Самая страшная книга 2024

Александр Матюхин, 2023

ГЛАВНАЯ ХОРРОР-АНТОЛОГИЯ СТРАНЫ СНОВА С ВАМИ. Вот уже десять лет, как «Самая Страшная Книга» треплет нервы и вызывает мурашки по коже. Но, кажется, еще никогда эти ужасные истории не были такими… «ламповыми»! ССК возвращается в прошлое. ССК рассказывает страшные сказки на ночь: о древних ритуалах в глухих деревнях; об охотниках на оборотней, которые опаснее самих оборотней; о голодных домовых и мстительных мавках. ССК травит жуткие байки у костра: об ужасах, живущих на старых видеопленках; о покровительствующей цыганам Черной Мадонне; о литературных героях, сошедших со страниц, чтобы расправиться с читателями; и о детских игрушках, которые всегда больше, чем просто игрушки. Но при этом ССК не забывает о настоящем и смотрит в будущее. Посещает иные миры, населенные голодными людоедами. Знакомит с невероятными чудовищами, способными навести морок на любого. Страшится конца света, но и сражается с ним, погружаясь в бездны человеческого разума. Притушите свет. Заварите чай. Укутайтесь в плед. Вы дома… и вы не одни. С вами «Самая Страшная Книга» – лучшее в русском хорроре!

Елена Щетинина

Вы поедете на бал?

— Что это? Откуда? — Света крутила машинку в руках, не зная, как поступить.

Шестилетний Витюша угрюмо смотрел на нее, засунув руки в карманы.

— Откуда она? — Света спрашивала это в десятый раз, так и не получая ответа. Она уже напоминала себе мать-ехидну из мультфильмов и сериалов — ну, такую, которая стоит и пытается добиться от малыша какой-то ерунды, о которой тот и понятия не имеет.

Но вопрос был не ерундовый, и Витюша, несомненно, знал на него ответ.

Будь Витюша ее сыном, а не племянником, она, наверное, поступила бы по-другому. Наверное, взяла бы его за шиворот и хорошенько встряхнула — чтобы выбить дурь и правду. Или же, наоборот, стала умильно заискивать — чтобы эту самую правду вытянуть из него потихоньку, осторожно, как вытягивают нитку из старого шва. Но Витюша был Ленкиным сыном, которого та подкинула сестре на пару недель — пока сама укатила в командировку, — и, как вести себя с чужими детьми, Света категорически не знала. Да и по поводу якобы своих она была все-таки теоретиком, а не практиком. И вообще не очень-то любила детей — о чем Ленка прекрасно знала и все равно подкидывала племянника: вероятно, думала, что Света рано или поздно поменяет свою точку зрения.

Ей не хотелось думать, что Витюша вор. Это слово как клеймо — до седьмого или какого там колена. Вор — значит, все. Значит, нет больше доверия. Значит, она больше не сможет удержаться от того, чтобы нет-нет да и пересчитать конфеты в вазочке — просто так, потому что захочет узнать. Значит, теперь она будет прятать кошелек, копилки — и даже шкатулку с украшениями — подальше, как можно дальше, чтобы вор не нашел. И теперь ей всегда будет мерещиться маленькая ручка, которая трогает ее вещи, щупает, перебирает, что-то ищет — и, возможно, находит…

Свету передернуло.

Кажется, Витюша заметил ее гримасу — потому что вздохнул и признался:

— Я ее купил.

— Купил? — Света еще раз посмотрела на машинку.

Витюша кивнул.

Так. Значит, все оказывается еще хуже, чем она предполагала. Она-то надеялась — хотя как тут можно вообще говорить «надеялась»! — что Витюша отобрал машинку у какого-то пацана в соседнем дворе или просто прихватил, пока никто не видел. Но «купил» означает только одно — он украл деньги. И, скорее всего, у нее.

Света сжала зубы.

— Хорошо, — медленно процедила она, стараясь не закипать. — А где ты взял деньги?

— Там, — махнул рукой Витюша. — Во дворе.

Нашел, что ли? Ну, предположим, пару рублей всегда можно откопать в песочнице. Но…

— И сколько она стоила?

— Сто рублей.

— Сто рублей? — Света еще раз покрутила машинку в руках. — Сто? Не тысячу? Точно?

— Сто, — твердо сказал Витюша.

Так, картина, кажется, начала вырисовываться. Видимо, игрушку продал какой-то наркоман, который в поисках денег на дозу украл ее у своего сына — или ограбил чужого ребенка во дворе. Но почему все-таки сто?

Это была машинка на радиоуправлении, с мигалкой, пищалкой, трынделкой, светодиодными фарами и поворачивающими во все стороны колесами. Черт, если она и стоит сотню — то никак не рублей, а долларов!

— Хорошо… — вздохнула Света. — А ты можешь показать, где ты ее взял?

— Купил, — поправил Витюша.

— Купил, — согласилась Света.

Мальчик кивнул и спокойно отправился в коридор. Света с недоверием последовала за ним — неужели действительно сейчас все расскажет?

— Только ее вернуть нельзя будет, — предупредил Витюша, натягивая кедики.

— Хорошо, хорошо, разберемся. Только покажи где.

* * *

Витюша не любил лифт — как и любые тесные закрытые помещения, — так что с восьмого этажа они спускались пешком. Шли медленно, отдыхая на каждой второй площадке. Света пропустила племянника вперед и буровила взглядом нарисованного на спине синей курточки тигра. Тигр подмигивал ей при каждом шаге Витюши. Света морщилась и прикидывала, что скажет Ленке. Ведь, как пить дать, сестра обвинит ее: недосмотрела, не заметила, не пресекла! Черт!

