13 мертвецов

Александр Матюхин, 2022

Мифический Жнец, старуха с косой, гниющие зомби или просто увядший цветок – у смерти много лиц, но ее настоящий лик никому из живых неведом. Смерть – Великое Неизведанное. Смерть – Великое Неизбежное. И как все незнакомое, но грядущее – смерть пугает. В этой антологии собраны рассказы и повести о смерти и мертвецах. От самых экзотических (хоррор-вестерн от Максима Кабира, самурайский эпос Дмитрия Костюкевича) до простых, каждому понятных и близких (истории Алексея Шолохова и Майка Гелприна). И даже без черного юмора не обошлось, и некрореализму в традициях Мамлеева есть место на страницах этой книги. Ведь у смерти так много лиц… Вот они, перед вами, эти лица.

Дэн Старков

Большое человеческое спасибо

За окном царила ночная тишина — противная, звенящая. А может, это в ушах звенело.

Оперуполномоченный Русанов, в миру Саня, Санек, а по большим праздникам и Александр Павлович, скорчился под раковиной туалетного умывальника. Тело била гадкая дрожь, глухо стучали зубы. В руке был судорожно зажат табельный «пээм», но надежды на него было мало. Еще каких-то пять минут назад на глазах оперуполномоченного впустую высадили целую обойму.

Сквозь звенящую тишину постепенно пробивались влажные, жадно чавкающие звуки. Это гражданка Зосимова И. П., 1975 года рождения, обгладывала майора Худоногова. Худоногов уже не хрипел — видимо, наступил болевой шок, приведший к потере сознания. Хотя майора уже попросту могло не быть в живых.

Некстати пришло на ум, что начальник по смене имел раздражающую привычку долго и живописно жаловаться на многолетний геморрой. Что ж, теперь он явно отмучился.

В голове оперуполномоченного Русанова тупым молотом бились всего два слова — «трындец» и «сука». Короткие и емкие, они точно расшвыривали обрывки ошалелых мыслей, не давали собраться во что-то хоть более-менее связное.

Оперуполномоченный прислушался к чавканью в коридоре и сглотнул мерзкий ком в горле. Рубашка прилипла к спине, пропитанная ледяным потом. Брюки тоже были влажными, и оставалось лишь надеяться, что тоже от пота.

«Трындец… сука…» — монотонно отдавалось в мыслях.

Насчет «трындеца» было, в принципе, понятно. Выход из сложившейся ситуации виделся только один — вперед ногами и то если они останутся.

А вот насчет «суки»…

В коридоре чавкнуло громче, сильнее, и по загривку Русанова пробежала дрожь.

Похоже, они были сами виноваты.

— Зырь, Санек, — подмигивает, осклабившись, младший лейтенант Полуян. — Опять училка приперлась, — он давит смешок, и на Саню веет ароматом «Примы». — Щас снова плакать начнет.

Рост у Полуяна, он же Сергеич (в лицо) и Глист (за глаза), длинный, да только плечики узкие и физиономия какая-то мелкая. Жесткая щетина и вечный запах «Примы» симпатии не добавляют. В плане карьерного роста — тоже ноль перспектив: как разжаловали пару лет назад за пьяный махач в шашлычной, так и застрял в младших лейтенантах, и, похоже, крепко застрял, надолго.

Стремный он, Полуян. Но это и понятно. Что ему всех любить и жаловать, с такими-то жизненными фортелями.

Сане скучно, и ладно бы просто скучно, так и настроение поганое донельзя. Любимый клуб вчера опять влетел в дерби да еще и всухую, и теперь соцсети переполнены народной желчью в адрес «мусоров». Плюс ноет зуб уже второй день, и, похоже, избежать визита в поликлинику все-таки не удастся. Про суку-Машку и ее истеричку-мамашку вообще лучше не вспоминать — пусть катятся на хрен, шкуры, что молодая, что старая.

И вот вдобавок еще эта Зосимова Ирина Петровна, сорока с хреном лет. Учитель русского языка и литературы из родной для Санька школы. Сам-то он ее не застал, да и она вроде как в началке работает. Тихая, скромная серая мышь в больших очках на пол-лица. Классика жанра.

Осенняя хмарь, но безветренно, кондеры уже не работают, да и вечером в дежурке тихо. Сане хорошо слышен лепет из соседнего кабинета.

— Вы извините, Семен Владимирович… — тихий, жалкий шепот. — Но, может быть, повлияете… Вы же, все-таки… — и дальше совсем уж сбивчиво, совсем моляще.

