Кладбище ведьм

Александр Матюхин, 2021

Хотите верьте, хотите нет, но в каждом городке, в каждом поселке – есть своя ведьма, а то и несколько. Хотите верьте, хотите нет – им все равно, заметите ли вы иголку в дверном косяке или сожженную яичную скорлупу под забором своего дома. Вы не обязаны верить в ведьмовство, потому что другие – верят. Но как быть этим верящим, если старая ведьма умирает, а ее дочь отнюдь не горит желанием занять место матери? А без ведьмы в поселке нельзя. И поэтому для строптивых колдуний всегда найдется местечко на персональном кладбище – хотите верьте, хотите нет.

Глава вторая

1

Когда незнакомый голос в трубке сказал: «Ваша мама умерла», — Надя почувствовала, как в груди у нее что-то оборвалось.

Она села на стул, не заметив, как смахнула со стола вязальные спицы. Не хотела спрашивать, но слова вырвались сами собой:

— Как это произошло?

— Ужасно, лучше без подробностей. Не хочу сделать вам еще хуже, — сообщил незнакомый голос. — Меня зовут Крыгин Антон Александрович, я сосед вашей мамы, живу напротив. Мы с вами встречались много лет назад. Может, помните?

— Я давно не приезжала…

— А я вас хорошо помню. Вам лет пятнадцать было, приходили как-то в гости, кукурузу от мамы принесли, вареную… Так вот, вы не подумайте чего. Я приехал с работы, в администрации работаю, задержался, то есть дома был где-то в начале одиннадцатого вечера. И вот увидел, что дверь дома вашей матери открыта. С улицы хорошо всё видно. Так вот, ваша мать висела в дверях, если позволите, вверх ногами…

— Вверх ногами? — К горлу подкатил горький комок. Надя зажала рот ладонью, едва сдерживая слезы. Слушала дальше, плохо запоминая, а в голове стучало: «Мама, мама, мама…»

Крыгин рассказал еще какие-то подробности: про распахнутую калитку, комья снега на крыльце, про скрип толстой веревки, когда тело раскачивалось на ветру…

— Извините, что именно я приношу такие вести, — добавил он виновато. — Просто выяснилось, что ни у кого нет вашего номера. А я в администрации работаю, ну и… Маленький ресурс, так сказать. Жена просила передать вам свои соболезнования. Моя Оксана очень хорошо знала вашу маму. Та ее от радикулита вылечила, знаете? Хотя не знаете, не интересовались. Ваша мама была замечательным человеком…

Он бы, наверное, продолжал монотонно бормотать еще долго, но Надя в какой-то момент вежливо оборвала разговор, поблагодарила, сказала, что обязательно перезвонит, и положила трубку.

За окном едва светлело — в Питере зимой солнце выглядывает не раньше начала одиннадцатого, — серый рассвет проникал сквозь прозрачные шторы, смешиваясь с желтым светом ламп и мечущейся Надиной тенью.

Как и тень, лихорадочно метались в Надиной голове мысли, взвихренные внезапным звонком.

Мамин голос вынырнул из прошлого: «А я говорила тебе, что всё это плохо кончится! Как теперь тебя звать-величать? Шлюха? Шалава!»

Давно забытые воспоминания. Шестнадцать лет их хоронила, закапывала в темноту снов и прожитой жизни, а стоило услышать сокровенное: «Мама», — и вынырнули из небытия образы, мысли, ожившие голоса.

Надя заварила чаю, бросила в чашку пару кубиков рафинада, постояла перед холодильником — была не была! — достала бутылку коньяка, которую ей подарили в октябре на день рождения, свернула крышку, подлила немного. Буквально пару капель для начала. Потом все равно не остановится.

Тут такое…

Позвонила бывшему, вывалила на него всё, что знала. Расплакалась, не сдержавшись.

Положила телефон на стол и в два глотка допила чай. Плеснула в теплую чашку еще коньяка. Сегодня можно. Хороший коньяк согревает не только тело, но и, блин, душу. Мартини тоже согревает. Красное вино. Ликеры разные. Лучшее средство от депрессии. Напиться бы до бессознательного состояния. Провалиться в сладкую полудрему, чтобы в голове дымка. Как раньше. Хорошо ведь было, никто не спорит.