Тигр продолжал подмигивать, его пунктирные усы топорщились и изламывались — и Свете казалось, что в тишине подъезда она слышит не два дыхания, Витюши и свое, а три.

На всякий случай она свернула из пальцев фигу и украдкой показала ее тигру.

* * *

— Вот там. — Витюша ткнул пальцем в маленький покосившийся домик в самом углу двора.

— Там? — удивилась Света.

Это были остатки старой, еще девяностых годов, детской площадки. Причудливая конструкция из когда-то сине-зелено-красно-желтых, а теперь облупившихся черных автомобильных покрышек — в ней так классно было ползать и прыгать в детстве. П-образная труба — по задумке авторов, турник, а по мнению жителей — место для выбивания ковров. И, конечно же, тесный домик — даже чтобы заглянуть в него, нужно было согнуться в три погибели — из прогнивших досок. Для местных они были памятью о детстве, так что каким-то образом при благоустройстве двора их не снесли. Насадили цветов, поставили новый игровой комплекс с прорезиненным покрытием — и ушли, оставив огрызок прошлого тихо разлагаться в дальнем укромном углу. Детей эта рухлядь не интересовала.

Никогда. Никого.

Кроме, получается, Витюши.

— Точно там? — переспросила Света. — Купил там?

— Ага, там, — повторил он.

Света помотала головой. Глупость какая-то… Она была готова увидеть цыгана-коробейника из тех же девяностых, алкаша с мешком барахла, наркомана с бегающими глазами — но не старый гнилой домик.

— Так… Хорошо. Предположим. А… — И тут Свету охватило ужасное предчувствие. — А кто тебе продал ее?

— Э-э-э… Продавщица.

— Продавщица? Тетя? Не дядя?

Она присела на корточки, схватила Витюшу за плечи, заглянула ему в голубые глаза и встряхнула.

— Не дядя? Если он сказал тебе не говорить, угрожал — так это он врал, ничего он не сможет сделать, ничего. Дядя?

— Нет, не дядя, — упрямо повторил Витюша.

— Тетя? — Господи, а тетке-то что может быть нужно от шестилетки?!

— Наверное, — пожал плечами Витюша. — Я ее не видел.

Света посмотрела в сторону домика. В гнилой сизой стене зияла черная глазница окошка. Ну да, ну да, если там сидеть, то тебя и не видно… Во всех прятках водящие прежде всего бежали проверять туда…

— Ладно, — кивнула она. — Я сейчас проверю.

Она встала и направилась к домику, крепко держа Витюшу за руку.

— Подожди. — Племянник остановился и начал искать что-то на земле. — Так просто нельзя…

— Что нельзя? — не поняла Света.

— Это сто рублей, — сказал Витюша, протягивая ей лист дуба.

— Что?

— Это сто рублей.

— А другие не подойдут? — попробовала пошутить Света. Она не понимала смысла игры, не знала, кто в ней участвует, и тем более не имела представления, игра ли это вообще. И ей это все очень не нравилось. Настолько, что она готова была истерично шутить — надеясь, что все не так страшно, как она уже успела напредставлять себе.

— Смотря какие, — серьезно ответил Витюша. — Если вон те, — указал он на березу, — то их надо два. А если вон те, — рука повернулась в сторону тополя, — то десять.

— А цветочки? — снова пошутила Света.

— Цветочки разменивать надо. А у нее размена нет.

— У нее?

— У продавщицы.

Светлана мотнула головой, отгоняя смутные, мрачно жужжащие предчувствия, — и поплелась за Витюшей к домику.

Перед окошком тот присел на корточки и тихонько постучал в стенку.

Тук-тук-тук.

И тут в домике что-то ожило. Заворчало, заворочалось, захрипело и заскрипело. Пахну́ло мокрыми тряпками и почему-то старой краской, олифой и припоем. Света схватила племянника за плечо, чтобы оттащить подальше, но тот лишь отмахнулся.

И в домике заговорили.

Тихий, чуть надтреснутый голос, растягивая слова и делая какие-то неуловимо неправильные ударения, пропел:

Барыня прислала сто рублей

И коробочку соплей.

«Да» и «нет» не говорить,

В черном-белом не ходить,

«Р» не выговаривать.

Вы поедете на бал?

— Поеду, — сказал Витюша.

— Ой-ля-ля! — развеселились в окошке. — Что хотим купить? У меня тут новые товары — новые, блестящие, глаз радуют, душу греют, аж самой жалко отдавать.

— Самолетик.

— Да-да-да… — забормотали в окошке. — Самолетик-самолетик, видела-видела. Где же-где же… да вот это он!

И в окошке появился самолетик.

— Что? — Света протянула было руку к игрушке, но то, что держало самолетик, быстро отдернуло его назад, в темноту.

— Не ты, не ты, не ты покупатель… — забормотал голос. — Уйди, уйди, уйди… Один покупатель — один товар. Один товар — один покупатель. Уйди, уйди, уйди…

— Тетя Света, уйди, пожалуйста! — нервно попросил Витюша. Кажется, он понял, что сейчас может лишиться самолетика.

— Н-нет… — Света медлила. Ей очень хотелось понять, кто же там, в темноте, среди тряпок, старой краски и припоя ведет эту странную игру, но она не решалась заползти в домик. Чистые джинсы, любимая куртка — а там грязь, паутина, мокрицы…

— Уйди, уйди, уйди, нет товара, нет товара, товара нет… — Бормотание становилось все тише, словно его уносил ветер.