— Пошлет ее Худой, — азартно выдыхает Полуян. — Как в прошлый раз. — Он подмигивает, ухмыляясь. — Хочешь, на косарь забьемся?

Саня дергает плечом — отвали, мол. Смысл забиваться, если все и так понятно?

Майор Худоногов в кости широк и брюхо имеет немалое, своей фамилии вопреки. До пенсии ему — всего ничего, вот и перебрался в дежурку, в покое и без лишней нервотрепки досиживать. Выглядит представительно, говорит веско, смотрит с превосходством — чего еще надо? Такой и панику родителей осадит, и на бомжика поддатого страху наведет, и фаната футбольного успокоит. Эмоций, правда, не показывает никогда, точно Терминатор, жиром заплывший, — ну да это до тех пор, пока о геморрое своем любимом речи не заведет.

Вот и сейчас Саня прислушивается, майор втолковывает что-то училке, что-то про внутрисемейные разборки и снисхождение к мужским слабостям; она всхлипывает, а он давит свое — неуклонно, как танк.

— В прошлом году, тебя тут еще не было, он так одну мамку перемог, — шепотом сообщает Полуян. — Девка у нее, выпускной вроде класс, к подруге на вечеринку пошла и домой не вернулась…

Свистящему шепоту Глиста диссонируют высокие ноты. Училка плачет навзрыд. Но голос майора не повышается ни на йоту.

— Капец, Санек, ты бы слышал, какой тут концерт нам мамка двое суток закатывала, — ухмыляется Полуян. — А Худому похрен — дождитесь, мол, трое суток, потом пишите заявление. Она там и рыдала, и в ногах валялась — без толку. — В прокуренном шепоте лейтенанта сквозит плохо скрываемое злорадство. — Не, ну а че, реально? Может, малолетка хахаля где подцепила да на дачу к нему махнула, а нам, значит, еще пупок надрывать вхолостую?

— Так и чем закончилось-то? — рассеянно спрашивает Саня, подбрасывая на ладони вот-вот готовый разрядиться телефон.

— Да грибники ее нашли, — неохотно цедит Полуян. — Как раз на третий день в лесополосе. Видать, хахаля цепанула да характерами не сошлись.

Из кабинета начальника смены слышен звук с трудом отодвигаемого стула. Робкие, неуверенные шаги по коридору постепенно затихают. Полуян зевает до щелчка в челюстях и отправляется в курилку. Саня вспоминает, что забыл зарядку в секретере, и матерится вполголоса. В кабинете Худого — ровная, равнодушная тишина, лишь компьютер гудит монотонно.

Оперуполномоченный Русанов кое-как утвердился на неверных ногах и, стараясь не дышать, добрался до окна.

Окно было высоким — без лишнего шума не допрыгнуть. И узким — допрыгнув, не протиснуться.

Гражданка Зосимова И. П. неаппетитно поглощала майорские внутренности в коридоре. В принципе, туши Худоногова ей могло хватить и до утра, а потом…

Что будет потом, Саня не представлял.

Утром их должны были сменить — он еще предвкушал возможность выспаться наконец от души. Но теперь… Он понимал, что у сменщиков с собой табельное оружие, что под градом пуль даже дохлая училка вряд ли выстоит, но кто сказал, что она станет покорно ждать расстрела?

Саню передернуло. Он прекрасно помнил, на что гражданка Зосимова стала способна после смерти.

По всему выходило, что сменщиков надо предупредить, сообщить прямо сейчас и плевать, что сначала они заподозрят тупой розыгрыш или употребление кокаина на рабочем месте. Но чертова рация осталась валяться где-то в кабинете, и до нее теперь хрен доберешься.

Внезапной надеждой ощутилась спасительная тяжесть мобильника в брючном кармане.

Оперуполномоченный Русанов рванул телефон, еще не решив, куда будет звонить сначала — в скорую, в МЧС, в соседнее отделение — и увидел тускнеющий экран. До полного отключения оставалось пять процентов заряда — и каких-то пара минут.

«Сука…»

Словно в подтверждение его мыслей, из коридора раздалось низкое булькающее урчание.

Понедельник — день, классически, тяжелый. Утром — нарику на центральной улице руки завернуть, днем — грабителей из ювелирки принять, и это еще не вечер, черт его дери. До новогодних праздников — неделя, и их группе дежурить аккурат в ночь с тридцать первого на первое. Саня вспоминает, что пацаны как раз звали его отметить в сауне с девчонками, и от этого настроение проседает еще ниже.

