русский мастер — православный христианин — увлекся бы идеей стилизации до полного забвения религиозных приоритетов и стал бы так прославлять Аллаха и его пророка. Еще одно косвенное подтверждение — использование излюбленного турками цветка тюльпана в самом большом растительном орнаменте, идущем понизу шлема.

Единственное, что могло бы противоречить данной версии — форма этого боевого наголовья. Но сделанное Жуковым сравнение с раскопочными шлемами из Ипатьевского переулка снимает все сомнения: форма вполне восточная.

Можно лишь горько сожалеть, что этот изумительный по исполнению шлем был исхищен из Московского Кремля и находится сегодня в Королевской оружейной палате (Стокгольм), а потому не мог быть предварительно изучен русскими специалистами. Как пояснил в том же буклете Нильс Дрехольт, старший хранитель музея Ливрусткамарен, «при захвате Варшавы шведами под предводительством Карла Х Густава 30 августа 1655 г. было взято огромное количество трофеев как из Королевского дворца, так и из частных домов… Среди них и два великолепных русских шлема… Считается, что они были взяты поляками в Москве в 1611—1612 гг., в период Смутного времени». Что поделать…

Таким образом, мы вправе фиксировать заметное турецкое влияние на русское оборонительное оружие уже в первой трети XVI века.

* * *

Перенесемся теперь на сто лет вперед в XVII век и обратим свое внимание еще на один царский шлем. Это такой всемирно известный предмет, как «шапка ерихонская»²⁴⁴ Михаила Федоровича Романова (Россия, Москва, 1621 г., мастер Никита Давыдов; ОПМК №6). Перед нами бесспорный шедевр, один из самых прославленных и воспроизводимых, главный символ вообще русского оружейного искусства и самой Оружейной палаты Московского Кремля. В Переписной книге 1686/1687 шлем оценен в бешеную по тому времени сумму: 1175 рублей²⁴⁵.

Но! «Граненый купол этого шлема имеет восточное происхождение, о чем свидетельствует характер насеченного по его краю декора и выполненная в той же технике надпись: „Обрадуй правоверных обещанием скорой помощи от Аллаха и скорой победы“»²⁴⁶. Таушировка золотой проволокой, глубокая, не поверхностная, золота не пожалели. Она обильно украшает весь шлем. Надпись же идет по нижнему, самому широкому ярусу подвершия и выполнена явно той же рукой, что и весь остальной декор, включая широкие канты понизу и поверху и три короны, симметрично разбросанные по тулову.

Можно добавить, что считать науши и назатыльник выполненными другой рукой, нежели купол, нет никаких оснований, судя по всему их оформлению и по аналогам, о коих ниже. Шлем по происхождению — восточный весь целиком и полностью, выполненный, несомненно, в турецкой столице Стамбуле.

Вот такой главный шлем русских православных царей…

Примечательную характеристику этому шлему выдают сотрудники Оружейной палаты: «В художественной отделке шлема своеобразно сочетаются мотивы русского орнамента с восточными надписями и изображениями западноевропейских корон. Поражает великолепное мастерство таушировки золотом по булатной стали»²⁴⁷.

Чье мастерство? Чья булатная сталь? Где там «русский орнамент»? Чья рука делала «восточные надписи» и «западноевропейские короны»? И одна ли рука, или их было несколько? На эти вопросы официального ответа в музейных описаниях нет.

Спрашивается: в чем же заслуга, в чем вклад прославленного русского мастера Никиты Давыдова, что сделал он сам, лично, для этого выдающегося памятника искусства? За что он получил из казны награду: отрез венецианской тафты и английского сукна? В чем его искусство? Это вполне ясно.

Во-первых, он отломал «родное» завершение нанóсной стрелки, которое, скорее всего, было булатным прорезным («на проем»), наподобие того, что мы видим на аналогичных ерихонских шапках князя Ф. И. Мстиславского (ОПМК №7) и той, что привез из Стамбула наш дипломат А. О. Прончищев (ОПМК №8). На ней мог быть нейтральный растительный орнамент, как в первом случае, а могла быть и надпись типа «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его», как во втором случае. Скорее всего, именно она там и была, поскольку на шапке Прончищева, как и на шлеме Михаила Романова, и тоже на подвершии, насечена точно такая же золотая надпись: «Обрадуй правоверных обещанием помощи от Аллаха и скорой победы». Это шапка-двойник, явно сделанная в той же мастерской и украшенная, возможно, той же рукой. А значит, и завершения наносных стрелок могли быть одинаковы. Но такая надпись на царском шлеме, да еще на самом видном месте, была бы уж черезчур, вызывающе неуместна. Вот Давыдов и заменил ее на массивную эмалевую на золоте плашку — иконку архистратига архангела Михаила, покровителя русского воинства. Она стилистически никак не связана со шлемом в целом и исполнена далеко не столь прециозно, как таушированный декор, зато сразу придает шлему «православное звучание» (а кто там прочтет арабскую вязь на узком подвершии купола?).

Во-вторых, с этой же целью на подвершие, изначально не требовавшее никаких прикрас и находившееся в единой гармонии со всем декором, было надето явно «неродное», частично закрывающее его навершие, также сделанное эмалью на золоте, в которое должен был крепко вставляться, вместо перьев, золотой православный осмиконечный крест (упомянут в Росписи походной казны 1654 г.; другой запасной такой же крест хранился совокупно со шлемом).

В-третьих, с этой же целью все три насеченные золотом короны были дополнены православными осмиконечными крестами на центральном зубце, исполненными вопреки первоначальному авторскому замыслу, это очевидно, поскольку все кресты своими концами едва не упираются в декоративный нижний пояс подвершия, заметно нарушая пространственную композицию.

Наконец, по всему шлему, включая науши, оказались разбросаны жемчуга и драгоценные камни, также явно не предусмотренные первоначальным замыслом художника, поскольку золотые гнезда («касты» или «плащики»), в которых они крепятся, зачастую налеплены поверх орнаментов, порой закрывая их некстати, нарушая симметрию и гармонию, зато ослепляя созерцателя своим сиянием²⁴⁸. Всего, не считая жемчужин, использовано 95 алмазов, 228 рубинов и 10 изумрудов, из которых впечатление более-менее «родных» оставляют, возможно, только рубины, служащие для окантовки наушей. Хотя, судя по ближайшим вышеназванным аналогам, никакая окантовка для этих и без того стилистически единых и совершенных шлемов не предполагалась вообще.

Таким образом, цели и задачи, которые были поставлены перед русским мастером Никитой Давыдовым, совершенно ясны: превратить шедевр турецкого оружейного искусства в боевой аналог Шапки Мономаха — царский воинский походный венец. А для этого сделать шлем «православным» и «богатым». Что Давыдов и выполнил с честью, и был за то заслуженно вознагражден.

Улучшил или испортил лучший русский мастер исходный турецкий материал своим вмешательством, судить об этом — дело вкуса²⁴⁹. Нам важно подчеркнуть одно: обе главные царские «шапки» — как гражданская, так и военная, обязаны своим происхождением Востоку.

Рядом с вышеописанным «шедевром русского оружейного искусства» должны быть поставлены два другие, сделанные, скорее всего, в одной и той же мастерской Стамбула примерно в одно и то же время. Они уже упоминались выше: это ерихонские шапки Мстиславского и Прончищева²⁵⁰. Типологически они мало отличаются, разве что прончищевская вся сверху донизу, включая даже назатыльник, науши и козырек, испещрена благочестивыми мусульманскими изречениями. Те же ложчатые купола булатной стали, та же глубокая таушировка золотом…

Диаметр шапки Мстиславского на 7 мм меньше, чем у Михаила Федоровича; по этой или по какой иной причине, но Алексей Михайлович брал с собою в Смоленский и Рижский походы именно ее, а не отцовский парадный шлем. Предпочитая военный головной убор более цельный и стильный, хотя и менее помпезный. Возможно, поэтому у шапки Мстиславского появилось серебряное с камнями навершие, явно неродное, русской работы, почти полностью скрывающее подвершие. На котором, надо полагать, была такая же надпись, что и на двух других аналогах, почему его и постигла соответствующая участь. Других надписей на шлеме не было, что и уберегло его от более радикальной переделки.

Князь Мстиславский был гедиминович, знатнейший при семи царях человек, получал самое большое жалование в русском государстве — 1200 рублей в год. Был претендентом на престол в 1598 году после смерти Федора Иоанновича. Во время Смуты он неизменно оказывался на ведущих ролях, возглавлял Семибоярщину, вполне мог стать монархом в 1606 и 1611 гг., а по завершению Смуты его кандидатура на престол рассматривалась наравне с Романовым. Ерихонская шапка могла быть поднесена ему в дар дальновидной дипломатией султана в те годы «на всякий случай». Мстиславский умер в 1622 году, тогда же его шапка попала в казну; годом раньше свою завершенную работу сдал туда Никита Давыдов. Можно только гадать, каким образом у царя и у князя оказались столь аналогичные предметы примерно в одно и то же время. Вероятно, все это были посольские дары, подносимые в те непростые годы, исходя из конъюнктуры. Скорее всего, дар царю был сделан уже после избрания Михаила, чем и объясняется появление на тулове шлема трех европейских корон (как европейцы считали русских азиатами, так турки считали нас, русских христиан, европейцами). Что же до Прончищева, он привез свою шапку из посольского вояжа в Стамбул в 1632—1633 гг. Не получил ли он ее там также в подарок? Стилистическая и фактурная близость всех троих предметов такова, что позволяет считать их сделаными одновременно и в одном месте, одними мастерами, а уровень исполнения вполне тянет на султанский дар.

Попав однажды в Россию, эти ерихонские шапки, несомненно, оказали серьезное влияние на эстетику русского вооружения. При этом даже «изящная графика восточных надписей привлекала внимание русских оружейников. На некоторых предметах защитного вооружения русской работы XVI—XVII вв. можно видеть имитации этих надписей, исполняющих роль элементов декора»²⁵¹. Влияние продолжалось и дальше, вплоть до XX вв. Так, график и скульптор Ф. П. Толстой надел иерихонскую шапку на голову Александру Первому в барельефе «Родомысл девятогонадесять века», посвященном победе в Отечественной войне 1812 года. В 1942 году то же самое сделал в отношении Александра Невского автор эскиза одноименного ордена И. С. Телятников, а в 1947 году вариант «ерихонки» оказался на голове Юрия Долгорукова на медали в честь 800-летия Москвы. И т. п. Это поистине главный шлем русской истории.

В ОП хранятся и другие шлемы, свидетельствующие о глубоком интересе и пиетете русских в отношении восточного оружия. Например, персидской работы XVI века своеобразные шлемы с личинами, подобные тем, что перенимались русскими у причерноморских кочевников в XII—XIII веках. Или медный (!), покрытый чеканкой и гравировкой, а некогда еще и вызолоченный шлем персидской работы XVII, принадлежавший, как ни странно, такому завзятому и рафинированному западнику, как князь Василий Голицын. Как пишут с удивлением сами комментаторы: «Его двор сравнивали с дворами итальянских государей. Современники считали князя сторонником прокатолической ориентации в политике и культуре. Интересно отметить при этом, что почти все оказавшееся в казне вооружение В. В. Голицына имеет восточное происхождение или выполнено в традициях восточного оружейного искусства»²⁵².

Объяснение этому видится только одно: эстетическое обаяние Востока таково, что действовало даже на таких людей, как Голицын, помимо их рассудка и воли.

Быт

Раскрывая тему восточных веяний в русском быту, очень важно помнить и понимать знаменательные слова фактического директора Исторического музея, блистательного «архивного червя» и великого знатока русской жизни И. Е. Забелина (1820—1908), который, характеризуя XVI—XVII века, писал: «Великий государь, при всей высоте политического значения, на волос не удалился от народных корней. В своей жизни, в своем домашнем быту он остается вполне народным типом хозяина, главы дома, типическим явлением того строя жизни, который служит основою экономического, хозяйского быта во всем народе. Одни и те же понятия и даже уровень образования, одни привычки, вкусы, обычаи, домашние порядки, предания и верования, одни нравы — вот что равняло быт государя не только с боярским, но и вообще с крестьянским бытом»²⁵³.

Это значит, что быт московского царя был ровно таков, каков был бы и быт любого русского человека, имей он к тому возможности. В своем быту царь отражал народный русский взгляд на хорошее и плохое, достойное и недостойное, правильное и неправильное, красивое и некрасивое. С той единственной разницей, что он мог себе позволить многое из самого лучшего, а простой крестьянин — почти ничего, хоть бы и хотел.

Для нас важно знать об этом в том числе и потому, что помимо книжных сведений, есть возможность заглянуть в научно реконструированные хоромы царей — Романовские палаты на Варварке, Теремной дворец, Царицына и Грановитая палаты в Кремле, дворец Алексея Михайловича и домик Петра Первого в Коломенском. Что мы и сделаем по ходу повествования.

Россия, пережившая татарское иго, покорение Казани и Астрахани, нашествия крымцев, опричнину и Ливонскую войну, Смутное время и польско-шведскую интервенцию, вскоре вновь стала сказочно богата. Давно ли все серебро, с трудом добываемое из-за рубежа, утекало ханам в Орду! Ныне все уже было не так, и русские цари могли позволить себе немыслимую роскошь, во всем соответствующую мейнстриму, господствующему вкусу своего времени. И русская тяга к прекрасному могла ни в чем себя не сдерживать, ни в чем себе не отказывать. Во многом это выражалось в предпочтении вещей восточного происхождения.

Царский быт позволяет в этом убедиться.

* * *

Царские троны. В витринах Оружейной палаты выставлен не один представительный трон русских царей, но главное внимание привлекает сказочное ослепительной красоты кресло восточной работы конца XVI века, подаренное персидским шахом Аббасом I царю Борису Годунову в 1604 году. У него низкая спинка и подлокотники, некогда обтянутые золотым иранским бархатом; внешняя же поверхность вся обита листовым золотом (басменное тиснение) и выложена крупной голубой бирюзой и красными рубинами. Нечто подобное по типу можно видеть в султанском дворце Топкапы в Стамбуле, только тот трон, также весь обитый золотом, украшен 954 хризолитами²⁵⁴.

Данный трон много лет оставался непревзойденным, любимым троном московских царей. Когда на царство венчался юный Алексей Михайлович, «в центре собора соорудили высокий ступенчатый постамент, на который водрузили царский трон с драгоценными камнями, присланный иранским шахом Аббасом царю Борису Годунову. Рядом поставили стул для патриарха „с подушкой бархатною золотною“, по обеим сторонам постамента — две скамьи для духовенства, покрытые золотными персидскими коврами»²⁵⁵. Отметим, кстати, упоминание о восточных коврах, о коих речь впереди.

Весьма хорош также трон первого царя из династии Романовых — Михаила Федоровича — который был переделан в начале XVII века из старого восточной работы трона Ивана Грозного. В отличие от предыдущего, трон имеет форму древнерусского кресла с высокими спинкой и подлокотниками, поскольку переделывали русские мастера, но облицован также золотой басмой (ушло тринадцать килограммов золота), украшен бирюзой, рубинами, хризолитами, топазами и жемчугом.

Однако самый, наверное, богатый и красивый — это так называемый Алмазный трон, поднесенный в 1660 году царю Алексею Михайловичу армянской торговой компанией Захария Сардарова в Иране, добивавшейся таможенных льгот (в вознаграждение за него купцам было пожаловано 4000 рублей серебром и 19000 рублей медью — сумма просто заоблачная по тем временам). Трон был сделан из ароматного сандалового дерева, облицованного золотыми и серебряными пластинами с изощренным растительным орнаментом. Кованая стальная прорезная кайма с крупным узором, изображающим процессию слонов с погонщиками, пущена понизу трона. На спинке трона в картуше с жемчужной обнизью вышита специально предназначенная для царя лестная надпись: «Могущественнейшему и непобедимейшему Московии императору Алексею на земле благополучно царствующему сей трон, великая искусством сделанный, да будет предзнаменованием грядущего в небесах вечного блаженства. Лета Христова 1659». На верхней части спинки изготовлен двуглавый орел, а на столбиках по ее краям — изображения Николая-чудотворца и апостола Петра. Но главная ценность в том, что всю поверхность парадного царского кресла покрывает сложная мозаика из бирюзы, рубинов и около девятисот (!) алмазов. Видимо, именно об этом троне сказано в записке Дворцового разряда: «А как послы шли к государю… А великий государь в то время сидел в Персидских креслах, которые с олмазы и с яхонты и с иными дорогими каменьи»²⁵⁶. Более представительного сиденья не было, думается, ни у кого из властителей во всей Европе.

В Столовой палате реконструированного царского дворца в Коломенском также красуется прекрасной работы персидский трон XVII века, выполненный из прорезного железа. Еще один — золоченый с каменьями — в Престольной палате²⁵⁷.

Разумеется, оригинальные и красивые троны и царские места производились и в самой России, а также присылались и с Запада. Но все-таки равных по красоте и богатству восточным тронам не было, и место они занимали в придворной жизни особое, исключительное.

Ковры, скатерти, белье. В русском высшем обществе с XV века было принято красивое обыкновение: «Столы покрывались сукном, коврами и скатертями. Сукном, как общее правило, покрывались столы в московских приказах… В товарной книге Тайного приказа 1675 года значится: „скатерть кизылбашская из парчи, по таусинной земле полосы золотые и серебряные с каймами красными, мерою 15 аршин без чети“, „скатерть кизылбашская, шита по полотну золотом, с розными шолки, цена 2 рубли“. Эту скатерть поднесли в дарах „шаховы области армянина Захарьева прикащики“»²⁵⁸.

Это подтверждает и И. Е. Забелин в своей хрестоматии: «В обыкновенное время столы покрывались червчатым²⁵⁹, алым или зеленым сукном, а в торжественные дни — золотными коврами и аксамитными, алтабасными или бархатными подскатертниками. Иногда они обивались сукном или атласом. В 1663 г. для государя стол был обит „отласом турским золотным по зеленой земле, по нем опахалы золоты: подкладка камка червчата куфтерь“»²⁶⁰. И т. п.

Такое покрытие на столах всегда смотрелось и смотрится чрезвычайно красиво и престижно, создавая впечатление богатства и роскоши. Недаром на европейских картинах, особенно натюрмортах, покрытые коврами столы встречаются весьма часто: там тоже рано оценили прелесть такого убранства.

Но восточные ковры и ткани украшали не только и не столько столы, сколько, в первую очередь, полы и стены. С этим украшением не могло сравниться ничто — даже наборный паркет и керамическая плитка, выпускаемая специально для полов: недаром состоятельные люди XVI—XVII вв. все равно стремились и паркет, и плитку покрыть сверху ковром. Об этом, в частности, тоже свидетельствует Забелин:

«В важных случаях, во время посольских приемов или в торжественные дни и царские праздники, весь хоромный наряд получал совершенно иной вид. Тогда, вместо сукон, которыми убирались комнаты в обыкновенное время, стены наряжали шелковыми и золотными материями, бархатами, аксамитами, золотными атласами и т.п., а полы — персидскими и индийскими коврами. Так в Золотой палате при Лжедимитрии, когда он давал аудиенцию воеводе Сандомирскому, пол и лавки покрыты были персидскими коврами. Столовая Лжедимитрия была обита персидскою голубою тканью: занавесы у окон и дверей были парчовые…

Не менее великолепен этот наряд был и прежде, в XVI столетии, а равно и в последующее время, при царях Михаиле, Алексее, Федоре и в правление Софьи, у которой комната в 1684 г. была обита богатейшими коврами, «а над окны и над дверьми и около дверей персидскими волнистыми бархаты». В таких случаях вместо полавочников и на лавки клали золотные подушки. В 1663 г. в Передней Теремной положены в наряд три пары подушек, и в том числе две подушки бархатных золтных турских по червчатой земле, две таких же по червчатой земле с зеленым шелком и две бархатных турских золотных с серебром по червчатой земле…

Выходные царские книги 1662 г. описывают этот наряд следующим образом: «Сидел гоcударь в больших креслах, а в Золотой был наряд с Казенного двора: на столе ковер серебрян по червчатой земле; полавошники золотные, что с разводами; на кониках ковры золотные; на дву окнах ковры шитые золотные, по белому да по червчетому отласу, на третьем окне ковер кизылбаской золотной»»²⁶¹.

Конечно же, без восточных тканей и ковров никак не могли обходиться в царских и вельможных опочивальнях. В частности, в кипарисных сундуках хранилось много простынь, сорочек и портов из тафты, в том числе разноцветной.

