Какие твари скрываются на границе света и тени? Что слепец может противопоставить маньяку? Чью кровь пьют вампиры в постреволюционной России? Как одолеть древнюю ведьму, поселившуюся в заброшке? Можно ли спастись самому или хотя бы спасти душу от взгляда гневного божества с проклятой иконы? Кто и зачем на самом деле построил библейский Ковчег?.. Ответы даст «Самая страшная книга 2021», очередной том уникального, не имеющего аналогов в мире литературного проекта. Антология, составителями которой выступают сами читатели, поклонники жанра ужасов и мистики. Окунись в черную бездну. Загляни в самое пекло. Благоговей пред ликом Космического Ужаса. Но остерегайся крутых поворотов сюжета и – собственных страстей. Читай «Самую страшную книгу». Читай лучшее в русском хорроре!
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Самая страшная книга 2021 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Медуза
Кинотеатр находился в конце тенистой аллеи, и, судя по внешнему виду, последний фильм здесь крутили задолго до мировой премьеры «Аватара». Да — прикинул Артем — где-то между второй «Матрицей» и «Аватаром».
На небе не было ни облачка, жара изводила. Под кепкой зудел скальп, чесалась кожа под футболкой. Артем вынул из рюкзака полупустую пластиковую бутылку и промочил рот. Минералка, купленная у железнодорожного вокзала, успела нагреться.
Кинотеатр частично прятался за зелеными кронами. Ветви каштанов смыкались над неухоженной дорожкой, ведущей к псевдоантичному фонтану. В щербатую чашу набилась листва.
Артем поморщился, вспоминая ночь, адскую духовку общего вагона. Не спасали ни кондиционер, ни безвкусное, зато ледяное пиво. Путь к туалету преграждали торчащие с верхних полок ноги, ядрено пахло чужими носками. Захмелевший попутчик называл тридцатилетнего Артема «малы́м» и спрашивал, тыча в него пальцем:
— К бабе едешь, да? В Зализном бабы — высший сорт.
Он кивал — не рассказывать же правду, про кинотеатр? Даже друзья сочли его сумасшедшим. Тратить выходные, чтобы переться черт-те куда ради руин? Ладно бы греческих, скифских, киммерийских… но совдеповских?
На перроне Артема встречали нахальные дворняги. В этом городе у него не было знакомых. Никто не окликнет, не спросит: «Как жизнь, Тем?»
Зализный предсказуемо оказался типичным индустриальным городом, каких немало в Украине. Трубы комбината, коптящие небеса, копры, наземные башни шахт. Тут — скопление обшарпанных высоток, крикливой рекламы, уродливых ларьков. Там — деревенские домишки, огородики, зеленые балки.
Неприхотливый Артем позавтракал жирной шаурмой, позвонил маме, заверил, что цел. Нырнул в автобус. За окнами хрущевки сменялись полями. «Бабы», по выражению попутчика, сопели, отклеивали липнущую к телам одежду, и никак не тянули на высший сорт.
— «Знаменосец»? — переспросил усатый мужик. — Ты не местный, что ли?
— Киевлянин.
— Так вот, киевлянин. «Знаменосец» заколотили при царе Горохе. Тебе в «Мультиплекс» надо.
— Нет-нет, — возразил Артем. — Я знаю, что заколотили. Это… ну, ориентир.
— А… раз ориентир…
Автобус выгрузил на обочину трассы. Справа толпились панельные новостройки, слева раскинулась бугристая, поросшая жухлой травкой пустошь до рыжих насыпей выработанной горной породы. Театр начинался с вешалки, а микрорайон — с кинотеатра.
Камера шлепала по животу, ремешок натирал шею. Под подошвами шуршала растрескавшаяся плитка. Артем скользнул в сень каштанов. Его охватил азарт. Так, вдохновленный, он шел к провинциальным ДК, сахарным заводам, универмагам, проникал на территорию нефункционирующих детских лагерей и запломбированных станций метрополитена. Расчехлял верный «Кэнон», как охотники ружье.
На soviet-art его подсадила Оленка, художница с бездонными глазами, бисером пирсинга и пушистой челкой. Оленка, как он догадывался, протеста ради, ультимативно презирала современный мейнстрим, но и элитарное искусство отвергала. Дали? Гигер? Уорхолл? К черту их! Она обвешала квартиру картинами советских живописцев, и не каких-то там гонимых концептуалистов или митьков. Настоящим авангардом для нее был хрущевско-брежневский официоз, махровый соцреализм. Сама Оленка рисовала портреты депутатов, повторяла, глумясь, мантру «народность, идейность, конкретность», и в этом было больше эпатажа, чем в коллаже из членов, который сооружал ее сосед по мастерской. Часами Артем и Оленка разглядывали репродукции Яблонской, Налбандяна, Самохвалова, бесконечных балерин, истопников, Ильичей и получали искреннее удовольствие.
Полтора года назад Оленка с присущей легкостью разочаровалась и в соцреализме, и в Артеме. Увлеклась граффити — и заодно столичным райтером по кличке Пикман. В той тусовке все художники были Пикманами, а музыканты — Цаннами.
Забыться Артему помогло новое хобби и новые приятели-единомышленники. Компанией и поодиночке они объездили всю страну. Лисичанск, Энергодар, Саки, Докучаевск, Верховина, Бобровице. Захудалые села, вонючие электрички, и награда — если повезет. Если каток декоммунизации не опередил их.
Брома, артемовского соратника, как-то чуть не избили представители «Правого сектора». Решили, что он коммуняка, — чудом спас задницу. Ни Бром, ни Артем не интересовались политикой. Целью их маленького общественного движения было спасение произведений искусства и каталогизация.
В кронах чирикали воробьи. Прогромыхала фура. Артем обогнул фонтан и очутился перед «Знаменосцем». Широкая улыбка расплылась по его лицу.
Кинотеатр отслужил свой век. Покосились бетонные ступени, целлофан замаскировал стекла, кровля поросла мхом. Но над дверью, подпираемое полуколоннами, выделялось панно, и Артем согласился бы три ночи трястись в поезде, чтобы найти его. В прямолинейную перемычку-архитрав был вписан лучащийся ослепительно-яркий мир советской утопии. Мозаика не потускнела за десятилетия — она казалась сияющим пятном на фоне блеклого фасада. Впрочем, римская смальта пережила целые тысячелетия.