Отвлеклась. Рассеянно посмотрела на бутылку. Сколько лет не пила алкоголя? Два года. Время от времени позволяла себе бокал шампанского (на Новый год), вино (на свадьбе подруги). Но ничего крепкого очень давно. Ни-че-го.

Мама умерла.

Мама, мамочка… Ни разу не виделись с того дня, когда Надя ушла из дома — беременная, без копейки в кармане, без телефонов и адресов. А потом редко созванивались. Стремительные, холодные обрывки фраз… Обе понимали, что пора перестать обижаться, что надо бы встретиться и поговорить, но никто так и не переступил черту, не сделал первый шаг. Ведь всегда страшно быть первым, верно?

Она подошла к окну, вглядываясь в серость и туман. Город, конечно, уже проснулся, но люди походили на лунатиков, бесцельно бредущих по заснеженным тротуарам, едущих по заснеженным же дорогам. Целый город замерзших зимних лунатиков.

Словно в противовес одноцветному пейзажу выпорхнуло воспоминание — одно из потревоженных, а прежде так старательно спрятанных, — яркое, весеннее.

Раннее утро. Из окна дома виден лес. Изумрудные кроны деревьев, лениво шевелящиеся от ветра. На горизонте поднимается краешек круга неокрепшего, темно-красного солнца. В эти месяцы на улице еще холодно, но очень хочется, чтобы было тепло, чтобы ветер не морозил щеки. Невольно думаешь, что надо бы одеться полегче, не натягивать теплые носки, шапки, варежки. А солнце и голубое небо на рассвете обманывают. Глядя на них, веришь, что если выйти на улицу, то можно окунуться в стремительно приближающееся лето…

…Надя спускается со второго этажа, обнаруживает в гостиной накрытый к завтраку стол: тушеная картошка, заварочный чайник, бутерброды и вазочка с конфетами. Особенно яркое воспоминание. Мамы нет. Зато висит в воздухе сладковатый и густой запах воска. Надя знает, где в таком случае надо искать маму…

«Черт бы тебя подрал! Влезать в мою жизнь!»

Завибрировал телефон, возвращая в реальность, едва не упал, и Надя подхватила его, расплескав из чашки коньяк. Звонили из полиции, говорили об опознании, о похоронах, о том, что надо опросить людей. Спрашивали, есть ли еще близкие родственники (никого нет, кроме меня), как быстро сможете приехать (бывший муж после работы будет у вас, он все сделает), нужна ли помощь (нет, все в порядке). После полиции звонили из морга Знаменского, потом пару раз неизвестные люди назывались мамиными близкими друзьями и выражали сочувствие.

Откуда у них номер?..

Началась суета, от которой Наде всегда становилось неуютно. Она всю жизнь бегала от суеты, пряталась в норках мелких кабинетов, квартир, салонов такси. А тут навалилось всё и разом. Появилась тоскливая мысль — когда же закончится? После похорон? Мама доставляла хлопоты и после смерти…

Надя прошла в гостиную, долго рылась на полках шкафа, куда по старой привычке складывала сотни ненужных вещей. Выбрасывать их было вроде бы жалко, а оставлять — бесполезно. Там лежали стопками старые учебники, школьные тетради, одежда, из которой дочка стремительно вырастала, книги, коробки с новогодними игрушками, обувь, сломанный ноутбук и много чего еще. Среди хлама Надя искала то, о чем давно забыла, а теперь вот вспомнила. Несколько раз ее отвлекали звонками. Незнакомые голоса спрашивали, правда ли Надя дочка Зои Эльдаровны, а потом принимались бубнить что-то о большом горе, невосполнимой утрате, желали держаться и не горевать, ведь мама теперь в куда лучшем мире. На пятом или шестом звонке Надя не выдержала и перевела телефон в режим полета.

На нижней полке за стопками старых простыней она нашла пухлый альбом в красной бархатной обложке. Вернулась с ним на кухню, положила на стол. Обложка альбома покрылась пылью. Сколько его не открывали? Десять лет? Пятнадцать?

Снова далеким эхом раздался мамин голос из прошлого: «Шлюшку из тебя изгоняю! Давно пора!»