— Тетя Света! — со слезами вскричал Витюша. — Ну тетя Света!

— Хорошо! — Света махнула рукой и отошла на десять шагов. — Все, так нормально?

Витюша не ответил ей, а повернулся к окошку и яростно зажестикулировал. Она не слышала, о чем он разговаривал с тем, кто сидел в домике, но из окошка снова высунулся самолетик.

— Спасибо! — Витюша сунул в домик листок, прижал игрушку к груди и побежал к Свете.

— Вот, тетя Света, — сунул ей. — Купил.

Она внимательно рассмотрела «покупку». Совершенно новенький, ни царапины, блестящий самолетик-биплан. Кабина откидывается, в ней миниатюрный пилот, разрисованный до малейших деталей. Так же скрупулезно детализирована и приборная доска. Винты крутятся и даже чуть-чуть жужжат, если их раскрутить посильнее. Десять тысяч, не меньше.

— А как ее зовут? — спросила Света.

— Кого? — не понял Витюша.

— Ну, девочку, с который ты играешь.

— Не знаю, — пожал он плечами. — И это не девочка.

— А кто?

— Продавщица.

— Да-да, я поняла, что она продавщица, а ты — покупатель. Но кто там, в домике? Где она живет? — Почему-то Света была абсолютно уверена, что слышала женский голос.

— Не знаю. — Витюша пожал плечами, жужжа самолетиком.

— Ладно… — Света потерла переносицу. На мгновение у нее мелькнула мысль не ввязываться во все это. Через неделю приедет Ленка, заберет Витюшу с его машинкой и самолетиком — и все, можно будет забыть. Зачем сейчас играть в детектива? Но мысль мелькнула — и, словно устыдившись своего малодушия, тут же исчезла.

И Света неожиданно для себя спросила:

— А мне там могут что-нибудь продать?

— Да.

— А что там обычно продают? Машинки, самолетики… солдатиков?

— Все, что захочешь.

— Все? Вот так прям и все? — Света рассмеялась.

И Витюша неожиданно серьезно кивнул:

— Да.

* * *

Запах мокрых тряпок, старой краски и припоя будил детские воспоминания. Старая дедовская двушка, деревянные полы, модные по тем временам обои в цветочек. Кот на форточке — второй этаж, что ему будет-то. Творог со сметаной и вбитым сырым яйцом…

Света медленно подняла руку и постучала.

Тук-тук-тук.

Барыня прислала сто рублей

И коробочку соплей.

«Да» и «нет» не говорить,

В черном-белом не ходить,

«Р» не выговаривать.

Вы поедете на бал? —

протараторили в окошке.

— Возможно… — медленно пробормотала Света.

— Новый покупатель, новый покупатель! — захихикали в окошке. — Чаго хочем? Чаго душеньке угодно-ть?

«Продавец» коверкал слова, сюсюкая и пришепетывая, — и внутри Светы начала подниматься глухая волна раздражения.

— Палетку! — резко ответила она. — Для глаз, Дио… — И проглотила «р». — Бэкстейдж Ай, ноль-ноль-один.

И откинулась, прищурившись: ну-ка выкуси! И попробуй переспросить!

Но тот, кто сидел в домике, не переспросил.

А просто протянул в окошко палетку.

Света охнула, поперхнулась воздухом и зашлась в кашле. Палетку терпеливо продолжали держать.

— Я… — Света протянула к ней руку, но осеклась, когда из окошка зашипели:

— Денеш-ш-шки, денеш-ш-шки вперед… Бес-с-сплатненько не даем. Денеш-ш-шки!..

— Да-да… — Света, отчего-то мучительно покраснев, словно перед ней был настоящий продавец и она действительно забыла про деньги, сунула мятый дубовый листок.

Она специально держала его достаточно далеко от окошка, чтобы успеть разглядеть того, кто потянется за ним, — но так и не уловила тот момент, когда к ее пальцам скользнула быстрая тень и выхватила «сто рублей».

Палеткой нетерпеливо тряхнули.

— Да-да, — снова заторопилась Света и взяла «покупку».

Это действительно была Dior Backstage Eye Palette 001. Или невероятно качественная реплика.

Но как, каким образом — и неважно уже, настоящий это Диор или копия, — это оказалось в вонючем домике в заброшенном углу старого двора? Что за невероятное, один на миллиард, совпадение, что Свете в ту секунду пришло в голову «заказать» именно это? Именно то, что было у «продавца»?

Света сидела на лавочке под деревом и крутила в руках палетку. Витюша самозабвенно жужжал новым самолетиком. Мысли бродили в голове, сталкивались, перемешивались — единственное, в чем Света была точно уверена, так это в том, что Витюша не вор. Все остальное тонуло в зыбком сером тумане невозможности и невероятности.

— Как… как ты это делаешь? — дрогнувшим голосом спросила она.

— Не знаю, — в который раз пожал плечами Витюша, продолжая жужжать.

— А кто тебя этому научил? Кто рассказал?

— Оно само.

— Что?

— Оно само меня позвало.

— Как? Как это было?

— Не помню. Я просто играл… а потом… Тетя Света, я правда не помню!

— Витюш, а сколько раз в день можно… покупать?

— Не знаю.

— Ну ты сколько раз?

Он опустил самолет и задумался, глядя на свои пальцы и загибая их.

— Шоколадка, кола, банан, поп-ит… Три?

— Четыре, — автоматически поправила Света. — А потом что было? Ну, когда они закончились?

— Не закончились. Мама до тебя дозвонилась, и мы пошли к тебе в квартиру.