Больным, что ли, в этот день сказаться? Как раз и рецепт на такой случай из армейки есть…

Еще одна больная снова плачет в кабинете Худого. Тоже так себе выдалось начало недели для Зосимовой Ирины Петровны. Губы разбиты, под глазом — синяк с пятирублевик, руки все в ссадинах — и это Саня в приоткрытую дверь походя заметить смог. Скукожилась на стуле, плечи от слез вздрагивают, тонкие руки бесцветный платок в руках комкают.

— Зачастила она что-то, — усмехается недобро Полуян. — Вот только нам еще семейных разборок не хватало для полного счастья.

Училка навещает их уже почти четыре месяца. Саня хорошо знает ее историю, благо Глист после курева стабильно болтлив. Студенческая молодость в «педе», мечта сеять разумное-доброе-вечное, ранняя свадьба с ухажером из ПТУ… Пес ее знает, что в нем нашла, может, сыграло то, что он уже к тому моменту на заводе работал. А потом, на пятилетие совместной жизни, — получите подарочек: авария на производстве. Был муж — стал пират одноглазый с лицом обгорелым. Ну и покатился по наклонной плоскости, благо пособия по инвалидности на водку хватало.

— И чего она от него еще тогда не ушла? — Саня спрашивает вроде как в пространство, но у Глиста ответ всегда наготове.

— Любила, дура. А потом поздно стало. Кому она такая — после тридцати — нужна? — Полуян ухмыляется, скалит желтые зубы. — Да и бесплодна она вроде бы. Даже как инкубатор не используешь.

Пятнадцать лет жить с алкашней да еще и люлей выхватывать регулярно — это, конечно, хреново. Саня и пожалел бы училку — не будь она такой серой мышью.

Нашлась тоже долготерпица. Раз слюбилось — значит, и стерпеться должно.

— Кажись, снова послал ее Худой. — Полуян прислушивается. — Сходи, Санек, погляди что да как, а я пока кофий прикончу.

Бесцельно шариться в соцсети и правда надоедает. Саня выходит в коридор — как раз вовремя, чтобы столкнуться с гражданкой Зосимовой нос к носу. Только теперь он замечает, как мертвенно-бледно ее лицо, точно у покойницы.

Сане неприятно на нее смотреть, хочется уйти — но его уже замечают.

— Молодой человек… — Тихий шелест, а не голос. — Пожалуйста…

— Что вам нужно? — он говорит нарочито холодно и официально. От училки разит горем, и рядом с ней невольно становится страшно этим горем заразиться.

— Семен Владимирович опять отказал… — шелестит Зосимова, не поднимая глаз. — Сказал, нет оснований дело заводить… К участковому отправляет, а он…он…

Да уж, думает Саня, училке явно не фартит. Тамошний участковый Михеев уже два дня как в реанимации — не то инсульт, не то знакомство с паленой водкой. Худой не может этого не знать — такие новости очень быстро разносятся.

— Ну а от меня чего вы хотите? — Главное просто: смотреть отстраненно, говорить не грубо, но холодно, держать дистанцию; этому все быстро учатся.

Несколько мгновений она молчит. Тонкие руки, непонятно зачем прикрывают впалую грудь под тускло-синей старческой кофтой. Весь вид училки молит о жалости, но Сане стремно ее пожалеть — как к чумному прикоснуться.

— Может, вы подскажете… Куда обратиться… Мне очень страшно, молодой человек… — Она снова чуть не плачет. — И некуда идти…

Это Сане тоже известно. Родителей у училки нет, близких родственников — тоже. Родня по мужу-бухарику ее не особо жалует, друзей не имеется — тоже, что ли, боятся серость подхватить?.. И все же где-то в глубине себя он ощущает жалость к этой серой мышке, и тут же — раздражение на себя за эту секундную слабость.

В такие моменты на помощь приходит вызубренный канцелярит.

— Не располагаю сведениями. — Он отступает на шаг, недвусмысленно давая Зосимовой дорогу на выход. — Обратитесь по месту проживания.

Отлично звучит, а куда там обращаться — пусть сама додумывает. В дурку пускай идет. Или в собес.

Училка ошеломленно хлопает тускло-серыми глазками, даже руку вперед, не веря, вытягивает.

— Но, молодой человек… Я же… Я…

Саня, точно в ударе, гвоздит канцеляритом.

— Не обладаю полномочиями, гражданка. Ожидайте официальной смены участкового — и с ним разбирайтесь.

Ирина Петровна наконец поднимает на него взгляд. В ее глазах — тоска и боль, немая, словно у коз на бойне, которых Саня в детстве в деревне видел. Не выдержав, он отворачивается — и натыкается на усмешку младшего лейтенанта Полуяна.

Конец ознакомительного фрагмента.