Артем восхищенно глазел на панно. Лазурное небо вызывало ностальгию о детстве, цвет стяга транслировал в мозг песню из старого кинофильма — песню, под которую неуловимые мстители скачут к закату. Лица пионеров были розовее, чем изнанка морской раковины, и вкупе это походило на аппетитный глазурный торт. Не все могли оценить простую и честную красоту архитрава. Артем мог.
Отечественные монументалисты разбросали свои шедевры по отдаленным уголкам бывшей УССР. Идеологически верные фрески канувшего в Лету государства, чуждые и ненужные Незалежной. Народное достояние, не имеющее охранного статуса, хиреющее и гибнущее из года в год. Визуальная пропаганда — выкорчевать и забыть клятые серпы и молоты и навесить побольше рекламных баннеров. Исполины-монтажники на торцах девятиэтажек. Хоккеисты в спортивных комплексах. Ученые, проникающие в суть атома в институтах. Молочницы из забытого богом колхоза. Черт, даже остановка на окраине ПГТ оказывалась шедевром советского модернизма. Архитектурные ансамбли украшала мозаика из стекла, фарфорового боя, цветного кирпича, керамики, мрамора, полудрагоценных минералов…
Хобби Артема напоминало квест. Добраться до пункта назначения, отыскать объект, идентифицировать, запечатлеть, внести в реестр… и все на топливе энтузиазма, как говаривал Бром.
Энтузиасты обожали Вартана, Хомякову, Галину Зубченко, Арнаутова и Грыгира Довженко, взахлеб спорили о Тетяниче, Зарецком, Ламахе, о прекрасной Алле Горской. Когда речь заходила о Галасе, они переходили на уважительный полушепот.
Галас был верен себе. Хитросплетение орнамента, потрясающая детализация, ее величество симметрия. Шесть метров в длину, три — в высоту: меньше, чем его же одесская работа. Артем с Бромом пришли к неутешительному выводу: остальные панно Льва Галаса не сохранились. По крайней мере те, про которые им было известно. Но ведь и о «Знаменосце» они узнали практически случайно. Что это великий Галас, а не какой-то безымянный ремесленник.
Мозаика, в отличие от всего кинотеатра, была в хорошем состоянии, лишь в нескольких местах выпала плитка, да и то так симметрично, что Галасу понравилось бы.
В центре панно скрестились древками два алых флага. По бокам от полотнищ взмывали ввысь ракеты, салютовали потомкам космонавты, рабочие, колхозницы и пионеры: лес рук. Это звучало скучно, но на деле — для ценителя — выглядело превосходно. Композиция безупречна, цвета первозданны. Искусная работа мэтра!
Обидно, что люди, назначавшие свидание у фонтана, идущие под руки на вечерний сеанс, жующие попкорн, скорее всего, чхать хотели на монументалиста Галаса и на его космонавтов.
У «Знаменосца» не было ни души. Вжикали по трассе автомобили, мелькали стрекозы, щебетали птицы. Артем припал к глазку камеры. Примерялся, щелкнул. Он ходил взад-вперед, фотографируя архитрав, и думал: в чем же фокус?
Артем верил, что фокус есть. Бром возражал:
— Вовсе не обязательно. Посейдон может быть штучной вещью.
Ну, поглядим…
Звездой — в узких кругах — покойного киевлянина Галаса сделала одесская мозаика. Эпичная фреска на стене санатория. Тематика предсказуемая: парусники, моряки, чайки, строгая симметрия. Но картина имела двойное дно.
Артем читал байку о спичках, на коробке которых, в абрисе пламени, был якобы припрятан профиль Троцкого. Галас, член Союза художников, не занимался антисоветской агитацией. В панно он спрятал всего-то Посейдона. Но как спрятал! Смотри в упор битый час — не найдешь и намека на хитрую подставу. А стоит зрителю застыть в определенной точке, у лодочной станции, — и корабли, матросы, волны сливаются в добродушное лицо древнегреческого бога. Бескозырки становятся бровями, иллюминаторы — глазами, паруса переквалифицируются в волосы, а морская пена стекает пышной бородой…
— Гражданка, не желаете полюбоваться иллюзией? — верно, так подкатывали сведущие мужчины к одиноким курортницам. — Пойдемте, не пожалеете. Как, по-вашему, нарисован ли на этой стене владыка морей? А ежели нарисован?
Артема Посейдон пленил, как какую-нибудь влюбчивую нереиду. Он втемяшил себе в голову, что подобные трюки — конек Галаса. Что и уничтоженные/самоуничтожившиеся панно хранили тайну. И «Знаменосец», безусловно, тоже.
Но где она?
Артем приближался и отдалялся. Залез в кусты, подумывал вскарабкаться на дерево.
«Погодите-ка…»
Доверившись интуиции, он опустился на колени напротив кинотеатра. Догадка оказалась верна. Секрет открывался снизу и не был никаким секретом для детей определенного роста.
Текстура алых стягов складывалась в женское лицо. Строгое, худое, с искривленным гневно ртом. Ничего подобного Артем не встречал на советских полотнах. Красный, словно омытый кровью лик. Тонкий нос, образованный стыком древков. И самое сложное: волосы из рук пионеров, космонавтов, пролетариев. Именно волосы помогали идентифицировать личность героини. Ибо они были змеями, извивающимися вокруг головы, а лишь одна известная Артему женщина носила змеиную шевелюру.
В панно Лев Галас зашифровал Медузу горгону.
— Бром обалдеет.
Завороженный Артем щелкал затвором. Сделал фото на телефон. Впалые щеки и черные губы — складки на знамени. Мелкие зубы во рту — белые блики. Античная бестия была слепа, но не от рождения. Исчезли две фаянсовые плитки, по воле случая те, на которых были нарисованы глаза Медузы. Две серые проплешины испортили уникальную мозаику.
«Попробуем восстановить в фотошопе».