Ах вот когда Витюша познакомился с этой… игрой! Неделю назад, когда Ленка привезла его к Свете. Но что было до этого? Кто-то играл в нее?

— А другие ребята знают о ней?

Витюша снова пожал плечами. Ну да, что это она… Он же не знает других ребят. Он и гуляет-то только с ней, возится во дворе, пока она копается в телефоне. Вот и проглядела…

— Хорошо, то есть я могу еще что-то купить?

Или дело не в количестве единиц, а в лимите на общую стоимость? Но самолетик Витюши явно дороже ее палетки.

Витюша опять пожал плечами. Ну, логично, если ему можно покупать несколько раз, не факт, что это же позволяется делать другим. И узнать это получится лишь на практике…

Света решительно подобрала дубовый листок и зашагала к домику. Витюша подумал и посеменил за ней.

Барыня прислала сто рублей

И коробочку соплей.

«Да» и «нет» не говорить,

В черном-белом не ходить,

«Р» не выговаривать.

Вы поедете на бал? —

пропели в окошке.

— Само собой, — нервно усмехнувшись, ответила Света.

— Да-да-да, помню-помню! — задребезжало в темноте. — Покупали-кошки-драли-оплатили-приносили-с радостью потом носили… Что душеньке угодно, что тельце возжелало?

— Кольцо, — сказала Света. — С б’иллиантом. Т’и ка’ата… — Число она ляпнула наугад. — ‘азме…

Она не успела договорить, как о потертые подгнившие доски окна глухо брякнуло кольцо.

Света сглотнула внезапно ставшую вязкой слюну и молча сунула в окно листочек. Его выдернули из ее пальцев — резко, с раздражением, грубо. Но она даже не обратила на это внимания. Она крутила кольцо.

Видимо, так и выглядит бриллиант в три карата. Диаметром в сантиметр, он сверкал на тусклом солнце так, что резало глаза. Каким-то даже не седьмым, а семидесятым чувством, женским чутьем, выдрессированным цирконами и фианитами, Света поняла: да, это настоящий бриллиант. Без дураков. И чуть не выронила кольцо.

— Ты кто? — спросила она.

В домике молчали.

— Что тебе надо? Зачем ты это делаешь?

— Покупатель-покупатель! — мерзенько пропели из окошка. — Кто-то деньго-мне-даватель. Глазки завидущие, ручки загребущие, что еще желать изволим? Что на сердце притаилось, что на язычке тут скрылось?

И тут в голове Светы возникла абсолютно дикая в своем безумии мысль. Безумная — если дело выгорит.

Она пошарила глазами в поисках листочка — кругом лишь пожухлая трава и пыль вперемешку с песком.

— На, тетя Света. — Витюша стоял рядом, протягивая ей листок. — Купи, что хочешь.

— Конечно, что хочу, — криво улыбнулась она. — Конечно. Спасибо.

Света набрала в легкие воздуха.

— Двушку! — выпалила громко, даже не стыдясь, что ее кто-то может услышать. — В Ца’ицыно! С отделкой под ключ и теплый пол! Окна на па’к!

Замолчала, затаив дыхание. Накося выкуси. Что, за дубовый листик сейчас протянешь мне ключи? Или уже подписанные в МФЦ документы? Как выкрутишься, Продавец Всего?

В домике тоже повисла тишина. На секунду Свете показалось, что тот, кто там сидел, исчез. Ну или умер.

— Ну? — ядовито спросила она. — Не можешь? Или продешевишь?

Тишина стала густой, как масло, и какой-то холодной. Да, именно так — Свете показалось, что из черного провала потянуло морозцем — хрустящим, хрупким, крепким.

— Не продает, — с удивлением прокомментировал Витюша.

— Дорого, наверное, слишком, — разочарованно ответила Света. Волшебство исчезло. Магия оказалась какой-то дурацкой игрой. И в кольце, совершенно точно, просто граненая стекляшка.

— Да нет, не может быть… — Витюша подошел к окошку. — Всегда продавали.

— Может быть, обеденный перерыв, — пошутила Света.

— Обеденный?

— Ну да, продавцам же тоже кушать надо. — Она встала, отряхивая джинсы. Кольцо все так же сверкало — но, как ей теперь казалось, издевательски. — Пойдем и мы, Витюша, пообедаем.

На игровой площадке по-прежнему было пустынно: никто не бегал, не прыгал, не качался, не орал. Света обвела глазами окна домов — это только сейчас так, или она раньше не обращала внимания, что они все зашторены? Как огромные мутные бельма, были натянуты на них тюлевые занавески — словно жители квартир сами решили себя ослепить…

Света потрясла головой — в мысли лезла какая-то пафосная муть. Помахала пальцами опущенной руки — подзывая Витюшу, чтобы тот взялся за нее. Потом еще раз помахала — теперь уже ладонью — в ожидании, когда же схватится цепкая ручка.

Но ничего не произошло.

Света оглянулась. Она обернулась быстро, резко, в эту же самую секунду ощутив, будто на нее холодной лавиной обрушилось что-то неладное, — но успела лишь краем глаза заметить, как подмигнул от окна домика нарисованный на синей курточке тигр. Подмигнул — и исчез.

* * *

— Витюша? — спросила Света, заглядывая в домик. — Ты тут?

Там было тихо.

— Витюша? — повторила она. — Не надо. Пожалуйста. Мне страшно.

Тишина. Только теперь уже не морозная. Стылая. Неподвижная. Словно там, внутри, в этой темноте никто не появлялся вот уже миллиарды лет. Никогда, никогда, никогда.

— Витюша, — повторила Света, корябая ногтями деревянную раму окна.

