Дедсад

Александр Лейбо

Ничего интересного – родился, пожил, умер… А интересно – до, между и после… Интересно, как? Если на самом деле, то хотя бы в конце концов?

Жизнь замечательных…

Горцы

Комната была закупорена. За циркуляцию воздуха отвечали два клапана — форточка и дверь. Форточка стояла у чугунной батареи, а её место было заклеено куском ватмана, который превращали в «сито» шариковыми ручками. Осенью поверх приклеивали другой ватман, и считалось, что невинность окна восстановлена. Сейчас было «сито» — это значит, наступила весна или, может быть, даже лето…

С дверью было сложнее — она много раз падала навзничь, но в объяснительных на имя коменданта утверждалось, что всякий раз она это делала сама, без посторонней помощи… Сколько раз падала, столько раз её и присобачивали… Дело дошло до того, что со временем ей пришлось жить, как сторожевой собаке. Могла впустить или не впустить внутрь…

Никто не помнил, как и с кем Шама (или Шамик) протёк в семнадцатую, но то, что он её занял, — это был факт. Занял он её продолжительным, но неожиданно прекращающимся сном.

Студентам он годился в отцы, но никто кроме студентов этого не видел и не понимал.

Сам Шамик чувствовал себя изнутри своего сна, и ему тяжело было принять то, что тело его анатомически полуразобрано и что эта «расчленёнка» никогда не закончится. Но всё оказалось не так грустно…

— Поссать! — приказал он самому себе и сам же вызвался это за себя осуществить… Уцелевшей рукой он нащупал левую руку, лежавшую недалеко, на полу, и вставил её точно так же, как вставляют оторвавшиеся руки пластмассовым куклам. Вывернул на место голову, подобрал ногу и включил ночник, который осветил внутренний мир «кубизма» своей маломощной розоватой душой. И его предчувствия подтвердились: в комнате он был не один.

— Дядя, свет-то зачем врубать? — спросила девушка, сидящая на ком-то верхом. — Виталик, это ты?

— Нет! — ответил не-Виталик.

— Слышь, «ковбойка», а я писать хочу! — взмолился Шама. — Покажи, куда! Умоляю!

— Покажу, где… По коридору держись левой стороны, там и найдёшь пункт приёма…

Дверь гавкнула голосом голодной суки и выпустила великовозрастного сыкуна. В комнате, из которой вылупился Шамик, ночь находилась в непрерывном состоянии… Свет божий состоял из смеси электрического и солнечного света и проникал повсюду, кроме семнадцатой.

В коридоре, он был длинным параллелепипедом, Шамик держался левой стороны, он прищуривался и слегка подпрыгивал… Босой, больной, чужой, в атласных трусах, он поражал своей независимостью и целеустремлённостью.

Народец оказался вполне дружелюбен, молод и свеж, а Шамик мысленно не сомневался, что тот и этот свет как-то перепутались и теперь правильнее бы выпить, чтобы не заостряться. Обратный путь оказался значительно лучше и мистичнее, поскольку, не зная номера комнаты, он сразу попал в семнадцатую. Резкий переход из света снова в ночь забросил его во что-то привычное и менее позорное, чем его настоящая жизнь.

В конце концов руками он нашёл себе пустую кровать и тот же самый ночник. Включил его на короткое время для последнего осмотра перед «астралом», и предчувствия опять оправдались: он был не один.

— Дядя Шамик, свет ни к чему! — сказала обнажённая наездница.

— Ты не Виталик? — спросил дядя Шамик.

— Нет! Я не Виталик!

— У вас что, здесь кино снимают? Это ВГИК?

— Это ночь! Она здесь всегда… Так всё устроено… А теперь спи…

— А где в такой ночи можно промочить глотку?.. Умираю ведь.

— Ты хочешь выпить или попить? — поинтересовалась любительница верховой езды.

— И выпить и попить, можно и наоборот!

— Посмотри в холодильнике, что найдёшь — всё твоё! — посоветовали оба.

В итоге Шамик попил чего-то холодного и исчез из этого мира на несколько часов, оставив после себя гору обломков собственного тела, на которых сидела душа и горько подражала погорельцам. К концу некоторого времени в семнадцатую привели Виталика и спросили:

— Это твой кент?

— Хер его знает, может, когда за мной и приблудился.