Этот альбом — единственная вещь, которую Надя когда-то давно попросила Грибова привезти из маминого дома. Сорок страниц воспоминаний о счастливом детстве. Застывшие мгновения. Впрочем, она давно забыла об этом альбоме и, наверное, не вспоминала бы, если б не мамина смерть. А теперь…

Надя открыла альбом на первой странице. Старая черно-белая фотография: на стуле сидит мама в длинной юбке и толстых цветных гольфах, в платке и тапках. Рядом папа — полноватый мужчина с пышными усами, одет в широкие черные брюки и расстегнутую рубашку с высоким воротом. На руках держит крохотный белый сверток. Взгляд у папы возбужденный и счастливый.

Он исчез примерно через месяц после Надиного рождения. Уехал на казенном грузовике в командировку на юг и не вернулся. Пропал вместе с грузовиком. Мама рассказывала, что папу даже объявляли в розыск, думая, что он угнал машину и продал где-нибудь, но потом сгоревший КамАЗ нашли под Воронежем. Папы в нем не было.

Надя наполнила чашку коньяком до краев. Взяла из вазочки конфету.

Следующая страница. Еще одно черно-белое фото. Мамин двор. На заднем плане — летняя кухня с распахнутой дверью. В дверях стоит какой-то высокий и сутулый мужчина в темных брюках и белой рубашке с закатанными до локтей рукавами. На переднем — улыбающаяся Надя. Ей здесь года два, не больше. Торчат частоколом зубы. Большие темные глаза. Виден край дома с кухонным окном. А из окна выглядывает мама в черном платке, тоже улыбающаяся и счастливая. Платки сильно ее старили. Вроде бы на этом фото ей тридцать семь, а с первого взгляда — как будто все шестьдесят. Если приглядеться, то видно, что морщины еще не тронули маминого лица, она в самом расцвете сил. Но одеваться, конечно, не умела совсем… Вернее, одевалась по-деревенски. Как все в Шишкове.

От коньяка закружилась голова, мысли стали легче. Надя отпила еще немного, надкусила сладкую конфету, из-за которой во рту скопилась вязкая слюна. Плакать уже не хотелось, горечь немного отступила. Воспоминания со старых фотографий, вкупе с опьянением, вызвали приступ ностальгии. Надя перелистнула несколько страниц, разглядывая фото, и ощутила грустное спокойствие. Злость, которая сидела где-то в душе много-много лет, стала уходить, как боль из затянувшейся раны.

Глоток коньяка. Конфета.

На последней фотографии — мамин дом. Двухэтажный, из красного кирпича. Шиферная крыша, печная труба, веранда, которую разобрали незадолго до Надиного ухода (побега!).

Снято со стороны улицы. Невысокий забор наполовину скрывал два окна (синие рамы — вспомнила Надя). Хорошо видно крыльцо. Дверь открыта, а на пороге мама. Она уперла руки в боки, кокетливо позируя. Кажется, что сейчас крикнет: «Надька, зараза! А ну, быстро домой!» А Надя побежит через дорогу, чувствуя, как в босые пятки впиваются мелкие камешки, а за голые ноги цепляется трава.

Запах воска всплыл в памяти, защекотал ноздри.

Надя моргнула. Ей показалось, что изображение на фотографии наполнилось красками. Или это воспоминания подбросили нужную информацию?..

Мама на фото была живая: щеки налились румянцем, кожа потемнела от загара. Мама больше не улыбалась, а злилась.

Ее окрик: «Иди в дом, шлюха! Поговорим!»

2

Надю сморило на половине бутылки. Коньяк был дорогой, хороший. Не ударял в голову сразу, а окутывал сознание ощущением сонной воздушности, подготавливая к плавному переходу ко сну.

Она не заметила, как задремала на диване в гостиной. Проснулась спустя три часа от того, что где-то в подушках под головой завибрировал телефон. Звонила Наташа.

— Мам? Ты чего не открываешь? Я уже три раза домофон набрала. Ты вообще дома?

— Да-да, конечно. — В голове шумело, Надя потерла висок ладонью. — Я уснула, дорогая. Мне нехорошо… Сейчас открою, подожди секунду!

Тяжело поднялась, путаясь в колючем пледе, нажала кнопку домофона и сразу отправилась в кухню. Убрала коньяк, чашку, схватила альбом.