Она понимала — умом, конечно, — что нужно залезть туда. Что, скорее всего, мальчик просто играет с ней в прятки, затаился сейчас, чтобы испугать неожиданным «бу» из темного угла. И все, что от нее требуется, — это просто залезть. А потом испугаться в нужный момент. И они с Витюшей пойдут домой пить чай.

А еще она понимала — шестым чувством, разумеется, — что лезть ни в коем случае нельзя. Просто нельзя. Потому что.

Вдруг совершенно дикая — и на этот раз уж точно безумная — мысль пришла в голову. А вдруг?..

— Я хочу купить, — просипела Света. — Купить. Его. Витюшу.

Барыня прислала сто рублей

И коробочку соплей… —

снова пропели из окна.

— Поеду! — закричала Света. — Поеду, поеду, поеду!

— Хорошо-хорошо-хорошо, — затараторили из окна. — Хорошо-хорошо-хорошо.

Больше они — она? — ничего не говорили. Лишь «хорошо-хорошо-хорошо» стучало в висках, вгрызалось в мозг, тарабанило и укачивало.

Света дрожащей рукой протянула пожухлый и измятый листок — тот, что когда-то дал ей Витюша для квартиры. Она закрыла глаза, чтобы не видеть, кто забирает его, — и открыла лишь тогда, когда из пальцев вытянули липкую хрупкость.

Ничего не происходило. В окне все так же висела глубокая, плотная, стылая темнота.

— Эй?.. — хрипло спросила Света. — Я же заплатила. Где Витюша?

И тут на нее ринулась ухмыляющаяся тигриная рожа.

Витюшу вытолкнули, вышвырнули из окна спиной вперед, мальчик налетел на Свету, они вдвоем упали на землю, вымазываясь в пыли и набирая на себя ошметки травы.

Света вскочила первой, схватила племянника, дернула его вверх, поднимая на ноги и оттаскивая подальше от этого проклятого домика. Он запинался, брыкался, спотыкался и скорее волочился за ней, чем шел, — но она тащила его как можно дальше, к лавочке, чтобы никто из этой стылой темноты не дотянулся до них.

— Тетя Света… — плаксиво заныл он, когда она усадила его. — Тетя Света, ну что ты…

Света вертела мальчика, вглядываясь, пытаясь понять: изменилось ли что-то в нем, стало ли что-то другим, тот ли Витюша вернулся к ней?

Да, исчезли заеды на губах. Да, уши, кажется, стали чище. Да, ногти вроде не обгрызены и куда-то подевались лохмы заусениц. Но это такие мелочи, на которые она, возможно, раньше и не обращала внимания. Может быть, она просто считала, будучи во власти стереотипов, что у всех шестилеток заеды на губах, грязные уши и обгрызенные пальцы с заусеницами? И даже не замечала, что у ее племянника все не так?

— Витюш, — осторожно спросила она, — с тобой все в порядке?

— Ну да, — ответил он. — А что ты меня так тащила? Мне же больно! И я испугался.

— А что случилось там, в домике?

— В домике?.. — недоумевающе переспросил он.

— Ну, ты был в домике, помнишь? Только что. Что там было?

Витюша бросил озадаченный взгляд на домик:

— Там? Разве? Я не помню, тетя Света. Только то, что ты меня тащила, — и все.

— Точно-точно?

Витюша подумал и кивнул:

— Точно-точно.

— Ну если не помнишь, значит, и не было?

Свету окатило чувством облегчения. Если племянник не врет и это действительно выпало из его памяти, то и к лучшему. Ленке знать не обязательно.

— Ага, — снова кивнул мальчик. — Пошли пить чай.

По дороге к подъезду Света держалась позади Витюши, приглядываясь к его походке, манерам, жестам. Все было как и всегда. Лишь тигр уже не ухмылялся, а скалился, обнажив острые кипенно-белые клыки. Особенно злобно зыркнул он на Свету, когда мальчик подошел к лифту и нажал на кнопку вызова.

* * *

После обеда Витюша сам пошел мыть посуду. Подтянул табуретку, деловито вскарабкался на нее, включил воду. Потом долго-долго аккуратно вытирал тарелку полотенцем. Света смотрела на него исподтишка, настороженно, словно видела в первый раз. Собственно, она и видела его в первый раз таким — тихим, правильным, идеальным.

Все последующую неделю Света с ужасом следила за каждым движением Витюши. И спала с закрытой дверью. Она достаточно читала и смотрела хорроров, чтобы знать, к чему это все может привести. Ребенок, украденный у смерти, ребенок-зомби… В таких всегда в конце концов пробуждается зло. И Света ждала этого пробуждения. Лишь молилась: пусть оно произойдет не здесь, не у нее дома, а где-то там, далеко, у Ленки.

Но все было нормально. Если не помнить, как было до этого, — то нормально.

До последнего дня.

Тогда Витюша попросился гулять: «Вотпрямщас, тетя Света!» Один. Немного странно по нынешним временам отпускать шестилетку одного — но и Света, и Ленка помнили свое детство и считали, что детям нужно учиться самостоятельности. Поэтому она его отпустила. Прислушалась к громкому гудению лифта, дождалась, когда оглушительно, на все десять этажей, хлопнет дверь подъезда, и вернулась в квартиру. Едва удержавшись от жгучего желания запереться и никого не пускать. Никогда.