«Вот описание постели царя Михаила Федоровича, находившейся в его Постельной комнате в 1634 г.: „…Одеяло камка кизылбашская по серебряной земле травы шолк гвоздичен, зелен, празелен, червчат; в травках литье золотное с разными шолки; грива (кайма) отлас золотной по зеленой земле полосы с белым да червчатым шолком; испод и опушка горностайная. — одеяло холодное камка кизылбашская цветная по белой земле листье золото в травах; грива отлас золотной по лазоревой земле, подкладка тафта лазорева. Под государевою большою постелью ковер цветной велик… Постеля большая бумажная, наволока атлас турский двойной по серебряной земле круги золоты, в них шелк зелен, да в малых кружках шелк ал… Взголовье пуховое, наволока атлас турски двойной, по серебряной земле круги золоты, в них шелк ал да зелен… Тоеж постели два ковра цветные с золотом и серебром“»²⁶². И т. д.

Как мы убедились, царский обиход был обильно украшен восточными коврами. В одном только 1663 году по заказу Алексея Михайловича в Персии было куплено 35 шелковых ковров²⁶³. Этот вкус отразила современная реконструкция царского дворца в Коломенском, где великолепные персидские, турецкие, индийские ковры можно видеть на полах и стенах, начиная с передних сеней и далее — в Думной палате, Престольной палате, Опочивальне, Царицыной казне, Светлице и даже в кабинете молодого царя Петра, где лежит ковер «Мамлюк»²⁶⁴. А аналой в моленной покрыт турецкой парчой…

Посуда и ювелирные изделия. «Остается упомянуть о фарфоровой или фаянсовой посуде… Эта посуда привозилась и с Запада, и с Востока… В России была известна „веницейская“ белая посуда — у князя В. В. Голицына среди другой ценной посуды было четыре блюда „репейчатых веницейских белых“ (?). Наряду с ней встречается и персидская. У того же лица были „чашки розных цветов персидские“… Особенно много было китайской посуды…»²⁶⁵.

Сегодня трудно подтвердить или опровергнуть эти свидетельства на основании фактов, поскольку хрупкий фарфор и фаянс в большинстве своем не сохранился. Одно из старейших российских собраний предметов такого рода хранится в усадьбе Останкино, где в основе — коллекция китайского и японского фарфора князей Черкасских, собиравшаяся с конца XVII века и перешедшая по наследству графам Шереметевым²⁶⁶. Затем престижным дальневосточным фарфором и его европейскими фаянсовыми имитациями (Дельфт и др.) украшались жилища Петра Первого и других его сподвижников. Но о турецком и персидском фаянсе — а в этом искусстве Восток, бесспорно, лидировал — в собраниях Руси почти ничего не известно (об одном экзотическом использовании изникской керамики по прихоти Бориса Годунова, которую он пустил на декорирование храма в своей вотчине, рассказано ниже, но этот пример остался без подражаний). Хотя даже если говорить об имитациях китайского фарфора, то в Персии, где пролегал шелковый путь, а искусство глазурованного фаянса развивалось с XII—XIII вв., подобные опыты были и более ранними, и более совершенными, чем в Европе.

Вообще, как известно, «иранские керамисты внесли огромный вклад в мировую культуру и искусство. Многие их технологические достижения неповторимы… Фактически можно сказать, что все богатство архитектурной керамики и изразцов других стран — испано-мавританской керамики, пиренейских азулежу, итальянских майолик, турецкого изника — имеет иранские корни. Персия является прародительницей современной керамики и майолики, которую мастерски переработали талантливые керамисты других стран, подарив ей собственное звучание и колорит»²⁶⁷. И вот, вопреки ожиданию, персидский фаянсовый след в нашей стране почти не виден.

То же — и о фаянсовой продукции Турции, история которой также начинается примерно с XII века, с сельджукского периода. Города Изник, Кютахьи и Чанаккале производили керамику всех типов, которыми был богат Восток — мозаику, минаи (семицветная с двойным обжигом глазурь — вначале синий, зеленый, фиолетовый и бирюзовый красители, затем желтый, красный и черный), люстр (с металлически надцветом), сграффито, подглазурную и наглазурную росписи, включая даже особый стиль «испано-мореск».

Но всего этого богатства и разнообразия мы также почти не видим в России, хотя с середины XVI и до конца XVII вв. помимо изникской плитки в Турции производилась и красивейшая посуда из белой глины с прозрачной глазурью, украшенная кобальтовым синим, бирюзовым, зеленым и коралловым красным цветами на белом фоне²⁶⁸.

Все это тем более странно, что стилистически восточный фаянс безусловно должен был быть близок русскому человеку, вообще уже вполне обольщенному турецким и персидским декоративно-прикладным искусством. Своего же ни фарфора, ни расписного столового фаянса у русских в то время еще не было — фаянс появится только в 1724 году, а фарфор в конце 1740-х. Знать и двор пользовались серебряной и золотой посудой. А в домах простых горожан и крестьян посуда была в основном медной, в т.ч. луженой, а также деревянной и терракотовой, но не поливной, а в лучшем случае черно-лощеной. Привозные оловянные тарелки и кружки были редки, дороги и шли больше на украшение столовых в знатных домах. Как, впрочем, и европейский фаянс.

Возможно, обилие дорогой престижной золотой и серебряной посуды в царском или вельможном доме делало неактуальным поиск фаянса и фарфора, сработанного, что ни говори, из материала попроще. Характерно, что Забелин, подробно описывая собрание дорогой посуды у царской семьи, много рассказывает о диковинках золотых дел мастеров, но ни слова не говорит о керамике. Хотя на Западе экзотический и технологически недостижимый восточный фарфор ценился куда дороже и был куда престижнее «обычных» ювелирных тарелей, блюд и кубков.

Я уверен, что последующие исследования смогут либо заставить изменить наши представления о дефиците в России восточной керамики, либо еще более правдоподобно объяснить этот «перекос».

Что касается ювелирных изделий, то здесь, как мы уже видели, в отдельных отраслях декоративно-прикладного искусства влияние Востока было чрезвычайно велико (царские инсигнии, оружие, одежда и др.). Но в отдельных же — практически незаметно (церковное искусство, посуда, личные украшения и др.). Понятно, что церковные кресты, панагии, оклады икон и книг, потиры, лжицы и тарели, дарохранительницы, кадила, раки святых и т. п. исполнялись русскими мастерами без участия мусульманских искусников — по религиозным соображениям. Что же касается золотой и серебряной посуды, личных украшений, пуговиц и т.п., то здесь ювелирное русское искусство обладало такими мощными традициями, идущими с домонгольских времен и обогащенными во времена интенсивных русско-византийских отношений, развить которые значительным образом искусство восточных мастеров вряд ли могло. Конкуренция с ними не затронула данные отрасли дела. Хотя, как уже подчеркивалось, в области вооружений, конского убранства, знаков царского достоинства и т. п. произведения Востока были востребованы и высоко ценились.

Что вообще ввозили с Востока. Восточные товары всегда, а особенно в XVII веке были в большом ходу на Руси. В столице главным центром такого рода торговли был Китай-город, где поближе к Москве-реке стояли лавки персов, армян и татар с золотыми и серебяными изделиями, драгоценными камнями, восточными винами, пряностями, благовониями и т. д. А главным восточным торговым партнером была Персия, имевшая в силу изложенных выше политических причин совершенно особые, приоритетные отношения с Россией. Был даже отдельный персидский гостиный двор с лавками. На некоторые наиболее дорогие персидские товары лучших сортов (шелк, драгоценные камни, золотые и серебряные украшения) существовала монополия казны, которая скупала все самое привлекательное и ходкое. Неудивительно, что некоторые частные купцы пытались выдавать свои товары за «шаховы» и «хановы», поднимая, таким образом, цену.

Что же составляло основной оборот русско-персидской торговли? Об этом позволяет совершенно точно судить один важный исторический документ, упомянутый Олеарием в его «Описании путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию».

В августе 1634 г. Москву с деловым визитом посетили голштинские послы Филипп Крузиус и Отто Брюггеман, чья цель состояла в получении царского дозволения для голштинского купечества ездить через Россию в Персию и Индию для торговли. Такое дозволение должно было озолотить голштинских купцов, ибо, как мы помним, вся монополия торговли с Персией была в руках у России, владевшей важной торговой артерией — рекой Волгой — в условиях полной торговой блокады Персии со стороны Турции, перекрывшей персам все остальные пути на Ближний Восток и в Европу. Через Турцию европейцам также не было возможности ездить в богатую необычайными товарами Персию, оставалось только умолять о том русского царя.

Царское правительство, взвесив все до мельчайших обстоятельств, приняло решение, главной целью которого было, во-первых, извлечь из соглашения максимальную выгоду, а во-вторых — не допустить и малейшего ущемления интересов русского купечества, занятого экспортом-импортом с персами. Из составленного ответственными царскими чиновниками документа видно, какие виды товаров попали под царскую протекцию, а следовательно, пользовались особым спросом на Руси. Вот, какие ограничения были введены для немцев.

Голштинской компании для начала дозволялось ездить через Россию в Персию в течение 10 лет, после чего договор мог быть продлен. Но компания обязалась: «А торговати нам в Персиде и покупати тех земель всякие товары, т.е. шолк сырой, каменье дорогое, краски, и иные большие товары, которыми русские торговые люди не торгуют, а в краску нам в Персиде сырова шолку не давати, и крашеными шелками нам русским торговым людем в их торговле в Персиде не мешати, а иных нам товаров, которые его царскаго величества торговые люди у персидских людей торгуют и покупают, т.е. всякие крашеные шолки, всяких цветов бархаты, отласы и камки персидские золотые и шелковые, дороги всякие, кутни всяких цветов, зендени, киндяки, сафьяны, краска крутик и мягкая, миткали, кисеи, вязи, кумачи, всякия выбойки, бумага хлопчатая, кушаки всякие, ревень и коренье чепучинное, пшено сорочинское, нашивки, пояски шолковые, сабли, полосы, ножи, тулунбасы, луки ядринские и мешецкие, наручи и доспехи, всякие ковры, попоны, шатры и полатки, миткалинные и бязинные полсти, орешки чернильные, ладан и москательные всякие товары, и селитра, которыми прежде сего торговали и меняли на свои товары русские торговые люди, и тех нам не покупати, и русским торговым людям в их торговле не мешати²⁶⁹…».

Как видим, в этом списке означено немало таких товаров — предметов важного бытового значения, широкого потребления, но также и роскоши — монополию на которые царское правительство считало для русских важной, ввиду высокого спроса на них: это необходимый всем для богослужения ладан, популярный лекарственный корень, крашеный шелк, многие виды тканей, элементы одежды, и такой национальный вид искуства, как ковры. А были и товары стратегического значения, торговать которыми немцам с персами прямо запрещалось. Это, в первую очередь, оружие, как смертоносное, так и оборонительное: сабли и (булатные) полосы для них, ножи, луки, наручи и доспехи, селитра, необходимая для производства пороха, и — что важно! — чернильные орешки. Запрет действовал в обе стороны: немцам было предписано «меди в Персию отнюдь не возить»; оружие для самообороны в пути немцы иметь могли, в том числе пушки и самопалы, но «не оставляя, однако, ни, того менее, продавая этих орудий в Персии». Понятное дело: ведь Москва сама тысячами экспортировала в Персию пищали, по поводу чего неоднократно протестовал Стамбул.

Конечно, этот список не исчерпывающий, особенно, когда дело касается не государственных связей Исфахана и Москвы, а личных взаимоотношений шахов и царей. К примеру, в 1662 г. царь Алексей Михайлович отправил в подарок персидскому шаху роскошную черепаховую кровать «немецкого дела», с «женой нагой резной золоченой». Дарил ему также западной работы зеркало. О некоторых личных великолепных подарках с той стороны (например, тронов, седел) рассказывалось выше.

Но зеркала дарились и нам с Востока: «особенно богаты были по украшениям зеркала турецкие, которые подносились царицам в дар от приезжих с Востока иноземцев, послов и купцов. Они были круглые, осмигранные, также четвероугольные створчатые, иногда, особенно круглые, с рукоятями, в золотом станке, осыпанном дорогими каменьями, алмазами, яхонтами, изумрудами, бирюзою и др.»²⁷⁰.

Или например, такой экзотический дар: «Богато украшенные золотом и каменьями опахала привозимы были царицам в дар с Востока», было и у царя «опахальце турское кругло; перье бело, червчато; черен серебрян золочен, лопастка с финифты»²⁷¹, хотя имелись и своего, русского производства.

Приятные мелочи быта в обиходе царской семьи также бывали восточного производства, например, в 1630 году царевичу Алексею была подарена «чернильница кизылбаская, а в ней две черниленки медных, четыре ножичка перочинных, перышко тростяное». А то вдруг всплывут в описях царской казны какие-нибудь «ноженки булатные» или «осла (оселок) бела кизылбашская». «У царя Алексея Михайловича в числе особенных редкостей находился сосуд каменный (сосуд из нефрита от болезней), оправлен золотом, цена 6000 руб. (неимоверные деньги по тому времени)»²⁷², конечно же, восточного происхождения.

Как ни странно, среди множества косметических средств и различных ароматических снадобий, которыми в изобилии пользовался двор, Забелин перечисляет зафиксированные в источниках произведения Запада и, особенно, России, но не называет никаких восточных благовоний или притираний, хотя это всегда была прямая специальность Востока²⁷³. Но судя по тому, что в приведенном договоре оговаривался ладан и «москательные всякие товары», подобная «бытовая химия» все-таки поступала из восточных стран в северную страну Россию.

Ну, а кроме материальных товаров, к нам импортировались и некоторые невещественные, но весьма полезные достижения Востока. К примеру, хорошо осведомленный Яков Рейтенфельс писал о русских: «В так называемые шахматы, знаменитую персидскую игру, по названию и ходу своему поистине царскую, они играют ежедневно и очень искусно, развивая ею свой ум до удивительной степени»²⁷⁴.

Все перечисленное говорит о том, что цивилизация Ислама тесно соприкасалась с русской культурой и активно и плодотворно воздействала на нее во многих отраслях быта, ремесла и искусства.

Архитектура

Найти восточный след в русской архитектуре — задача не из простых. Если западные зодчие и резчики по камню приглашались на Русь еще в те времена, когда здесь господствовал византийский стиль, то архитекторов с Востока сюда, насколько известно, никогда не приглашали вообще. Если, конечно, не иметь в виду территории Золотой и Большой Орды, Казанского и Астраханского ханств, где активное строительство свойственных мусульманской культуре светских и религиозных зданий началось после принятия татарами ислама в 1313 году. Но русские зодчие не ездили перенимать знания ни в Турцию, ни в Персию, ни в Орду, хотя на Ближнем Востоке могли бывать как паломники.

Поэтому воля к восточному ярко проявилась в средневековой русской архитектуре, наверное, только один раз. Зато так, что результат на многие века оказался в центре внимания зрителя, как своего, так и заезжего. И вообще стал символом Москвы не менее, а может и более, чем Кремль.

Речь, как легко догадаться, идет о соборе Покрова Богородицы на Рву (он же храм Василия Блаженного, далее ХВБ), увидев который в 1839 году, французский дипломат и наблюдательный путешественник маркиз Астольф де Кюстин был им донельзя шокирован и приговорил, не сдержав эмоций: «Страна, где подобное сооружение называется домом молитвы, — это Индия, Персия, Китай, а люди, которые приходят поклоняться Богу в эту банку с вареньем, — не христиане». Сказано со всей ясностью и определенностью, и в этих словах есть своя логика²⁷⁵. Быть может, для протестанта, с его доктринальной эстетической непритязательностью, такое высказывание было бы естественно, но де Кюстин был ярый католик, привычный, казалось бы, к художественной избыточности церкви. И тем не менее, броская восточная пышность и фантазийность ХВБ настолько его поразила, что он даже отказал православным русским людям в праве называться христианами.

Немногим ранее абсолютно сходным образом отозвался о главном московском храме другой весьма наблюдательный и неглупый европеец — Наполеон Бонапарт. В указе принца Нефшателя от 10 октября 1812 года, адресованном командующему артиллерией генералу Ла Рибуасьеру, со ссылкой на распоряжение самого Наполеона, пункт 6 гласит: «Снести все здания, находящиеся вокруг Кремля… и особенно мечеть со многими колокольнями». Речь, понятно, шла о Покровском соборе. Живи Наполеон в наше время, он мог бы знать афоризм гилеровского министра по делам оккупированных территорий на Востоке А. Розенберга: «Достаточно уничтожить памятники народа, чтобы он уже во втором поколении перестал существовать как нация». Инстинктом матерого завоевателя Бонапарт это понимал — и хотел нанести удар в самое сердце русского народа. К счастью, его распоряжение осталось невыполненным.

Необходимо подчеркнуть, что русские современники Наполеона и де Кюстина и сами вполне однозначно воспринимали своеобразие чудного храма как дань эстетике Востока. Анонимный автор статьи о соборе в «Путеводителе» 1827 года писал, что по своему облику храм «есть нечто отличное и удивительное: это смешение, так сказать, Азиатского с Готическим». Известный эссеист П. П. Свиньин дал в книге «Картины России» (1839) очерк, в котором утверждал: «Конечно, нет в мире другого памятника, в котором можно было бы найти подобное смешение противоположных архитектур: затейливости и пестроты Азиатской с величием и благородством Италианской, смелости и легкости Мавританской с тяжелостью и излишеством в украшениях готического вкуса и из всего этого составить нечто стройное, но фантастическое, исполненное поэзии и своенравия»²⁷⁶. Историк архитектуры И. М. Снегирев находил (1842) в соборе в целом соединение Индийского типа с Византийским, а в декоре — «смешение стилей мавританского, готического, ломбардского, индийского и византийского». Одна из глав книги «Руководство к истории искусства Франца Куглера» (М., 1869) прямо называлась «Мугамедданское искусство и сродственные ему группы восточнохристианского»; в ней Куглер находил полный расцвет этого стиля в «церкви Василия Блаженного». Наконец, автор первой истории московской архитектуры (1911) М. В. Красовский признавал «присутствие азиатских элементов в общем характере сооружения, а итальянских — в его деталях, поскольку к тому времени они стали составными элементами русской архитектуры»²⁷⁷. Оставим на совести авторов их коннотации с архитектурой разных европейских течений, но отметим, что все они на первое место выдвигают сродство ХВБ с Востоком, с Азией.

Мне могут возразить, что многоцветие и необычная разнообразная рельефность восьми глав (куполов) ХВБ, которая, собственно, и создает ощущение Востока, есть результат решительных перестроек разных времен — от московского разорения при Девлет-Гирее в 1571 году до наполеоновского нашествия и пожара 1812 года. А до того храм-де выглядел гораздо скромнее, и уж вовсе неизвестно, каким он был в момент окончания строительства и освящения в 1561 году. Может быть, его чалмовидные пестрые главы изначально вовсе не имели того восточного колорита, который когда-то поразил де Кюстина в николаевской Москве и поражает сегодня нас?

Такую точку зрения, в частности, изложила сама заведующая филиалом Государственного Исторического музея «Покровский собор» Татьяна Сарачёва в интервью журналу «Русский мир»: «Что касается куполов, то предполагают, что изначально на Покровском соборе они были шлемовидные и монохромные… Но в XVI веке собор горит, и после очередного ремонта в конце столетия на нем появляются знакомые нам фигурные главы, за исключением купола на центральной церкви, сохранившего первоначальную форму. А раскрашены таким образом они были уже только при Екатерине Великой»²⁷⁸. Академик РАХ С. В. Заграевский считает, что первоначально купола были вызолочены²⁷⁹; следовательно, они были гладкими. Существуют даже замечательные «реконструкции» — фантазии архитектора-художника В. А. Рябова, на которых ХВБ изображен именно с гладкими монохромными шлемовидными куполами; но эта деталь, в отличие от всего прочего, им выдумана.

На самом деле не существует никаких доказательств насчет шлемовидных монохромных куполов в византийском вкусе, якобы венчавших восемь глав собора Василия Блаженного. Более того. Известен всего один современный событию источник: миниатюры Лицевого свода (около 1570 г.), отображающие освящение этого главного храма страны вначале в деревянном, а потом в каменном варианте. На обеих апокрифических картинках на всех барабанах нарисованы именно луковичные купола. Правда, на рисунке они не имеют рельефа и выкрашены желтым, то есть представлены как гладкие и позлащеные, но ни о какой шлемовидности, отошедшей в прошлое вместе со всем византийским эстетическим наследием, речи идти, конечно, уже не могло. При этом всем известно, что русские миниатюры, как и русские иконы, принципиально далеки от правдоподобия, изображения на них крайне условны, символичны и часто недостоверны. В отличие от западных гравюр, их нельзя понимать буквально. Но путать луковичную главу со шлемовидной древнерусский художник был не должен.

