Работа автора над собой

Александр Молчанов

…Я вдруг взял телефон, включил запись и начал рассказывать. Говорил семь часов подряд. Записал семь видео, которые выложил на YouTube. Здесь все моя жизнь. Конечно, получилось путано, невнятно, сплошные шум и ярость. Ну, как есть. Книги сами решают, как им родиться. Эта родилась так. Пусть такой и живет. Книга содержит нецензурную брань.

© Александр Молчанов, 2022

ISBN 978-5-0059-2113-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Александр Молчанов

Работа автора над собой

От автора:

Этим летом я приехал в Сямжу в последний раз. Вернее, когда приезжал, еще не знал, что это последний раз. Но было что-то… было какое-то предчувствие. Родители болели и не так как обычно — на этот раз было ощущение какой-то полной безнадеги. Мама сказала, что она начала откладывать деньги на похороны. Я был вымотан донельзя — за спиной был трудный год (а когда они были легкие). Надеялся отдохнуть хотя бы недельку. И как всегда бывает — именно в этом момент, как будто почувствовав мою слабость, меня атаковали хейтеры в интернете. Это было совершенно омерзительно, но самое подлое было то, что атака была организована людьми, которые были мне обязаны более или менее всем. В обычной ситуации я бы отмахнулся и даже и не заметил бы этой атаки. Но тут, в момент слабости… должен признать, что меня это пробило. Целыми днями я сидел на крыльце, смотрел на дождь и думал о том, как так получается? Я живу свою жизнь не для себя, а для людей. Я столько отдаю, сколько мало кто отдает. Почему же я все время огребаю от тех же самых людей, которым помогаю? Может, не надо никому помогать? Может, пора уже стать циником, повзрослеть уже? Или нет? Или просто делать то, что я считаю нужным, не обращая внимания на вой шавок за спиной? И в этот момент, в этом настроении я вдруг взял телефон, включил запись и начал рассказывать. Я говорил семь часов подряд. Записал семь видео, которые выложил на ютуб. Здесь все моя жизнь. Конечно, получилось путано, невнятно, сплошные шум и ярость. Ну, как есть. Книги сами решают, как им родиться. Эта родилась так. Пусть такой и живет.

Папа умер через месяц после этой моей поездки. Еще через месяц умерла мама. Я больше никогда не вернусь в Сямжу. Не хочу, не смогу увидеть дом, в котором больше нет моих любимых людей.

Москва, 27.01.2020

Глава 1

Вот я и дома. Вот этот дом. Веранда зеленая. Веранда с той стороны, с этой стороны туалет, вот сам дом за тутовым деревом. Это наша первая баня, она уже давным-давно превратилась в мастерскую. А вот здесь рядом вот этот вот вагончик маленький, красный. Здесь я писал свой первый роман. Вот в вагончике в этом и, да вот в вагончике, сидя на крыльце вот этой бани, в желтой такой тетрадке сидел и начал писать свой первый роман. Сколько лет прошло? Двадцать лет, двадцать пять лет почти прошло.

Это новая баня. Вот здесь стоял навес, под навесом была техника. Техника и сено. Сейчас все заросло. Родители болеют, не могут с травой с этой никак разобраться. Ну решим. Или я скошу, или найду кого-нибудь, кто сделает. Здесь дальше пруд, пруд весь зарос, соседские гаражи и баня. Баня — мой любимый кабинет. В бане мне всегда хорошо писалось. Я садился где-нибудь в предбаннике, садился и начинал работать.

Я не взял сюда в эту поездку ноутбук, взял только телефон. И я не знаю, что из этого получится и вообще насколько и кому это будет интересно. Я хочу здесь записать несколько видео, несколько рассказов, несколько каких-то вещей, которые мне хотелось бы рассказать, вспомнить. Не знаю зачем, не знаю, что из этого получится, я даже не знаю, буду ли я это публиковать. Просто для себя, для того, чтобы сохранить, для того чтобы помнить, что вот была эта поездка. Редко я сюда стал приезжать, раньше чаще приезжал, чуть ли не каждую недель. Ну понятно, сейчас перерывы то два, то три года.

Вот здесь на крыльце я сидел, заканчивал книгу. Когда? Три, четыре года назад? Сидел и заканчивал книгу «Пишется». Четыре года прошло, да. Не знаю, когда я приеду сюда в следующий раз, и что меня здесь ждет меня в следующий раз. Родители болеют, мама очень плохо себя чувствует и отец тоже плохо. Мама, говорит, начала откладывать деньги на похороны и, говорит, не знаю кто из нас первый уйдет. Грустная такая, грустная история. Все пришло в какое-то такое в запустение.

Но я не об этом, на самом деле, хотел рассказать, не о том, как все плохо. На самом деле у меня всегда сильная была связь с Сямжей. И вот сегодня, когда я ехал утром на машине из Вологды, и когда там прям видно вот эти сто километров от Вологды до Сямжи, природа становится все более и более северной. Я даже не знаю, как это сказать, как это описать. Небо становится всё ниже, ниже и ниже. И когда мы пересекли границу Сямженского района, мы прямо въехали в такой дождь, который нам на встречу потоками обрушился на машину. Сейчас дождь немножко поутих, совсем не ушел, но по крайней мере его стало немножко меньше, этого дождя. Сейчас может быть, если он стихнет, то я схожу в магазин, посмотрю, чем тут можно закупиться.

Что я хотел рассказать. Много лет я собирался написать книгу под названием «Работа автора над собой», это как бы воспоминания не воспоминания, мемуары не мемуары. То есть что-то, где мне хотелось описать свой личный опыт, что я делал, как я шел вот отсюда, как получилось так, что я деревенский парень из поселка Сямжа Вологодская область, год за годом работая каждое утро, каждый день, писал и в конце концов каких-то успехов в этом смысле достиг — тридцать две опубликованных книги и десятки театральных постановок, десятки снятых сценариев и лучшая онлайн киношкола в России. Десятки, уже сотни учеников, работающих в индустрии. Мне кажется, что, наверное, есть какой-то опыт, который будет интересен и важен не только для меня, но и может быть для тех, может быть кого-то приободрит то, что я рассказываю. Потому что, когда мы видим, когда мы смотри на людей, которые уже достигли успеха, мы видим конечный результат, и нам всегда кажется, что этот конечный результат достался легко. На самом деле это не так. Мы смотрим на свои начальные условия, и нам кажется, что из таких начальных условий невозможно чего бы то ни было добиться. И вот я хотел бы вам рассказать, как раз вот об этих начальных условиях и, как я шел из этих начальных условий в ту ситуацию, в которой оказался сейчас.