Света резала овощи, то и дело поглядывая в окно, как там Витюша. Тот стоял около горки, что-то внимательно разглядывая на ней — наверное, какого-то жучка. Ночью моросил дождь, с утра было сыро и холодно, поэтому она заставила племянника надеть курточку. Витюша морщился, ныл — но Света была упорной: ей не хотелось отчитываться перед сестрой, почему ребенок простыл, — и ему пришлось смириться с неизбежным. Так что тигр опять скалился на нее, внимательно выглядывая Свету через узоры тюля. Да, она тоже задернула занавески.

Вероятно, это был такой акт молчаливого протеста: Витюша уже полчаса стоял перед горкой и никуда не шел. На радость Свете: можно было возиться на кухне, а потом приотодвигать занавеску — и видеть, что ничего не изменилось: мальчик, горка, тигр, тигр, горка, мальчик.

Иногда ей казалось, что она нет-нет да и видит краем глаза, как в других окнах так же осторожно приотодвигаются занавески. И какие-то силуэты, скрываясь за кружевным тюлем, смотрят на двор.

Где перед горкой стоит одинокий Витюша.

Странное дело, но домик с таинственной продавщицей больше не интересовал мальчика. Витюша не подходил к нему и даже не смотрел в его сторону — словно тот и не существовал вообще, а был лишь миражом, мороком, полустертым граффити на детской площадке. Иногда так казалось и Свете. Но она бросала взгляд на машинку, самолетик, палетку Dior Backstage Eye Palette 001 — кольцо она обронила где-то в тот день и отмела и мысль о возможных поисках — и понимала: нет, реальность.

Вот и в этот раз она снова глянула на палетку — и слишком поздно перевела взгляд на Витюшу. А когда перевела, то нож, занесенный для кромсания морковки, завис в воздухе.

Морда тигра на спине куртки была искривлена в гримасе ужаса. А больше ничего не было видно. Ни Витюши, ни горки, ни даже площадки.

Темные фигуры, точно сотканные из дыма и тумана, толпились, извиваясь в каком-то странном танце. Они обволакивали Витюшу и снова выпускали его — словно облизывали всем телом и тут же выплевывали. Они меняли свои формы и размеры, то увеличиваясь, то уменьшаясь, то истончаясь, то уплотняясь, то вытягиваясь, то раздуваясь, — и было в этом что-то ритмичное, что-то логическое и завершенное, будто тени плясали под свою, слышимую только ими, музыку.

Света молчала, не двигаясь и следя за этим танцем как завороженная. Белобрысая макушка племянника мелькала в туманно-дымной пелене, то выныривая, то исчезая. Тигр немо орал в агонии ужаса.

И тут зашевелились занавески в окнах по всему дому. Словно одновременно услышав что-то — или почуяв, — жители всех квартир разом подошли к окнам и стали наблюдать. Занавески колыхнулись, открывшись, и черные силуэты — одинакового роста, одинаковой комплекции, одинаковой плотности — замерли за стеклами.

Нож опустился. Кончик указательного пальца пронзила острая боль. Света смотрела, как капли крови собираются на разрубленной подушечке, как они пропитывают оранжевые кружочки моркови, вырисовывая на них причудливые алые пятна Роршаха.

Смотрела — и не могла заставить себя поднять глаза и взглянуть в окно.

Витюша пришел через десять минут. Позвонил в дверь — условным звонком «длинный — два коротких — длинный» — аккуратно снял обувь, отряхнул и повесил курточку, степенно прошествовал мыть руки. Света втянула носом: пахло гарью, полынью и мокрой бумагой. Она провела рукой по курточке: на пальцах остался серый — пыль или пепел? — след.

Тигриная морда слепо пялилась на нее — глаза были выжжены.

* * *

Когда сестра приехала за сыном, Света дрожала от страха. Ей вдруг пришло в голову — да, то существо в домике могло заморочить, могло выдать за Витюшу что-то нечеловеческое, что-то чужое и чуждое, — а Ленка, Ленка материнским сердцем почует это! И Света пила валерьянку, и кусала губы, и прятала трясущиеся руки под футболкой.

Но Ленка ничего не заметила.

— Ну как, — строго спросила она, — не хулиганил?

— Не-а, — помотал головой Витюша. — Ну только если немного.

— Немного? — Ленка посмотрела на сестру. — Ну что, сколько я тебе должна? Обои разрисовал? Тарелки разбил? В унитаз, надеюсь, ничего не затолкал?

— Все в порядке. — Света старалась, чтобы голос не дрожал. — Ничего такого не было.

— Ничего такого? — Ленка нахмурилась. — Тогда точно что-то натворил. Ты не смотрела за диваном? Под шкафом? Он мог и дохлого голубя с прогулки припрятать.

Света выдавила из себя кривую улыбку:

— Нет, все в порядке. Ну, пролил пару раз что-то. Неважно, правда, какие-то мелочи.

Ленка пожала плечами:

— Ну, мелочи так мелочи. Но если все-таки найдешь дохлого голубя, звони.

— Пока, тетя Света! — помахал ей с порога Витюша, прижимая к груди машинку на радиоуправлении.

Света соврала, что это она ее подарила. Она еще что-то врала Ленке. Про то, почему порвана куртка: взяла вину на себя, сказав, что та обо что-то зацепилась в стиралке, и в этом была доля правды, ведь она вырезала, выдрала прожженную ткань на месте тигриных глаз. Про то, откуда у Витюши новые игрушки: мол, что-то сама купила, что-то отдала подруга. Про «сто рублей», о которых то и дело говорил Витюша: да играли в магазин, вот и все, а он у тебя, кстати, уже сам начал считать!

Ленка то ли верила, то ли нет — но кивала головой, поддакивала и твердила, что не туда пошла Света, что ей не в журналисты-копирайтеры надо было идти, а в педагогику, такой воспитатель пропадает.