В этой связи стоит обратить внимание на еще один местный источник: «Книгу об избрании на превысочайший престол… Михаила Федоровича», составленную в Посольском приказе в 1672—1673 гг. Для нее жалованный иконописец Иван Максимов изготовил 21 рисунок, в том числе тщательно и подробно изобразив церковь преподобного Сергия на Троицком подворье в Кремле, построенную в те же годы (1556—1558), когда строился и Покровский на Рву собор. На ее узком и высоком, украшенном изразцами шатровом верхе, выполненном совершенно в духе ХВБ, насажена небольшая, но отчетливо ребристая и шишковатая, выкрашенная коричневатой охрой маковка (глава)²⁸⁰. Не свидетельствует ли этим современница нашего собора об изначально фигурном строении его куполов?

Бесспорно, храм Василия Блаженного, как и Царь-пушка, как и Шапка Мономаха, как и шлем Михаила Федоровича, тоже имеет свою тайну. Мы действительно не можем судить уверенно, как он выглядел сразу после постройки в 1561 году. Зато мы с очень большой вероятностью можем судить о том, каким храм был после смерти Ивана Грозного. В «Пискаревском летописце» говорится: «во дни благочестивого царя и великого князя Федора Иоанновича… зделаны верхи у Троицы и у Покрова на Рву розными обрасцы и железом немецким (луженым. — А.С.) обиты». Сделано это было, соответственно, между годом смерти Грозного (1584) и годом смерти его сына (1598), причем после некоего пожара.

Именно в таком фигурном («розном») виде эти главы собора, каждая из которых неповторима, изображены на т.н. «Сигизмундовской карте Москвы», награвированной в 1610 г. замечательным аугсбургским мастером Лукасом Килианом по рисунку Иоганна Абелина по привилегии от польского короля Сигизмунда III²⁸¹. Можно легко различить даже в маленьком виде, что через полвека после «сдачи в эксплуатацию» купола на ХВБ уже выглядели примерно так же, как и сейчас: они относительно большого размера, луковичные, причудливо рельефные и ребристые, разные по размеру и рисунку. Этому свидетельству вполне можно верить.

В точности то же самое можно сказать, взирая на большую — во весь лист — иллюстрацию к более поздней книге Адама Олеария (издавалась с 1647 г., но зарисовки делались в 1634—1639 гг.), где подробно виден весь храм и его семь куполов полностью, а еще два чуть выглядывают из-за них. Купола изображены разные, один — витой, как мы видим и сегодня, другие тоже рельефные, рифленые, все на особинку²⁸².

Наконец, в 1661—1663 гг. в Москве побывал с дипломатическим визитом имперский барон Августин Мейерберг, который также опубликовал в 1660-1670-е годы свои зарисовки видов Москвы, в том числе Кремля и Красной площади, на которых виден ХВБ с его разнообразными и рельефными куполами²⁸³.

Все названные картинки мало отличаются от того, что мы видим теперь, и купола своей формой производят однозначно «восточное» впечатление, пусть и не столь ярко выраженное, как их нынешний вариант. Но дело в том, однако, что никто не знает в точности, как выглядел ХВБ между пожарами 1571 и 1595 гг. Равно как и между освящением 1561 г. и пожаром 1571 г. Не появились ли «восточные» купола, сделанные «розным образом», уже тогда? И не потому ли их воспроизвели реставраторы в 1596 г.?

Как известно, во время нашествия Девлет-Гирея в 1571 году Москва страшно выгорела, так что купола наверняка пострадали, и гравюра Килиана запечатлела не самый первый их вариант. Но горела Москва (в том числе Кремль и Китай-город) и до того — в 1562 году, и после — в 1591, и в 1611, и в 1626²⁸⁴, и в 1634 году тот же Олеарий застал следы большого пожарища (выгорело до 5 тыс. домов); затем Китай-город выгорал в 1668, 1699 гг. и т. д. Возможно, был большой пожар и в начале 1580-х. Сколько раз горел при этом Покровский собор, неизвестно. Однако, судя по тем же гравюрам в книгах Олеария, Мейерберга и др., купола ХВБ, если и сгорали, то каждый раз немедленно восстанавливались заново один к одному — по варианту Килиана 1610 г.

Опиравшийся на «Пискаревский летописец» исследователь ХВБ протоиерей И. Кузнецов полагал, что фигурные «розные» купола были установлены после пожара 1595 года, когда выгорел весь Китай-город. Однако еще десятью годами раньше, в 1585 году, посетивший Москву Мартин Груневег также написал про чудо-церковь: «У нее новые маковки»²⁸⁵. Возможно, в очередной раз купола сгорели в начале 1580-х, еще при жизни Грозного, и тогда же были восстановлены. Ясно одно: сколько бы раз ни горели купола Покровского собора, этого драгоценного для всех русских людей — от царя до простого москвича — храма, они должны были снова и снова немедленно и во что бы то ни стало восстанавливаться.

В таком случае логично предположить, что при всех вообще реставрациях каждый раз восстанавливался именно первоначальный вариант. В наши дни наукой установлено, что реставраторы далекого XVII века действовали в отношении этой русской святыни благоговейно и бережно: «При поновлении в 1683 г. собора Покрова на Рву часть старых изразцов из светлой глины с желтоватой, зеленой и оранжево-коричневой глазурью, поставленных во время кладки в 1555—1560 гг. на шатер центрального столпа, была заменена новыми… Замена не внесла кардинальных изменений ни во внешний облик, ни в размещение изразцов»²⁸⁶. Почему бы не предположить, что и купола восстанавливались в XVI—XVII вв. так же бережно и точно?

В недавнее время был опубликован небесспорный, но безусловно фундаментальный труд А. Л. Баталова, посвященный истории создания собора. В нем автор признает, что если фигурные главы появились только после смерти Ивана Грозного, тогда «невозможно понять, почему почти через четверть века появляется замысел создания подобных, не имеющих аналогов луковичных глав, соответствующих особенностям архитектуры собора — намеренной изощренности его декора и конструкций… Их первоначальный облик остается неизвестным; это оставляет возможность для предположений о том, что в 1561 году главы собора имели форму, близкую к существующей»²⁸⁷.

Для автора настоящего труда это предположение носит характер абсолютной уверенности. Царь Иван Васильевич безусловно дорожил своим уникальным и восхитительным детищем. Собор был задуман им лично как обетный, мемориальный и символический в ряду других таких же памятных соборов в разных городах Руси. Это было обширное мероприятие, пропагандистское и сакральное одновременно, воплощение эпохальной победы — великий след великого царя на земле. Восточного вида купола столичного Покровского собора, увенчанные, однако, крестами, должны были наглядно свидетельствовать о торжестве русского православия над мусульманством. Так кто же посмел бы столь радикально переиначить замысел, утвержденный самим Иваном Грозным?! Вряд ли у кого поднялась бы на это рука, во всяком случае — при жизни царя. А после его смерти вряд ли такое позволил бы себе его сын Федор Иоаннович, при котором случился пожар 1595 года. А значит, в 1596 году, скорее всего, просто повторили то, что уже было в 1580-е гг. И в таком виде собор достоял до создания «Сигизмундовой карты» в 1610 г., и стоит, несмотря на все невзгоды, до сих пор.

С 1890-х гг. ХВБ неоднократно пристально исследовался реставраторами и искусствоведами (в 1926 г. он даже был поставлен вне категорий в историко-архитектурном отношении, войдя в число так называемых «уников»). Масштабными реставрационными работами в 1920-1930-е годы руководил известный архитектор, художник, реставратор Д. П. Сухов; считается, что он вернул собору облик именно XVI—XVII столетий. А вот когда в 1967—1969 гг. была предпринята новая полная реставрация, в ходе которой была высказана идея вернуть собору якобы «первоначальный вид», сделав главы монохромными, она не получила ни поддержки научного сообщества, ни одобрения властей. В итоге все осталось, как было; мастера вручную обрабатывали медные листы, в точности повторяя предыдущую форму: луковичные купола ростово-суздальского (русского) типа. И это правильно и хорошо.

Разноцветные, расписные купола, вместо монохромных и даже золоченых, были настоящей художественной находкой своего времени, удивительной, шокирующей. При этом каждый из них — неповторим, причудлив, затейлив: клетчатые и полосатые, завитые и прямые, пупырчатые, шишковатые и гладкие. Восхищенные русской изобретательностью иностранцы недаром сравнивали их с кедровой шишкой, ананасом и артишоком²⁸⁸. Но в еще большей степени они, конечно же, напоминали чалмы, тюрбаны и шлемы а-ля тюрк…

Но не одни только купола отсылали созерцателя на Восток. Как пишет исследователь Н. И. Брунов: «Центральная башня Покрова в своей наружной части глубоко отлична от его больших и малых приделов. Она представляет собой совершенно особый архитектурный тип балдахина-сени и восходит к другим истокам… Этот искони русский архитектурный тип находится в связи со скифскими погребениями и через них — с зодчеством древневосточных государств, в частности с зодчеством Ирана и Ассиро-Вавилона»²⁸⁹.

Сам собор был в основном двуцветный: белый камень и красный кирпич. Но в стены были вмонтированы также и полихромные престижные изразцы, образовывавшие красивые цветные пятна и звезды на гранях шатра и в тимпанах кокошников.

Вообще, собор — настоящий праздник русской души, «разлюли-малина», родная и милая, ни на что в мире не похожая. Он — сущий пряник пряный, глиняная игрушка расписная, нарядная: кокетливо украшен резными карнизами, многими кокошниками, нишами, оконцами, керамическими цветными звездами и плитками, оторочен металлическими золочеными кружевами и спиралями, кольчатыми подвесками-колтами…

Этому уникальному каменному празднику было отведено единственное в своем роде и весьма достойное место — напротив самого Кремля, так что колокольня Ивана Великого (62 метра) вела перекличку с центральным шатровым столпом Покровского собора (60 метров). И вообще, весь Кремль находился как бы в диалоге с главным храмом страны, каковым стал собор. Это хорошо заметно на гравюре Олеария, где две самые высокие точки в Москве даны в сближении. Нужно иметь в виду, что во времена Ивана Грозного и первых Романовых вокруг собора не было почти никаких иных построек, он возвышался на площади одиноко и был виден кругом, со всех сторон (потому-то у него и нет четко выраженного фасада, который ввиду кругового обзора просто не нужен).

Это пустоватое обширное пространство называлось пока еще не Красная площадь, а Торг или Пожар, где гуляли прохожие и немного приподнималось только Лобное место да стояли две-три крохотные деревянные часовенки, а с начала XVII века на кирпичной подклети лежала пара самых грандиозных пушек Московского царства — вот и весь обозримый антураж. По определенным дням на огромной пустоши происходили торжища, а в вербное воскресенье и площадь, и собор превращались в театр под открытым небом, где на Лобном месте служили литургию, а храм весь как есть служил алтарем. В этом торжественном религиозном действе митрополит московский, а позже — патриарх ехал на невысокой мохнатой татарской лошадке, игравшей роль «осляти», которую неторопливо вел под уздцы лично сам царь. При этом «все духовенство, сколько ни есть его в Москве, торжественно провожает патриарха с образами, а народ стелет перед ним дорогие ткани, забегая вперед. К этому дню стекается в Москву великое множество людей из окрестностей»²⁹⁰.

Храм Василия Блаженного, как вскоре стали именовать собор Покрова Богородицы на Рву, стал, таким образом, настоящей художественной доминантой русской столицы, а с ней и всего Московского царства. Перед нами — каменный слепок русского духа. Его значение как эстетической исповеди и проповеди русского народа непреходяще. Он словно говорит нам: «Быть русским — значит быть ярким, красивым, самобытным, ни на что не похожим, необыкновенным!»

И все это прекрасно осознавалось уже с момента создания собора.

Здесь следует заметить, что ХВБ — абсолютно уникален. У него не только нет никаких аналогов в странах Западной Европы, но и совершенно невозможно себе представить, чтобы зодчий западноевропейской выучки создал бы что-либо подобное. Настолько чужд данный архитектурный образ всему, что только мы знаем вообще о Западе. А про архитекторов Востока и говорить нечего: христианское зодчество — не их конек. Хотя, если уж искать за рубежом некие опережающие аналоги нашим русским шатрам на церковных столпах и колокольнях, на башнях Кремля и т.д., то их скорее можно обнаружить в надвратных башнях султанского дворца Топкапы или островерхих минаретах Стамбула, Бахчисарая, мечети Джума-Джами в Евпатории (построена одновременно с Покровским собором), нежели в Храме Гроба Господня в Иерусалиме, как это пытаются делать некоторые исследователи. Все-таки, вкус и воля к Востоку у наших эстетов той далекой эпохи преобладали слишком явно.

Основная характеристика ХВБ как памятника архитектуры, таким образом, — двуединая. Это важно подчеркнуть. С одной стороны, в нем чрезвычайно ярко воплотились восточные веяния²⁹¹, господствовавшие в русском искусстве и быте XVI—XVII вв. А с другой стороны — в нем не менее ярко выразился собственно русский дух²⁹². В том числе через такой новый, чисто русский архитектурный мейнстрим, как шатровое зодчество, эталоном которого Покровский собор был и остается.

* * *

Внимательное изучение русской церковной и светской архитектуры XV—XVI вв. на предмет выявления восточных веяний в этом роде искусства дало весьма скудный результат, если исключить тот пример ХВБ, о котором уже столько сказано выше. Собственно, мне удалось найти еще только два образчика.

Прежде всего, это храм Троицы в Хорошеве, вотчине Бориса Годунова, воздвигнутый в 1598 году по проекту, предположительно, великого зодчего Федора Коня. Храм удивительной, ни на что более не похожей архитектуры: от одинокого центрального купола к краям мощного четверика сбегают (хочется сказать — «стекают») кокошники (ложные закомары) каскадами в четыре яруса — по двенадцать на каждой стороне. Но самое интересное в том, что в тимпанах этих кокошников строитель расположил большие турецкие фаянсовые многоцветные блюда, произведенные в городе Изнике — знаменитом центре керамики, снабжавшем (и продолжающем до сих пор снабжать) своими дивными тарелками весь мир. Всего церковь была украшена восемнадцатью такими блюдами, придававшими ей необычайно праздничный, нарядный вид.

Этот архитектурный прием был известен на Востоке, в том числе христианском: так украшены, в частности, некоторые храмы на Святом Афоне. Возможно, Коню подсказал подобный декор кто-то из паломников. Но в России, насколько можно судить, это первый и единственный такой случай. Дело в том, что как ни странно, «хорошо известная на Востоке поливная архитектурная керамика совершенно отсутствовала в средневековой Москве, имевшей прочные связи с миром ислама… А ведь поливные изделия привозились с Востока и были известны москвичам давно. По археологическим данным, уже во второй половине XII века в Москве появились привозные поливные сосуды и бусы — византийские, иранские, позднее турецкие, арабские и китайские». Но — «у русских поливных изразцов были другие предшественники»²⁹³.

Красота турецких фаянсовых блюд, украшенных изощренным и многоцветным (некоторых цветов русская полива еще долго не будет знать) растительным орнаментом, поражает и в наши дни, особенно в образцах XV—XVI вв., на которые приходится расцвет керамического искусства Турции. Тюльпаны, гиацинты, гвоздики и розы, раскрашенные кобальтовым синим, бирюзовым, зеленым и коралловым красным цветами на белом фоне блюд, тарелок и чаш радовали глаз ценителя красоты с середины XVI века, а к концу его появились прихотливые клиновидные листья с зубчатыми краями и композиции с изображениями розеток. Вот такими блюдами решил изукрасить свою усадебную церковь Борис Годунов, покоренный искусством турецких керамистов и обладавший, надо думать, немалым собранием посуды такого рода. Он безусловно понимал, что это знак редкого, быть может единственного на Москве великолепия и престижа. Ведь «блеск и цвет, причем цвет устойчивый, почти вечный, яркий, порой кричащий, как бы активно заявляющий о себе — это не просто присущие глазури качества. За ними стоит средневековое понимание красоты и богатства, стремление к достижению и совершенствованию которых является неотъемлемой частью древнерусской истории»²⁹⁴.

Быть может, именно потому, что такое статусное, редкое и дорогое украшение не мог себе позволить никто, кроме царского шурина, который и сам стал царем в том же 1598 году, храм Троицы в Хорошеве так и остался вне аналогов, подобно храму Василия Блаженного. Таким образом, оба примера явного влияния Востока на русское зодчество остались без развития и не создали явления, оставшись пусть видными и важными, но все же единственными — каждый в своем роде — исключениями.

Наконец, еще один пример, вовсе неприметный со стороны, — это наличник и один внутренний портал церкви Троицы в Никитниках (1635—1653), и такие же порталы в Теремном дворце (1635—1636), напоминающие фестончатые (зубчатые) с округлым верхом порталы и проемы окон знаменитой Мескиты — соборной мечети города Кордовы в Андалусии (Испания), столицы бывшего Кордовского халифата. Какими путями этот мавританский архитектурный мотив VIII—X вв. проник в Россию при первом Романове — остается только гадать: путь неблизкий.

На этом примере можно пока что окончить разговор на данную тему.

Апофеоз Востока в Москве

Вернемся к самим по себе русским царям XVI века, когда восточное эстетическое начало преобладало так явно и во многих аспектах быта (некоторые подробности еще ждут нас впереди). Обратим внимание на тот факт, что начиная с Василия Третьего и кончая Борисом Годуновым, то есть ровно сто лет, весь XVI век — с 1505 по 1605 годы, — на русском троне восседали особи ярко выраженной нерусской, и именно восточной наружности. Сохранились портреты-парсуны Василия Третьего, Ивана Грозного. Помимо их личного сходства между собой, портреты обращают на себя внимание отчетливо нерусским типом лиц. «Нос имел протягновен и покляп», — не удержался автор словесного портрета, отмечая особенности лика царя Ивана Васильевича²⁹⁵, но это уже была фамильная черта, как и крутая курчавость темных волос, запечатленная парсунами. Во внешность Грозного внесли свою лепту греческие, татарские и половецкие гены. Следует иметь в виду, что, по описанию имперского посла Даниила Принца из Бухова, Грозный, «как бóльшая часть русских», брил голову бритвой наголо²⁹⁶, и это еще добавляло ему, с его большою пегой бородой, восточного колорита. Отчетливо восточные черты — длинный «ястребиный» по слову Флетчера нос, карие глаза навыкате, курчавые волосы — сохранял еще даже правнук Софьи Палеолог — царь Федор Иоаннович (его парсуну можно видеть в ГИМ²⁹⁷). А уж про татарина Годунова — близкого потомка мурзы Чета Сабура — и говорить нечего²⁹⁸.

Их антропологический облик не мог не оказывать психологического воздействия на среду. Если быть точным, началось это еще раньше — с приезда Софьи Палеолог и тех времен, когда по Кремлю стали бегать маленькие княжичи греческого вида²⁹⁹. Их было много: Софья родила мужу семерых дочерей (выжило пятеро) и пятерых сыновей, и все, конечно же, были отмечены зримой печатью греческого происхождения.

Особенно выразительно в глазах русского наблюдателя должна была выглядеть царственная чета «Иван Васильевич Грозный и Гуэщэней (в крещении Мария) Темрюковна», девять лет кряду находившаяся на самом верху русского общества и притягивавшая все взоры, как светило на своде небес. Что должен был думать русский человек, взирая на подобное солнце русской власти? Уж во всяком случае, таким ярким, колоритным носителям восточной типажности чрезвычайно подходило восточное же обрамление в виде одежд, оружия, мебели, ковров, всего бытового антуража. Они находились с ним в некоем органическом эстетическом единстве. И в этом мне видится пусть неглавная, но все же существенная причина популярности восточной темы в русской культуре XVI века.

В 1605 году им на смену, по контрасту, пришел опять-таки ярко нерусский, но на этот раз на западный манер, типаж — бритоликий «европеец» Лжедмитрий, с «босым лицом», как это называлось в старину. Такая смена антропологических типажей на русском престоле имела, конечно же, символический характер. И, конечно же, она сопровождалась столь же радикальной переменой быта и антуража. Век, закончившийся петровскими преобразованиями, знаменательно начался с агрессивной интервенции Запада и весь прошел под ее знаком.

Глядя на царствующих в России XVI века персон, можно было бы сгоряча заявить тезис о «власти неруси над Русью», определившей ее эстетический выбор. Но он не выдержит и самой поверхностной критики, ибо первые лица государства (как и весь вообще господствующий класс) попросту имели — это очевидно! — общие со всем народом вкусы и пристрастия, испытывали общую тягу к артефактам нерусского Востока и были в одинаковой мере «отуречены» и «окызылбашены» в своих эстетических предпочтениях. В этом все слои русского населения были едины — такова уж была общая составляющая единой русской культуры нашего «Золотого века».

После скандального провала вестернизационной миссии Лжедмитрия на русском троне в 1613 году, в лице новой династии Романовых, наконец-то оказались русские люди, обладающие русским внешним обликом, что составляло резкий контраст с теми, кто правил Россией с 1505 и до 1606 года.