В коротком страшном сне ей привиделось, что из альбомных страниц выползла темная высокая тень с длинными руками и скрюченными пальцами. Надя запомнила яркую белозубую ухмылку и растрепанные волосы. Существо несколько раз звонко шлепнуло в ладоши, отчего по комнате разлетелись водяные брызги.

Надя мотнула головой, разгоняя остатки кошмара, после чего затолкала альбом подальше на холодильник, чтобы никто не смог его найти. Не надо нам здесь страшилок.

Когда Наташа зашла в квартиру, гремя музыкой из динамиков телефона, Надя чистила в ванной зубы. Высунулась, растрепанная, с белой пеной на губах:

— Обед в холодильнике, разогрей!

Надя умылась, посмотрела на себя в зеркало. Помятое, усталое лицо. Голова к тому же раскалывалась. После сна мысли сделались вялыми и неторопливыми. Депрессия, чтоб ее, навалилась, не отпускала. Старая Надина подруга. Сколько вместе с ней было выпито алкоголя…

На кухне Наташа разогревала в микроволновке тарелку с супом.

Надя застыла на пороге, невольно любуясь дочкой. К шестнадцати годам Наташа успела усвоить важное правило — надо всегда быть женственной. Совсем недавно она была неказистой, мелкой девчонкой, а тут вдруг в ее манерах появилась изящность, плавность, присущая очаровательным обольстительницам из кинофильмов. Она научилась томно моргать, делать губки «уточкой» и капризничать при мальчиках. Ее гардероб быстро наполнился обтягивающими платьями, туфлями на каблуках, светлыми блузками и лифчиками самых разнообразных форм. При этом характер Наташи был непредсказуем, как ураган. Какая-то мелочь могла вывести ее из себя до истерики, до воплей и ненависти к родителям, миру и жизни вообще. Надя лишний раз не дергала дочь, потому что много читала про переходный возраст и взросление. Считала, что лучше в такой ситуации держать нейтралитет. Но иногда, конечно, случалось.

— Как дела в школе?

— Нормально, — ответила Наташа. Ногти у нее были накрашены ярко-голубым лаком. И когда успела? — Ты есть будешь?

— Нет, спасибо. Я уже.

— Что-то случилось? — Наташа села за стол. — Ты про бабушку узнала, да?

Кольнуло в сердце.

— Откуда ты?..

С Наташей такое случалось. Черт знает как, но, бывало, опережала на мгновение, смахивала с губ еще не высказанную фразу. Как-то в три с половиной года она спросила у Грибова, серьезно заглядывая ему в глаза: «Пап, а ты плавда не хочешь больше сестличек и блатиков?» Все тогда здорово посмеялись, вот только Надя и Грибов за час до этого обсуждали на кухне, что не собираются больше заводить детей. Наташа не могла этого слышать, поскольку спала за двумя дверьми, а родители разговаривали шепотом. Откуда узнала? Как догадалась?

Потом тоже всякое случалось, хотя и не часто. Наташа предсказывала погоду, знала, когда в школе внезапно отменят занятия, а однажды за завтраком сообщила Наде, что та может не торопиться на работу, потому что «туда придут милиционеры и всех арестуют». Необъяснимо перепугавшаяся Надя тут же позвонила директору, который, конечно, посмеялся над предсказанием, но спустя полтора часа был арестован сотрудниками управления экономической безопасности. Надя узнала об этом, стоя в пробке, за полкилометра от офиса. Она до сих пор помнила, как по затылку будто провели холодным лезвием.

Каждый раз, когда у Наташи случались такие вот видения, Надя думала о маме, которую в поселке считали ведьмой. Что это, наследственное? Бывает вообще такое?

В то, что у мамы был какой-то дар, Надя верила, но с оговорками. Да и в Наташин верила, чего уж. Просто старалась не погружаться в эту тему, не делать жизнь сложнее, чем она есть.

— Бабушка умерла, да, — произнесла Наташа таким тоном, будто говорила о погоде.

— Ты меня сейчас пугаешь, — пробормотала Надя. — Папа звонил?

— Вот еще. — Наташа шевельнула плечом. — У него вечно много дел.

Надя выдохнула.

— Бабушка умерла, верно, — сказала она. — И Цыган вместе с ней. Ужасная история. Он с ума сошел, ударил бабушку топором, потом… потом сам тоже умер.