Вся наша семья, и отцовская и материнская линия, мы все отсюда из северных краев. Материнская линия — это город Кадников. Кузнецовы из Кадниковских мещан и ее отец, мой дед, Иван, был связистом. Вообще оба моих деда были связистами. Один дед занимался правительственной связью, мамин отец. А второй дед был начальником цеха связи, он занимался собственно телефонной связью. И отцовскую линию я знаю немножко лучше, по материнской линии там концы утеряны. Но отцовская, собственно семья, семья Молчановых происходит из поселка Наволок, это Вожегодский район. Раньше это была Архангельская область, сейчас это север, самый север Вологодской области. Это маленький такой поселок, маленькая такая деревня, может там десять-двенадцать домов, и как мне сказали, эту деревню основал один из моих предков — прапрадед, который разругался со своими соседями. Там река внизу. И он разругался со своими односельчанами и перешел реку, поднялся наверх на гору и там образовал собственную деревню — вот этот Наволок.

И вот собственно он жил в этой деревне… Там уже появилась у него семья. И мой прадед, Леонид, который воевал в первую мировую войну, и он был георгиевским кавалером, воевал неплохо. И он привез трофейную швейную машинку и обшивал все окрестности, то есть такой деловой мужик был, обшивал все окрестные деревни. Он таким был в общем домовитым мужичком и, естественно когда началась революция, его первого пришли раскулачивать, в общем его выводили уже за баню расстреливать, но он как-то отбоярился, отбрехался, его отпустили, но сказали только: «Уходи из деревни». И он уехал куда-то в Архангельск, какое-то время жил там на заработках. Потом вернулся уже в тридцатые годы. Как-то его все репрессии миновали. По легенде, когда он умирал, он сказал, что в огороде у него закопана кубышка с золотыми червонцами. И я видел это место, где стоял его дом, там было все перекопано. Естественно, никакой кубышки там найдено не было, но вот тем не менее вот так вот он отплатил своим односельчанам.

Глава 2

Дед мой, Аверкий Леонидович, замечательный был по-своему мужик. Когда началась война, очередь была его брата идти на фронт, но брат женился только что, только что ребенок появился. И в итоге дед пошел вместо брата на войну, ему было шестнадцать лет. Это был то ли сорок второй, то ли сорок третий год. Воевал он до самого конца. Был в Польше, воевал в Польше. И бывал в плену. Дед на самом деле никогда не рассказывал, о том, что там было, что было в годы войны. И два рассказа всего сохранилось из этих его военных воспоминаний, как-то там отец из него их вытащил. И оба такие не очень хорошие, не сильно в героическом ключе его показывающие. Хотя дед воевал героически, у него есть награды. Все в порядке, нормально он воевал.

Одна история совершенно жуткая. Это было в Польше. Правда, нет, не знаю. Как мне рассказали, так и передаю. Чистил пистолет, собрал, разобрал, собрал и направил в окно, и нажал на курок, и раздался выстрел. И в это время за окном проходил человек — поляк, и он его убил. случайная пуля, вылетевшая в окно, вот так вот убила человека. Не знаю опять же, вот рассказ этот — правда, неправда, как он из этой ситуации вышел, почему никаких последствий для него это не имело. Будем считать, что реальность этой истории не подтверждена. Вот тем не менее он всю жизнь жил с этой историей на совести.

Вторая история связана с попаданием в плен. Он пошел где-то там, опять же находясь где-то рядом с передовой, пошел в туалет, приставил автомат к дереву, и в этот момент появился немец, забрал его автомат и повел его к своим. И немец видимо оказался не очень умный парень, он его оставил перед штабом, а сам зашел в штаб, и дед, недолго думая, оттуда сбежал. Сбежал, пришел к своему командиру и тут просто сверхъестественное везение. Он докладывает командиру о том, что вот случилась такая история, и командир ему сказал: «Никогда в жизни никому об этом не рассказывай. О том, что это с тобой случилось. А оружие добудешь себе в следующем бою». — И все. И отпустил. Если бы кто-то узнал о том, что он был в плену — естественно сразу же он отправился бы в лагерь или сразу же по законам военного времени что-нибудь нехорошее с ним сделали.

Дальше дед вернулся домой и в это время брат его в это время полностью завладел хозяйством, и деду места не было дома в Наволоке. И деду пришлось ехать куда-то, искать себе место под солнцем, и он нашел это место в поселке, у которого даже названия не было. Название было «Двадцать первый квартал». Небольшой поселок, где жили ссыльные немцы. И дед занимался тем, что сторожил этих немцев. Он служил в Министерстве ГосБезопасности, в МГБ.

С бабушкой он познакомился по переписке. Бабушка была из Петербурга, ходили смутные слухи, что она была дворянского происхождения, но пока никаких подтверждений этим слухам я найти не смог. Не знаю тоже как они познакомились, как это дело случилось, но тем не менее вот они общались, переписывались, и в какой-то момент она прислала ему фотографию, на которой было три девушки, и написала: «Если ты меня узнаешь, то выйду за тебя замуж». И, как гласит легенда, он только ее и видел на этой фотографии и в итоге на ней женился. И потом они переехали в Сямжу, дед стал начальником цеха связи, и появился мой отец и три сестры. У одной из сестер, Ирины, была болезнь мозга. Она очень мучительно прожила четырнадцать лет и затем умерла.

Бабушка отца очень сильно невзлюбила почему-то, там тоже непонятная, мутная история, она очень сильно гнобила отца, просто доводила его. Он жил в комнате… сейчас другие люди уже живут в этом доме, но я помню этот дом. Та комната, в которой он спал, была комната с призраками, ему начали являться призраки. И в те же четырнадцать лет папа сбежал из дома в шлепанцах на босу ногу. Побежал в Петербург, поступил в Суворовское училище и закончил Суворовское училище. Он всегда хотел быть журналистом. И, кстати, его другом был Валерий Герасимов, который сейчас начальник Генерального штаба. Вот пример карьеры из Суворовского училища.

Так вот, папа хотел быть журналистом, и он пошел учиться в военное училище, не помню куда, по-моему, в Рязани он учился или в Свердловске, боюсь ошибиться. Год он там проучился, понял, что работать журналистом ему не дадут. Там армейские рельсы, вот ты попал на них и туту, дальше идешь по этим рельсам. И он ушел из училища, причем ушел не очень по-хорошему. Ему пришлось полностью отслужить два года в армии после этого. Он вернулся домой, вернулся в Сямжу и начал работать в районной газете, в газете «Восход». Я тоже, кстати, работал в этой газете какое-то время — летом, на каникулах, когда в универе учился. И он поступил в ленинградский, на журфак ЛГУ и заочно закончил журфак ЛГУ.