Однако вот ведь какое интересное дело. Отец будущего преобразователя-вестернизатора Петра Алексеевича — царь Алексей Михайлович Романов — представал на публике в торжественных выездах и парадах или в походе перед русскими войсками, одетый в зерцальный доспех или юшман, на голове его была надета ерихонская шапка, на руках — наручи. Все — турецкой, стамбульской работы.

В руках или за спиной у царя был столь же роскошный щит. Либо персидский, исключительный по красоте шедевр оружейного мастерства XVI века (ОПМК №31) из собрания князя Мстиславского, который был, как видно, величайшим знатоком и ценителем именно восточного оружия. Либо бесценный турецкий щит-калкан³⁰⁰, изукрашенный драгметаллами, жемчугом и камнями (ОПМК №32), поднесенный Алексею Михайловичу в 1654 году стамбульским греком-купцом Д. Астафьевым. А мог бы царь взять и присланный в 1644 году Михаилу Федоровичу шахом Аббасом II уникальный щит из кожи «инрога» (носорога) с золотыми накладками, о котором недаром сказано: «Тончайшей работы и с безукоризненным вкусом исполненная оправа щита является классически примером ювелирного искусства иранских мастеров 1-й половины XVII века»³⁰¹.

На поясе царя висела драгоценная сабля «Большого наряда» (ОПМК №36), сделанная в Турции в 1624 году. А возможно — поднесенная купцом Иваном Булгаковым булатная сабля стамбульской работы, украшенная золотом, нефритом, рубинами и изумрудами, недаром внесенная в Переписную книгу под №1 (ОПМК №40). Или поднесенная в 1655 году тем же греком Д. Астафьевым неимоверно красивая и дорогая сабля (клинок персидский, монтировка турецкая, ОПМК №41). Или — принадлежавшая Михаилу Федоровичу красивейшая сабля (ОПМК №35), изготовленная мастером Ильей Просвитом в Москве (а возможно, в Львове) в 1618 году, которую Тишайший царь брал с собой в походы против Речи Посполитой. Она была переделана из дамасского клинка, украшена прорезными долами и глубокой золотой насечкой, широкая, с необычной елманью; рукоять имела по типу персидского шамшира. Ее общий вид был восточный и выдавал влияние как Турции, так и Персии. А впрочем, в Оружейной палате хранится около 30 сабель категории «Большой наряд», так что у царя был выбор; но все они либо восточные, либо сделаны по восточному образцу (см. ОПМК №№37—42 и др.).

Царский лук и стрелы были упакованы в немыслимой красоты и богатства саадак, украшенный российским гербовым двуглавым орлом, но… сделанный в 1656 году на заказ в Стамбуле вместе с венцом, бармами, державой и скипетром (ОПМК №66).

В правой руке Алексей Михайлович мог держать символ воинской и державной власти — булаву³⁰² или пернат, один из тех, что подносились русским царям послами Турции³⁰³ или Персии³⁰⁴.

Подобное описание в равной мере могло бы касаться и первого Романова — Михаила Федоровича, и третьего — Федора Алексеевича, и царей Ивана Пятого и Петра Первого, пока те еще были молоды. Как пишет историк оружия И. А. Комаров: «Из лучших работ русских и восточных мастеров (а западных, заметим, нет! — А.С.) формировался в казне комплекс „Большого наряда“ — парадный комплекс царского оружия. Во время важнейших церемоний, носивших военный характер, царь являлся облаченным в сияющую золотом броню и увенчанным „большой ерихонкой“ — своеобразным боевым венцом русских государей»³⁰⁵.

Не будет ошибкой сказать, что новая — русская — династия Романовых активно формирует стиль своей эпохи; и этот «романовский» стиль — восточный по преимуществу. Не Романовы стоят у истоков этого стиля, он захватывает целых два века, однако, как говорили предки, «не начавший блажен, но скончавый»: именно XVII век проявил его во всей полноте и силе, во всем разнообразии и роскоши. (Недаром еще В. В. Стасов полагал, что настоящая русская эстетика несет «индийско-магометанский стиль». )

За царем, естественно, тянулась вся знать, которая тоже старалась быть «стильной», не ударить в грязь лицом и покупала себе восточное вооружение, как сегодня покупают дорогие иномарки. В нем и красовалась в выездах и походах. Выше уже приводился пример В. В. Голицына, всесильного фаворита царевны Софьи, убежденного западника, собиравшего и носившего, тем не менее, восточное оружие. Исключительного достоинства предметы такого рода были у князя Ф. И. Мстиславского, их «донашивали» два поколения первых царей Романовых (ему, возможно, принадлежал также невероятной красоты и ювелирного роскошества шишак турецкой работы конца правления Сулеймана Великолепного — ОПМК №3). Его деду, князю Ф. М. Мстиславскому, принадлежала одна из самых красивых сабель, сделанная в Каире (Египет) мастером Касимом в 1-й половине XVI в. (ОПМК №34). От Семена Волынского в ОП перешел «редкий по красоте образец иранского оружия и ювелирного искусства»³⁰⁶ — палаш, приобретенный хозяином, вероятно, в 1642 году в бытность его послом в Персии (ОПМК №46). Еще один знаменитый «западник», двоюродный дед Петра Великого боярин Н. И. Романов, отметился в анналах казны «шапкой ложчатой с бахтерцовым подбором», русской (?) работы XVI века (ОПМК №9), но формой, куполообразным строением и подвижной наносной стрелкой напомнающей восточные шишаки³⁰⁷. Один из наиболее знаменитых восточных шлемов — ерихонская шапка «кучумовская» (булат, золочение, жемчуг, лалы, яхонты, эмаль; персидская работа XVI века; по легенде принадлежала сибирскому хану Кучуму) — долго был во владении знатного вельможи Б. П. Шереметева, который им «ударил челом государю» (ОПМК №4). И т. д.

Подстать царю и его окружению были и лошади, на которых двигался весь поезд. «Один из иностранных свидетелей царского выезда писал: „Конского такого наряду и украшения столь драгоценного… ни у каких государей не обретается“»³⁰⁸. Но так мог высказаться только человек, никогда не видевший султанского выезда, судить о котором позволяет сбруя, выставляющаяся во дворце Топкапы в Стамбуле. Одни только конские подшейные кисти (наузы) из изумрудов величиной с куриное яйцо чего стоят!

Помимо верховых, в процессии участвовали и т.н. «выводные» лошади, иногда свыше сотни, служившие лишь для ее украшения. Секретарь английского посла К. Карлейля, прибывшего в Россию в ферале 1664 года, пишет: «Большинство из всадников (при встрече посла. — А.С.) были верхом на красивых лощадях, в богатой сбруе с поводами из серебра, сделанными в виде цепей из тонких и широких звеньев так, что они все вместе производили величественный звон. У некоторых лошадей спины были покрыты чепраками с драгоценными камнями, блеск которых, казалось, прибавлял света к свету дня»³⁰⁹. Эту роскошь я, бывавший в Топкапы, смело назову восточной.

Дело в том, что предметы конского убранства составляли заметную часть драгоценных даров, направляемых русским царям турецкими султанами и персидскими шахами, китайскими императорами и бухарскими эмирами. Попадая в казну, в Оружейную палату, они поражали воображение русских мастеров и служили им образцами для подражания. К примеру, юный персидский шах Аббас I (он в то время особенно настойчиво домогался союза с Россией) подарил в 1590 году царю Федору Иоанновичу золотое седло, обтянутое бархатом и украшенное ярко-голубой крупной бирюзой, рубинами, изумрудами. Другое также золотое седло, присланное в дар шахом Сефи в 1635 царю Михаилу Федоровичу, покрыто иранским бархатом, затканным цветами гвоздики, и тоже усыпано жемчугом, рубинами, изумрудами и бирюзой. Турецкие же дарственные седла часто делалсь из золоченого серебра, отделывались чернью, гравировкой, чеканкой, покрывались бархатом и алтабасом, расшитыми цветами, составленными из жемчуга и драгоценных камней. И т. д. Даже если русский царь выезжал на лошади, чье убранство было сработано русскими мастерами, оно делалось под впечатлением от подобных подарков, с которыми стремилось сравняться по роскоши и красоте.

Ну, а за царем и знатью, одетыми и вооруженными по-восточному, ехало русское конное войско в татарско-русских тегиляях и «бумажных шапках», вооруженное саблями и саадаками. Правда, некоторая часть конницы уже в 1660-е годы была перевооружена и переодета на западный манер, но большинство еще одевалось по-старому…

Царский кортеж в таком виде вполне мог проезжать по Красной площади мимо собора Василия Блаженного с его куполами-чалмами и мимо Царь-пушки, сделанной в память знаменитых турецких бомбард, а она — кто знает? — могла салютовать ему холостым выстрелом…

ИТОГИ ГЛАВЫ:

ВОСТОЧНАЯ ОРИЕНТАЦИЯ — ВАЖНАЯ ДОМИНАНТА «ЗОЛОТОГО ВЕКА»

Более двух столетий Московская Русь была вполне самостоятельна и независима в своих художественных вкусах и предпочтениях. Импульсы, некогда данные Византией, волею исторических обстоятельств деградировали и рушились вместе с нею, затухали, теряли свою силу и обаяние, изживались русским обществом и русским искусством, и во второй половине XV уже перестали что-либо диктовать нашим художникам, архитекторам и — главное — зрителям, потребителям и заказчикам. А импульсам, идущим с поднимающегося на волне первой информционной революции Запада, еще только предстояло решительным штурмом подчинить себе всю русскую художественную жизнь в XVIII веке. И вот, в промежутке между этими двумя эпохами Русь, самоутверждаясь в мировом политическом пространстве, оказалась эстетически во многом предоставлена самой себе. Строя свою собственную эстетику, она в то же время жадно прислушивалась, присматривалась и к Востоку, и к Западу, таким полярным в своих художественных идеалах, выбирала, к чьей художественной правде прислониться, откуда черпать свежие идеи и образы, приемы и технологии. Мы имеем бесспорные доказательства, что в течение всего названного периода доминантой оставался, все-таки, Восток, душевно более близкий, в своей избыточности, русскому человеку.

На поверку, все главные, витринные символы Московского Царства — Царь-пушка, храм Василия Блаженного, Шапка Мономаха, шлем (ерихонская шапка) Михаила Федоровича, артефакты «Большого Наряда» и т. д. — все они говорят об эстетической, а нередко и технологической ориентированности русского народа именно на Восток, а не на Запад. Расхожая мысль о пристрастии русских к «восточной роскоши», «восточной пышности» имеет под собой все основания и подтверждается как полным спектром эстетических предпочтений в самых разных сферах жизни, так и собственным творчеством русских мастеров в почти любом из видов художества. Таково важное и неотъемлемое свойство русской ментальности, которое проявилось немедленно и в массовом виде, как только у русских появилась полноценная возможность проявлять свой вкус, не стесняясь политическими и экономическими обстоятельствами. Роскошь и пышность русских одежд, вооружений, конского убранства, интерьеров и быта имущих классов недаром всегда поражали людей Запада, особенно протестантского, которые однозначно относили (и относят) русских к восточной, а не западной цивилизации. Азиатской, а не европейской.

Важно и интересно подметить одно бросающееся в глаза противоречие из руской жизни того времени. Во время официальных церемоний все процессии в России выстраивались в соответствии с самым главным приоритетом — религиозным. Например: «Следование посольского поезда на аудиенцию… Первыми обычно шли посланцы христианских государей, вторыми — мусульманских»³¹⁰. Такая же дискриминация происходила и при прибытии иностранцев на прием к царю: «послы христианских государей входили во дворец Благовещенскою лестницею, а послы и гонцы персидские, турецкие, татарские и вообще иноверцы — Среднею, потому что значение Благовещенской лестницы как соборной паперти не дозволяло входить по ней лицам, не исповедовавшим христианской веры»³¹¹. Однако на примере восточного облачения и вооружения русской знати и обустройства русского двора мы убедились в том, что в области эстетических представлений у русских зачастую господствовали совсем иные, противоположные приоритеты. Иными словами, принципиальная конфессиональная рознь и даже вражда была не в состоянии отвратить русских от эстетического предпочтения цивилизации Ислама.

Разговор на эту тему можно было бы продолжать еще очень долго. Но думается, сказанного вполне достаточно, чтобы сделать правильный вывод о том, что в целом верхушка русского общества («западники» там тоже были, но как исключение), а вслед за нею и само это общество были покорены неотразимым обаянием мусульманской, восточной эстетики, разившей, сбивавшей с ног и соблазнявшей поверх религиозных барьеров и государственных границ. Ее стремились присваивать, ей хотели подражать, по ее образцам просили работать русских лучших портных, ювелиров и мастеров-оружейников, собранных в стенах Оружейной палаты.

Для русской души общение с прекрасным во многом означало общение с Востоком. Это был праздник, который хотелось длить без конца.

Силою вещей этот праздник был остановлен без малого на два столетия в результате петровских преобразований и последующего квази-европейского развития. Но в финале этой эпохи время все расставило вновь по своим местам. Хочется обратить внимание читателя и подчеркнуть, что в конце истории дореволюционной России, когда подводились итоги ее тысячелетней государственности, 900-летнему православию, 300-летию дома Романовых, когда в воздухе витало предчувствие краха вековечной монархии и всего русского мира, словом, когда исторический путь русского народа подходил к роковой черте и требовал генерального осмысления, — «русскость» эстетически, да и философски уже широко воспринималась именно как «восточность».

Это выражается, прежде всего, в развитии таких стилей, как «историзм» и «русский модерн». А конкретно — в обращении к восточным мотивам в церковной архитектуре (храм Спаса на крови в Петербурге, храм св. Николая в Ницце и др., перекликающиеся с храмом Василия Блаженного в Москве, взятым за образец именно русского стиля); а также в репрезентативных жанрах искусства, обращенных к русской истории: будь то знаменитый придворный бал-маскарад 1903 года, или опера «Борис Годунов» 1908 года, или открытки и иллюстрации Ивана Билибина; в творчестве русских ориенталистов и т. д. Вплоть до того, что в церковной живописи восточные типажи, которых так настойчиво вытесняли из своих фресок и икон еще с XIV—XV вв. русские мастера, заменяя их антропологически русскими ликами, вновь возвращаются во второй половине XIX века в творчестве Васнецова, Нестерова и художников их круга³¹².

В 2011 году этот факт оказался широко осмыслен кураторами выставки «Неизвестный русский Восток. Живопись ориентализма 1850—1920» в Гронингене (Нидерланды). На которой были представлены многие работы наших художников имперского периода, в том числе служивших на южных границах России и принимавших участие в экспедициях и военных кампаниях — Василия Поленова, Николая Каразина, Христиана Гейслера, Ивана Казакова, Михаила Белаевского и Василия Верещагина. Зритель смог не только наглядно ощутить тягу русских художников к Востоку, но и осознать ее как факт общерусской ментальности..

«Да, скифы мы, да, азиаты мы», — словно говорило во второй половине XIX — начале ХХ века все русское образованное меньшинство устами Александра Блока, пытаясь постичь необразованное большинство, такое родное и такое чуждое. Брюсов бредил образами Ассирии и Египта, примерял на себя маски властителей Древнего Востока. Мережковский упивался ближневосточной историей. До конца был предан восточной теме ученик ориенталиста Жана Жерома, великий баталист В. В. Верещагин, который и погиб-то на Японской войне с кистью в руках³¹³. Зарождалось идейное движение евразийства, порожденное именно сознанием причастности русских не только и, может быть, не столько Западу, но и Востоку. И т. д.

Ориентализм в литературе и живописи явно стал модой, а ведь между тем русское общество накануне своего полного крушения всего лишь пыталось искать себя…

2.2. ВЕЯНИЯ ЗАПАДА И КОНФЛИКТ МЕНТАЛИТЕТОВ

ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ

Вернемся ненадолго в XV век — стартовую площадку русского народа, избавившегося от гнета инородцев-иноверцев, но вышедшего из этого сурового горнила совсем не с той закалкой, с какой попал в него.

С одной стороны, иго дало русским такой исторический опыт, какого не было у людей Запада. Наш путь к абсолютизму оказался в чем-то короче и проще, чем в Англии, Испании или Франции. Но главное — он был настолько жестко и однозначно мотивирован обстоятельствами внешнего порабощения и необходимостью во что бы то ни стало от него избавиться, что самодержавие сделалось органической формой русского самоуправления, русской государственности. Без него не состоялись бы ни централизация Руси, ни собирание земель и концентрация ее сил, ни освобождение от ига. В самодержавной монархии была та сила, которая позволила русским вернуться на международную арену в виде большого, могучего, стремительно восстанавливающегося, богатеющего и развивающегося государства. Оно возникло перед взором озадаченного европейца если не как deus ex machina, то как черт из табакерки. Воля русских монархов, управляющая армией, экономикой, внутренней и внешней политикой, на века определила путь нашей страны к подъему и реваншу.

С другой стороны, русские оказались отброшены завоевателями от торного пути развития европейской цивилизации и на четверть тысячелетия выпали из обоймы европейских народов, перестали делить с ними общую судьбу, общую историю. Разделение церквей значительно усугубило ситуацию. От почти общей в романскую эпоху матрицы не осталось ничего или почти ничего. Для этих народов мы превратились из равноправных партнеров, какими были до татарского нашествия, в глухую периферию человечества, в народ-изгой, не представляющий никакого интереса, кроме хищнического. Русские не участвовали в крестовых походах, в великих географических открытиях (Сибирь, не интересная тогда Европе, не в счет), в развитии банков, мануфактурного производства и капитализма вообще, в начале станкостроения и нового кораблестроения, в развитии светских наук, университетов и книгопечатания, в великих достижениях философской и богословской мысли, Реформации и Гуманизма, в создании шедевров готического и ренессансного искусства и т. д. Все это, можно сказать, прошло мимо Ордынской Руси, варившейся в собственном соку, творившей собственные ценности и только успевавшей поворачиваться между татарским молотом и польско-литовской наковальней. Мы, русские, на века оказались несопричастны всем этим великим материальным и духовным достижениям Европы и были обречены лишь подхватывать некоторые из них и пользоваться ими, но не соработничать в их создании. Наш вклад в историю европейских достижений становится заметен только в XIX веке.

Утратившие суверенитет в условиях Ордынской Руси, отрезанные польско-литовско-немецко-шведским кордоном и ордами степняков от европейского театра событий и его основных акторов, мы только в XV столетии стали понемногу приобщаться к тем достижениям западной цивилизации, которые медленно, но верно выводили ее в лидеры мирового прогресса. Однако именно в это время наибольшие достижения в науке, технике и культуре были пока еще у стран Востока, особенно исламского. Так что у России была возможность сравнивать и выбирать, и выбор, как мы видели, зачастую бывал не в пользу Запада. Причем диктовался он как прагматическими, так и чисто эстетическими соображениями.

Действовал, однако, немаловажный фактор, не позволивший русским примкнуть к торжествующей цивилизации Ислама, чтобы вместе с ней устремиться к триумфу над Европой: это христианская религия, которую русские, закаленные вековым противостоянием с татарами, нипочем не согласились бы обменять на мусульманство. В силу этого целый ряд стратегически важных направлений развития нам приходилось заимствовать не с более продвинутого Востока, а с Запада (хотя и с ним конфессиональные различия составляли порой проблему, препятствовали полноценному ученичеству). Это, в частности, касается архитектуры и строительства, артиллерии, медицины — представить при царском дворе врача араба или турка вряд ли возможно, а вот немцы и англичане водились.

Что же до Запада, то он был озабочен, прежде всего, экспансией исламского Востока, претензией Османов, Турции на мировое господство, несовместимой с таковой же претензией Габсбургов, Священной Римской империи, всей христианской Европы. В данной связи Запад не оставлял надежд на антитурецкий союз с Россией, а потому порой делился с нею стратегически важными технологическими секретами, в том числе военными ноу-хау, в расчете повернуть русское оружие против турок. Надежды тщетные вплоть до конца XVII века, ибо у русских был очень большой исторический счет к Литве и Польше (а затем Речи Посполитой), к Ливонскому ордену, отчасти к Швеции, но сравнительно небольшой — к Турции. Так что, хотя русские цари давали словесные авансы императорам, выбор главного противника был для нас предопределен иначе. Тем не менее, многие люди Запада — особенно из стран, непосредственно с Россией не граничивших и не конфликтовавших, — приезжали к нам с новинками науки и техники и даже были готовы учить русских их производить.

Хочется подчеркнуть, что вплоть до второй половины XVII века приобщение к западной цивилизации (цивилизации еретиков-латинян) для русских определялось не столько вкусом или симпатией, сколько настоятельной практической потребностью, необходимостью выживания и лучшего устройства жизни и быта.