Артем вытер пот. Щебенка жалила колени, но он не замечал. Сколько еще теоретически существовавших богов Галаса погибло вместе с панно? Зевсы, Артемиды, Афины…
— Не молись ей.
Артем вздрогнул от неожиданности. Застав врасплох, из «Знаменосца» вышел крепко сбитый мужчина с проседью в темных короткостриженых волосах. Спецовка обтягивала круглый живот. Артем начал подниматься — и тут земля просела, ноги сделались ватными, небо и асфальт поменялись местами.
Он лишился чувств.
— Живой?
— Ага. — Артем взял у мужчины пластиковый стакан и отпил хлорированную воду. — Спасибо. Это из-за жары.
На своей памяти он ни разу не терял сознание. Дебют.
— Давай в тенек зайдем, — предложил мужчина. Сторож, судя по всему. Артем, осторожно ступая, двинулся за ним в недра здания. Опасность снова грохнуться в обморок миновала. Ноги окрепли. Артем осмотрел фотоаппарат, убеждаясь, что не повредил технику, так глупо свалившись посреди аллеи.
Медуза заколдовала, не иначе.
— Ты кто? — в лоб спросил мужчина.
Было ему лет сорок. Жилистый, глаза навыкате и чуть косят.
Артем представился. В вестибюле был развешен целлофан, громоздились заляпанные белилами козлы. Побелка вспучилась, бетон усыпало строительной пылью. Давно выветрился запах воздушной кукурузы.
«Кинотеатр переоборудуют в очередное «АТБ», — подумал Артем с тоской. — Быдловатый Персей воткнет в Горгону жало отбойного молотка».
— Садись, Тема, — сторож кивнул на стул. — Отдышись. Я, кстати, Вадик.
Стул заскрипел под худеньким Артемом. В голове и на сетчатке отпечатался красный лик богини. Как вспышка молнии или дуговой разряд. Артем помассировал веки.
— Ну, рассказывай.
Он рассказал. Про Киев, про увлечение советским искусством. Про то, насколько ценна мозаика, и надо непременно поведать о ней людям. Вадик слушал и хрустел пальцами.
— Как-то так, — заключил Артем.
В глубине вестибюля, у пологого пандуса, ведущего к кинозалу, зашебаршило. Тень мелькнула за полиэтиленом.
— Молодцы вы, ребята, — громко сказал Вадик. — Молодое поколение только деньгами и интересуется. А вы вон мозаику спасаете! Молодцы!
— Вы видели Медузу горгону? — спросил Артем, отворачиваясь от грязной полиэтиленовой пленки.
— Кого-кого?
— На мозаике есть скрытое лицо.
— А, врубился! — Вадик поскоблил обкусанными ногтями щетину. — Я ее в детстве Бабой-ягой называл. И забыл уже, что она там.
— Представляете, насколько это сложная работа?
— Сложная работа, — парировал Вадик, — здоровье на шахте гробить. Я, прости, не шибко в искусстве разбираюсь. Ты б с Иваном Борисовичем поговорил.
— А кто он?
— Иван Борисович Куприянов — местный скульптор. Монтировал в семидесятых эту картинку.
— Он… делал панно?
— Плиточка к плиточке. Говорит, намучились они с художником, шишка какая-то столичная, капризная…
— Лев Галас?
— Может, и Лев. Говорю же, у Ивана Борисовича спроси. Славный мужик.
— А где его найти?
Идея пообщаться с человеком, лично знавшим Галаса, захватывала.
— Я номер дам. — Вадик лениво вытащил старую модель айфона в затасканном чехле. — Записывал как-то.
«Ничего себе, совпадение!»
— Ты как, очухался?
— Да, все хорошо. — Артем тоже вынул мобильник.
Вадик покопался в телефонной книжке.
— Пиши. Ноль девяносто восемь…
Покинув кинотеатр, Артем еще раз оглядел архитрав. Ничто не указывало на тайную роль выпростанных рук, скафандров, складок, бликов, огня, рвущегося из сопел ракет. Но теперь он знал, что Медуза горгона смотрит на него серыми квадратами недостающей плитки. Странную же тему выбрал Галас для провинциального «Знаменосца». Посейдон на одесском пляже — вполне логично. А вот Горгона в индустриальном городе… Кто позволил? Неужели Галас оставил в неведении комиссию, утверждавшую его проект?
«Очень любопытно!»
Возбужденный, Артем зашагал по немноголюдным улицам спального района и вышел к гипермаркету. На парковке, в пиццерии на первом этаже — шаром покати. Официантка принесла меню, он заказал большую пиццу и пепси. Желудок заурчал.
— Прием, прием.
— Здорово, Бромище.
— Здорово, Артемий. Нашел Галаса?
— Не просто нашел. Во-первых, он как новенький, не считая пары сколов. Во-вторых, я был прав.
— Нет…
— Да! Лови пруфы. — Он скинул другу фотографии. Через минуту из динамиков полетела восторженная нецензурщина.
— Медуза? Реально? Охренеть! Он точно был гением! Это круче, чем Октавио Окампо! Эх, жаль, глаза потерялись.
— Она скоро вся потеряется. В здании ремонт. К гадалке не ходи, откроют сетевой магазин или отделение «Новой почты».
— Будем бить в набат! Писать в министерство культуры! Сегодня же набросаю письмо.
— Ты их знаешь. Отмахнутся: совок, сносите к чертям.
— Но мы попытаемся хотя бы. Медуза! Охренеть!
Когда Бром отключился, Артем увеличил фотографию панно. Нет, на дисплее смартфона Медуза Галаса не производила того впечатления, какое производила воочию. Фото передавало мастерство художника, но не злобу горгоны.
— Сфоткали наш кинотеатр? — это официантка принесла деревянный поднос с пахнущим круглым блином и бесцеремонно заглянула в телефон посетителя. Брюнетка с надутыми вульгарными губищами и приклеенными ресницами.
— Видели? — Артем повернул к официантке экран.
— Конечно, видела. В детстве. Я тут с рождения живу.
«В детстве», — зацепился Артем за фразу. «В детстве» — не потому, что, повзрослев, она перестала ходить в кино. Просто выросла, а иллюзия рассчитана на детский рост. Если, конечно, не приседать. Галас создал монстра для идущих по аллее детей.