Тогда же они познакомились с мамой, мама сбежала из дома, тоже самостоятельная девица была, тоже в четырнадцать лет сбежала из дома. Видимо это как-то было семейное. Я, правда, в семнадцать сбежал, но вот тем не менее. В четырнадцать лет она сбежала из дома, работала киномехаником в Житьево, и папа приехал писать про нее статью, про молодую девушку-киномеханика. И он ее встретил, а потом в выходные мама вернулась, приехала в Сямжу повидать своих родителей. И встретила на улице папу. И начали они ходить, что называется. Ну и в первый раз, тоже по легенде, я в «Убийце» писал эту сцену об этом, по легенде первый раз поцеловались накануне свадьбы на крыльце столовой. Сегодня я проезжал мимо этой столовой, закрытое здание, заколоченные окна, там уже ничего давным-давно нет, но, тем не менее, такое историческое место.

И седьмого марта тысяча девятьсот семьдесят четвертого года сорок пять лет назад появился на свет я, у меня есть фотографии того, как меня забирают из роддома. Седьмое марта в Сямже — это зима глухая. Снег лежит кругом, зимняя зима. И идут по этому снегу папа и мама. Несут меня, завернутого в одеяло. Молодые, красивые невозможно.

Глава 3

Первые десять лет своей жизни я жил в восьмиквартирном деревянном доме, дом — типа барак (Обама, привычно пошутите вы). Сначала у нас была маленькая двухкомнатная квартира наверху на втором этаже, потом мы переехали, нам дали трехкомнатную. Там же появилась Лена, моя сестра. И когда мы переехали к тому времени, дед, мамин отец умер, и мы бабушку забрали к себе и первое время мы с бабушкой жили в одной комнате. Вот тогда, вот в этом доме на самом деле, я и начал чувствовать, ну как бы я и начал выделяться для себя, выделяться и отличаться от всех остальных. Сначала я был какой-то частью всего этого мира. А потом перестал.

На разных своих вебинарах я рассказывал первое свое воспоминание. Я лежу, рядом мама и передо мной медсестра, вот так вот руки в боки в белом халате. Я потом спрашивал у мамы, когда, как это было, и она сказала, что это было, когда мне было два года, мое первое воспоминание — в два года, как у Льва Толстого.

Второе воспоминание — это ледяной холод, адский холод. Зимой здесь холодно — под 40 градусов. Деревянный дом, тонкие-тонкие стены. И у нас сосед, который жил под нами — рыжий стоматолог. Он… Ему было лень топить дровами печку, и он уходил жить на другой берег к своей подруге какой-то. И квартира у него выстывала, вымораживалась, и дом промерзал насквозь, из-за вот этой одной холодной квартиры. Холод шел к нам, и у нас было в квартире плюс два. Мы топили печку до красна — становилось плюс четыре. Папа бил морду этому стоматологу, писал жалобу, в конце концов его выселили и поселили туда каких-то других людей, и стало все нормально. Но вот это самое первое воспоминание, вот это лютый холод. Я точно помню момент, когда от этого холода, я стоял завернутый в одеяло, меня колотило, и я начал грызть ногти. И много лет со мной была эта дурацкая привычка. Я всю жизнь грыз ногти до сорока лет и вот в сорок лет в один момент просто решил, что ну как-то странно, взрослый мужик ногти грызет. Это, в конце концов, никуда не годится. И в одночасье с этой привычкой завязал.

Что дальше происходило? Да, вот этот деревенский дом, самые ранние воспоминания они запоминаются четче всего. Например, первое стихотворение я сочинил в шесть лет, слова начали рано очень приходить.

Стихотворение такое:

Бабочка крыльями машет,

Садится на травку и пляшет

Белка по дереву скачет

В дуплах орешки прячет

Я очень рано стал понимать, что вот меня тянет к слову. Хотя как-то сначала к книгам спокойно относился, ну, книги и книги, они не были для меня культовыми предметами. Все начало меняться во втором классе.

Глава 4

Второй класс. Случилась нехорошая история. В классе появились солдатики, красная кавалерия, набор игрушечных солдатиков и это был предел мечтания. И они в школе в классе были. И я то ли украл одного из этих школьных солдатиков, то ли взял поиграть, а потом, когда обнаружили пропажу, как-то неправильно себя повел. Отказался его отдавать — что-то вроде того. Как бы особого криминала не было — взял поиграть, а потом меня обвинили в краже, и я нахамил учителю. В итоге мне поставили двойку за поведение. Неуд в четверти в конце второго класса.

Я разорвал этот дневник. Не то что бы боялся наказания, а просто гнев обуял, и я просто разорвал дневник, все страницы вырвал и разбросал. У нас такой был окоп по дороге домой. Кстати, мы не знали, что это за окоп, он был заросшей крапивой и мы там лазили, домики строили в этом окопе и так далее. На самом деле там был настоящий окоп, построенный в годы войны. Строили линию обороны и вырыли этот окоп в расчете что досюда тоже дойдут, но до Сямжи фашисты не дошли. Так вот по этому окопу я разбросал остатки своего дневника.

Естественно, правда вскрылась, учителя папу вызвали в школу, папа был достаточно зол, я точно помню, как он на мопеде ехал вокруг по дороге, а я шел домой пешком напрямую из школы, и значит я прихожу домой, и папа меня выпорол кипятильником. Он тоже дико разозлился на это и естественно разозлил его не факт этой мутной истории с солдатиками, а то, что я дневник разорвал. Он совершенно не понял, что произошло и решил, что я струсил.

Наказание было такое: в течении месяца было запрещено отходить от дома дальше пятидесяти метров. Гулять понятно, что гулять-то надо ребенку, но вот не дальше пятидесяти метров вокруг дома ходить. В огород можно выйти и во двор, дальше со двора нельзя. Но и делать-то нечего, каникулы, и я начал читать. Была такая книжка «Происшествие в Оттерберри» про мальчика, который разбил стекло в школе и ему нужно было чтоб его не наказали, ему нужно было собрать деньги и возместить стоимость этого стекла. И все его друзья помогали ему эти деньги заработать, а потом у них какие-то жулики эти деньги украли. Интереснейшая история. Вот я ее сначала прочитал потом папе сказал: «есть еще что-нибудь такое же?». И он мне сказал: «Вот „Приключения Тома Сойера“ прочитай». И вот под домом нашим — это была пещера, я там лазил в этих подполах, там была моя пещера индейца Джо, и почему-то я начал искать клады, а поскольку клада не было, я его решил сам зарыть. И вот у нас на огороде росло дерево, тень от ветки падала в определенное место, и там на грядке у меня был зарыт клад — сундучок и в нем какие-то стеклышки. Такие вот игры были. Самое главное, что я тогда конкретно подсел на чтение, я начал тогда читать просто со страшной силой.

И дальше у меня начало происходить то, что я чуть позже стал называть «увлечения». У меня начали волнами приходить увлечения. Первое увлечение это было увлечение космосом. Это был третий класс и когда я начал со страшной силой читать все, до чего мог дотянуться — фантастику, Ярослава Голованова «Дорога на космодром» и так далее. Тогда много было литературы про космонавтов, и я твердо решил, что буду космонавтом.