Дело в том, что XVI—XVII вв. — время неуклонного подъема цивилизации Запада, сумевшей осуществить невероятный информационный прорыв, информационный бум³¹⁴. Это время перехвата ею мирового лидерства, расцвета ее научно-технических возможностей. А с ними — время военных побед и культурных достижений, поражающих воображение. Победа над османской Турцией в морской битве при Лепанто в 1571 году, хотя и не переломила ход той войны, но оказалась «первым звонком», серьезным и очень резонансным. А вот победа под стенами Вены в 1683 году — это уже реперная точка невозврата, пройдя которую, мир оказался в новой ситуации, заполучив нового глобального гегемона: Западную Европу. Эту позицию Запад удерживает до сих пор. А это значит, что перед Россией в течение столетия между указанными датами объективно открывалась перспектива: на все последующие четыреста лет присоединиться к победителю и воспользоваться плодами его достижений и побед. Что, как мы знаем, она в конечном счете и сделала, руководствуясь расчетом и интуицией. Принять такое решение было непросто: обаяние покидающего пьедестал вчерашнего лидера — исламской цивилизации — было еще велико.

Можно сказать и так: Россия в XVI—XVII вв. была ареной, на которой за свое преобладающее влияние боролись Восток и Запад. И если в XVI в. преобладало влияние Востока, то в XVII в. произошел резкий подъем авторитета Запада, который в итоге и победил в этой конкурентной борьбе, и втянул Россию в свою орбиту. Главным магнитом, притягивавшим русских к западному миру, были новые, высокие и передовые технологии в научно-технической сфере, а что особенно важно — в ратном деле, флоте и станкостроении. Русским — хочешь не хочешь — необходимо было их освоить.

Итак, на принятие судьбоносного решения — до начала петровских реформ — России было отведено примерно сто лет. За это время превосходство Европы постепенно нарастало и становилось все более очевидным в технологиях всей жизни и быта, и московские самодержцы внимательно отслеживали этот процесс. Начало резкой смены вектора, поворот на вестернизацию совпали с династическим кризисом в России начала XVII века. И в дальнейшем мы оказались в стане победителей, а не в стане побежденных, благодаря, в первую очередь, именно Романовым, которые все как один тянули к Западу. Этот выбор обернулся для нас каскадом блистательных побед и завоеваний в противостоянии с разнообразным Востоком в XVIII—XX вв. Русь вновь вернула себе роль восточного форпоста Европы, казалось бы бесповоротно утраченную в ходе татаро-монгольского нашествия. Это значит, что выбор был сделан правильно.

Вестернизация, таким образом, началась задолго до Петра, но шла туго, преодолевая внутреннее сопротивление, потому что мы, русские, как сказано выше, к XVI веку уже стали другими, неевропейскими европейцами³¹⁵. Наше нутро больше тянулось ко всему восточому и отторгало западные искусы, хотя и вынуждено было подтягиваться к передовому технологичному Западу, чтобы выжить и победить в битве цивилизаций. И мы выжили и победили в XVIII—XX вв., однако Западом так и не стали.

Отношения России с Литвой и Польшей

Для того, чтобы правильно понимать историю культурных влияний и заимствований России и Запада, необходимо обратиться к истории отношений нашей страны с ее ближайшими западными соседями — Литвой и Польшей, а впоследствии — Речью Посполитой. Потому что это есть история цивилизационного доформировывания и — параллельно — разминовения Запада и России во взаимных столкновениях. Нет более важного фактора нашего исторического развития в XV—XVII вв., на нем и следует сосредоточиться.

Для того, в свою очередь, чтобы правильно понимать эти отношения, следует помнить, что первая русско-польская война состоялась еще в Х веке, при Владимире Святом. И в дальнейшем вооруженное противостояние России и Польши с переменным успехом шло вплоть до ХХ века, то затухая, ввиду явного преимущества одной из сторон, то вспыхивая вновь, когда шансы более-менее уравнивались. Нет никаких гарантий, что оно не продолжится и в будущем.

В чем причины этой десятивековой вражды близкородственных и пограничных славянских народов? Среди многих я бы выделил две.

Во-первых, необходимо иметь в виду историю вытеснения славянского суперэтноса германским суперэтносом из Южной и Центральной Европы — в Восточную, начавшееся еще во времена готов и их предводителя Германариха (III—IV вв.). Ведь в те далекие времена славяне (венеты, склавины и анты) расселялись от границ нынешних Дании и немецкого города Гамбурга до границ Византии и Кавказа, но под готским натиском вынуждены были сдвинуться на север и восток. В дальнейшем германский «Дранг нах Остен» шел безостановочно вплоть до ХХ столетия, найдя свое максимальное воплощение во Второй мировой войне, превратившейся в решающую историческую битву германского и славянского суперэтносов. В ходе полуторатысячелетнего противостояния некоторые славянские народы вообще исчезли с лица земли, как пруссы, курши, вагры, лютичи или бодричи, а некоторые превратились в этносы-реликты, как современные лужичане на территории ФРГ, которых немцы недавно даже лишили возможности учиться на родном языке. Некоторым, как чехам, пришлось испытать на себе гнет немецкого господства, восстания против которого (например, гуситское) жестоко подавлялись. Многие земли, некогда принадлежавшие славянам, перешли в руки германцев (Пруссия, Померания, Мекленбург и др.), сохранив славянский след в топонимике, как сохранился он и в ономастике ряда восточногерманских фамилий. Это творилось на виду у всего мира и служило страшным уроком всему славянству.

Жестокому, кровавому давлению подверглись в том числе и наши соседи — поляки и балтские славяне (каковыми следует считать литовцев), а время от времени и русские, особенно города-республики Псков и Новгород. В течение XII—XV вв. (начиная с Ливонского крестового похода и до 1410 года, когда Тевтонский орден был разгромлен под Грюнвальдом и попал в ленную зависимость от польских королей) германцы образовали Восточную Пруссию и продвинулись вплоть до низовья Немана, отрезав Польшу от Балтийского моря и заняв ряд ее исторических территорий. Их попытки захвата русских земель в Прибалтике иногда увенчивались успехом — как в Дерпте (бывшем Юрьеве), Ревеле (бывшей Колывани), Нарве и др. Со временем под власть Тевтонского ордена (точнее, его филиала — Ливонского ордена) попали земли нынешних Латвии и Эстонии, где установилась власть т.н. остзейских баронов.

Вполне понятно, что теряя владения на Западе, беспощадно теснимые немцами, Польша и Литва стремились компенсировать потери за счет русских территорий на Востоке. Политика «Дранг нах Остен» — экспансия, проводившаяся немцами в отношении поляков и литовцев, вынуждала последних также двигаться на Восток, проводя там точно такую же беспощадную захватническую политику и вступая в противоречие с интересами русских на исконных территориях их расселения. Со времен Батыя захватническая политика литовских князей в отношении земель Киевской Руси, оставшихся опустелыми и беззащитными ввиду татарского разорения и общерусского разгрома, резко усилилась. Аналогичной была политика польских магнатов в отношении Галицко-Волынской Руси.

Таким образом, польско-русские и литовско-русские отношения есть явление, во многом производное от общеевропейской ситуации — непримиримого столкновения двух суперэтносов, германского и славянского. А во многом — от столь же непримиримого столкновения русских и татар.

Во-вторых, необходимо понимать, что внутри славянского суперэтноса не было того единства, которым вплоть до Реформации отличался суперэтнос германский. В XI—XV вв. произошло фронтальное этнокультурное размежевание русского народа с западным славянством, приведшее к возникновению глубоко различных идентичностей. Размежевание шло по всем трем основным вторичным признакам этничности: по языку, вере и культуре. Язык мы здесь не рассматриваем³¹⁶. О расхождениях по культуре уже было сказано и еще будет сказано немало. Кое-что говорилось и о расхождениях по вере, затронувших глубочайшие пласты национального сознания на уровне архетипов.

Здесь следует нечто добавить, пояснить и понять. Выбор русскими православия, а поляками и литовцами, напротив, католицизма — есть выбор экзистенциальный, судьбоносный. Именно от него, в первую очередь, зависело включение западного славянства в целом в модель идентичности народов Запада — и, соответственно, невключение в нее русского народа. Для поляков уже с XI, а для литовцев с XV века православные русские, несмотря на общую с ними принадлежность к славянскому суперэтносу, стали «другими» славянами, а там и «другими» европейцами. Стали «чужими». Со всеми вытекающими из этого политическими последствиями, из которых наиболее очевидны последствия военные. Превратившись в восточный форпост воинствующего, экспансивного католицизма, вдохновляемого римской курией, Польша, а за нею и Литва ничем в этом смысле не отличались от Тевтонского ордена с его «Дранг нах Остен».

Обильно пролитая с обеих сторон кровь служила для каждой из враждующих сторон мощнейшим фактором сплочения, многократно усиливала взаимное стремление русских и западных славян к обособлению, к кристаллизации собственной особости, отдельной идентичности. Что, в свою очередь, непрерывно взращивало взаимное отторжение и враждебность. Русско-литовские, русско-польские отношения вступили в замкнутый порочный круг, выхода из которого не видно и поныне.

Существенные расхождения в менталитете возникли также и за счет политических обстоятельств. В частности, традиция избрания королей в Польше, всевластие польской аристократии являли собой картину прямо противоположную той, что сложилась вокруг трона на Руси. «Шляхетская демократия» возникает в XVI веке и в Литве, под влиянием польских порядков. В конечном счете это привело аристократическую польско-литовскую республику в XVIII веке к глобальному историческому поражению от немецких монархий и от русского самодержавия, но в описываемое время до этого было еще очень далеко. А между тем взаимное отторжение прогрессировало.

Таким образом, польско-русские и литовско-русские отношения есть во многом отражение и фрагмент общего процесса расхождения Руси и Запада.

Понятно, что обе названные причины — немецкая экспансия извне и славянская дивергенция изнутри — есть факторы постоянно действующие, «долгоиграющие». Причем их максимальное усиление приходится именно на XV—XVII столетия, которым посвящен настоящий труд. Поэтому есть смысл вглядеться в них подробнее.

* * *

Русь и Литва в X—XIV вв. Для нашего исследования особенно важно будет воссоздать краткую историю русско-литовского противостояния, поскольку Польша не граничила поначалу с Ордынской Русью и осуществляла свою антимосковскую политику через союзничество с Литвой. Эти два государства часто выступали заодно, особенно когда дело касалось русских. В силу общего антирусского направления как польской, так и литовской политики, нередко приводившей к совместному участию в войнах и воруженных конфликтах, далеко не всегда можно и следует отделять одно государство от другого, когда речь идет о судьбе России. А с определенного момента Литва и вовсе становится послушным вассалом Польши. Но в означенные века Литва играла самостоятельную и очень большую роль в судьбе России.

Литовцы — сложносоставной этнос, сложившийся на основе племени «литва», в который полностью или частично влились и некоторые другие, близкородственные племена, населявшие юго-восточное побережье Балтики. Этногенез происходил не одно столетие и продолжался еще в XV веке, но сегодня можно утверждать, на основе исследований популяционных генетиков 2004 года, что это консолидированный этнос с высокой степенью гомогенности. Исследования по митохондриальной ДНК показывают примерно одинаковое генетическое родство литовцев как со славянскими популяциями, так и с финскими, а по мужской Y-хромосоме литовцы ближе к финским группам³¹⁷. Можно предположить, что в то время, как на территории современной России шло активное ославянивание финнов, на территории Литвы происходил процесс противоположного характера. Однако уровень развития финнов был чрезвычайно низок, что отмечалось еще римскими историками, их способность к самосохранению — минимальной. В связи с чем финский субстрат оказался растворен и преобразован как многочисленными славянами Руси, так и малочисленными, но пассионарными славянами Литвы, оставив след лишь в генетике и языке.

Долгое время литовские племена не знали государственности. Хотя современными исследователями русского генофонда доказана их генетическая близость к тем дружинникам, что пришли с Рюриком и его братьями на Русь в 862 году³¹⁸, однако в империю рюриковичей литовцы не вошли и предпочли развиваться самостоятельно.

Поначалу литовские племена не могли конкурировать с объединенными и централизованными русскими, теряя свои земли и ассимилируясь, как, например, племя голядь, растворившееся в русских и исчезнувшее с лица земли. Литовская государственность впервые обозначена в Кведлинбургских анналах лишь под 1009 годом, а в русских летописях только с 1040 года.

Исторические земли Литвы не были богаты ни полезными ископаемыми, рудами, ни строевым лесом, ни пушным зверем, ни плодородными землями. Бедность всегда толкала литовцев на путь грабежей и завоеваний. Ну, а после смерти Ярослава Мудрого, на фоне дробления и ослабления Киевской Руси, Литва стремится к единству и обретает привлекательность в глазах многих русских; она растет и крепнет. Уже с последней четверти XII века целый ряд пограничных княжеств перестают упоминаться в русских летописях: они насильно или добровольно переходят под власть и покровительство литовских князей. А с 1198 года Литва, опираясь на земли Полоцка как уже на свой плацдарм, начинает военные действия против русских, вторгаясь то в новгородско-псковские (1183, 1200, 1210, 1214, 1217, 1224, 1225, 1229, 1234), то в смоленские (1204, 1225), то в черниговские (1220) и волынские (1196, 1210) земли с целью их захвата.

В 1240-е гг., уже после батыева нашествия, литовский аристократ Миндовг, подчинивший себе большинство удельных литовских князей, был официально приглашен на княжение боярами русского Новогородка, ставшего центром его владений. Крестившись и став католиком, Миндовг в 1253 году получил от папы римского королевскую корону. Так, за счет бывших русских земель, возникло Великое княжество Литовское (ВКЛ), иногда именуемое даже Литовской Русью. В дальнейшем присоединение к ВКЛ исконно русских земель происходило тем легче, что вплоть до 1696 года официальными языками княжества, на которых велось делопроизводство, были латынь и… западнорусский диалект, что лишний раз свидетельствует в пользу славянского происхождения литовцев. А кроме того, в Литве между 1315 и 1320 гг. была учреждена также и православная митрополия. Все это делало для русских людей, стремившихся избежать, с одной стороны, ордынского ига, а с другой — порабощения Тевтонским орденом, привлекательным переход под руку литовских великих князей, поскольку Литва умела сохранить независимость и от татар, и от тевтонцев.

Этому также способствовало укрепление единовластия в Литве, выгодно отличавшее это княжество от терзаемой феодальными усобицами Киевской Руси.

Ввиду впадения русского народа в политическое ничтожество под игом инородцев, экспансия Литвы на Восток стремительно развивалась. Вначале последовало вторжение литовцев на Смоленщину в 1239 и 1248 гг., а с 1362 года под власть литовцев попал даже Киев — «мать русских городов». При князе Ольгерде (правил в 1345—1377) ВКЛ стало самой большой, сильной и влиятельной державой во всей Восточной Европе, простираясь от Балтийского моря до Черного. Власть Вильны распространялась на полоцкие, турово-пинские, волынские, галицкие, поднепровские и другие исконно русские земли. Именно ВКЛ отрезало Ордынскую Русь от основной части остальной Европы (небольшой участок границы также перекрыл Орден). В XV веке русско-литовская межа уже проходила у Можайска; под литовцами находились не только Киев, Смоленск, Минск, Полоцк, Луцк, Брянск и Курск, но и Подольск, Мценск, Козельск, Белев… В середине этого столетия правитель ВКЛ именовался «великий князь… всее Литовское земли и Жомойтское и многих Руских земель».

Русское население ВКЛ, поначалу никак не дискриминируемое литовцами ни в языковом, ни в религиозном, ни в политическом отношении, не раз оказывалось перед необходимостью воевать со своими братьями по крови, такими же русскими. Этническая солидарность была вынуждена отступить перед солидарностью государственно-политической. Однако со временем, под давлением родственной и союзной Польши отношение литовских властей к русским изменилось. Это дорого обошлось Литве.

До поры Литва соблюдала определенный баланс в отношениях со своими славянскими соседями. Очень показательно: дочери великого князя Гедимина, основателя династии Гедиминовичей, были замужем не только за польским королем Казимиром III или галицким князем Юрием II Болеславом, но и за тверским князем Дмитрием Грозные Очи и московским князем Симеоном Гордым. При этом у Гедимина были весьма непростые отношения с поляками, против которых даже предпринимались военные походы, но с русскими у него был мир.

Сын и наследник Гедимина — Ольгерд был женат первым браком на дочери витебского князя, вторым — на дочери князя тверского, он приглашался псковичами на княжение, строил православные церкви и сам исповедовал православие, но при этом неуклонно расширял владения Литвы за счет русских земель (Брянских, Киевских, Чернигово-Северских), враждовал с митрополитом московским Алексием и добивался главенства киевского митрополита над всею Русью — как Литовской, так и Московской, а также втягивал в орбиту литовского влияния Псков, Новгород и Смоленск. И в отношении последнего преуспел в высшей степени, обязав смоленского князя Святослава Ивановича выставлять воинство для борьбы с крестоносцами и лично сопровождать Ольгерда в походах под угрозой разорения Смоленщины³¹⁹.

По мере своего усиления Московское княжество вспоминало о русских землях, перешедших под власть Литвы, и стремилось к их возвращению. Естественно, при Ольгерде русско-литовские отношения резко обостряются. Произошла даже Литовско-Московская война (1368—1372), поводом для которой послужили разборки тверских князей. Ольгерд громил русские войска, разорял Одоевское и Калужское княжества, осаждал Волоколамск, взял Дмитров и дважды стоял под стенами Москвы, но в итоге ему пришлось возвратить Москве все занятые в ходе войны города. Тверь выпала из зоны влияния Вильны, а дочь Ольгерда Елена была выдана замуж за двоюродного брата московского князя — Владимира Андреевича Храброго.

В конце жизни Ольгерд потерял контроль над некоторыми западнорусскими землями, в первую очередь над Брянском и Смоленском, которые предпочли Москву из-за необходимости противостояния Орде. Пресловутый князь смоленский Святослав даже погибнет в 1386 году в сражении москвичей с литовскими войсками, как бы искупая прежнюю вину…

После смерти Ольгерда (1377) старшинство досталось по воле покойного одному из его двенадцати сыновей по имени Ягайло. Как мы увидим, это был поистине роковой выбор. Однако верховенство имярек отказались признать его единокровные братья: Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский, которые покинули Литву и отъехали в Москву, получив там на княжение первый — Псков, второй — Переяславль-Залесский.

Здесь самое время рассказать о раскладе сил, сложившихся вокруг ключевого события русской истории XIV века — Куликовской битвы. В то время, как названные литовские князья, как и их младшие сводные братья, привели свои полки на поле битвы и встали под знамена великого князя московского Дмитрия Ивановича³²⁰, их вышереченный брат Ягайло повел себя прямо противоположным образом. Презрев славянскую солидарность, предав своих кровных родственников (его мать, напомню — тверская княжна Ульяна), он вступил в тайный сговор с Мамаем, которому обещал привести свои войска на южный берег Оки к 14 сентября 1380 года. Авторы «Задонщины», «Сказания о Мамаевом побоище» и др. обвиняют Ягайло в намерении поделить Русь с Мамаем. Но князь Дмитрий Иванович узнал об этом сговоре от своего посла, сумевшего выведать важную информацию о предательстве литовского великого князя и Олега Рязанского — и тайно переслать ее в Москву. В дальнейшем разведка подтвердила эти сведения. В результате князь Дмитрий опередил своих врагов, и когда Ягайло подошел к окрестностям, битва на Куликовом поле уже состоялась, и его товарищ по заговору, Мамай, был уже разгромлен. Войско Ягайло не дошло до места событий всего километров сорок.

Чем же занялся опоздавший к решающему сражению великий князь литовский? Его воины нападали на русские обозы, потянувшиеся с поля славы в Москву, грабили трофеи и добивали раненых, а потом с немалой добычей вернулись в Литву. Об этом постыдном факте умалчивают русские и литовско-польские источники, что естественно, зато согласно упоминают орденские хронисты Иоганн фон Посильге, Иоганн Линденблат, Дитмар Любекский, Герман Корнер и Альберт Кранц. Правда, они ошибочно именуют Куликовскую битву — битвой при Синей Воде (она случилась двадцатью годами ранее), но из контекста, включая датировку, совершенно ясно, о каком именно сражении идет речь.

К великому сожалению, совместные усилия московских и части литовских русских по противостоянию татарской угрозе, татарскому игу не привели к заключению между ними вечного союза, основанного на общности крови, веры и судьбы. Разгром татар лишь на какое-то время разрушил планы Ягайло и выбил почву из-под его ног, и в первые годы после Куликова поля он даже подумывал о развороте в сторону Москвы, где его предпочли приветить. Но окончательное решение, принятое им в 1385 году, навсегда разведет Русь и Литву, а с нею также и Польшу, по разные стороны геополитического водораздела и поставит перед чередой долгих войн, включая Ливонскую, о чем рассказано ниже.