— Кошмар, — сказала Наташа и, будто потеряв к страшной новости интерес, переместилась с тарелкой супа к кухонному столу. Села на табурет, поджав одну ногу, положила перед собой телефон. На телефоне крутилось какое-то видео.

— Наташа, милая, — Надя пыталась тщательно подобрать какие-то умные и важные слова. — Это большое горе для всей нашей семьи. Хотя бы покажи, что проявляешь немножко сочувствия.

Наташа опустила ложку, тяжело посмотрела на Надю:

— Мама, милая, — произнесла она, нарочито копируя интонацию матери. — Ты не видела бабушку шестнадцать лет. Только я к ней и моталась каждое лето да по праздникам. Поэтому позволь мне самой выбирать, как переживать, а как нет. Хорошо?

Это был апперкот без предупреждения.

— И зачем ты так со мной?

— Захотелось. — Наташа снова зачерпнула ложкой суп. — Не бери в голову, плохое настроение.

— Плохое настроение? Ты серьезно? То есть для тебя вот это всё — плохое настроение? Бабушка умерла, а ты?.. Подожди-ка… — Надя внезапно кое-что заметила. — Это, блин, что такое?

Надя провела рукой по волосам дочери, прежде чем та успела отдернуть голову.

Кто-то состриг Наташе челку, прошелся ножницами по вискам и затылку. Неумело, криво, вырвав клочья волос то тут, то там. Неровные срезы, торчащие волоски. Наташа пыталась скрыть уродливые патлы, кое-как причесавшись, — но разве такое скроешь?

— Кто это сделал? — Надя почувствовала, что начинает злиться. Это была уже совсем другая злость — материнская. Острые иголки сквозь тупую ноющую боль в голове. Впрочем, нетрудно было догадаться, что произошло. — Снова подралась?

За последние два месяца Надю вызывали в школу трижды. Наташа, освоив приемы женственности, тут же начала флиртовать с мальчиками из старших классов. Одноклассницам вышеупомянутых мальчиков это не нравилось, и они приходили на переменах «разбираться». Ну а где словесные перепалки, там и драки. Наташа после драк ничему не училась, флиртовала вновь и нарывалась на очередную драку в туалете или за школой. Умела конфликтовать, в общем. Вся в мать.

Надя не знала, как решить вопрос. Пару раз она звонила родителям старшеклассниц, угрожала, что вызовет полицию, поднимет вопрос перед директором школы, но эффекта никакого не было. Тем более, если начистоту, Наташа тоже была виновата. Строить глазки взрослым мальчикам… ох уж эти подростки!..

— Мам, всё нормально, — шевельнула плечом Наташа, не отрываясь от экрана телефона.

— Они же тебя изуродовали!

— Не драматизируй. Я всё равно хотела постричься. Завтра схожу в парикмахерскую, сделаю нормальную прическу.

— Это снова те девчонки из старших классов?

Иголки злости больно впивались в виски, в затылок, в кончики пальцев.

Наташа промолчала.

Это всегда так. Детям кажется, что они способны разобраться со своими проблемами и без взрослых. До поры до времени. Пока не становится слишком поздно.

— А если бы они тебе глаза выкололи? — спросила Надя, сжимая и разжимая кулаки.

Наташа ответила едва слышно:

— Мы разобрались.

— Как? Ты вообще понимаешь, куда можешь впутаться? Это мальчишки должны драться, а не вы. Хочешь, чтобы я снова позвонила? У меня все телефоны давно есть. Разберемся!

Надя неосознанно провела пальцами по Наташиным волосам, ощущая неровность срезов. Наташа осторожно отодвинулась:

— Мам, — сказала она снова. — Я знаю, что ты хочешь позвонить Машиным родителям, поругаться, покричать. Не надо. Это не самое лучшее решение. Я постригусь и постараюсь больше не ввязываться в драки. Договорились?

Надя тяжело вздохнула. Навалилось всё сразу. Сначала бабушка, теперь вот челка… Неравнозначно, конечно. Вспомнила, как сама в детстве частенько хватала за волосы деревенскую забияку Ленку Шестакову из параллельного класса. Ох и понаставили они друг другу синяков!

Детская жестокость — это в каком-то смысле нормально. Тренировка перед взрослой жизнью. Оттачивание, так сказать, мастерства.