— Знаете, кто это? — спросила официантка. В бутылочке пепси шипели пузырьки.
— Кто?
— Медуза горгона из сказки. От ее взгляда люди каменели. Мы с девочками друг друга пугали разными историями.
— Какими историями?
— Про детей, которые превратились в камень. Однажды у меня затекла нога, и я испугалась, что становлюсь каменной.
— А в вашем детстве, — спросил Артем, — у Медузы были глаза?
— Были, — поразмыслив, сказала официантка. — Ох и страшные.
Слопав половину пиццы и утолив голод, Артем набрал номер, предоставленный сторожем Вадиком. Ответили после пятого гудка. Голос был глухим, далеким.
— Слушаю.
— Здравствуйте, — взбодрился Артем. — Мне ваш телефон дали в «Знаменосце». Мы с друзьями боремся за сохранение советской мозаики. Говорят, вы собирали панно с Медузой и флагами и лично знали художника.
— Допустим, — буркнул Иван Борисович.
— Могу я задать вам несколько вопросов? Касательно Галаса? Он был выдающимся монументалистом, но в Интернете о нем очень мало сведений. Ни родственников не осталось, ни коллег, которые бы его помнили…
— Завтра, — сказал Борисович односложно. — В полдень возле «Макдоналдса». Мой зять вас встретит.
— Эм, — замялся Артем. — Я в Зализном проездом, я киевлянин… Возможно, вы…
— Завтра, — прервал его глухой голос.
В динамиках повисла тишина. Артем поаллокал и глянул на экран, на заставку с кобзарем работы Аллы Горской.
— И вам хорошего дня, — пробормотал Артем.
Он спросил у губастой официантки по поводу гостиниц и был проинструктирован. Снова ехал в автобусе, глядя сквозь замызганное стекло на пятиэтажки и порыжевшие от жары каштаны. Отсутствие пробок на дорогах было едва ли не единственным плюсом города. Самым популярным словом на уличных вывесках являлось слово «Аренда». Редкие пешеходы сонно плелись в знойном мареве. Их облаивали чумазые псы. Бросалось в глаза запустение. Неубранный мусор разлагался у обочин, а промышленные объекты напоминали декорации к постапокалиптическому фильму.
Центр отличался от окраин лишь количеством рекламы: баннерами постарались облепить каждый сантиметр домов и магазинов. На площади торчал осиротевший постамент без скульптуры, украшенный полустертым трезубом.
В Зализном не было хостелов, но был пафосный отель по соседству с убитой, разваливающейся поликлиникой. Артем отвалил полторы тысячи гривен за ночь и поднялся в номер. Окна выходили на заросший сорняком двор поликлиники, но сам номер оказался не хуже столичных.
Прохладный душ подействовал, как энергетик. Втирая в волосы шампунь, Артем пел про молодого Ленина и грядущий Октябрь. Он даже отжался от пола, чего не делал с весны. Распаковал рюкзак, сменил плавки и переоделся в свежую футболку. Вооружившись телефоном, рухнул на кровать.
Первая же фотка, загрузившаяся в новостной ленте, изображала Оленку. Голубые глаза, вздернутый нос. Полтора года прошло, но сердце Артема до сих пор щемило при виде бывшей. Оленка и ее Пикман зазывали на столичную выставку райтеров. Артем закрыл вкладку, отмел ностальгические мысли. Решительно защелкал клавиатурой, вбивая в строку поиска имя Галаса.
Пятидесятилетняя жизнь творца ссохлась до кратких биографических фактов. Украинский художник-монументалист, родился в тридцатом году. Учился в Львовском государственном институте прикладного и декоративного искусства на факультете керамики. Позже окончил Ленинградское высшее художественно-промышленное училище имени Веры Мухиной. Работал на Киевском заводе художественного стекла. С шестьдесят пятого — член Национального Союза художников Украины. В середине семидесятых впал в немилость властей, расписав библиотеку портретами поэтов Мыколы Бажана и Максима Рыльского. В рисунках усмотрели национализм — росписи были уничтожены. Умер от инфаркта в восьмидесятом году.
На фотографиях — интеллигентный мужчина с клиновидной бородкой и одесский Посейдон. Про «Знаменосца» Интернет пока не знал.
«Исправим», — подумал Артем.
О современном скульпторе Куприянове информации было и того меньше. Конкретно — куцая заметка в газете «Червони Зори». Две тысячи пятнадцатый, художники Зализного устраивают аукцион, собирают средства на лечение внука своего товарища И. Б. Куприянова.
Статью о Медузе иллюстрировала картина Караваджо. Извивы пресмыкающихся на отсеченной голове чудища. Артем освежил в памяти классический сюжет. Одна из трех сестер горгон (наряду с Эвриалой и Сфено), Медуза была обманута и обезглавлена Персеем. Чтобы не окаменеть, Персей смотрел в отражение на полированном медном щите. Чего Артем не помнил, так это того, что Медуза была беременна от Посейдона. Вместе с потоком крови из обрубка шеи вылез великан Хрисаор, крылатый конь Пегас и змеи, уничтожившие все живое в Ливии. Умели греки рассказывать истории.
Артем пожевал губу и набросал:
«Зализный, Медуза горгона».
Ссылки предлагали купить кольцо из нержавейки с головой античной горгоны и книгу «Мифы Древней Греции»; сделать по скидке татуировку змеевласки.
Артем сократил запрос до «Зализный, Медуза», и узнал, что пожилая дама пострадала в Крыму от жгучих обитателей моря. Он уже собирался закрыть браузер, как взгляд зацепился за третью ссылку.
«Друзья, — задавал вопрос пользователь ЖЖ. — Все же в курсе, что на панно кинотеатра „Знаменосец“, если снизу смотреть, флаги превращаются в Медузу?»
Артем спустился к ветке обсуждения. Комментарии датировались одиннадцатым годом.
«Помню ее! Малым говорил бабушке, что в знаменах прячется злая тетя, а она думала, я сочиняю».