Выйдя из квартиры, Витюша потащил мать к лестнице и деловито стал спускаться. Света смотрела ему вслед. Тигр кривился в сарказме.

Ленка ничего не заметила. А возможно, и нечего было замечать.

Закрыв дверь, Света села на пол и беззвучно зарыдала.

* * *

— Что ты сделала с ним? — позвонила тем же вечером сестра.

Света вздрогнула и почувствовала, как по спине холодными когтями поскреб холодок.

— В с-смысле? — осторожно уточнила она.

— Ну, он поел, съел все, даже нелюбимую гречку, а потом лег спать вовремя. И не ныл, не просил планшет — тихонько рисовал в альбоме. Как ты этого добилась?

— Н-не знаю… Я ничего не делала…

— Тебе в пед надо было идти, ты знаешь это? А не в свой гуманитарный, — рассмеялась сестра.

Ленка потом еще что-то говорила ей, но Света не слушала. Она сидела, зажав телефон во вспотевшей руке, и смотрела на стенку. Узоры обоев уже путались и плыли перед ее взором, превращаясь в аляповатые пятна, из которых вырастали ветки, чьи колючки терзали и рвали ее голову.

Потом она поняла, что голову рвут хриплые истошные гудки, — и выключила телефон.

Еще месяц она вздрагивала от каждого звонка сестры. Долго-долго смотрела на экран телефона — и лишь спустя полминуты все-таки снимала трубку. Или не успевала — если Ленка была менее терпелива.

Она боялась. Боялась, что услышит предсмертный хрип и бульканье крови, выплескивающейся из пробитых ножом легких. Или треск горящего пластика — и вопли ужаса в охваченной пламенем квартире. Или… или холодный равнодушный голос следователя: «Елена Мартынова вам кем приходится?»

Но Ленка бодро справлялась, как дела, и хвасталась, каким классным, «подарочным» стал Витюша, и в который раз восхищалась педагогическим талантом Светы. Света криво улыбалась, кокетливо отнекивалась и молилась только об одном: чтобы Ленка скорее положила трубку и не звонила еще как можно дольше.

Вскоре ее мольбы сбылись — Витюша пошел в садик, на Ленку навалили новые проекты и времени болтать с сестрой у нее не стало.

И Света постепенно успокоилась. Наверное, хорроры наврали. В конце концов, бывает же иногда, что за подарки не нужно платить?

Она всеми силами гнала от себя воспоминание о том, как в вопросе «Не можешь? Или продешевишь?» р-р-раскатисто произнесла «р». И что все сломалось после этого звука, р-р-растворившегося в темноте и тишине домика.

Но все было нормально — ну, можно считать, что нормально. Света просто не знала, было ли раньше так. Может, и было, просто она не обращала на это внимания.

Всегда ли за трубой мусоропровода стояла длинная черная тень, которая мелко клацает, когда выкидываешь рыбные головы.

Всегда ли что-то холодное облизывало ее затылок, когда она говорила по телефону больше чем полчаса.

Всегда ли за ее спиной, где бы она ни была, с кем бы она ни была, маячило что-то, замечаемое лишь краем глаза в зеркале.

И всегда ли что-то стояло у задернутых тюлевыми занавесками окон, когда Света выходила из дома. Окон ее квартиры.

Однажды на улице она увидела, как ей показалось, Витюшу. Точнее, курточку с навеки ослепшей мордой тигра. Ленки нигде не было — но, зная привычку сестры отходить от спутника во время телефонных разговоров, Света не удивилась.

— Витюша! — закричала она, идя к нему с распростертыми руками. — Витюша, это тетя Света!

Мальчик обернулся. Точнее — начал оборачиваться. Точнее — стоя неподвижно, проворачивать голову.

Его лоб, глаза, отчасти нос — повернулись к Свете, в то время как другая часть носа и верхняя губа остались где-то на полпути, а нижняя челюсть — невозможно длинная — так и уходила куда-то под грудь, а может и тянулась даже до живота.

Выпученные глаза мальчика — в этой искаженной, исковерканной роже Света уже никак не могла признать Витюшу — и слепые глаза тигра уставились на нее.

А потом нижняя челюсть стала догонять остальное лицо. Огромный багровый зев, в котором зияла дыра, без языка и даже нёба, посмотрел на Свету пятым глазом.

Она попятилась.

Она пятилась и терла глаза руками — потому что это однозначно было галлюцинацией, бредом, мороком. От переутомления, усталости — чего угодно. Она запнулась за что-то ногой и, покачнувшись, ухватилась левой рукой за ограду.

И кто-то любезно, протянув сзади, из-за ее спины, свою руку, потер ей левый глаз.

* * *

Однажды поздно вечером ей позвонили в домофон.

— Да?.. — спросила она.

Сначала ей показалось, что там тишина. «Случайно сработал», — подумала она и собиралась повесить трубку.

Но потом в этой мертвой, давящей, пустой, безжизненной тишине она вдруг расслышала тихий-тихий звук. Едва уловимый. Треск, и скрип, и шуршание, и скрежет — словно кто-то катал по песку старый металлический грузовичок.

Света тихонько всхлипнула.

— «Да» и «нет» не говорить… — захихикали в трубке.

— Нет! Нет! Я не… Черт! Что?..

— «Да» и «нет» не говорить! «Да» и «нет» не говорить! «Да» и «нет» не говорить!

— Простите… — пробормотала Света и швырнула трубку о базу. Промахнулась, долбанула о стену, пластик треснул, и электронные потроха вывалились наружу.