— Ладно, — сказала она. — Наташа, надо постричься сегодня. Так ходить… безобразно. Будь выше. Сейчас поешь и сходи, сделай нормальную прическу. Чтобы лучше всех, хорошо?

— Не надо больше звонить никому, — еще раз попросила Наташа. — В прошлый раз всё равно не помогло.

«Прошлый раз» был две недели назад, когда Надю вызывали в школу по поводу драки. Одна из старшеклассниц, Маша Семенцова — высокая, стройная девочка с хорошо очерченной большой грудью и с абсолютно волчьим взглядом на красивом веснушчатом лице, — поймала Наташу в туалете и попыталась макнуть ее головой в раковину, под струю кипятка. Наташа сопротивлялась, но Маша была сильнее, и в итоге у Наташи долго не сходили с шеи красные пятна от ожогов… Тогда Надя не сдержалась. У классного руководителя она взяла телефон Машиной мамы и долго, зло кричала в трубку всё, что думает о Маше и о ее родителях. Потом, впрочем, она поняла, что кричать бесполезно. На другом конце ее слушала безразличная тишина. Тишина, исходящая от человека, которому было плевать. Сухой и тихий голос спросил: «Вы всё сказали?» — и собеседница отключилась. Машина мама не приходила в школу, а на родительские собрания посылала пузатенького лысоватого мужа. Надя подозревала, что Машина мама вообще редко опускается до общения с кем бы то ни было.

Надя вышла из кухни в гостиную, села на диван, сжав в руках сотовый телефон.

В ухо шепнула мать: «Шлюшка расплачивается за свои грехи».

Эту фразу Надя слышала, когда выбегала из родительского дома шестнадцать лет назад. Крик в спину из комнатки под лестницей. Запах воска. Мама лепила из расплавленных свечей круглые неровные шарики и бросала их в таз с теплой водой. В тазу плавали пучки трав, деревянные щепки, черные, обугленные яйца. Мама опускала в воду руки, перемешивала так, что в центре таза появлялась миниатюрная воронка, и, глядя на Надю большими темными глазищами, бормотала: «Негоже порядочной девушке спать с двумя мужиками! Шлюшка и есть! От одного ребенок, от второго — репутация! Весь поселок о тебе говорить будет, если мамка не предпримет меры! Но мамка у тебя умная. Слышишь? Это ты дурочка, а я-то знаю, что делать!»

И Надя видела (или по прошествии лет убедила себя, что видела), как вода в тазу начинает пузыриться, словно вскипает, и из нутра накрученной воронки поднимается белый свет.

«Нет, мама! Это же мой ребенок! Это же мой…»

«У шлюшек не бывает детей! Ты даже не знаешь, кто отец! Артем или Коля? А раз не знаешь, то я тебе подскажу и покажу! Стало быть, надо узнать, надо решить!»

Надя вздрогнула и сообразила, что сидит на диване в гостиной своей квартиры. Она уже взрослая, самостоятельная… и сколько лет прошло, а? Пора бы забыть всё.

Помотала головой, отгоняя слишком живые воспоминания.

Запах воска. Словно только что вдохнула…

Картинки перед глазами поблекли, стали сначала черно-белыми, как фотографии из старого альбома, потом растворились совсем. Прошло много лет. Прошлого не вернуть. Мама мертва. Со всех сторон навалилось настоящее — осязаемое, близкое.

— Я не шлюшка, — пробормотала Надя.

Она набрала сохраненный две недели назад номер, какое-то время вслушивалась в гудки, а когда щелкнуло соединение и женский голос спросил: «Да?», начала бормотать негромко, чтобы Наташа не услышала:

— Здравствуйте. Я мама Наташи. Ваша дочь сегодня угрожала моей ножницами. Я хочу сказать, что если вы не поговорите с Марией, то мне придется обратиться с заявлением в прокуратуру…

3

Наташа четко знала время, когда бабушка умерла.

В половине второго ночи комната погрузилась в беспросветную вязкую темноту, а на грудь Наташи будто запрыгнул тяжеленный кот и впился когтями в кожу. Наташа открыла глаза, но ничего, конечно же, не увидела. Темнота просачивалась сквозь стиснутые зубы, заполняла уши и налипала на веки.

Такое уже бывало. Можно привыкнуть, если захотеть.