Глава 5

Итак, я решил стать космонавтом. Это почему-то вызвало очень жесткую реакцию со стороны моих одноклассников. Я не знаю почему, но это прям их очень сильно взбесило и начиная с третьего класса со мной никто не разговаривал. Я вошел в очень жесткий конфликт со всем своим классом. Для меня это была, конечно, очень травмирующая ситуация, Представьте, с десяти лет у меня нет друзей. Одиночка. И друзьями моими стали книги, и благодаря книгам я выжил. И я не знаю хорошо это было или плохо, потому что мои аутичные навыки были заложены тогда и с того времени мне было проще одному, чем с людьми. Даже с учетом того, что я зарабатываю на жизнь тем, что я учу людей, мне проще работать в он-лайне, нежели вести живые мероприятия. И как только я нашел эту тему с он-лайном, мне сразу стало работать проще.

Итак, третий класс. Кульминацией стала история со снежным городком, о которой чуть позже. Меня реально травили, меня били постоянно. И у меня была учительница, которая меня поддерживала — Серафима Васильевна Чертова, наша классная руководительница, она меня какое-то время защищала, пока я был в начальной школе.

У нас была продленка и мы ходили в столовую всем классом, потом возвращались в класс, делали домашнее задание, потом нас отпускали, и мы в столовую и обратно с ней ходили за руку и я ей рассказывал свои мечты. Я ей говорил о том, что я хочу быть космонавтом. Она поддерживала очень сильно мои увлечения и она слушала все мои рассказы. По сути, она была моим первым коучем. Она меня не учила ничему, но она выслушивала меня и задавала вопросы и тем самым помогала мне поверить в то, что это вообще кому-то может быть интересно, кроме меня.

После третьего класса мы перешли из начальной школы в среднюю. Нас перевели в другое здание и там все стало для меня совсем плохо. В травлю стали включаться учителя.

У меня была новая классная руководительница, которая меня не очень-то любила и не очень поддерживала. Она считала, что если в классе меня травят, значит со мной действительно что-то не то. Ну и конечно я это своим поведением старался подтверждать. Были вещи на самом деле реально вопиющие, одна из самых страшных историй — это история со снежным городком, позже я написал про это пьесу «Снежный городок».

У нас есть такое мероприятие «проводы русской зимы» и однажды для этих проводов на стадионе построили снежный городок — драконы, печки, какие-то там крокодилы из снега. Вылепили, водой облили, чтобы застыло в лед, и раскрасили краской. Это было очень красиво. У меня к тому времени появился приятель, тоже изгой из параллельного класса Юрка Бачин и мы с ним вместе пошли смотреть этот снежный городок. И там были два парня из старших классов. Тогда только что прошел фильм под названием «Не бойся я с тобой» и там если помните — Гусман, Дуров и приемы карате. И песни такие героические. И по снежному городку ходили два парня старшеклассника, они были старше меня на три на четыре года. Один из этих парней был сын главы района — тогда я не помню, как это называлось. Первый секретарь? Что-то вроде этого. Короче, сын местной шишки. И они ходили по этому самому снежному городку и я увидел, что они там начинают делать. Один из них спел песню: «насилье точит сталь, но сталь недолговечна, а ты душою крепче стали стань. Когда рука честна, а цели человечны — рука крошит отточенную сталь». И он поет эти прекрасные слова и бьет ногой по снежной фигуре. И я понял, что что-то не так и говорю Юрке — пойдем-ка мы отсюда. И мы ушли. И так получилось, что нас видели уходящими из этого снежного городка, а их нет.

На следующий день меня вызывают в учительскую, там сидит милиционер, и мне говорят: «ты разрушил снежный городок, тебя там видели». Я говорю — я не разрушал снежный городок, а вот эти ребята. Мне сказали: «ты че, ты за свои проступки отвечай сам». Меня обвинили не только в том, что я разрушил снежный городок, но еще и в том что я пытался ответственность переложить на кого-то другого. Совершенно вопиющая история. Меня там продержали в этой учительской часов пять или шесть. Милиционер меня пытался расколоть, очень уж, я не знаю, насколько профессионально. Это было конечно совершенно незаконно, в отсутствие родителей, несовершеннолетний парень, абсолютный Кафка. Я ни в чем не признался, конечно. Я повторял, что нет, я ничего не разрушал, ничего я брать на себя не буду, идите к черту.… и в итоге… в итоге мне опять поставили двойку за поведение, у меня даже где-то этот дневник есть, там так и написано — «оценка за поведение снижена за разрушение снежных фигур и обман».

Мне кажется, что учительница моя до сих пор так и не верит в то, что я не разрушал этот снежный городок и это так между нами и осталось. Я так понимаю, в этот момент они меня хотели поставить на учет в детской комнате милиции для того, чтобы наказать таким образом, но я опять же… это так и не было доказано.

Короче, я не разрушал снежный городок. Не было такого. Однако, я был, как Сухово-Кобылин, что называется, оставлен в подозрении. Так долгие годы эта история и тянулась за мной.

И естественно, дальше, чем больше одноклассники росли, тем травля становилась жестче, жестче, жестче. Это были реально уже избиения, когда всем классом собирались после уроков и меня избивали.

Тогда у меня появилась такая тактика — я выхватывал кого-нибудь одного из толпы и метелил так, как только мог. Потом выхватывал следующего. Пока меня били, колотили со всех сторон, я работал руками в ближнем бое, обрабатывая своих врагов одного за другим. Самая жуткая драка была на мой день рождения. Мне было, по-моему, тринадцать или четырнадцать лет.

Солнечный день, и меня поймали после школы, и всем классом накинулись, и там в снегу пинали, и я начал там точно так же выхватывать сначала одного, потом второго. Потом уже спустя много-много лет, я поговорил с одним из этих парней, которые меня тогда избивали. И меня поразило что он считал, что… я… был неправ. Он мне сказал — как ты мог? Ты же был сильнее меня! Я же был самый маленький, самый слабый. И ты меня начал избивать. И так далее, и так далее. у него было ощущение дикой несправедливости, он меня воспринимал как агрессора. Ему казалось, что это я на него напал, я его избил. У человека совершенно не отложилось в голове что они толпой в двадцать человек меня в снегу пинали. Типа, мы тебя пинали и это окей, а потом ты нас отпинал — как же так, нас-то за что?

Это конечно удивительно, и я понял, что человек себя способен за любое преступление, за любую подлость, за любую пакость оправдать.

