Тварина. Повесть

Александр Леонидович Миронов

Рассказ о взаимоотношениях старшего поколения и младшего. У одних есть опыт, у других много амбиций. О корысти старушонок, привлекающих к себе выгодных старичков на сожительство с целью «прихватизации» их движимого и недвижимого имущества после их смерти. Подталкивающие своих сожителей к этой грани, играя на их слабостях.

10

Катя к деду вернулась по трём причинам. Если не считать четвертую — ностальгию. Но последняя для молодого человека не всегда может стать определяющей. Однако первые три были существенными и важными, даже жизненно необходимыми.

Первая — из-за квартиры. Как бы там не было, а жильё в нашей жизни главная необходимость. Оно притягивает к себе, вяжет по рукам и ногам, но в то же время и развязывает их, когда оно есть и в нужном месте. Вокруг жилья разгораются страсти, склоки и непримиримый антагонизм между родственниками, а порой и трагедии. Двухкомнатная квартира привязывала к себе и Екатерину, и крепко. Теперь же особенно, когда беспокойство охватывает не только за себя одну, но и за дочь. Потом она в ней прописана с детства, детство, считай, и прошло в ней. Перерыв в пять-шесть лет можно опустить, поскольку она этот срок компенсировала и с лихвой, живя последующие десять со стариками. Это тоже, без приговора каторга. Да ещё с дедушкой Никифором Палычем.

И всё же, за все злоключения по его ли вине, по её ли, она к нему отчуждения не испытывала, в Катиной душе по-прежнему теплился огонёк любви к нему. Мало ли чего в семье не бывает, — а их совместное проживание она иначе не воспринимала как семья, — и шум и гам, теперь всё любо нам. Призабылись обиды. Теперь, став матерью, в ней тоже произошли кое-какие перемены. Сместились кое-какие понятия, принципы, следовательно, и произошло понимание отдельных моментов жизни, за которые не раз дед «промывал ей мозги». Да плохо, наверное. А тогда — до печёнок доставал.

Теперь она изменилась. Теперь она к нему со всем пониманием. Или почти, со всем. И с искренним дочерним (не скажешь же: внучечкиным, или внучачьим?) сочувствием. И после того, как он сообщил по телефону своей дочери, то есть Катиным родителям, у которых она жила после рождения Веснянки, что стал терять сознание, и однажды упал и разбил голову об батарею комнатного отопления, она поняла — пора ехать. Наскучила, как можно было уловить меж слов, дедушке жизнь одинокая, неприкаянная. Пришла их (её) пара за ним ухаживать. Но на приглашение переехать к ним, к дочери, даже на отдельную жилплощадь, которую можно было подобрать ему здесь на деньги за его квартиру, если её продать, он ответил категорическим отказом. Слагался на прах предков и прочих любимых родственников, что покоятся на погосте за городом, под деревней Биликтуй.

— Приезжайте-ка, лучше вы ко мне, к моему дню рождения, к юбилею. Кто знает, увидимся ли мы боле… — просил он по телефону, и голос был едва ли не загробный при хорошей слышимости, как по заказу. — Дорогу я вам оплачу. Ведь дачу-то я продал и меж вами деньги поделил. Найдите только на проезд в одну сторону…

На семейном совете было решено: старика срочно перевозить к себе! Катя и Веснянка останутся пока там в его квартире, и будут проживать в ней до момента операции девочки. Затем вернуться.

Операция стала второй необходимостью переезда на малую родину.

Поскольку Катя была прописана на жилплощади деда, в другом регионе страны, «аж за три локтя по карте», то и её дочь должна быть прописана по месту прописки молодой мамы. В этом случае, есть надежда на субсидии на операцию из местного департамента здравоохранения. Но как ей, Кате, так и её родителям хотелось, чтобы операция была проведена в Москве, поскольку здесь, полагали, и профессиональный уровень выше, и тот же сервис обслуживания. Да и самим молодым дедушке с бабушкой будет сподручнее, могут почаще приезжать в «Бакулевку», помогать при необходимости. Особенно, послеоперационный период беспокоил. Если здесь они рядом и под рукой, то там, в Сибири, они, дочь и внучка, одни. На дедушку-прадедушку надежда была плохая, за ним самим, похоже, нужен будет догляд.

Прописать внучку отцу не удалось. Это не прежнее время, при котором нечто подобное однажды проделывалось, только поколением раньше. Однако, уроки предков не всегда поучительны. И молодые дед и бабушка пошли было по старому кругу.

Но сколько не бегал основной хозяин жилплощади, чтобы прописать дитя малое, уже успевшее въесться в его душу и сердце, результат оставался нулевой. Во всех инстанциях ответ был один:

— Дети прописываются только по месту жительства матери.

— Но ведь мы тоже не чужие, родная кровь! И она наша кровиночка! Мы дедушка и бабушка. Она у нас родилась, два года прожила с нами…

— Мы верим, что вы дедушка и бабушка. Верим, что хорошие и что родная кровь. Да только для закона этого недостаточно. Согласно закону, она должна отбыть на место прописки своей матери и, желательно, вместе с матерью. Или же мамочку надо лишать родительских прав.