Внутри головы зародился шум, будто прокручивались шестеренки старого механизма: далекий скрип, скрежет, тяжелый медленный стук. А потом — раз! — и ее комната исчезла. С черноты сорвали одеяло, мир напитался красками, обрел пугающую реалистичность, плотность, осязаемость.

Наташа поняла, что лежит на кровати, но уже не в своей комнате, а в гостиной бабушкиного дома. Холодный ветер вдруг налетел с жадностью одичавшей собаки, растрепал волосы, задрал одеяло. Наташа быстро подобрала ноги, села оглядываясь.

Она сразу увидела бабушку, лежащую на кафельном полу. Руки ее были раскинуты в стороны, одна тапка слетела с ноги, обнажая фиолетовый носок. Голова оказалась как-то неестественно вывернута: левой щекой бабушка уперлась в пол, стеклянным глазом смотрела куда-то вбок. Рот был приоткрыт, несколько выбитых зубов прилипли к растрескавшейся губе.

Из-под тела бабушки медленно расползалась лужа крови, похожая на скользкого темно-красного монстра.

А рядом валялся топор — большущий, с массивной рукоятью, лезвие которого тоже было в крови. Капли, разбрызганные по полу, напоминали божьих коровок. Остро запахло смертью — Наташа не знала, как пахнет смерть, но почему-то была уверена, что этот коктейль должен содержать в себе запахи гнили, пота, протухших яиц. Взболтать, но не смешивать.

Еще Наташа увидела тень, будто где-то за пределами гостиной стоял… кто-то… хозяин топора. Бесформенный и страшный. Выжидал… Он готов был нанести удар топором еще раз, в любой момент, только дайте повод… И он каким-то невероятным образом почувствовал присутствие Наташи. Понял, что она видит гостиную, видит бабушкин труп. Хотя на самом деле Наташи там не было.

Она уловила движение воздуха и повернула голову в тот самый момент, когда размытая тень метнулась в ее сторону. Успела увидеть длинные руки с изогнутыми пальцами, услышала треск, похожий на скрежет ломающихся механизмов, а потом пронзительно завопила.

На мир стремительно накинули черное покрывало, вопль растворился в вязком воздухе, и спустя секунду (или черт знает сколько времени) Наташу вышвырнуло обратно в ее милую, хорошую, родную комнату.

Настольные часы с мягкой зеленоватой подсветкой показывали без двадцати два ночи. За окном сонно прошуршал шинами автомобиль. Где-то в горле застрял обрывок крика. И еще был запах смерти. Он как будто прилип к ноздрям. Его нужно было вдохнуть, иначе не избавиться.

Наташа осторожно втянула носом воздух, закашляла. Сердце колотилось как бешеное. Подушка была влажной от пота. Наташа встала с кровати, подбежала к окну и быстро закрыла его, потом задернула шторы.

Сон сделался размытым, нереалистичным. Но Наташа знала, что всё, увиденное в нем, — правда. Бабушка мертва, ее убили, а какая-то злобная тень спряталась в доме, поджидая… кого? Новых гостей?..

Прямо у окна Наташа вдруг расплакалась. Она размазывала слезы вспотевшими ладонями и беззвучно тряслась от накатившего страха.

Вспомнилось, как несколько лет назад бабушка сказала ей:

— Как только меня убьют, тебе придется встретиться лицом к лицу с очень большим злом. Держи в уме, хорошо?

Сказано это было невпопад, за ужином, когда бабушка с Цыганом распивали из граненых рюмочек холодный самогон. Наташа в тот момент ковырялась вилкой в яичнице и смотрела по телевизору «Поле чудес». Она даже не сразу сообразила, что бабушка обращается к ней. А когда поняла, неловко рассмеялась, потому что бабушкины слова были нелепые и какие-то совсем неправильные. Следом рассмеялся Цыган и хриплым голосом попросил не пугать ребенка на ночь глядя. Только бабушка не смеялась. Она держала на весу рюмочку и смотрела на окно, укрытое деревянными ставнями.

…Слезы закончились быстро, и Наташа, вернувшись в постель, забралась под одеяло с головой. Она прихватила с собой телефон и наушники. Запустила на репите «Нирвану» и тихонько уснула под хриплый голос Курта Кобейна, который пел что-то про призраков и детей.