Или, например, тоже примерно тогда же. Я был в библиотеке и два парня старше меня, на класс старше меня, тоже до меня докопались. Мол, че это ты тут делаешь. И когда я выходил из библиотеки, они меня вдвоем подстерегли и на меня напали. Начали, скажем так, пытаться меня избить. Но когда тебя бьют, начиная с десяти лет каждый день, ты в конце концов просто начинаешь давать сдачи. И я их избил, двоих. Сначала одного, я хватал одного, молотил, потом хватал другого и так по одному.

И мы с одним из этих парней встретились тоже лет через десять, где-то на какой-то местной вечеринке. И он мне такой типа — помнишь ты меня тогда избил в библиотеке. Я ему говорю: «придурок, а ты забыл, что вас двое было, ты забыл, что вообще-то вы вдвоем на меня напали, что вы у меня там книжку разорвали».

Интересно было бы поговорить с этими ребятами, которые меня травили, обзывали, гнобили. Наверное, у них воспоминания такие, что я был таким королем зла, который в одиночку травил и терроризировал целый класс. И они от меня защищались. Но мне по большому счету тогда никто не был нужен, я всё это время читал.

Глава 6

У меня приходили и проходили разные новые увлечения. Например, увлечение индейцами. Точно помню момент начала этого увлечения. Я шел по библиотеке и увидел книгу Луи Буссенара «Капитан Сорвиголова». Остановился, взял ее и думаю — что такое, интересно. А там история англо-бурской войны и этот герой в какой-то момент сидит на коне «как истинный вождь краснокожих». И меня почему-то это зацепило и я думаю — кто такие краснокожие?

Я начал искать какую-то информацию про индейцев. Сначала прочитал книгу про Сат-Ока, это польский чувак, который написал «Страну багровых туч» — и «Слушайте песню перьев». такие книги, якобы на реальных материалах про индейцев. На самом деле полностью выдуманные. В общем, тогда это воспринималось как реальная жизнь индейцев. Потом следующее естественно, «Пенталогия о Кожаном Чулке» Натаниэль Бампо. Причем я его читал таким причудливым способом: сначала «Последний из могикан», потом «Зверобой», потом «Пионеры», потом «Следопыт», и наконец последний — «Прерия».

Все эти пять книг я с удовольствием прочитал, и начал собираться в поход. Я начал рассказывать одноклассникам, о том, что я теперь не космонавт, а индеец. Они видели, что у меня книги про индейцев. И я начал ножи метать, луки делать, и они заинтересовались тем, что я делаю. И я сказал — ребята, окей, если вам интересно, пойдемте со мной в поход. Я пойду в поход летом. А это было зимой. И на этом лед был растоплен, и они начали как-то ко мне оттаивать.

Потом мы снова со всеми разругались. Это так тянулось какое-то время, наверное, лет до шестнадцати. А потом я увлекся рок-музыкой и дальше все просто. Я был уже королем класса. У меня уже группа своя была, и уже все ходили у меня кассеты записывать и фотки рок-музыкантов покупать по рублю за штуку.

С музыкой тоже всё интересно. Я прямо четко прослеживал — с какого момента началось это увлечение. Первое мое музыкальное увлечение — Майкл Джексон. Песня «Билли Джин». И первые три песни, которые я записал — это «Модерн Толкинг», «Иеронимус Кадиллак», «Билли Джин» Майкла Джексона, и третья песня… Градский в программе «Веселые Ребята», он был Александр Грин. Придумал персонажа и на английском языке и пел такую дурацкую очень песню — «Донт би фанни». Три песни я и записал. Мама работала на радио и она мне выделила на своей кассете половину одной стороны кассеты. И там были эти три песни. Я их переслушивал просто на автомате, на повторе много раз подряд. Постепенно все больше у меня собиралось записей, и потом мне купили всё-таки магнитофон.

Это тоже была такая мечта многолетняя — магнитофон. Года два я его ждал и страдал без собственного магнитофона. Потом моя тетя Надя мне подарила сто рублей на магнитофон, и мама еще добавила своих и купила мне магнитофон «Весна». И долгие годы я с этим магнитофоном «Весна» существовал. У меня была большая фонотека по местным меркам — больше двадцати кассет. Куча самых разных записей. Конечно, всё это было очень эклектично, это были какие-то записи с радио, записи с телевизора, с программы «Взгляд». Очень странная коллекция. Но в то время телевидение было довольно интересное. По телевидению могли, допустим с утра передать песню группы «Юрай хип» и песню «Аквариума»… и это всё ловилось тут же, хватался магнитофон, втыкался шнур и тут же включалась запись на первую попавшуюся кассету. И все это заслушивалось до дыр. До скрипа. Некоторые кассеты начинали скрипеть со временем. А некоторые зажевывались и нужно было распутывать пленку и наматывать ее, надев кассету на карандаш. Нынешняя школота с ее айподами и знать не знает таких забот.

И, естественно, были книги, да. Книг у меня всегда было много. Я в библиотеке брал по десять книг за раз. Но я думаю, переломный момент для меня наступил тогда, когда мы встретились с Сергеем Титовым.

Глава 7

К чему была вся эта длинная-длинная преамбула? Хемингуэй говорил, что несчастное детство — это самая лучшая школа, для того чтобы стать писателем. У меня так получилось, что эти несколько лет — те самые несколько лет, когда люди учатся общаться друг с другом, это были несколько лет, когда я учился общаться сам с собой. Моими основными собеседниками были писатели. Я наблюдал мир. Не участвовал в играх своих сверстников, но всё время за ними наблюдал, был всё время как бы человеком со стороны. И учился понимать, что между ними происходит: как девочки из девочек становятся девушками; как у парней появляется интерес к этим девушкам; как девушки кокетничают с этими парнями, — как строятся взаимоотношения между людьми, что такое дружба, что такое лидерство. И мне всё это было очень интересно. Когда люди врут, когда люди говорят правду. И я всё время всё это наблюдал и пытался как-то осмыслять. Если бы я всё время был вовлечён в это общение, я думаю, что у меня не было бы возможности вести такого рода наблюдения. Ну и, конечно, чтение, которое тоже помогает некой рефлексии.

Я помню момент, здесь у нас поле, сейчас это поле застроили, там детский сад и начальная школа, но в этом поле… Да, кстати, любопытно, что я сейчас проезжал через весь посёлок, и там весь посёлок такой развалившийся, всё посыпавшееся, и только стоит белое новое здание церкви. Вернее, оно старое, это начало позапрошлого века, но такое отремонтированное, побеленное, это забавно, конечно. Мы в этой церкви учились. В самой церкви было ПТУ, а рядом была пристройка — деревянное такое здание, где была наша начальная школа. Сейчас пристройку эту снесли, и вместо ПТУ… а, собственно, мы в этом здании, где ПТУ, у нас были занятия, «трактора» мы их называли, раз в неделю в старших классах мы изучали устройство трактора. И по итогам нам должны были выдать права тракториста, и летом производственная практика была, мы там отрабатывали. Я умею ездить на гусеничном тракторе ДТ-75, умею на «Беларуси» ездить и умею на тракторе «Владимирец», мы его называли «пердунок», на трёх этих тракторах я более или менее умею ездить, хотя не ездил уже… сколько мне сейчас? Тридцать лет не ездил. Но, тем не менее, ездил. Особенно мне нравилось на ДТ-75 зимой: поле, метр снега, и ты просто прёшь по этому полю, как танк.