«Говорят, — подключилась некто SaraStar33, — художник ненавидел детей. И замаскировал Медузу от взрослых. Чтобы пугать малоросликов».
«Это был наш секрет, — писал GoblinBzzGolovy. — Мы родителям не рассказывали. По-моему, считалось, что, если ребенок расскажет о Медузе, умрет или папа с мамой умрут, как-то так».
«Бляха! У нас в компании тоже так говорили. И про Медузу не рассказывали никому».
«Я слышал, дети умирали. Превращались в камень натурально».
«Кто пустил сюда школоту?»
«Правда, была такая городская легенда. Если долго на Медузу смотреть, рука отсохнет. Или нога, не помню уже».
Артем пролистал до конца, встал с постели и прогулялся к окну. Сумерки окутывали город. По двору поликлиники расползались тени, похожие на клубок змей.
«Странно, — нахмурился Артем. — Столь ловкая иллюзия заслуживает куда большего внимания. В городе без особых достопримечательностей „Знаменосец“ мог бы стать культовым местом. Да, взрослые не видят Горгону, но сколько поколений детей выросло за сорок лет! Где телепередачи, статьи, фоторепортажи?»
«Всем начхать на твою мозаику, — сказал внутренний голос. — Они выбросили ее из памяти, как выбрасывали школьные дневники с голографическими картинками на обложках. Их интересует лишь выживание».
Тени-змеи, неясно чем порожденные, копошились в траве. За дверью кто-то раскатисто засмеялся. Артем поежился неуютно. Один в незнакомом городе, такой же чужой, как героиня древнегреческих мифов на фасаде советского кинотеатра.
Ночью ему приснилась Медуза. Они с Оленкой убегали по темным коридорам художественной галереи. Мрачные залы были увешаны соцреалистическими полотнами. На холстах балерины мутировали в шипящих ехидн и эриний, а сталевары — в гигантов с драконьими хвостами. Чешуйчатый Пифон воспарял над толпой гимнастов. Из черных вод Стикса вырастали гидроэлектростанции. Колхозницы доили химер, а кобылицы Диомеда пожирали революционных матросов. У Сталина во лбу открывался третий глаз.
Оленка спотыкалась и падала, умоляла бросить ее. Медуза догоняла. Она была красной, как Элизабет Батори после душа, с серыми пиксельными квадратами вместо глаз. Живые дредлоки шипели и извивались на голове.
— Не смотри! — закричала Оленка.
Артем проснулся.
В полдень, как было условлено, он вышел из «Макдоналдса», доедая вафельный рожок. Солнце нещадно жгло — вот-вот затлеют и вспыхнут трамвайные билетики, трепыхающиеся в канаве. По кольцу, как вялые жуки, ползли автомобили. Припарковавшийся у обочины синий «жигуль» посигналил. Артем прищурился, слизывая тающее мороженое. Сигналы стали настойчивее, высунувшаяся из салона рука нетерпеливо помахала. Артем выбросил в урну рожок.
К немалому удивлению, он узнал водителя — небритого, чернявого, пучеглазого. Покопался в памяти:
— Вадик?
Сторож из «Знаменосца» отклеил футболку от потной груди и подул за шиворот.
— Иван Борисович велел тебя подвезти. Залезай, пока не спекся.
Недоумевая, Артем оббежал автомобиль и сел возле водителя. «Жигуль» тронулся.
— Иван Борисович — ваш тесть?
— Тесть — как есть. — Вадик поглядывал в зеркало, ерзал и так сильно потел, что обивка кресла была мокрой.
— Почему вы сразу не сказали?
— Поскромничал. — Вадик резко крутнул руль, подрезав истерично забибикавшую малолитражку. — Пристегнись-ка. Путь неблизкий.
Артем пожал плечами и повиновался. Спешить некуда — поезд поздно вечером. А любая информация о Галасе не менее ценна, чем фотографии мозаики.
В салоне играл тюремный шансон. Артем откинулся на сиденье и разглядывал мелькающие за окнами дома. Фантазия меняла город. Она облачила понурых жителей Зализного в белые тоги. Пририсовала пятиэтажкам античные фрески. Водрузила на пустые постаменты немейских львов, Сцилл и Харибд.
— А куда мы едем? — спросил Артем, когда город закончился и вдоль трассы потянулись поля подсолнечников.
— К Ивану Борисовичу, — бросил Вадик. — Тебе понравится.
Но Артему уже не нравилось. Ни тон водителя, ни его низкий хрипловатый голос. Мысль застрекотала в голове: «Я с ним же и говорил по телефону. Не с Куприяновым, а с ним».
Он потянулся было к мобильнику — чиркнуть сообщение Брому, известить, что едет в непонятном направлении со сторожем из кинотеатра, но «жигуль» свернул вправо. Если бы не ремень безопасности, пассажир приложился бы виском к стеклу. Автомобиль запрыгал по проселочной дороге, вздымая облако пыли. Ивы шелестели гривами. Кивали приветливо подсолнухи.
Впереди показалась деревушка: две улицы, горстка глинобитных домов. Не встретив ни единой живой души, «жигуль» въехал в распахнутые ворота, прокатил по продолговатому двору и припарковался у трактора.
— На выход. — За полчаса Вадик ни разу не посмотрел пассажиру в глаза.
Обуреваемый тревогой, Артем выбрался из автомобиля.
— Дайте минутку, я позвоню.
— Позвони-позвони. — Вадик шагал к большому одноэтажному дому.
Артем мысленно чертыхнулся, извлек телефон… и чертыхнулся снова. В верхнем углу экрана — ни одной черточки.
— Позвонил? — злорадно поинтересовался Вадик. — Теперь идем.
Делать было нечего. Артем поплелся за сторожем. По ступенькам, в сени, на кухню. Высокий забор ограждал дом от посторонних глаз. Чистоплотность не была отличительным качеством скульптора Куприянова. Кухню захламляли ящики, ведра, садовые инструменты. Тарелки свалены в раковину. Сковороды поросли жиром. По забрызганной супом печи сновали тараканы.
— Садись. — Вадик спихнул на пол газеты, освобождая для гостя стул.