— Это ещё зачем? — изумился хозяин приватизированной жилплощади, на которую он, оказывается, не вправе прописать даже того, кто ему стал дорог с первых дней их знакомства. — А как же раньше, в Советские времена, дедушка, при живых родителях, прописал к себе на жилплощадь свою внучку?

— Тогда… Тогда жилье принадлежало государству, и Страна Советов решала, кого — куда сослать, а кого к кому прописать. И тем более в Сибири. А теперь, при поголовной прихватизации, детей, как котят на улицы вышвыривают.

— Так тут ей как бы два места на жительство предоставляется…

— Больно хитро. И тут государство поддаивать и там не упустить.

И так, установлено, хитрость не порок, но с государством не поиграешь. С законом не потягаешься, особенно тот, у кого в арсенале пшик, то есть не имеется в наличии подзаконодательных инструментов в виде красной, голубой, а лучше — зеленой наличности, как говорит Катя. Это давно пора было уяснить, а не жить совковыми представлениями… И потом, их квартира, не ахти какая большая по площади, чтобы на ней можно было разместиться четверым, даже родным и любимым. К тому же на ней был прописан при приватизации брат Гоша. Хотя, конечно, как говорится, не возьмёт лихота, не возьмёт и теснота…

Из тысячи появившихся на свет детей восемь рождаются с различными пороками сердца, как утверждает официальная медицинская статистика. И этот показатель не предел. А поскольку мы все в большей своей части воспитаны оптимистами, то верим — предела не будет. На то оказывает влияние экологическая обстановка на нашем зелено-голубом шарике и запредельное количество стрессовых ситуаций, что воздействуют на молодых мам, и, быть может, что-то достается им (этим детям) и от пап. Но на каждое противное действие испорченной атмосферы, появляется что-то что оздоравливает, выпрямляет, исправляет эти нарушения. Что касается медицины, то и она не стоит на месте. Её врачующий скальпель проник во многие, если не во все, области человеческого тела слегка поврежденного мстящей матушкой-природой. Что касается сердца, то этот perpetuum mobile (до определенного срока) изучен со всех сторон и потому, кажется, сложности проведения операции на нём опасаться не следует. Однако же хочется, чтобы она была проведена в добротной, если не лучшей клинике, при участии классного кардиохирурга, если не первоклассного, и при наличии порядочных условий содержании больных. Может поэтому кажется, что лучшее — это столичное, а лучше — заграничное. Но на лучшее, тем более — на заграничное, к сожалению, у большинства родителей, кто испытывает вину невесть за что перед своим дефективным чадом, средств нет. И потому они с надеждой обращают свои взоры на региональные бюджетные фонды с тощим кошельком. А когда «обмануть» родное государство в лице его строгого чиновника не удалось, Катя и её родители смирились: будь что будет. И она повезла Веснянку «за три локтя по карте». Они, приняв приглашение деда, все вчетверо направились на их историческую родину.

Была также надежда на близких родственников. К тому же отец намерен продать гараж, пусть не достроенный, но всё же какие-то деньги, и взять в сбербанке грабительский кредит под свою пенсию. А там, может быть, и дедушка Никифор поможет. Ему ли сейчас не заниматься благотворительностью и меценатством?

Тут выстраивалась и третья причина: уход за дедом. Это её долг и обязанность. И уж теперь они будут с ним жить в мире и согласии до скончания его лет. По крайне мере всё, что будет от неё зависеть, она сделает. Создаст для деда максимум комфорта, окружит его заботой и любовью. Глупостей, когда-то пудрившие ей мозги, теперь в ней нет. Хотя в глубине сознания, она те размолвки, скандальчики, скандалы, всё же не считала таковыми. Или почти не считала. Ведь был же в них смысл. В конце концов, проходил же какой-то созидательный процесс. Шлифовался характер, шло понимание того же смысла, формировалось мировоззрение, пусть не мирового масштаба, но и на индивидуальном уровне мир удержать тоже было делом не простым. Но она держала его, а теперь и подавно. В остатние годочки она постарается не омрачать деду жизнь. Да и он намаялся один, поди, остепенился. Теперь ли им не жить душа в душу…

Что касается ностальгии, как четвертой причине, — то это душевное и психологическое состояние, пожалуй, можно отнести к обобщающей. Она всё хорошее и плохое как бы всеобъемлет, фокусирует в одно нечто ёмкое, значимое, влекущее к себе. Если взять детство, до тринадцати лет, то это одна картинка на экране памяти. Если брать юношеские и молодые лета, с девятнадцати и до тридцати, то в памяти уже другая картина. В первом случае — радужная беззаботная, можно сказать, сказочная, если не считать каких-либо мелких сиюминутных огорчений, обид, теперь уже почти забывшихся. Во втором же — веселая, юморная до слёз и страстная до умопомрачения. Если бы не было первой лубковой картинки, написанной детством, то вторая будоражила бы сознание, лишь при одном её упоминании. И для своего личного благополучия — лучше бы не страдать ею, ностальгией. Вызывает жалость к себе. Особенно к бабушке, к Анне Николаевне. Да и к дедушке тоже, — злости к нему она не испытывала. Его строгость, его придирчивость, его требовательность теперь высвечивались, как нечто даже необходимое.