В конце школы мы должны были сдать экзамены. Экзамены — это был, конечно, полный позор для меня, я ничего не понимал, я категорически отказывался изучать эти трактора, и говорил, что, если я буду трактористом, для меня это будет полным жизненным поражением, поэтому я не буду, что хотите, то со мной и делайте, я ничего не хочу знать про ваши дурацкие трактора. И мне какой-то раструб надо было показать, и я смотрю на этот двигатель и говорю: «Идите нафиг, не знаю, где этот раструб и знать не хочу». И мне преподаватель с такой яростью: «Да вот же он! Прямо на тебя смотрит!» Ну… как-то мне там тройку эту поставили, но за правами я уже, конечно, не ходил, не стал их получать.

Что дальше происходило? Вместе с Мишкой Аристовым мы создали группу, и, если мы ещё более-менее умели играть, то… у нас была проблема с третьим музыкантом. Мишка на басу играл, я играл на гитаре, и мы искали ударника. Либо Мишка мог барабанить, а тогда нам нужен был басист. В общем, у нас была проблема с ритм-секцией, мы никак не могли третьего человека найти. Периодически кого-то находили, брали, учили человека, но так ничего и не получилось у нас ничего сделать. Но в итоге мы взяли ударную установку в школе, взяли электрогитару, и здесь, в старой бане в нашей сели и на мой магнитофон «Весна» записали несколько песен. Кажется, тогда я сочинил песню «Мне кажется порой, что я — твой каприз. Я думал идти вверх, но я качусь вниз. Я мог бы спать с любой из муз, ты тоже славная блядь, но я влюблён в блюз, я сам выбрал путь, куда ступит мой драный шуз» — это была такая пародия на Майка, но, на самом деле, в итоге пародийность ушла, и этот текст я уже дальше исполнял как бы всерьёз, и он даже каким-то успехом пользовался. Ещё была песня на стихи Макса Волошина, такой треш-металл: «Снова дорога. И силой магической всё это вновь охватило меня. Грохот, носильщики, свет электрический, ту-ду-ту-ту… Мерный, вечный, бесконечный монотонный стук колёс. Шёпот сонный в мир бездонный мысль унёс».

Забавное это было время, когда хеви-метал исполняли на стихи поэтов серебряного века. Была такая группа «Магнит», у которой была песня на стихи Блока… «и в жёлтых окнах засмеются…», а: «Работай, работай, работай, ты будешь с уродским горбом, за долгой и честной работой, за долгим и честным трудом». Была такая вологодская группа «Праздник Снов», у них была: «Плыть, плыть, плыть мимо могильных плит, мимо церковных рам, мимо семейных драм» — на стихи Рубцова.

Причём наш трудовик, который нам выдавал инструменты в нашей группе, Вячеслав Евгеньевич Кунин — он был братом Валеры Кунина, который был лидером этой группы «Праздник снов». Тоже какие-то такие странные совпадения, как так получилось, что Череповец, 500 километров от Сямжи, где жил этот Валера Кунин, а здесь жил его родной брат, и мне выдавал эти инструменты? Валера приезжал, мы с ним не были знакомы, но он приезжал, длинноволосый парень такой, приезжал к брату в гости, он был в столовой, пил там чай и разбил рукой, показал такой фокус, разбил рукой, сильная очень кисть, раздавил стакан рукой. И порезал руку, и там вся столовая была в крови. А потом его убили, говорят, из-за каких-то разборок на рынке.

И я часто рассказываю эту историю, как здесь появился Титов. Я жил в этом мире, жил в Сямже, и я понимал, что где-то есть какой-то другой мир, но я этого другого мира не видел. Я не выезжал в этот другой мир, не знал, какой он. И тогда я познакомился с Сергеем Титовым. Серёжа, если смотришь это видео, то я хочу, чтобы ты знал, что более или менее всем в своей жизни я обязан тебе. Я часто рассказываю эту историю, но расскажу ещё раз. Я пошёл в столовую, это был 9-й класс, перед… 9-10-11-й, у нас было 10 лет, но мы учились… 9-й — это был 8-й. Мы в 8-м, по-моему, не учились, мы после 7-го сразу перешли в 10-й. И я вижу, висит афиша рядом с хлебным магазином, Сергей Сам исполняет песни Сергей Сам Санкт-Петербург. Ну, для меня Санкт-Петербург — это вообще столица российского рока, это сразу рекомендация железная. И песни Александра Башлачёва я никогда не слышал, но я читал «Время колокольчиков» текст в журнале «Юность» с предисловием Троицкого — это была первая публикация. И «Время колокольчиков» на меня очень сильное впечатление произвело именно текстом своим. И я думаю, ну, хотя бы в исполнении Сергея Сама я услышу песни Александра Башлачёва. Но в это день я должен был встречаться с Юркой Бачиным, у нас с ним был общий интерес — мы с ним курили сигареты «Прима». Если вы курили когда-нибудь, то вы помните, что они всегда влажные такие были, «Прима» или «Ява». Причём «Ява»… нет, «Прима»… вторые не помню, какие, «Ява» — это было с фильтром. «Прима» и… не помню уже сейчас, какие. Причём «Прима» нормальная была и была «Прима» моршанская, которая драла горло. И их берёшь, эту «Приму» кладешь на печку или на батарею, она высыхает, ты берёшь, и так сигаретку чух-чух, и там табачок щелкает… и без фильтра, естественно. И мы с ним курили сигареты, это был наш общий интерес. И мы должны были с ним встретиться после школы, и я думаю: «Ну как же так? Он единственный мой друг на настоящий момент, надо же как-то… как-то надо, ну, я же не могу его продинамить», и я пошёл на встречу с ним. И мы сидим с ним, курим, на стройках мы в основном тусили, сидим мы на крыше стройки, и я говорю: «Ты знаешь, всё-таки я пойду на концерт, хочу посмотреть, что это такое, мне интересно». И он обиделся на меня, и мы после этого перестали общаться.