* * *

Окатоличенье Литвы. Важнейшую роль в этих переменах сыграла конфессиональная эволюция ВКЛ, о которой следует здесь рассказать. Эта страна последней в Европе осуществила христианский выбор, долгое время оставаясь в целом языческой, а следовательно — веротерпимой и, если так можно выразиться, религиозно амбивалентной. Периодически выбирая себе ту или иную конфессиональную принадлежность, властители ВКЛ руководствовались, как правило, исключительно прагматическими политическими соображениями. Характерна история первого короля Литвы Миндовга, который ради короны не только принял католичество от папы Иннокентия IV, но и само коронование вверил заклятым врагам — тевтонцам, магистр которых Андрей Стирланд и архиепископ прусский Альберт Суербер, вместе со многими доминиканцами и францисканцами, присутствовали при церемонии, которую проводил епископ города Хелмно³²¹ немец Гейденрейх. Однако не прошло и десяти лет, как под давлением объективных обстоятельств — множащихся военно-политических конфликтов с агрессивным Орденом — Миндовг так же легко отрекся от христианской веры и вернулся в язычество, чтобы консолидировать подданных.

Великий князь Гедимин (правил с 1316 по 1341) неоднократно писал папе Иоанну XXII о своем желании принять католичество, но при этом оставался язычником до конца дней, как и некоторые его ближайшие потомки. Его сын-наследник Ольгерд, хоть и осаждал дважды Москву, но жестоко воевал также с Польшей за Галицию и Волынь и был православным. Он никого не принуждал к своей вере, и Литва еще долго оставалась языческой, периодически склоняясь то к католичеству, то к православию, пока не сделала окончательный выбор в пользу Рима. Но и этот выбор был в целом детерминирован политической конъюнктурой — при том, что властно вмешался «случай — бог-изобретатель» (Пушкин). Переломное событие случилось через восемь лет после смерти великого князя Ольгерда.

Дело в том, что в 1384 между великим князем московским Дмитрием Ивановичем (Донским) и его двоюродным братом Владимиром Серпуховским, с одной стороны, и сыновьями Ольгерда — великим князем ВКЛ Ягайло и его братьями Скригайло и Корибутом, с другой стороны, состоялось важнейшее соглашение. В нем, во-первых, предусматривался брак Ягайло с дочерью Дмитрия Донского, а во-вторых — оговаривалось признание православия официальной религией ВКЛ и главенство великого князя Московского.

Это соглашение, подготовленное ходом истории, не было случайностью. Совместная победа на Куликовом поле четыре года тому назад, в которой весьма большое участие приняли литовские князья и православное воинство Литвы, очень сильно сблизили Литовскую Русь с Московской. Этому немало способствовал также митрополит Киевский и всея Руси Киприан. И даже карательное нашествие Тохтамыша в 1382 году на Москву не изменило расстановку сил. Надо помнить также, что у многих литовских князей-Гедиминовичей (Ягайло и все ольгердовичи в их числе) были русские матери, в них текла русская кровь, и приезжая в русские области из языческих или католических литовских, они говорили по-русски, зачастую открыто исповедовали православие и тянулись к Рюриковичам.

Понятно, что если бы данный договор был соблюден, то нас ждало бы русско-литовское объединение под эгидой Москвы (а может быть, и Вильны), а вовсе не Речь Посполитая, и тогда вся история Восточной Европы пошла бы совсем другим путем.

Однако события приняли неожиданный и роковой оборот. Личный фактор, как это нередко бывает в истории, изменил ее ход. У князя Ягайло был сильный соперник, претендовавший на литовский великокняжеский престол — его двоюродный брат Витовт, который сбежал от брата из-под стражи, обратился за поддежкой к Тевтонскому ордену и, получив ее, развернул наступление на Литву. И тогда Ягайло, опасаясь потерять власть и жизнь, изменил договору с Москвой, поддавшись на уговоры папских эмиссаров, которые пообещали ему не только урегулировать вопрос с Орденом, но и двенадцатилетнюю польскую королеву Ядвигу в жены, а с ней и польскую королевскую корону. Ягайло получил возможность избегнуть смертельной опасности (Витовт обвинял его в смерти своего отца — Кейстута — и уж конечно не пощадил бы) и вдобавок стать польским королем. Он разыграл блестящую комбинацию: вернул Витовту его владения в Литве и передал в управление Луцкую землю в обмен на мир и союзные отношения, и тот, не менее тщеславный, согласился. А король Ягайло сел на польский престол под именем Владислава, полученным во крещении, сохранив при этом титул и положение великого князя литовского.

Но все дело в том, что предварительно Ягайло пришлось обещать римской курии, тевтонцам и польским магнатам выполнить следующие условия: не только самому принять католицизм, но и крестить языческую элиту Литвы с ее подданными по латинскому обряду, а также привести находившиеся под его властью православные русские земли в подчинение римским папам. И при этом «страны свои Литву и Русь навечно присоединить к короне королевства Польского». Такова была цена его личного триумфа.

В этом был и политический расчет: превратив Литву в официально католическое государство, Ягайло выбивал важный козырь из рук тевтонцев, лишая их экспансию характера крестового похода ревнителей истинной веры против язычников. Однако главное, все же, состоит в том, что этнический литовец Ягайло сделал сознательную ставку на тотальное доминирование Польши во всем польско-литовском регионе.

Соглашение с Римом было оформлено в 1385 году в виде т. н. Кревской унии Литвы с Польским королевством, последствия чего были велики и необратимы. Крещение Ягайло торжественно состоялось 15 февраля 1386 года в Кракове. Вслед за королем крестились его родственники и большая часть двора, а в 1387 году, вернувшись в Литву, Ягайло на месте святилища Пяркунаса заложил кафедральный собор Святого Станислава. Литва была официально крещена (кроме отошедшей тевтонцам Жемайтии) и фактически утратила свою независимость, превратившись в польскую провинцию, польского вассала. Вскоре, уже в 1389 году, папа Урбан VI официально признал ее католической страной. Костел поднялся в ранг господствующей церкви.

Западная Русь при этом осталась православной, но план объединения Литовской и Московской Руси был отброшен. Интрига Рима преуспела: Ягайло предпочел Краков Москве. Он предал все договоренности с Дмитрием Донским, а западных русских, подвластных ВКЛ, вверг в череду бедствий и испытаний, которая продолжается и до сих пор. И западнорусская православная церковь вся в целом, и ее русские прихожане оказались существенно поражены в гражданских и политических правах по сравнению с католиками. Вследствие чего и в западнорусском народе, и среди его элиты — князей и бояр — началась реакция отторжения от окатоличенной и ополяченной метрополии.

Наступление на права русской православной аристократии, до того не за страх, а за совесть служившей литовским князьям, началось почти сразу после того, как Ягайло-Владислав заполучил польскую корону. 20 февраля 1387 года он издал дискриминационную по своей сути грамоту о привилегиях знати, перешедшей в католическую веру: «Каждый рыцарь или боярин, принявший католическую веру, и его потомки, законные наследники, имеют и будут иметь полную и всякую возможность владеть, держать, пользоваться, продавать, отчуждать, обменивать, дарить согласно своей доброй воле и желанию замки, волости, деревни и дома и все, чем владел бы по отцовскому наследству, как владеют, пользуются и употребляют на основании одинаковых прав нобили в других землях нашего королевства Польского, чтобы не было различия в правах, поскольку единство делает то, что они подданные одной короны. Всякий кто, приняв католическую веру, позорно от нее отойдет или кто будет отказываться принимать ее, не должен пользоваться никакими указанными правами».

Кроме того, Ягайло запретил католикам вступать в брак с православными, «пока наперед русин или русинка не признают покорности римской церкви»; тем самым традиция династических русско-литовских браков оказалась подорвана³²². В том же 1387 году Ягайло основал Виленское римско-католическое епископство, юрисдикция которого распространялась на большинство западнорусских земель. За этим последовал целый ряд униатских договоров, определивших второстепенный, приниженный статус православной церкви на территории ВКЛ.

Вторая попытка Витовта овладеть великоняжеским престолом Литвы, опираясь на поддержку Тевтонского ордена, оказалась успешной. По Островскому соглашению 1392 года Ягайло был вынужден уступить ему этот титул, но к данному моменту политическое доминирование Польши уже было так велико, что Витовту досталась лишь фактическая роль польского наместника в ВКЛ, а своим верховным сюзереном он признал польского короля.

В 1413 году в развитие Кревской унии между Польшей и Литвой была заключена т. н. Городельская уния, согласно которой титул «верховного князя Литвы» становился элементом польского королевского титула, старорусские земли упразднялись, а по всей территории ВКЛ устанавливалось административное деление по польскому образцу³²³. Права польской шляхты получили все литовские бояре-католики, а православная знать лишилась возможности занимать высшие руководящие должности в системе управления государством. Следствием стал постоянно учащающийся выход аристократов со своими дружинами под руку московских князей.

* * *

Необходимо дать общую оценку произошедшего в конце XIV веке вышеописанного тектонического сдвига в Восточной Европе, ввиду огромности его последствий.

Кревская в особенности, а затем и Городельская унии — временный, но грандиозный успех не только папства, но и Запада вообще. И столь же грандиозное, хотя и временное, поражение Руси, будущей России, цивилизационный отрыв которой от Запада закрепился именно тогда. Это точка бифуркации, пройдя которую, славяне навсегда утратили перспективу единства и исторического могущества. Ее не смогла восстановить даже великая историческая победа славянства над германством во Второй мировой войне. Проект Сталина — создать Союз Славянских государств — провозглашенный им 28 марта 1945 года в Кремле на торжественном обеде в ходе честования Эдварда Бенеша, президента только что воссозданной Чехословакии, так и не осуществился. А сегодняшний уровень отношений России, Белоруссии, Украины, Литвы и Польши явственно показывает утопичность подобных планов на будущее. Исток такого положения вещей — Кревская уния.

Наиболее трагическими последствия этой унии оказались для Литвы. Хотя литовцы всячески воспевают князя Витовта, но именно его тщеславие и честолюбие оказались причиной конечного впадения Литвы в историческое ничтожество.

После Кревской унии раскол и последующий распад Великого Княжества Литовского по этноконфессиональной границе оказался предопределен. Католическую Литву и православную Западную Русь оказалось невозможно бесконечно удерживать в одних границах. И как следствие раздираемая противоречиями Литва превратилась в яблоко раздора между Русью и Польшей. В итоге Литва навсегда и необратимо стала частью Запада, но заплатила за это слишком дорогую цену, утратив могущество, земли, суверенитет и самобытность.

Что же касается Польши, она в ходе долгих и непростых отношений с Литвой набрала не только опыт, но и инерцию подавления русского православного населения в его политическом и культурно-религиозном проявлении. Этот опыт она попытается перенести со временем и на русских в России.

* * *

Православие в Литве: от равноправия к уничтожению. Циничный прагматизм литовских правителей в конфессиональном отношении был, однако, нехарактерен для населения в целом, которому было не все равно, как исповедовать веру и ходить ли в церковь или костел. Вероисповедный фактор по тем временам легко конвертировался в политику и наоборот.

Между тем, поскольку львиная доля Великого Княжества Литовского состояла из бывших земель православной и русской по крови и языку Киевской Руси, этим фактом многое определялось во внутренней политике литовских великих князей. До решительных действий Ягайло и заключения Кревской унии на равноправие этой части подданных никто из них не посягал. Более того, многие литовские князья, в том числе гедиминовичи, и сами были православными, как их матери и жены, ведь династические русско-литовские браки были распространены с середины XIII века: племянница Миндовга была женой Даниила Галицкого; князем Новогородка Литовского во второй половине 1250-х годов был сын Даниила Роман. Православными были великий князь литовский Войшелк, а также его зять и преемник Шварн Данилович. И т. д.

У великого князя Ольгерда было много сыновей. Один из них — Ягайло — как уже говорилось, изменил ход истории в пользу Польши и папского престола. Некоторые из братьев пошли за Ягайло, признали его верховенство и поддержали политику окатоличивания и полонизации Литвы. Но не все. Сын Ольгерда от Ульяны Тверской Лунгвений-Симеон в 1385 г. подписал Кревскую унию, однако в католичество не перешел; он известен как защитник православия, основатель монастыря святого Онуфрия и Пустынского монастыря. В 1394 г. в Москве он заключил брак с Марией, дочерью Дмитрия Донского. Другой сын Ольгерда, Владимир, долгое время правил Киевом, но после прихода Витовта на великокняжеский престол стал неугоден Вильне и бежал из Литвы в Москву, где и окончил свои дни. Андрей и Дмитрий Ольгердовичи отказались признать верховенство Ягайло, состояли на службе у великого князя московского и оба с благословения митрополита Киприана стали героями Куликовской битвы. Андрей впоследствии резко выступал против Кревской унии. В православие был крещен еще один Ольгердович — Федор. Многие дочери литовских князей выходили замуж за рюриковичей Ордынской и Московской Руси… И т. д.

При этом великие князья литовские, конечно же, сознательно соперничали с Москвой, создавая ради православных подданных свои центры притяжения и силы. Так, упомянутый Войшелк основал Лавришевский монастырь около 1262 г. По настоятельным просьбам князя Гедимина еще в 1317 г. патриархом Иоанном Гликом была учреждена Литовская митрополия с центром в тогдашней столице — Новогородке, которая включала епископства Полоцка и Турова, а впоследствии Киева (в результате влияние Московской митрополии заметно сократилось). По некоторым данным, учреждение Литовской митрополии могло состояться еще около 1300 года при Витене, старшем брате Гедимина.

Сын Гедимина — могущественный Ольгерд — принял православное крещение, не принуждая к этому, однако, остальных литовцев, которые сохраняли языческие верования. Видимо, опыт русского равноапостольного князя Владимира Святославовича, крестившего Русь, не казался ему удачным, достойным повторения. Ольгерд при этом вел в Контантинополе свою интригу, добившись от патриарха Филофея поставления в Киев экклесиарха болгарина Киприана, облеченного саном митрополита Киевского, Русского и Литовского, с тем, чтобы по смерти митрополита Алексия Московского Киприан стал бы единственным «митрополитом всея Руси». Однако, когда в 1378 году, после смерти Алексия, Киприан попытался отправиться в Москву, слуги Дмитрия Донского бросили его на ночь в темницу, а затем позорно выдворили за пределы княжества, после чего Киприан отлучил и проклял и самого русского князя, и его слуг.

Киприан, однако, не ослаблял активность на русском направлении. Он искренне стремился объединить всех православных и ради этого пытался содействовать союзу обоих великих княжеств. Соответственно, Киприан был сильно настроен как против католической Польши, так и против Орды. На этой почве у него произошло примирение с великим князем московским, который даже звал его в 1381 году на митрополию. В 1380 г. Киприан благословил на Куликовскую битву православных Литвы, а в 1387 г. обручил дочь Витовта Софью с сыном Дмитрия Донского Василием (брак состоится позднее, в 1391 г.). Он же сподвиг князя Витовта на сопротивление польско-латинской экспансии в Литве, на повторный бунт против Ягайло. В 1389 г., после смерти митрополита Алексия и великого князя Дмитрия Ивановича, Киприан стал-таки митрополитом Киевским и всея Руси с пребыванием в Москве. Ради борьбы с мусульманами и защиты православных в Польше и Литве Киприан пытался в 1396—1397 гг. организовать союз (унию) православной и католической церквей. Вся эта деятельность со временем послужила его канонизации в чине святителя московского (похоронен в Успенском соборе Кремля).

Длительное пребывание Киевской митрополии под омофором константинопольских патриархов имело двоякие последствия. С одной стороны, оно привело впоследствии к величайшей трагедии русского народа — Расколу. С другой стороны, оно позволило сохранить в лоне православия значительную часть земель ВКЛ, чем во многом предопределило их последующее воссоединение с Россией.

Между тем, идея антитурецкой и антиордынской коалиции всех православных и католиков получила развитие на Ферраро-Флорентинском соборе 1439 года, утвердившем вторую после 1274 года унию Рима и Константинополя. С целью создания такой коалиции митрополит Киевский и всея Руси Исидор был возведен папой Евгением IV в кардиналы Римской Церкви. В Литве активизировалось строительство православных храмов. Но миссия Исидора не удалась. Вместо вовлечения Москвы в антимусульманский союз, он добился лишь того, что в 1448 году русские епископы Ростовский, Суздальский, Сарайский, Пермский и Коломенский, не признавшие унию, своей волей поставили вместо него епископа Рязанского Иону в митрополиты Киевские и всея Руси. Это событие стало началом автокефалии Русской православной церкви. Падение Константинополя в 1453 году открыло перед Москвой новые, небывалые возможности, и преемники Ионы уже с 1461 года именовались не «митрополит Киевский и всея Руси», а «митрополит Московский и всея Руси».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

130

Напомню, что со времен древних греков в ходу был именно топоним «Персия», который в 1935 году был дружно заменен мировым сообществом на «Иран», по требованию Реза-шаха Пехлеви, тогдашнего властителя страны. Но в науке никакая политкорректность неуместна. Именовать Персию XVI—XVII вв. — Ираном, тем более в соотнесении с русской историей и культурой, представляется мне вопиющим анахронизмом. В русских документах того времени о всем «персидском» нередко говорили как о «кызылбашском», но никогда — как об «иранском».

131

«В силу ориентации ханов на мусульманство и городской быт среднеазиатско-иранского типа, в южнорусской степи, далекой от ислама, вдруг пышно распускается совершенно чуждая номадам яркая урбанистическая восточная средневековая культура… Она была создана руками покоренных народов» (Федоров-Давыдов Г. А. Искусство кочевников и Золотой Орды. Очерки культуры и искусства Евразийских степей и золотоордынских городов. — М., Искусство, 1976. — С. 118).

132

Лихачев Д. С. О русской интеллигенции. Письмо в редакцию журнала «Новый мир». — Новый мир. 1993. №2. С. 3—9.

133

Лихачев Д. С. О русской интеллигенции… С. 3—9.

134

Александр Горянин. К Востоку или к Западу? https://russkiymir.ru/publications/228711/. Автор взывает преимущественно к особенностям политического обустройства нашей Родины, видя в нем «плод ее саморазвития, равноценного другим известным моделям», но вольно распространяет эту идею и на русский менталитет вообще, а это, на мой взгляд, неверно.

135

См. в кн.: Севастьянов А. Н. Битва цивилизаций: секрет победы. — М., Книжный мир, 2013.

136

Культурное влияние Крыма, если не считать роли в транзите Восток — Запад, было незначительным, как и Золотой, а затем Большой Орды. В истории мирового искусства этот регион отметился, пожалуй, только крымскотатарскими двусторонними вышивками (чадрами, по преимуществу), действительно своеобразными и высокохудожественными, но это уже в более поздние времена. А сама по себе культура вчерашних кочевников, живших набегами, а не ремеслом и торговлей, мало продвинулась по сравнению с Турцией, Персией и Ближним Востоком, откуда на Русь в XVI столетии потоком пошли выдающиеся произведения оружейников, текстильщиков, ковроткачей, керамистов, стекольщиков, ювелиров и т. д.

137

См. об этом: 1) Руев В. Л. Турецкое вторжение в Крым в 1475 году. — Симферополь: Антиква, 2014; 2) Veinstein G., Berindei M. [VB 1979] La présence ottomane au sud de la Crimée et en mer d’Azov dans la première moitié du XVI-e siècle // Cahiers du monde russe et soviétique. 1979. V. 20. P. 389—465.

138

В 1514 году Турция разгромила государство Сефевидов, известное нам как Персия (на территории современного Ирана, Ирака и отчасти Закавказья). В 1516 году Турцией была полностью оккупирована Сирия, а через год и Египет. В 1518 году вассалом Турции добровольно признал себя Алжир.

139

Татарские набеги продолжались, как известно, почти до самого присоединения Крыма к России. Наиболее опасные из них относятся к 1516, 1537, 1555, 1570, 1572, 1589, 1593, 1640, 1666, 1667, 1671, 1688 годам. Однако исторический перелом, состоявшийся в XV веке, навсегда изменил соотношение сил и векторы развития русского и татарского народов.

140

С точки зрения этнополитики империя представляла собой химеру: руководящие военные должности в ней исполняли кызылбаши, а административные — персы.

141

Именно при Аббасе (правил с 1571 по 1629) империя Сефевидов достигла наибольшего расцвета и могущества, простираясь от реки Тигр на западе до города Кандагар (современный Афганистан) на востоке.

142

В названные войны бывали втянуты едва ли не все европейские государства.