В подъезде оглушительно громко загудел лифт. Остановился на Светиной площадке.

Она замерла, вцепившись руками в дверной косяк, прильнув к глазку. Там, на лестничной площадке, царила густая, непроглядная темнота. Даже когда, судя по звуку, открылись двери лифта, темнота не рассеялась ни на мгновение.

«Перегорели лампочки, — попробовала уговорить себя Света. — Просто лампочки. В лифте. И на площадке. Так бывает».

Лифт открылся. Закрылся. По площадке прошаркали шаги — вкрадчивые, длинные, размашистые, словно кто-то аккуратно шел на лыжах. Они шаркали и шаркали, будто кто-то ходил от двери к двери, равномерно, аккуратно, бесстрастно, ни одной не выбирая, ни к одной не подходя.

Света вцепилась в ручку, не в силах оторваться от нее. Она не знала, что делать. Так и стоять, ожидая, когда таинственный лыжник определится с дверью, или бежать прочь из коридора, в комнату, пока тот не выбрал ее?

А потом в щель двери просунулся листочек.

«Вы поедете на бал».

Именно так, без вопросительного знака.

Света истерично рассмеялась.

* * *

Окно разбилось ровно в полночь. Как только скакнули цифры на электронных часах и появилось четыре ноля. Будто две пары зеленых глаз с огромным зрачком, на черной, сливающейся с темнотой морде.

И был удар, и звон, и хруст стекла под чьей-то тяжелой поступью.

Света натянула одеяло на голову — как когда-то в детстве, словно пытаясь спрятаться от того, что было неизбежно, от того, что стало неумолимо в тот самый момент, когда она так опрометчиво ответила: «Поеду», когда протянула дубовый листочек — и когда взяла ту проклятую Dior Backstage Eye Palette 001…

— Вы поедете на бал… — хрипло и жарко прошептали ей в ухо.

И одеяло рассыпалось в прах.

Света зажмурилась, свернувшись в комочек.

— Вы поедете на бал, — повторили все так же спокойно и размеренно.

И что-то стало разворачивать Свету, разгибать ее, как разгибают засохшие, затвердевшие вещи, — пока она не прекратила бороться, не сдалась, вытянувшись на кровати, глядя в холодную черноту над собой.

— Вам барыня прислала коробочку соплей… — так же размеренно стала напевать чернота.

— Н-нет… — пробормотала Света. — Н-нет…

И коробочка раскрылась. И что-то стало втираться в тело Светы — густое, жирное, пахнущее болотной тиной, травами и лесом. Оно легко мазалось и так же легко испарялось, и Света — откуда, из каких глубин какой древней памяти? — извлекала названия трав — цикорий, лунник, вербена, пролесник, молодило, венерин волос, — даже не зная половины из них. И была птичья кровь, и жир животных, и все смешивалось в одно, и проникало сквозь кожу, и выжигало нутро, делая из Светы пустую оболочку, легче воздуха.

И тот же черный голос пропел ей, чтобы не носила черное и белое, — но этот совет не требовался, потому что гола была Света, гола как внутри, так и снаружи.

И указание не выговаривать «р» тоже было лишь формальным — ведь в тот момент, как она поднялась в воздух, взлетев, словно легкий, наполненный гелием шарик, ее язык выскользнул изо рта и лег на кровати, как маленький розовый слизень.

А Света уже летела по ночному небу над спящей землей — в окружении теней, диких, причудливых, вычурных. Они гоготали и кривлялись, передразнивали и издевались, и не были они ни злы, ни добры, потому что они сами решали, что есть добро, а что зло.

И был среди них был разорванный напополам Витюша — как товар и как покупатель. Он хлопал глазами, раззевал в беззвучном крике рот, и его сизые кишки полоскал ветер, и капли крови падали на землю, и их слизывали бугорчатые жабы, надуваясь и лопаясь.

Они летели в облаках — и видели, как над городами встает зарево, и как вихри гуляют между домами, и как лопаются стекла, и как сшибаются машины, и как утробно воют сходящиеся стенка на стенку люди.

Все те, кто согласился поехать на бал, все те, кто купили себе пропуск туда — пропуск вместе с товаром, припечатанный ошибкой в старом ритуале, — все они были там. Молодые и старые, красивые и уродливые — всех их гнали сизые тени, которые сами когда-то попали на бал, и протанцевали там от рождения мира и до его заката, и теперь хохотали и ликовали, что их смена заканчивается и покой примет их в свои объятия. Хохотали, не зная, что товар возврату не подлежит.

И они летели, и терзали, и терзались сами, и Дикая Охота продолжала свое шествие на запад, растягивая во времени, делая Ночь Бала вечной.

* * *

Когда бал закончился и она вернулась домой, ее уже никто не ждал.

Дверь в квартиру была другой, новая краска на стенах подъезда уже облупилась, и, судя по тихому шороху, лифт тоже поменяли.

Она постучала, но ей никто не ответил. А когда она нажала на кнопку звонка, то звука не было. И она ушла.

Она шла, покачиваясь, едва перебирая ногами, шаркая, как уставший лыжник. Шла, ведомая инстинктом — единственным, что осталось у нее, когда она забыла свое имя, забыла, кто она, зачем она, почему она здесь и что вообще такое «здесь».

И опустилась темнота, и было жарко, а потом ее облизал холод, и влага проступила сквозь поры ее кожи. Шуршал пергамент, скрипела старая дверца — и приходило понимание и знание того, что нужно делать.

Она разлепила спекшиеся губы.

— Барыня… прислала… сто рублей… — пробормотала она.

И дубовый листочек лег перед ней.