И я прихожу на этот концерт, покупаю билет за пятьдесят копеек, и на меня кассирша так смотрит как-то странно, я захожу в зал и в зале вижу, что я — единственный зритель. Сидит этот парень босиком, с гитарой, бородка такая, растерянный абсолютно. Как же так, он готовился, а никто не пришёл? И портрет Башлачёва, свеча перед ним зажжённая, и я ему говорю: «А у вас есть записи Александра Башлачёва?» И он говорит: «Да, есть», и я говорю: «Дайте переписать», а он говорит: «Ну, давай, чего уж». И я оттуда бегом, это весна ещё, как сейчас помню, весна, грязь кругом, и я бегом из этого клуба, бегу, значит, домой, хватаю магнитофон, хватаю кассету, бегу обратно в клуб, а он уже ушёл, и мне говорят: « по такому адресу иди, он там тебя ждёт». И я прихожу по этому адресу, он жил в гостях у своего друга Володи Золотарёва, у которого жена — Ирина Хиля, помню, все имена же, блин, помню! Ирина Хиля, она по партийному какому-то распределению жила у нас в Сямже и занималась таким странным делом, это конец 80-х, у нас тогда начали открывать видео-центры, и там показывали всякое это: Брюс Ли, то, что мы называли порнухой — «Три шведских девушки в Америке», на самом деле, не порнуха, а такая комедия с лёгким эротическим подтекстом. И она должна была от партийных органов просматривать эти фильмы и давать своё заключение, как бы цензура, можно это давать людям смотреть или нет. уже были видео-центры, но ещё была какая-то партийная цензура. И им дали видик, у них эти ящики кассет стояли, и они сидели целыми днями смотрели это кино. Прекрасная работа, лучшая работа в мире. Ну, я с ними познакомился, говорю, я такой-то, такой-то чувак, я стихи пишу, и так далее. И они сказали, что, давай мы тебе покажем нормальное кино. И я говорю: «Да, круто, давайте». И первый фильм, который они мне показывают, называется «Ад живых мертвецов». На самом деле, этот фильм называется «Вирус», я его потом нашёл, это очень плохое и очень страшно кино. Прямо реально очень страшное, про зомби. И я после этого фильма не мог спать месяц, наверное, я со включённым светом ложился спать.

И я начал к ним ходить, я начал захаживать к ним и начал общаться с ними, и это были люди из другого мира, и они мне просто давали книги читать, прямо список книг, которые надо прочитать. Я как сейчас помню, там были Гладилин, Виктор Некрасов, Окуджава, Фазиль Искандер… кто-то ещё, не помню сейчас уже всех, шестидесятники. И я прямо по списку все эти книги находил и отыскивал. Вообще по поиску литературных источников я был ищейка тот ещё.

Например, может быть, вы помните, была такая пластинка «Аквариума» первая, фирмы «Мелодия», из двух она была собрана — «День серебра» и «Дети декабря», и там была на обратной стороне статья Вознесенского. И там интересно очень было сделано, это реально очень хорошая статья, я до сих пор помню какие-то обороты из неё: «Курёхин, который куролесит у него на фортепьяно, он ведь тоже идёт от классики»… «Курёхин, который куролесит…», чёртов футурист. И там он говорил, что Гребенщиков… Естественно, «Аквариум» на меня производил просто совершенно волшебное впечатление. Когда я увидел «Город Золотой», когда его впервые показали по телевидению, я понял, что это всё, это любовь с первого взгляда. И потом я приезжаю куда-то в деревню какую-от и нахожу, был такой журнал «Крестьянка», и в то время в журналах «Крестьянка» и «Работница» печатали вкладыши в кассету. И там был вкладыш в кассету с «Аквариумом». И я увидел там Гребенщикова с акустической гитарой, это просто всё сразу же… Мы же информацию собирали, просто выжимали, где только можно. фотография — это была информация, мы смотрели, как человек одевается, тельняшки все эти Гребенщикова, папироска всегда в руке. Мы строили жизнь, строили свой образ из этого, потому что всё вокруг, вся информация — это было фуфло. Было понятно, что в библиотеку заходишь, и это целая библиотека фуфла. Потом-то стало понятно, что в этой библиотеке фуфла, если правильно искать, можно найти «Иосифа и его братьев» Томаса Манна или даже какого-нибудь Брюсова, Бальмонта, Белого, и так далее.

Так вот, на этой обложке было сказано, что Гребенщиков «следует школе ироников Заболоцкого и Хармса и волевому глаголу Гумилёва». И я искал этого Хармса, искал этого Гумилёва, искал этого Заболоцкого. А потом вышла книжечка Заболоцкого небольшая в библиотеке поэта, я её, естественно, сразу же схватил, сразу же начал читать эти «Столбцы», «Сквозь волшебный прибор Левенгука», «Некрасивая девочка», всё от ранних этих его «Столбцов» до поздних стихов, это всё прямо то что надо было. А Гумилёв вышел, был такой журнал «Полиграфист», и там были такие самопальные книжечки, которые ты сам собирал, склеивал и у тебя была такая маленькая книжечка Гумилёва. И папа из редакции принёс, сделал мне такую книжечку Гумилёва, и там был… Ну, естественно, там ранние были: «Жираф», «Конкистадор», и так далее, не было этих поздних, которые уже башню сносили, это «Слово», «Шестое чувство», «Заблудившийся трамвай» — это всё было позже.

И я начал вытаскивать, отовсюду вытаскивать поэзию, где только можно. И путь тоже шёл такой очень интересный. Вознесенский, ага, хорошо, Вознесенский написал, а кто такой Вознесенский? Что за хрен вообще этот Вознесенский? Я в библиотеке вижу — Вознесенский, и там какой-то томик, его стихи и воспоминания о Пастернаке. Я взял, прочитал стихи, ну, такое, да, похожее на «Аквариум» немножко, такое образное. И воспоминания о Пастернаке, конечно, влюблённые совершенно, и в числе прочего там небольшой рассказ про Крученых, причём такой очень некомплиментарный: он воровал книги, от него исходил запах старости, и так далее. Но Пастернак — это просто всё. И я решил, мне надо найти стихи Пастернака. Я пришёл в школьную библиотеку и говорю: «У вас есть стихи Пастернака?», мне говорят: «Нету». Я так: «Странно. Ладно». Прихожу в районную библиотеку: «У вас есть стихи Патернака?», мне говорят: «Нету». А мне казалось, я с детства помню: «А в походной сумке книжки (спички) и табак. Тихонов, Сельвинский, Пастернак», и это с детства, мне отец всё время цитировал это, и я это запомнил — «Тихонов, Сельвинский, Пастернак». Потом я их всех прочитал: и Тихонова, и Сельвинского, и Пастернака, конечно. Но тогда Пастернак у меня просто идея фикс была какая-то, где, где его найти? Хоть что-то, хоть строчку. Нигде нет. Я всю Сямжу на уши поднял.