В доме что-то протухло. Едва уловимый запах гнили витал в спертом воздухе. Артем почувствовал себя жалким и беззащитным. Он вспомнил праворадикалов, напавших на Брома. И агрессивных алкашей, привязавшихся к ним на территории заброшенной турбазы. И сон про змееволосую женщину.
— А где Иван Борисович? — спросил Артем, прочистив горло.
Вадик проигнорировал вопрос. Он стоял у допотопного холодильника, сунув большие пальцы за кожаный ремень, и покачивался из стороны в сторону. Отчужденный взгляд буравил половицы. Артем сконфуженно наблюдал.
«Что происходит? Где я?»
Внезапно, как по щелчку рубильника, Вадик застыл:
— Ты любишь кино?
— Эм… да.
— Я очень любил. — От заторможенности не осталось следа. Вадик засуетился, перебирая посуду, поднимая и роняя вилки, звеня чашками. — Каждую пятницу бегал в «Знаменосец». Боевики, фантастика, комедии — всё смотрел. Монстра в «Чужом» не испугался. А ее боялся. Бабу-ягу эту над входом. Шел в кино и глаза опускал, чтоб ее не видеть. Она мне снилась, веришь?
«И мне», — подумал Артем, внимая исповеди сторожа.
Вадик выудил из раковины граненый стакан, который ошибочно посчитал чистым, нацедил из крана воду, осушил до дна, дергая кадыком, как затвором винчестера. Заново наполнил и поставил перед гостем на клеенку. Артем лучше бы умер от жажды, чем прикоснулся к липкому стакану.
— Потом мы переехали, — сказал Вадик. — Потом вернулись, а Баба-яга исчезла. Исчезла, ведь я… — Он поднял руку от пола к потолку, измеряя рост. — Я про нее забыл. Все забывают. Это Бог так делает. Запирает на ключ гадкое. — Вадик постучал пальцем по лбу. — Не реши, что я из этих, из богомольцев. Может, и нет никакого Бога, а может, и есть. Христос. Или Зевс. Знаешь Зевса?
Артем невнятно подтвердил. Разговор получался абсурдным. Сюрреалистичным.
— В «Знаменосец», — продолжил Вадик, — я приглашал на свидание Любу. Я ее очень любил. — По одутловатому лицу проскользнула тень. — Отец Любы был скульптором. Иван Борисович Куприянов! — Вадик ткнул себя в грудь важно. Футболка потемнела под мышками. И Артем тоже обильно потел на хромоногом стуле. Приотворенной форточки не хватало, чтобы нормально дышать. Слабый запашок втекал на кухню из коридора, драл горло.
— Микрорайон и кинотеатр строили одновременно. Молодой Иван Борисович работал в творческой мастерской панельного домостроения. ЦК Компартии республики дал добро: мастерская пригласила из столицы Льва Галаса. Куприянов и Галас вместе трудились над панно. Создавали картинные шаблоны по эскизам, здоровенные, в натуральную величину. Разрезали на фрагменты и готовили кусочки мозаики.
Рассказ чудаковатого сторожа закономерно увлек Артема. Он позабыл о духоте и вони. Но из недалекого прошлого, из вчерашнего дня, аукнулась фраза Вадика: «Я, прости, не шибко в искусстве разбираюсь». Разве вчера Вадик упоминал Галаса по имени? Разве использовал слова «эскиз» и «шаблон»? Нет, ничего подобного…
— У них была маленькая тайна, — говорил Вадик, рыская по тесной кухне и бессмысленно переставляя предметы. — Ивана Борисовича захватила идея Галаса спрятать на флагах героиню греческих мифов. Галас уже проделывал такое. И они нарисовали Медузу.
— То есть ваш тесть был соавтором мозаики?
От волнения Артем привстал. Живой оформитель кинотеатра поможет спасти панно. Они обратятся к городским властям, в Раду, если понадобится; они расскажут миру о необычайных картинах Галаса. И мозаика киевского гения станет таким же народным достоянием, как Петриковская роспись.
— Они рисковали, — басил Вадик. — Они облапошили всех. Но обман был таким изящным, что чиновники ничего не заметили. Лев Галас и Иван Куприянов сотворили чудовище, как Форкия и Кето.
Артем вопросительно вскинул брови, но через миг догадался. Форкия и Кето — родители сестер-горгон. Поразительная эрудиция для сторожа из индустриальной дыры. Тревога вернулась и полосовала коготками нутро.
— Галас умер в год моего рождения. Он не понес ответственности за то, что сделал.
— А за что он должен был нести ответственность?
— За детей, которых Медуза погубила.
«Убирайся отсюда», — шикнула интуиция. Артем посмотрел в коридор.
— Каких детей?
Впервые за весь разговор Вадик повернулся к гостю. Ручейки пота змеились по его залысине, по колючим щекам. Глаза, водянистые, безумные, косящие, уперлись в Артема рогатиной.
— Дети превращались в камень. Я не верил, думал, это байки. Я сам водил Коленьку в «Знаменосец».
— Вашего сына? — Артем вспомнил заметку из местной прессы: «Художники собирают средства на лечение внука Куприянова».
— Коленька обожал мультики. — Заскорузлые пальцы-колбасы впились в край столешницы. — Ходил в кино, и сука смотрела на него своими бельмами.
«Он не в себе», — опасливо съежился Артем.
— Ваша жена дома?
— Моя жена умерла, — отрезал Вадик. — Наглоталась таблеток, когда Коленьки не стало.