143

Исаак Масса. Краткое известие о Московии. — В кн.: Россия XVII века. Воспоминания иностранцев. — Смоленск, Русич, 2003. — С. 83.

144

Вот каким путем шел, например, русский купец Федот Котов, описавший его в своем «Хождении»: из Астрахани он плыл через Низовую до Дербента, оттуда добирался через Шабран, Шемаху, Муганскую степь, Ардебиль, Хапхат, Зенджан, Султанию, Абхар, Казвин, Саве, Кум, Кашан, Натенз до Исфахана. Дальше Исфахана русские купцы обычно не ездили. Но и то нужно было быть смелым, предприимчивым и весьма достаточным купцом, чтобы осилить подобное путешествие в те времена, да и восточные языки надо было прилично знать (Котов знал несколько).

145

Краткая история русско-персидских отношений излагается по: Кузнецова К. Предисловие к кн.: Хождение купца Федота Котова в Персию. // Русские путешественники в странах Востока. — М., 1938.

146

Полиевктов М. А. Экономические и политические разведки Московского государства XVII в. на Кавказе. — Тифлис, 1932. — С. 10.

147

Дмитриева О. В. Внешняя политика России эпохи Бориса Годунова. — В кн.: Борис Годунов. От слуги до государя Всея Руси. — М., 2015. — С. 46.

148

Теймураз I, грузинский царь Кахетии и Картли, у которого Аббас замучил мать и двоих сыновей-заложников, целовал в 1637 году крест на верность русскому царю Михаилу, но помощи против персов не получил. В 1639 он подтвердил крестоцеловальную запись, но с тем же результатом. В 1658 году он посетил русского царя Алексея в Москве и вновь просил о помощи, но и тот мудро воздержался.

149

Медведева К. Т. Борис Годунов и Рудольф II: дипломатические отношения Русского государства и Священной Римской империи германской нации. имской империи германцуской нацииРР — В кн.: Борис Годунов. От слуги до государя Всея Руси. — М., 2015. — С. 58.

150

Пересветов Р. Г. По следам находок и утрат. — М., 1961. — С. 39. На старом рынке, по свидетельству Я. Рейтенфельса, торговали русские, на новом же взимались пошлины, а товары хранили и вели торги западные европейцы.

151

Например, гравюра, выполненная А. Хиршфогелем по более раннему рисунку для мемуаров Герберштейна издания 1547 года. Видимо, как раз об этой шубе посол вспоминает: «А когда пора уже было нас [отправить и] отпустить, то нас, как и ранее, [с почетом] пригласили к обеду и проводили во дворец. Кроме того, каждому из нас пожаловано было по почетному платью, подбитому собольим мехом».

152

Подробнее см. в кн.: Севастьянов А. Н. Битва цивилизаций: секрет победы. — М., Книжный мир, 2013.

153

Атрибуция, предложенная парижской Библиотекой декоративного искусства, представляется весьма вероятной, исходя из характера творчества Й. Аммана в целом.

154

Золотный — златотканый, расшитый золотой нитью.

155

Так назывались шелковые ткани, затканные тончайшей золотной или серебряной нитью; они были плотными, негнущимися, одежды из алтабасов производили впечатление литых цельнометаллических.

156

В VI в. при Юстиниане секрет шелка стал казенной монополией, и главный мировой рынок этого продукта переместился в Константинополь. Шелк стоил дорого: в III в., к примеру, 1 фунт китайского шелка уходил за 1 фунт золота; высокая цена на отдельные виды шелка сохранялась и через тысячу лет.

157

Адам Олеарий. Описание путешествия в Московию. — В кн.: Россия XVII века. Воспоминания иностранцев. — Смоленск, Русич, 2003. — С. 275—277.

158

Там же, сс. 280, 287. Дамаст — род атласной ткани, обычно с цветочным рисунком.

159

Там же, сс. 289—290.

160

Исаак Масса. Краткое известие о Московии. — В кн.: Россия XVII века. Воспоминания иностранцев. — Смоленск, Русич, 2003. — С. 207.

161

Жак Маржерет. Состояние Российской державы и Великого княжества Московского. — В кн.: Россия XVII века. Воспоминания иностранцев. — Смоленск, Русич, 2003. — С. 37. Маржерет изучил русские сокровища вполне практически и знал, о чем судил. По словам князя Дмитрия Пожарского: «Яков Маржерет, вместе с польскими а литовскими людьми, кровь крестьянскую проливал и злее польских людей, а в осаде с польскими и с литовскими людьми в Москве от нас сидел, и награбився государские казны, дорогих узорочей несчетно, из Москвы пошел в Польшу…».

162

Домострой. — М., Издательский дом «Экономическая газета», 2000. — Сс. 153—154.

163

Адам Олеарий. Там же, с. 352.

164

Показательно, к примеру, что во Франции русский язык и Россию изучают, главным образом, в рамках организованного еще при Наполеоне ИНАЛКО (Национального института восточных (!) языков и цивилизаций).

165

Каталог-путеводитель по Оружейной палате Московского Кремля: http://www.armoryhall.ru/52_v46_russia_paint_shitye_art_collection.html

166

Аксамит — род шелковой ткани, сплошь затканной пряденым золотом или серебром. Пряденым золотом или серебром называлась тонкая шелковинка, обмотанная золотной или серебряной нитью.

167

О том, что такое стремление было неотъемлемо присуще как верхам, так и низам общества, говорит пример Стеньки Разина, обзаведшегося при первом же случае знаменитой своею роскошью шубой на соболях, крытою золотой персидской парчой. Шуба послужила предметом зависти астраханского воеводы князя Ивана Прозоровского и вошла в историю коррупции на Руси.

168

Джильс Флетчер. О государстве русском. // В кн.: Бочкарев В. Н. Московское государство XV—XVII вв. — СПб., 1914. — С. 115.

169

На это указывает Н. Ю. Болотина (Борис Годунов. От слуги до государя Всея Руси. — М., 2015. — С. 132).

170

Венгеров А. А., Венгеров С. А. Житье-бытье московское. — М., ИНТО, 1994. — С. 36.

171

Горелик М. « Шапка Казанская» Ивана IV Грозного из Оружейной палаты». — Studia Slavica et Balcanica Petropolitana, №2, 2014.

172

Гейс С. (Гизен). Описание путешествия в Москву посла римского императора Николая Варковича // Иностранцы о древней Москве. С. 134—135.

173

Например, на сюжет «Битва новгородцев с суздальцами» или с изображением воинов-святых — Борис и Глеба, Александра Невского и др.

174

Например: Беляев И. Д. История военного дела от воцарения Романовых до Петра Великого. — 2-е изд. — М., Либроком, 2011; Висковатов А. В. Историческое описание одежды и вооружения российских войск. — Ч. 1. — 2-е изд. — М., Кучково поле, 2008; Волков В. А. Войны и войска Московского государства. — М., Эксмо; Алгоритм, 2004; Кирпичников А. Н. Военное дело на Руси в XIII — XV вв. — Л., Наука, Ленинградское отделение, 1976; Скрынников Р. Г. На страже московских рубежей. — М., Московский рабочий, 1986 и мн. др.

175

Комаров И. А. Вступительная статья к кн.: Государева Оружейная палата. — СПб., Атлант, 2002. Здесь же — описание 100 избранных предметов по отдельности, данное лучшими специалистами соответствующего профиля.

176

В XV—XVI вв. отличия достигли своего максимума, особенно с появлением т.н. «максимилиановского» доспеха в Европе.

177

В Оружейной палате хранится полный рыцарский доспех, но… детский (ОПМК №27), который, по мнению некоторых исследователей, мог быть сделан на заказ для маленького царевича Алексея Михайловича в 1634 году. Но в 1-й трети XVII века ни в одной стране Европы никаких доспехов уже давно никто не носил: это ведь была эпоха мушкетеров. Вспомним, что Дон Кихот, добывший на чердаке и отчистивший старые доспехи, выглядел в глазах современников совершенно нелепым анахронизмом, а ведь Сервантес писал свою книгу еще в XVI веке и выпустил в 1605. Так что вряд ли еще через тридцать лет для русского царевича стали бы делать полный европейский доспех даже как игрушку.

178

Европейцы, использовавшие круглые щиты еще во времена викингов, практически отказались от них уже в эпоху крестовых походов. Интересно: по мнению современных историков оружия Кирпичникова и Надольского, крайне популярный в средние века щит «павеза» (высокий, четвероугольный, с вертикальным желобом посредине) не пришел с Запада на Русь, а напротив, был создан на Руси в XII веке, откуда через Мазовию и Тевтонский орден распространился вначале в балтийском регионе, а потом и по всей Европе (Кирпичников А. Н. Военное дело на Руси в XIII — XV вв. — С. 47).

179

Длина лезвия бердыша, обычно составлявшая 40—50, максимум 80 см, в отдельных случаях доходила и до полутора метров.

180

Эта особенность бросается в глаза, к примеру, на десятках иллюстраций батальных сцен, изготовленных Гансом Бургкмайром и мастерами его круга для книги «Weisskunig» («Белый король») в 1514—1519 гг.

181

Тангутские и чжуржчэньские технологии основывались на китайских изобретениях.

182

О холодном оружии Востока существует обширная литература. Интересующимся именно саблями и кинжалами можно рекомендовать чрезвычайно содержательную, основательную и детальную книгу-альбом коллекционера и большого знатока предмета К. С. Хайдакова «Шамширы» (М., Барс, 2013).

183

Хайдаков К. С. Шамширы. — М., Барс, 2013. — С. 63. По происхождению булаты подразделяются на индо-персидские, сирийские, египетские, истамбульские, бухарские, позднее добавились кавказские.

184

В описях изделия из русского псевдобулата именуются как сделанные из «красного булата», «красного железа», «полосы булат синей Московский выков» и др.

185

Ларченко М. Н. К вопросу о работе так называемых «польских» мастеров в Оружейной палате во второй половине XVII века // Государственные музеи Московского Кремля. Материалы и исследования. Вып. 4. — М., 1984. — С. 185—186.

186

Russian arms and armour. Selection and introduction by Alexander Sedov and Mikhail Portnov. Notes on the plates by Elena Tikhomirova and Tatyana Martynova. — Л., Аврора, 1982. — С. 15. Книга составлена на основе экспонатов Оружейной палаты Московского Кремля и Государственного Исторического музея.

187

Государева Оружейная палата. — СПб., Атлант, 2002. — С. 23—24.

188

Мартынова Т. В., Тихомирова Е. В. Золотой век русского оружейного искусства. Царское оружие и конское убранство XVII века (из собрания Государственной Оружейной палаты). — М., Восхождение, Скрижали-С, СП «Эллис Лак», 1993. — С. 24 ненум. Мартынова и Тихомирова — научные сотрудники ОП. К сожалению, при подготовке макета книги издатели забыли про пагинацию: все страницы остались ненумероваными, нумеровать их мне пришлось самому.

189

Государева Оружейная палата… — С. 23.

190

Передельная сталь получалась в результате кристаллизации жидкого чугуна (технология изобретена в Китае в VII в., в Европе применялась с XVI в.).

191

Голицынская летопись гласит: ««Лета 6897 (1389) вывезли из Немец на Русь арматы [пушки; ср. украинское «гарматы»] и стрельбу огненную и от того часу уразумели в них стреляти». На этом основании Н. М. Карамзин развивал версию о европейском происхождении русской артиллерии. Но у русских она уже была и до указанной даты.

192

Подробности см. в кн.: Келли Дж. Порох. От алхимии до артиллерии. — М., КоЛибри, 2005.

193

См.: Чулууны Далай. Монголия в XIII—XIV веках. — М., Наука. — 1983. Кстати, в Индии в этот период иногда тоже использовались пушки, но сделанные… из рулонов кожи. Об огневых приборах на повозках, принадлежащих властителю Дели, написано в индусских текстах за 1258 год.

194

Буниятов З. М. Комментарий // Шихаб ад-Дин Мухаммад ибн Ахмад ан-Насави. Сират ас-султан Джалал ад-Дин Манкбурны (Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны). — М., Восточная литература 1996. — С. 326.

195

Заслуги именно сирийских ученых в средневековой гонке вооружений вообще поражают: ведь знаменитый «греческий огонь», позволивший Византии на несколько столетий продлить свое существование и так и оставшийся неразгаданным секретом в истории, был изобретен сирийским архитектором Каллиником в 673 году. Продвинутые химики арабского Востока — прямые наследники большой и древней научной традиции.

196

Попавшая в руки знаменитого немецкого ученого и оккультиста Альберта Великого «Книга огня для пожигания врагов» Марка Грека, содержащая рецептуру изготовления черного пороха, написанная на рубеже XIII—XIV вв., является переводом на латынь с арабского, сделанным в мавританской Испании.

197

Одна из них хранится в Санкт-Петербурге, две в Париже, одна в Стамбуле.

198

В Музее армии (Париж) сохранилась ручная бомбарда, изготовленная в 1390—1400 гг.

199

С XV века стали использовать вместо железа легированную бронзу.

200

Такое орудие, состоящее из семи укрепленных на одном лафете стволов, применялось в Сибирском походе Ермака. А знаменитый автор «Царь-Пушки» Андрей Чохов изготовил для защиты Китай-Города аж… 100-ствольное орудие.

201

Среди иллюстраций Ганса Бургкмайра к «Вейскунигу» — этой иллюстрированной энциклопедии средневековья — можно найти и изображение мастерской по изготовлению пушек в момент ее посещения императором Максимилианом.

202

По данным, записанным мною в Стамбуле, одна из них имеет длину ствола 346 см, вес 11 тонн, калибр 370 мм, вес ядра 218 кг; вторая — длину ствола 424 см, вес 15 тонн, калибр 630 мм, вес ядра 285 кг.

203

В 1467 году греком Критобулосом был описан весь процесс отливки турецкой супербомбарды; он весьма впечатляет.

204

Лучшее представление об огнестрельном оружии Османской империи дают работы исследователя Г. Агостона, венгра по происхождению. См., например: Ágoston G. 1) Ottoman artillery and European military technology in the fifteenth and seventeenth centuries // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 1994. T. 47. P. 15—48; 2) Guns for the Sultan. Military Power and the Weapons Industry in the Ottoman Empire // Cambridge Studies in Islamic Civilisation. N.Y.: Cambridge University Press, 2005; 3) War-winning weapons? On the decisiveness of Ottoman firearms from the siege of Constantinople (1453) to the battle of Mohács (1526) // J. Turkish Studies. 2013. V. 39. P. 129—143; 4) Firearms and military adaptation: the Ottomans and the European military revolution, 1450—1800 // J. World Hist. 2014. V. 25. P. 85—124. И др.

205

После монгольского завоевания в 1236 году в этом городе была ставка Батыя. При хане Берке, внуке Чингисхана, Булгар стал центром Булгарского улуса Золотой Орды. В результате победы 1376 года Москвой был получен откуп в 5000 рублей.

206

В 1422 году при производстве «зелья» в промышленном, по тем временам, масштабе случился первый ужасающий «пороховой пожар», от которого выгорела вся столица. В дальнейшем подобные пожары из-за возгорания пороха будут случаться еще.

207

Каргалов В. В. Конец ордынского ига. — М., Наука, 1980.

208

Вельяминов-Зернов В. В. Исследование о касимовских царях и царевичах. — Труды Восточного отделения имп. Археологического общества, 1864. — Ч. 10, с. 48—49.

209

Исторический архив Артиллерийского музея в Ленинграде, ф. 1, №21, л. 2.

210

«Дополнения к актам историческим». — СПб., 1872 г. — Т. III.

211

Встречается мнение, что «Новый перс» был отлит в подражание иностранной работы трофейному «Персу» (калибр 160 мм), отлитому из бронзы в 1619 г. На его плоской тарели в венке из дубовых листьев — поясное изображение перса с усами и в чалме. Но данный ствол, во-первых, явно вторичен по отношению к пушке Чохова; во-вторых, неизвестно, видел ли его Осипов, а на чоховских пушках воспитывались поколения русских литейщиков; а в-третьих, этот импортный ствол — бракованный, он не образец для подражания, поскольку его канал испещрен глубокими раковинами и трещинами, образовавшимися при отливке. Пушка Осипова гораздо лучше.

212

«В Москве каждого иностранца водят смотреть большую пушку и большой колокол. Пушку, из которой стрелять нельзя, и колокол, который свалился прежде, чем звонил».

213

Первый тщательный обмер был произведен историком Н. И. Фальковским в 1946 году. Повторный, еще более подробный — в 1980 году специалистами Артиллерийской академии. В 1990-е гг. в Царь-пушку залезал для осмотра также заведующий сектором оружия музеев Московского Кремля И. А. Комаров.

214

По расчетам инженера Г. М. Захарикова, произведенным с учетом материала, из которого делались ядра на Руси в то время, масса ядра из песчаника составляла для Царь-пушки около 750 кг. Это масштаб именно стенобитного орудия. Но судя по отсутствию характерных царапин внутри дула, ядрами из Царь-пушки, все же, так и не стреляли. Да и куда было стрелять, если ее не вывозили из Москвы?

215

См.: http://mreen.org/alexuslob/car-pushka-taktiko-tehnicheskie-harakteristiki.html. Автор использованного здесь материала благодарит за предоставленные сведения с. н. с. Оружейной палаты А. Н. Чубинского.

216

Если считать 1 фунт = 0,4535 кг.

217

Александр Широкорад. Последний довод султанов и королей. Знаменитая московская Царь-пушка не дробовик, а классическая бомбарда. — Национальная оборона, №4, 2018.

218

Там же.

219

В том числе по техническим параметрам: Дарданелльская пушка — 18,6 тонн; легендарная Базилика, по современным подсчетам, весила примерно 32 тонны; а наша Царь-пушка — более 38 тонн. Толщина дульных стенок стамбульских бомбард — 14 см, нашей — 15 см. Дарданелльская пушка имеет калибр ядер 630 мм; наибольшая из стамбульских пушек также имеет калибр 630 мм и моноблочный ствол; наша — также моноблок, но ее калибр 890 мм.

220

Царь-пушка и выставлялась, по велению Бориса Годунова, у Лобного места на Красной площади для всеобщего обозрения как некое чудо, без умысла боевого применения. Правда, в 1591 году ее привели в боевую готовность для защиты главных ворот Кремля, когда ожидали прихода войск Казы-Гирея, но татары так и не решились подойти близко. Транспортировать же такую махину, чтобы разбивать стены крепостей вдали от русской столицы, было черезчур сложно, ведь даже только по Москве ее передвигали на катках с помощью 200 (!) лошадей и большого количества людей.

221

Государева Оружейная палата. — СПб., Атлант, 2002. — С. 371.

222

Там же.

223

Там же, с. 385.

224

Куяк (от монгольского хуяг — доспех) — общее название восточных и русских доспехов бригантинного типа (когда металлические пластины нашиваются на плотную тканевую или кожаную одежду), а равно бригантинных доспехов коренных жителей Сибири и Аляски. Под куяком на Руси понимали любой прикрывающий туловище воина пластинчатый доспех, за исключением зерцального, латного и кольчато-пластинчатого. Согласно А. Н. Кирпичникову, такие пластинчатые доспехи бытовали на Руси в период с XIII по XVII вв. К этому типу относится золотоордынский панцирь-дегель рубежа XIV—XV веков, хранящийся в Эрмитаже под каталожным номером 3.0.6855.

225

Висковатов А. В. Историческое описание одежды и вооружения российских войск. — СПб., 1899. — С. 32—33.

226

См.: S. Herberschtein. Moscoviter wunderbare Historien. — Basle, 1567. — P. CXXII.

227

Банзаров Д. Д. О восточных названиях некоторых старинных русских вооружений // Записки Санкт Петербургского Археологическо-Нумизматического общества. — СПб., 1850. — № Т. 2. — С. 354.

228

Государева Оружейная палата… — С. 317.

229

Аствацатурян Э. Г. Турецкое оружие в собрании Государственного исторического музея. — СПб., 2002. — С. 72.

230

Бобров Л. А., Худяков Ю. С. Вооружение и тактика кочевников Центральной Азии и Южной Сибири в эпоху позднего Средневековья и раннего Нового времени (XV — первая половина XVIII в.).. — СПб., 2008. — С. 479.

231

Известно, что подобный пластинчатый доспех был на Дмитрии Донском в Куликовской битве.

232

Флэтчер Д. О государстве Русском. — СПб., 1905. — С. 67.

233

Государева Оружейная палата… — С. 318.

234

Государева Оружейная палата… — С. 326.

235

См.: Беляев Л. А., Панова Т. Р. Дворец царя Алексея Михайловича XVII века. Историко-художественная реконструкция. — М., МГОМЗ, 2013. — 2-е изд.

236

Государева Оружейная палата… — С. 327.

237

Кирпичников А. Н. Русские шлемы X—XIII вв. — Советская археология, 1958, №4.