Надо сказать, что мне когда что-то было надо, мне пофиг было, меня остановить невозможно было. Например, я узнал, что из Сямжи сотрудники клуба едут на концерт группы «Секрет» в Череповец, и я лёг на диван и сказал маме: «Мама, я не встану до тех пор, пока ты не сходишь и не договоришься, чтобы я был на этом автобусе». И я лежал часа четыре, потом мама встала, пошла в этот клуб, договорилась со своими знакомыми, и на следующий день в пять утра я уже стоял, ждал автобуса. Первый, за час до всех пришёл, час стоял, ждал во тьме в полной зимней, и я поехал на концерт группы бит-квартет «Секрет» и группы «Сталкер», они вдвоём выступали в череповецком дворце «Алмаз».

Или я узнал, что у одного парня, у взрослого парня, у дядьки уже, что у него есть два альбома Pink Floyd: Wish You Were Here и Animals. Я к нему пришёл домой и сказал: «Чувак, я такой-то, такой-то, я знаю, что у тебя есть два альбома, дай мне переписать, я жить без них не могу, мне нужны эти два альбома». И он, ни слова не говоря, развернулся, ушёл в комнату, вернулся с этой бобиной, отдал мне просто молча. Я говорю: «Я через два дня верну», и я забрал, поехал к маме на студию, взял огромный магнитофон «Олимп», он реально размером с эту комнату, на санках его притащил домой, переписал с бобины на бобину и оттащил обратно, и вернул ему эту бобину, и чего-от, не помню, что-то подарил ему за это.

Но тем не менее, да, так искал, искал, не мог нигде найти ни по каким книголюбам, ну, нигде не было их. И в какой-то день прихожу в библиотеку и мне библиотекарша говорит: «Зайди к заведующей», я поднимаюсь в кабинет к заведующей, и она говорит: «Саша, я знаю, что ты искал Пастернака», я говорю: «Да, есть такое дело». И она достаёт книжечку Пастернака в библиотеке «Классики и современники», сборник стихов, говорит: «Даже печати ещё нет, она только-только пришла. Даю только тебе только на неделю, через неделю вернёшь. даже записывать в формуляр не будем, я знаю, что тебе надо».

Как-то вселенная помогала, на самом деле. Спасибо тем людям, которые мне помогали всё это время. И я иду домой, и с этого дня я каждый день вставал в пять утра, заводил будильник, садился, и я весь этот сборник, где-то здесь лежит тетрадь, я весь этот сборник переписал в тетрадь. Потом я нашёл воспоминания Пастернака, так я через воспоминания, воспоминания о чём? О Маяковском. Я думаю: «А что, Маяковский нормальный поэт что ли?» А Маяковского у нас было собрание сочинений дома красное, двенадцать томов. И я беру первый том, начинаю читать, а в первом томе — там его воспоминания. И его воспоминания — это вообще самое крутое, что он написал, по-моему, вообще за всю жизнь. Ну и, на самом деле, первый том, он реально очень клёвый, это его футуристические произведения, они реально мощные очень, «Облако в штанах», и так далее. Это история такого рок-н-ролла, это футуристы, это Бурлюк, который «А это вы написали? Вы гениальный поэт», это Хлебников сумасшедший, который в наволочке хранит стихи, это Крученых, Есенин, вся эта тусовка. Я окунулся просто с головой в этот карнавал и пропал.

Причём к этому времени ребята… Титов и Золотарёв, у них закончилась уже практика, и они уехали. И здесь произошло два витка, очень мощных, которые очень многое во мне поменяли.

Глава 8

После восьмого класса я собирался уехать, я уже понимал, что здесь не могу жить, я уже понимаю, что Сямжа — это жопа, что ещё два года я здесь не выдержу, и мне надо куда-то уезжать, в город в какой-то. И я хотел уехать в Архангельск в училище связи. Почему? Потому что в этом училище учился Ревякин. Я уже где-то прочитал в статье, что там учился Ревякин, и думаю: «Ну, если ему было нормально там учиться, то, наверное, и я могу там учиться».

Я подал заявление, пришёл вызов. И тут происходит такая забавная история: я знакомлюсь с девушкой, которая лежит в больнице. У девушки желтуха. И у нас, ну, отношения / не отношения, это как дружба завязывается, и какое-то время я с этой девушкой общался. Не помню уже ни как зовут, даже лица её не помню сейчас. Но такая влюблённость какая-то была. Потом там появился другой парень, который её знал раньше, который был меня старше и сильнее, и он меня прогнал, он сказал, что всё, нет, ты не будешь к ней ходить, начал меня избивать, и так далее, и так далее. И почему-то я ему уступил, почему-то я уже и в девушке в этой разочаровался, короче, влюблённость появилась и очень быстро пропала. Но прошло какое-то время, прошло два месяца, и через два месяца… но там тоже с этим парнем сложная история, на самом деле, там всё тоже не слава богу было.… там была история с этим Юркой Бачиным, кстати говоря, с бывшим моим приятелем, он эту девушку оскорбил. Она сказала, что он проходил мимо и какие-то оскорбительные слова говорил, и я этого Юрку побил. И за Юрку вступились два парня постарше, и они, короче, меня избили. Я сходил, позвал ещё кого-то, чтобы мне помогли избить этих двоих, короче, такая волна пошла, волна насилия.

Кончилось это в итоге тем, что… годы спустя я понимаю, что я был не прав, мне не надо было и Юрку бить тогда, потому что разные весовые категории были, и просто можно было поговорить, сказать, что, чувак, не надо так делать, сходи извинись, ты не прав.

Но в итоге это кончилось тем, что меня опять начали травить очень сильно в школе. И это как-то волнами происходило, то более-менее это всё успокаивалось, потом снова поднималось. И это была опять очередная волна такого хейта в мою сторону, и я думаю, что всё, я уезжаю отсюда, ну её к чёрту, эту Сямжу, всё, собираю манатки, и вместе с Мишкой Аристовым мы уедем, там создадим группу и станем знаменитыми, и всё у нас будет нормально.

Лето, мы уже ждём, вызов уже пришёл, всё, мы к экзаменам готовимся, и я чувствую, что плохо мне. А тогда это был год, когда к нам пришли колорадские жуки. В это время мой папа ушёл из газеты, это перестройка, всё ломается, всё сыплется, папа уходит с работы и начинает заниматься арендой. Он арендует поле здесь за огородом, это поле, кстати, до сих пор сейчас называется «поле Молчанова», и это поле мы с ним вместе вручную распахали, облагородили, и потом его у нас через два года отняли и отдали под участки. Но это было наше поле, мы на нём работали. И мы ждём урожай картофеля, и тут первый год появляются колорадские жуки. Что делать? Никто не знает, что с ними делать. Говорят, вроде как надо собирать, я еду, собираю этих жуков в банку. А они абсолютно отвратительные. Берёшь банку, я ездил на мотоцикле, сливаешь туда чутка бензина, собираешь и бросаешь их в бензин, и запах этих червей, этих жуков, этого бензина потом поджигаешь их, и, в общем, такое удовольствие на любителя.

Конец ознакомительного фрагмента.