— Мне жаль…
— Я много думал. — Пот, капая с подбородка сторожа, барабанил по клеенке. — У меня было время подумать. Болезнь диагностировали в две тысячи пятнадцатом. Коленьке исполнилось десять. А в семнадцатом он ушел от нас. О, как он страдал! — Зубы Вадика заскрежетали в тишине. — Это называется фибродисплазия. Очень редкое генетическое заболевание: один человек на два миллиона. Семьдесят в СНГ! Я не слышал о нем раньше. Мой мальчик, мой ребенок, выл от боли. Его мышцы, сухожилия, связки постепенно кальцифицировались. Это значит, превращались в кости. Под кожей выпирали шишки, уплотнения. Комариный укус давал страшный отек. Коленька менялся изо дня в день и костенел. Он не мог ходить. Держать чертову ложку. Воспалительные процессы во всем теле. Не-о-ста-но-ви-мы-е, — Вадик произнес это по слогам. Пересохшая верхняя губа треснула и обагрилась кровью. — Единственная научная лаборатория, занимающаяся фибро-дисплазией, находится в Пенсильвании. Довольно далеко от Зализного, да? Я бы почку продал — но денег бы все равно не хватило. И потом, они не лечат, а изучают болезнь. Вкалывают препараты мышам! Ее вообще не лечат! — Он облизнулся и понизил голос. Зрачки бегали из угла в угол. — Врачи кололи инъекции, от которых формировались новые костные образования. Мускулатура Коленьки была каменной. Кальций подменял скелетные мускулы и соединительные ткани. Шея, спина, голова, плечи, бедра… И все, что он мог, — это выть, а я мечтал, чтобы голосовые связки моего ребенка тоже окостенели!
Вадик отклонился и что было сил ударил себя по лицу пятерней. Артем подпрыгнул. Щека сторожа покраснела, в правом глазу лопнул сосуд, и белок залился кровью. Как ни в чем не бывало Вадик сказал:
— Врачи считают, фибродисплазия — результат спонтанной мутации. Но я-то знаю, кто виноват в смерти моего сына.
Артем ошарашенно заморгал.
— Медуза добралась до Коленьки, — доверительно произнес Вадик. — Я понял это в хосписе. Ты знаешь, как еще называют фибродисплазию? Синдром каменного человека. Коленька объяснил мне после смерти.
То, что произошло дальше, заставило желудок Артема кувыркнуться к горлу. Вадик распахнул ящик под умывальником и извлек из кургана гниющих картофельных очисток маску сварщика. Кусочки еды прилипли к оконцу, к серому металлу.
— Я ослепил Медузу, чтобы защитить других детей, но этого оказалось мало. Коленька сказал, что он будет страдать и в гробу, пока создатель Медузы не понесет наказания.
В тусклом солнечном свете, пробивающемся из-под занавесок, Вадик напоминал страшного волосатого кабана. Обезумевшего эриманфского вепря.
— Я не мог наказать Форкия, но придумал кару для Кето. Пошли, я познакомлю тебя с тестем.
— Не нужно! — Артем обогнул стол, прижимаясь к стене и цепляя кроссовками ящики. — Мне пора на вокзал.
— И зачем же? — Вадик снял с крючка молоток для отбивания мяса. В зазубринах бойка застряли почерневшие волокна. — О, я знаю. Чтобы разболтать о мозаике Галаса. Чтобы ее аккуратно спилили и поставили в центре города. Чтобы люди толпами ходили смотреть на нее. Маленькие дети с хрупкими косточками.
Вадик — эриманфский вепрь — преградил дорогу. Со сварочной маской в одной руке и молотком — в другой.
— Я смотрел, как ты фотографируешь ее. — Нервный тик сокращал мышцы раскрасневшегося лица. — Как ты молишься. Я сразу понял, ты — ее слуга. Но знаешь, что я делаю со слугами Медузы? Обращаю против них же их оружие.
Вадик напялил маску, как рыцарский шлем, и опустил «забрало». Артем дернулся было к сеням, но горячая пятерня вцепилась в холку. От страха свело скулы. Артем ни разу в жизни не дрался. Ни разу не попадал в ловушку психопата.
Заставляя пленника сгорбиться, Вадик поволок его по коридору, регулируя движения пинками и тычками. Артем жалобно вскрикивал. У двустворчатых дверей смрад сгустился.
Наклонившись, Вадик процедил в ухо Артему:
— Передай другим. Я охраняю Медузу. Я убью каждого, кто попытается ее вызволить.
Ударом ноги он распахнул дверь и грубо втолкнул Артема в темноту. Щелкнул выключатель, лампа озарила запертые ставни, уменьшенные копии античных Венер и упаковки цинковых белил. Тараканы бросились врассыпную, схоронились в щелях. Стоя на четвереньках, Артем поднял голову. За пеленой слез вырисовывалась кровать, на которой кто-то лежал. Но внимание Артема приковала инсталляция в изножье. Он запечатал ладонью вскрик. И подверг сомнению здравость рассудка.
Посреди комнаты возвышался цементный столб. Будто надгробие или языческий идол. На растрескавшейся поверхности маркером намалевали примитивный клыкастый рот. Чуть выше из цемента торчали два длинных ребристых прута. Арматура, извиваясь, нависала над кроватью, как жуткий инопланетный зонд… или как глазные стебельки виноградной улитки. Последнее сравнение было более точным. К концам прутьев крепилась пара фаянсовых плиток. Артем узнал, леденея, недостающие фрагменты мозаики. Небесно-голубые глаза кисти Галаса с коварным любопытством взирали на постель.
На загаженных, воняющих дерьмом простынях лежали вповалку два трупа: один мумифицированный, второй — разложившийся до голого скелета. Вадик рывком поставил Артема на ноги, заставил смотреть.
Скелет лежал ближе к дверям, и его Артем видел во всех подробностях. Ничего похожего на картинки из анатомических учебников. Деформированные, словно оплавившиеся от немыслимого жара кости. Паутина из костей, твердая плесень, опутавшая череп и позвоночник, образовавшая нечто вроде дырявой брони, панциря. Беспорядочно разбросанные костные фрагменты, узлы, петли. Сросшиеся ребра и челюсти. Безмолвно кричащие глазницы. То, что было живым человеком, невинным ребенком, то, что обезумевший отец вытащил из могилы, напоминало каменную статую. Дерево из шишковатых костей.
Скелет притискивался к мумии, обтянутой сухой желтой кожей. К своему дедушке. Старик едва ли весил больше внука. Будто ветки запихнули в грязную пижаму, создав подобие человеческого тела. В седой клочковатой бороде застряли комья каши и хлебные крошки, червячки вареной вермишели. Глаза были широко распахнуты. Артема замутило.