238

Кирпичников А. Н. Русские шлемы X—XIII вв.

239

Подробно о нем см.: Стерлигова И. А. «Шапка с Деисусом» как памятник культуры Древней Руси // Музеи Московского Кремля: Материалы и исследования». Вып. 22. — Москва, 2014.

240

Жуков К. А. Русские сфероконические шлемы развитого средневековья // Воин №18, 2005, стр. 18—27.

241

См. электронную версию статьи на сайте http://izvestia.ru/news/452375.

242

Этот «детский» шлем имеет, однако, 18,3 см в диаметре, всего ровно на 3 см меньше, чем вполне «взрослая» ерихонская шапка князя Ф. И. Мстиславского. Он явно делался «на вырост». Традиция?

243

Аналогичное мнение высказала с. н. с. Музеев Кремля Елена Арутюнова в интервью ИТАР ТАСС после выступления иранского генконсула. Но в литературе оно пока не отражено.

244

Ерихонские шапки, «ерихонки» были наголовьем царей, князей, воевод — не простых воинов. В Переписной книге Оружейной палаты 1686/1687 гг. ерихонским шапкам отведена целая отдельная глава. Купола этих шапок были разными — коническими и сфероконическими, но, как правило, все с наушами, назатыльником и козырьком со стрелой.

245

Для сравнения: все строительство бесподобного храма Рождества Богородицы в Путинках (1649—1652) обошлось в 800 руб.

246

Государева Оружейная палата… — С. 305.

247

Мартынова Т. В., Тихомирова Е. В. Золотой век русского оружейного искусства… — С. 27 ненум.

248

Кстати: русские, как и персы, турки, индо-арии, по большей части не обтачивали драгоценные камни, оставляли им неправильную, неровную природную форму, проявляя тонкий вкус. Они справедливо понимали: в этом есть своя прелесть.

249

Нет никакой возможности согласиться с точкой зрения, якобы Давыдов, проходивший в Стамбуле обучение секретам турецкого оружейного мастерства, приделал-де шлему новые науши взамен почему-то где-то утраченных и самостоятельно натаушировал три короны там, где их ранее не было (Russian arms and armour. Selection and introduction by Alexander Sedov and Mikhail Portnov… — С. 19). И науши, безусловно, «родные», сделанные и орнаментированные теми же руками, что и весь шлем в целом. И короны, судя по стилю работы, тоже «родные», изначально сделанные на шлеме турецким художником-оружейником. Иначе, во-первых, они расположились бы чуть ниже или были бы иначе скомпонованы, чтобы не пришлось экстренно приделанными крестами «въехать» под самый орнаментальный пояс. А во-вторых, Давыдов вряд ли стал бы своему царю навязывать корону в европейском, «латинском» стиле, в то время как для турка русский царь-христианин, ради которого он старался, был, конечно же, «европеец». Давыдов начал работу в Оружейной палате в 1613 году очень молодым человеком (умер в 1669). Сомнительно, что он бывал в Стамбуле до того, юношей, обстановка Смутного времени к тому не располагала. Артель же он возглавил в 1620-е годы, когда шлем уже был доделан. Стилистика эмалевой иконки св. архангела Михаила и навершия никак не соотносится со стилистикой шлема в целом, не говоря уж о камнях, приделанных поверх виртуозных «родных» золотых орнаментов. Вряд ли у него бы поднялась рука на такое искажение турецкого шедевра, если бы он к тому времени уже стажировался в Стамбуле…

250

В султанском дворце Топкапы в Стамбуле хранятся и другие роскошные ерихонские шапки — «родные сестры» нашим трем вышеописанным. Все они датируются XVI — началом XVII вв. Начиная со сплошь инкрустированного золотом и драгоценными камнями шлема самого Сулеймана Великолепного (инв. №2/1187). Другой ценнейший шлем XVI века такого рода (инв. №2/1192) сплошь украшен золотым цветочным мотивом в стиле «саз». Есть и ложчатые, как в Оружейной палате. Часть дворцового собрания, насчитывавшего более 10 тыс. предметов вооружения, в том числе богатую подборку шлемов, была передана в Военно-исторический музей Стамбула. См.: Topkapi Palace. — Istanbul, Aksit, 2005. — P. 110—111, 119.

251

Государева Оружейная палата. — СПб., Атлант, 2002. — С. 309.

252

Государева Оружейная палата. — СПб., Атлант, 2002. — С. 312.

253

Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. — М., Книга, 1990. — С. 46.

254

Трон принадлежал султану Мураду III и был изготовлен для участия в важных церемониях, в том числе коронаций. Его вес — ок. 250 кг. См.: Topkapi Palace. — Istanbul, Aksit, 2005. — P. 193 (инв. №2/2825).

255

Мартынова М. В. Царь Алексей Михайлович // Царь Алексей Михайлович и патриарх Никон. «Премудрая двоица». — М., Художник и книга, 2005. — С. 30.

256

Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. — С. 255.

257

Беляев Л. А., Панова Т. Р. Дворец царя Алексея Михайловича XVII века. Историко-художественная реконструкция. — М., МГОМЗ, 2013. — 2-е изд. — Сс. 18, 22.

258

Очерки по истории торговли и промышленности в России в 17 и начале 18 столетия. — М., 1928. — С. 51—111.

259

Червчатый (устар.) — то же, что червленый: темно-красный, багряный.

260

Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. — С. 188.

261

Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. — С. 147—148.

262

Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. — С. 230—231.

263

Очерки по истории торговли и промышленности в России в 17 и начале 18 столетия. — М., 1928. — С. 55.

264

Беляев Л. А., Панова Т. Р. Дворец царя Алексея Михайловича XVII века. Историко-художественная реконструкция. — М., МГОМЗ, 2013. — 2-е изд.

265

Очерки по истории торговли и промышленности в России в 17 и начале 18 столетия. — М., 1928. — С. 51—111.

266

Фарфор в русской усадьбе XVIII века. Из собрания Останкинского дворца-музея. Каталог выставки. Вступительная статья И. К. Ефремовой. — М., 1990.

267

https://www.russian-mayolica.ru/page/Persian-tiles/. Вообще же самые ранние керамические опыты на территории современного Ирана имеют возраст 4 тысячи лет.

268

Музей керамики в Стамбуле дает широкую возможность оценить искусство турецких керамистов.

269

Зендень — шелковая ткань; киндяк — и особая ткань, и кафтан из нее; чепучинный корень — лекарственное растение, произрастающее в Индии, обладающее потогонным и болеутоляющим действием, которым в те времена пользовали сифилитиков; тулумбас — ударный музыкальный инструмент, род литавр.

270

Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. — С. 234—235. Образцы таких изумительной работы зеркал можно видеть во дворце Топкапы в Стамбуле.

271

Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. — С. 238.

272

Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. — С. 214, 218.

273

Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. — С. 211.

274

Цит. по: Бочкарев В. Н. Московское государство XV—XVII вв. — СПб., 1914. — С. 108. Яков Рейтенфельс с 1670 по 1673 гг. пребывал в Москве, где его дядя, И. фон Розенбурх, был личным врачом царя Алексея Михайловича. Оказавшись впоследствии в Италии, Рейтнфельс издал в 1680 году в Падуе «Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме Третьему о Московии». Любопытно, что еще сто лет тому назад шахматы на Руси были в запрете: Стоглавый собор включил «всякое играние и зерни и шахматы» в число «игрищ еллинского беснования». Но обаяние умной восточной игры пересилило запрет.

275

За двести с лишним лет до Кюстина свое впечатление имперские послы С. Какаш и Г. Тектандер, проехавшие в 1602—1603 гг. в Персию через Московию, засвидетельствовали так: «Они [русские] строят свои храмы и церкви преимущественно в вышину и почти на турецкий лад» (цит. по: Бочкарев В. Н. Московское государство XV—XVII вв. — СПб., 1914. — С. 81). Что они имели в виду под «турецким ладом», неясно. Возможно, им показалось таковым размещение четырех барабанов по углам вокруг центрального, как размещаются минареты вокруг купола мечети. Но возможно, причина — именно в поразившем их облике ХВБ.

276

Сочетание реально готического стиля с магометанским (конкретно: мавританским) чрезвычайно ярко проявится в России лишь однажды: это Воронцовский дворец в Алупке (1828—1848, архитектор Э. Блор). Это сочетание соответствовало эпохе романтизма, когда писал Свиньин, но характерным для нас оно не стало.

277

Подборка мнений дана по кн.: Баталов А. Л. Собор Покрова Божьей Матери на Рву: История и иконография архитектуры. — М., Лингва-Ф, 2016. — Сс. 8—16.

278

Лада Клокова. Чудо чудное, диво дивное // Русский мир, 2015, ноябрь.

279

Заграевский С. В. Цветовые решения глав древнерусских храмов // Архитектор. Город. Время. Материалы ежегодной международной научно-практической конференции. Вып. XVII. — СПб, 2014. — С. 24—36. Заграевский судит по миниатюрам Летописного свода, что вряд ли убедительно.

280

См. издание: М., Арт-Китчен, 2012, л. 6 об. — 7, миниатюра «В Богоявленском монастыре на подворье Живоначалные Троицы Сергиева монастыря келарю… подаша свиток».

281

Экземпляр хранится в Государственном Историческом музее.

282

Сам Олеарий писал по поводу своих зарисовок в предисловии к изданию: «Что касается вытравленных на меди рисунков этого издания, то не следует думать, что они, как это порою делается, взяты из других книг или рисунков на меди. Напротив, я сам нарисовал собственноручно большинство этих рисунков (некоторые же из них — наш бывший врач Г. Граман, мой верный товарищ) с натуры… Чтобы, однако, при работе граверною иглою не потеряно было отчасти сходство, я в течение долгого времени держал трех граверов, не без больших расходов, у себя дома; они должны были по моим указаниям работать».

283

См.: Альбом Маерберга: Виды и бытовые картины России XVII в. — СПб., 1903.

284

Составитель «Бельского летописца» специально отметил, что в том пожаре выгорел весь Китай-город без остатка, и глава ХВБ тоже загорелась (Баталов, с. 52).

285

Баталов А. Л. Собор Покрова Божьей Матери на Рву. — С. 161.

286

Баранова С. И. Русский изразец. Записки музейного хранителя. — М., МГОМЗ, 2011. — С. 152.

287

Баталов А. Л. Собор Покрова Божьей Матери на Рву. — С. 162.

288

См.: Иностранные путешественники XVI — начала XVII веков о Покровском соборе // Страницы художественного наследия России XVI—XX веков. — Труды ГИМ. Вып. 89. — М., 1997.

289

Брунов Н. И. Покровский собор. — М., 1988.

290

Записки литовского офицера Самуила Маскевича, участника московского похода 1609—1612 гг.. // В кн.: Сказания современников о Дмитрии Самозванце. — Спб., 1837. — Ч. 1, с. 38—41.

291

Одна из легенд о Покровском соборе (ХВБ) гласит даже, что он является неточной копией казанской мечети Кул-Шариф, снесенной в 1552 году по взятии татарской столицы. Якобы восемь глав московского храма повторяют восемь минаретов Кул-Шарифа, а девятый как символ победы господствует над ними. Известно, что зодчий Постник, один из создателей ХВБ, одновременно работал также и в Казани, где возводил новые стены Кремля, и мог проникнуться подобной идеей. Никаких прямых доказательств этому нет, но сама ассоциация в общественном сознании показательна.

292

Кстати, странны попытки то приписать создание ХВБ некоему неизвестному итальянцу, а то связать собор с немецкой готикой, предпринимающиеся весьма серьезными историками архитектуры «из любви к искусству». См., например: 1) Кавельмахер В. В. О позднеготических истоках и мастерах Покровского собора на Рву, Борисоглебского собора в Старице и церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове (см. в кн.: Кавельмахер В. В., Чернышев М. Б. Древний Борисоглебский собор в Старице. — М., 2008); 2) Баталов А. Л. Указ. соч.; и др. Однако во всей Италии или Германии не сыскать ничего, даже близко напоминающего Покровский на Рву собор. И дело здесь совсем не в технологиях, схемах и нюансах каменного строительства, на которые упирают ученые авторитеты, а в том духе, который излучает храм Василия Блаженного, в том непосредственном впечатлении, которое он производит. Удивительно, что это впечатление, с первого же взгляда поразившее своей очевидностью опытного путешественника де Кюстина, ускользает порой от внимания наших матерых искусствоведов…

293

Баранова С. И. Русский изразец… — С. 56.

294

Там же.

295

Русская историческая библиотека. — СПб., 1908, т. XIII, С. 619—620.

296

Зимин А. А., Хорошкевич А. Л. Россия времени Ивана Грозного. — М., Наука, 1982. — С. 150.

297

См. также Музеи Московского Кремля, инв. № Ж-2016, список XIX века с оригинала XVII века, хранящегося в ГИМ.

298

Парсуны Бориса Годунова мы не имеем, но на его портрете, написанном неизвестным художником во второй половине XVIII века (ГИМ), «черты лица имеют приметные восточные особенности, указывающие на легендарное происхождение царя» (Борис Годунов. От слуги до государя Всея Руси. — М., 2015. — С. 84). Очевидно, устная традиция неслучайно веками сохраняла облик царя именно таким.

299

Отдельные представители восточных народов и, соответственно, восточной, чаще монголоидной, типажности встречались и до того в семействе Рюриковичей и вообще социальной верхушки, нередко породненной с половцами, аланами и др. Андрей Боголюбский, к примеру, был весь в матушку-половчанку; наверняка восточная кровь сказывалась и в облике Александра Невского, и некоторых других князей. Это указывало на вектор политической, а с нею и культурной ориентации Руси. Красок добавляли и греки — митрополиты и епископы. Шутка сказать — социальные верхи славяно-русского народа, который должен был видеть в них некий образец, пример для масс, вождей, зримо отличались от этих масс антропологически… Но эти персонажи, все же, никогда не были олицетворением власти «Всея Руси», в отличие от детей Софьи Палеолог.

300

Тип щита «калкан», представляющий собой спираль из гибких прутьев (обычно фигового дерева), переплетенных хлопковой или шерстяной нитью, имеющий центральный умбон и многие накладки из металла, широко распространен на Востоке — от Турции до Индии. Цветные нити образовывали по всему щиту яркие сложные узоры, как на дорогих коврах. Красивейшие образцы калканов можно видеть в султанском дворце Топкапы.

301

Государева Оружейная палата… — С. 330.

302

Например, купленную казной, турецкой работы сер. XVII в., из яшмы, инкрустированной золотой сеткой с рубинами, рукоять — золото с эмалями, навершие — большой изумруд (ОПМК №57). А Ивану Пятому была подарена шахом Сулейманом парадная булава, сделанная в Персии во второй половине XVII века (ОПМК №51).

303

Например, парадный пернат-«буздыган» (символ военной власти), чьи семь фигурных перьев были вырезаны из горного хрусталя и изукрашены рубинами и изумрудами. Этот шедевр, изготовленный в Турции до 1630 года, был поднесен Михаилу Федоровичу послом султана Мюрада IV вместе с короной из золота «с каменьями и алмазы» (ОПМК №55).

304

Например, из массивного золота и с рукоятью, покрытой ажурным золотом, изготовленный в Персии в середине XVII века и поднесенный Алексею Михайловичу в дар послом шаха Аббаса II (ОПМК №56). В Переписной книге 1686/87 гг. ему присвоен высший статус №1.

305

Комаров И. А. Вступительная статья к кн.: Государева Оружейная палата. — СПб., Атлант, 2002. — С. 25—26.

306

Государева Оружейная палата… — С. 343.

307

Низкие куполовидные боевые наголовья появляются у русских со 2-й пол. XIII в. (понятно: татарское влияние).

308

Мартынова Т. В., Тихомирова Е. В. Золотой век русского оружейного искусства. — С. 127 ненум. Тут имеется в виду польский резидент Свидерский, наблюдавший царский выезд в 1675 году.

309

Цит. по: Мартынова Т. В., Тихомирова Е. В. Золотой век русского оружейного искусства… — С. 127 ненум.

310

Автократова М. И., Буганов В. И. Сокровищница документов прошлого. — М., 1986. — С. 228.

311

Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. — М., Книга, 1990. — С. 258.

312

Толчок этому дала, возможно, картина А. А. Иванова «Явление Христа народу», для которой художник сделал около четырехсот этюдов с натуры, разыскивая семитские типажи по всей Италии в местах скопления евреев, на рынках, в купальнях и молитвенных домах, а особенно в еврейских гетто вблизи Капитолия и в Ливорно. Недаром поэт и дипломат Ф. И. Тютчев отозвался о картине: «Да это не апостолы и верующие, а просто семейство Ротшильдов!».

313

Во время службы у генерал-губернатора Туркестана К. П. фон Кауфмана, Верещагин откровенничал с одним из своих друзей: «Вместо парижского чердака или какой-нибудь меблированной комнаты… на Васильевском острове, я предпочел бы киргизскую юрту» (Цит. по: Лебедев А. К. Василий Васильевич Верещагин. Жизнь и творчество. М., 1972. С. 54).

314

Всего за полвека после изобретения Гутенбергом подвижного шрифта, в Европе до 1500 года было издано 40 тысяч (!) наименований книг. Она совершила первую информационную революцию и навсегда вырвалась в лидеры мирового прогресса. Далее процесс развивался крещендо.

315

Подобная самовыделенность России из европейского мира может быть сравнена с положением Индии: она, в своей основной и коренной, немусульманской (немогольской) части — безусловно, страна и культура Востока, но… совсем другого, нежели окружающие ее буддийские или мусульманские страны. Другого по всем параметрам — от биологического до ментального.

316

Можно кратко заметить, во-первых, что польский язык в максимальной степени сохранил в себе черты некогда общего праславянского языка, русский же, развиваясь на периферии славянского ареала, напротив, максимально от него удалился. Во-вторых, во времена Великого княжества Литовского (ВКЛ) все делопроизводство Литвы велось либо по-латыни, либо на древнеруском языке, на котором написаны все основополагающие государственные акты. Но в XV в. польский язык настолько активно проникает на территорию ВКЛ, что сегодня даже образует там ряд периферийных польских говоров, сложившихся на литовском субстрате. В-третьих, графика польского языка при этом с XII в. была связана не с кириллицей (такие опыты делались в XIХ-XX вв.), а с латиницей, но — модифицированной, поскольку традиционного набора букв не хватает для всех польских звуков, почему используются лигатуры.

317

Kasperaviciute D., Kucinskas V. and Stoneking M. Y Chromosome and Mitochondrial DNA Variations in Lithuanians. — Вестник Академии ДНК-генеалогии, 2004. — С. 445.

318

Балановская Е. В., Балановский О. П. Русский генофонд на Русской равнине. — М., ООО «Луч», 2007. — С 142—143. Авторами обнаружены, по всей видимости, прямые потомки рюриковых дружин в виде довольно замкнутой кровнородственной общины пенегов — северно-русской популяции в верховьях реки Пинеги: «Население данной популяции близко не к субстратному населению восточных финно-угров, а к старожильческому русскому населению… Население является высокорослым, с ярко выраженными чертами европеоидного типа, выраженной горизонтальной профилировкой лица, повышенным процентом светло-голубых глаз и русых волос, сильно выступающим носом». Их генетические расстояния минимальны с каргопольскими русскими, немцами, литовцами и поляками — и максимальны с коми, карелами и финнами. Характерный генетический состав!

319

За участие Святослава в походе Ольгерда на Москву он даже был отлучен от церкви Константинопольским патриархом.

320

На помощь Москве в этом решающем сражении из тогдашней Литвы пришли также русско-литовские полки из Брянска, Смоленска, Друцка, Дорогобужа, Тарусы, Новосиля, Оболенска, предположительно также из Полоцка, Стародуба и Трубчевска.

321

В Хелмно тогда строился кафедральный Успенский собор XIII века, самый древний в Поморье; это был главный религиозный центр Тевтонского ордена.

322

Значение этих браков до поры было весьма велико. Не случайно в 1391 году Витовт, находившийся в очередной раз под защитой Тевтонского ордена в связи с новой войной против Ягайло, выдал свою единственную дочь Софью за князя Василия Дмитриевича, обладателя ханского ярлыка на великое московское княжение. Чем сразу сильно укрепил свои позиции и заставил Ягайло пойти на важный компромисс.

323

Тщеславие Витовта удовлетворялось тем, что великий князь литовский официально становился вторым лицом в объединенном польско-литовском государстве и занимал первое место в коронном совете. Витовт дорого заплатил за свое величие, поскольку в 1390-е годы его сыновья, находившиеся в заложниках у Тевтонского ордена, были отравлены во время попытки бегства; один из его братьев был убит во время попытки захвата Вильны, а второй брошен крестоносцами в застенок.