Верхние веки старика пришпилили к бровям железными скобами, а нижние оттянули так, что обнажились полумесяцы слизистой. Артем ошибся. Старик был жив. Он слабо сипел. Выпученные глаза, чуть сместившись, поискали источник шума. На лице не отразилось никаких эмоций.
Иван Борисович давно и навсегда лишился разума в этой зловонной камере, в одной постели с эксгумированным внуком. Под пристальным наблюдением Медузы.
Как долго он находился в изоляции? Как удалось зятю скрывать его от соседей, родственников, социальных служб?
Лихорадящий мозг убитого горем отца придумал извращенную, лишенную логики кару. Запереть тестя с Медузой и ждать, пока тот не обратится в камень.
— Ложись! — рявкнул Вадик.
Ужас, кипящий черной смолой в душе Артема, выплеснулся наружу отчаянным криком. Чудовищный приказ аккумулировал силы. Артем вырвался из лап безумца, метнулся к запыленным статуям. Он схватил первое попавшееся пластиковое ведро, запечатанное крышкой, — и швырнул в наступающего Вадика. Двухкилограммовый снаряд грохнулся о металлическое забрало, крышка отскочила, по маске потекла густая цементирующая смесь веселого лаймового оттенка.
Вадик взревел. Смесь залила тонированное оконце, но он не стал снимать маску. Вместо этого он закружился по комнате, пытаясь вслепую достать наглеца. Зубчатый боек рассекал воздух. Артем отпрянул к стене. Молоток просвистел там, где он стоял только что, и сокрушил гипсовую Венеру.
«Господи, помоги!» — взмолился Артем, адресуя просьбу любому из возможных божеств: Христу или Зевсу. Он посмотрел на кровать, будто старик-скульптор мог встать и спасти его.
Непроизвольный стон сорвался с губ, указав Вадику, куда бить. Ослепленный сторож взмахнул молотком, но Артем опомнился и нырнул, уходя от верной смерти. Он врезался в кровать, отчего скелет недовольно заворочался, а старик обиженно замычал. Оттолкнувшись, Артем помчался через комнату, боднул створки и вылетел в коридор.
«Я не успею».
За спиной скрипели половицы. Пыхтел эриманфский вепрь.
«Не успею!» — Артем выскочил в сени. Впереди маячила входная дверь, позади громыхал сумасшедший.
«Я не…»
Следующие два месяца после возвращения из Зализ-ного Артема не покидало ощущение, что Киев, друзья, будни в офисе — не больше чем утешающий сон. Это во сне он выбежал из страшного дома и напоролся на изумленных рыбаков, идущих с реки. И он вот-вот проснется, и будет цементный столб в зловонной комнате, костяное дерево и высушенный старик со скрепками в веках. Он видел все это за истончившимися стенками реальности, и он видел вещи куда хуже.
Вечерами Артем штудировал книги по мифологии Древней Греции, а потом Морфей забирал его в населенные призраками подземелья. Там, среди окаменевших мертвецов, ползала женщина, и змеи извивались на ее голове. У Медузы был напарник — грузный мужчина в сварочной маске, с молотком в кулаке. Он всегда настигал Артема, как бы тот ни прятался за сталагмитами. Настигал и волок к хозяйке.
В других снах, навеянных книгами, Медуза превращалась в Нюкту, богиню темноты, или в Немесиду, богиню возмездия. Однажды ему приснилось, что Бром нашел под Крещатиком неизвестную мозаику Галаса. Изображение парада в честь какой-то годовщины революции превращалось в шествие кровожадной Гекаты; богиню сопровождали гадюки, совы, стигийские псы, огромные упырихи с ослиными ногами и, конечно, Вадик в обличье злобного великана Мормо. Чадили факелы, у безголовых блеммий зенки и пасти располагались на торсах. Свита Гекаты хохотала, лаяла и улюлюкала.
Просыпаясь от собственного крика, Артем думал, что сходит с ума. Но шли дни. Кошмары снились все реже.
Полиция арестовала Вадима Мироненко. Об этом говорили в новостях и ток-шоу. Громкое дело: эксгумация трупа, незаконное лишение свободы. Медицинская экспертиза признала сторожа невменяемым. Его отправили на принудительное лечение в психиатрическую клинику. Физическому здоровью Ивана Борисовича Куприянова ничто не угрожало: старик был удивительно живуч. Но вот состояние его ума оказалось катастрофическим. Врачи сомневались, что скульптор когда-нибудь заговорит.
В сентябре по центральному каналу показали документальный фильм о Льве Галасе, заново познакомивший зрителей с выдающимся украинским художником. Бром для интервью надел костюм-тройку и был очаровательно нелеп. Брома распирала гордость: в конце концов, именно он, оббив пороги разнообразных инстанций, спас мозаику.
Зимой городской телеканал Зализного освещал ремонт и торжественное открытие панно. Отныне посетители, идущие за покупками в бывший кинотеатр — нынешний супермаркет, — могут любоваться сотворенной Галасом и Куприяновым иллюзией.
Недостающую плитку вернули. Медуза обрела зрение. И паству.
Люди опускались ниц перед панно.
…Завибрировал телефон. Артем шлепнул по пробелу. И на экране застыла коленопреклоненная толпа. Он поболтал с Бромом о том о сем. Бром уезжал в Луганскую область, идентифицировать мозаику в школьном спортзале. Он ненавязчиво предлагал Артему встать в строй.
— Я подумаю.
— Кстати, я вчера видел Оленку.
— И как она? — Артем прикинулся заинтересованным.
— Спрашивала о тебе. Спрашивала, встречаешься ли ты с кем.
— Вот как.
— Позвони ей, если хочешь.
Артем не хотел. Он отложил телефон, выключил ноутбук и сидел на диване, погруженный в мысли. В конце концов ему удалось убедить себя, что это была галлюцинация, вызванная стрессом. И железные стебли арматуры не двигались. Нарисованные глаза не смотрели на него в упор.
Артем сидел в темноте и рассеянно массировал левую ступню. Неделю назад он уронил на ногу утюг. Ступня не болела, но на месте ушиба образовалась шишка. Маленькое уплотнение под кожей.
Твердое, как кость.
Твердое, как камень.
Максим Кабир
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Самая страшная книга 2021 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других