Зрители воспользовались ночником, и кто-то из них признал:

— Не, ребята, это лама! Это точно лама! Смотри в какой позе, и трусы атласные…

— Это Шамик!

— Это дядя Шамик!

— Пить! — всем своим видом произнесла человеческая загадка.

— Дайте Шамику попить! — сказал Олег Милованович, аспирант факультета, подоспевший к началу реанимационных процедур.

— Что дать? — засуетились активисты.

— Что значит «что»? Пиво, конечно… Не воду же, ёханый бабай!

— Шамик Сослоев?! Рыба художественного стиля, на любой вкус, с некоторыми пупырышками… Лауреат! — охарактеризовал его аспирант.

— Это что, кличка? — физически не поверил зритель.

— Я тебе дам «кличка», придурок! Ты ещё скажи… Ничего не говори! — молвил аспирант и, повернув брови, куда-то справился…

Шамика напоили пивом и обследовали. В знак благодарности он показал пульс и язык. Пиво подействовало сразу, и так дело пошло, что ему придумали одежду, которая на треть оказалась его собственной.

А потом… потом и ещё раз потом был Петровский бульвар, и целая скамейка, пахнущая сиренью, и газеты, подброшенные специально, чтобы он узнал, который сейчас век, который сейчас год, что это за город беснуется в его воображении и в чьих он до сих пор трусах, просто из уважения к первоисточнику…

И всё-таки ещё раз… Потом подсели девушки и стали пить пиво и рассказывать друг другу обо всём, что им причитается…

— Кто даст позвонить бесплатно, того нарисую! — выступил с бизнес-предложением Шамик. Девушки прервались и безбоязненно отдали оба телефона.

Валентин Рогов разбирался в художниках с детства — отец зачал его в художественной мастерской его матери, прямо в мастерской и прямо в матери. Впоследствии он всегда говорил:

— Никогда не пей с женщиной наедине, пей всегда при свидетелях, и желательно в особых общественных местах.

К счастью, Валентину это не пригодилось, и он проживал другую жизнь, затягиваясь от предчувствия денег, которые подтекали к нему из разных источников, в том числе и от некоторых художников, атмосферу которых он унаследовал.

Шамика было жаль невероятно, надо было суметь потеряться после юбилейной выставки, и никто его не мог разыскать. Трагикомичность ситуации только усилилась, когда его наградили «заслуженной» или «народной» премией, а вручить её было некому. Кто-то сказал, что Шамик вымотался и внезапно загрустил, да так загрустил, что пропал внутри Москвы — лучше не придумаешь для бесплодных поисков. Спустя пару дней Шамик сам всплыл…

— Валик, у тебя простой номер… Извини, конечно, — это Шамик… Что-то я потерялся, а сейчас на Петровском бульваре… Может, ещё пригожусь… Живу в долг у двух девушек…

— Шамик, ты Мудила Петрович! Куда тебя смыло?

— Откуда я знаю? Одно за другое зацепилось, и я, короче говоря… Вроде как уже в конце… Сильно искали?

— Мудила Петрович, тебе «народную» премию дали, а ты сдристнул…

— Валик, но всё же поправимо?

— Конечно, ты же правильный и предсказуемый, а это главное для поощрения творческой интеллигенции.

— Валик, хорош морализировать! Опять, что ли, раскололось государство, прости господи? Подумаешь, Шамик чуть-чуть исчез. Если хотят, то наградят, если не захотят, не наградят — это же решают не зрители, а чиновники, живущие духовными интересами страны!

— Всё, вижу… Заговорил голубь… Теперь я за тебя спокоен… Давай, Шамик, я через пару часов уезжаю, так что времени только на обрезание…

— Валик, далеко или надолго?

— На полмесяца, девушке обещал показать много моря и немного гор. Всё, Шамик, спешу!

Девушки синхронно глотнули пива из коричневых бутылок и посмотрели на него свысока. Шамик самоуверенно нырнул в карман «своего — не своего» пиджака и, как фокусник, вынул неизвестно чьи пятьсот рублей.

— За человечность! — сказал он. — Но в дальнейшем теплее и без гонора, ясно?

— Спасибо! Хорошо! — сказали они, как-то на двоих.

— Я на самом деле вас нарисую! — пообещал он и повторил звонок Рогову.

— Валик! Извини засранца! Я что тебя хочу спросить или попросить…

— Шамик! Иди в жопу! Что тебе из-под меня надо?

— Ты на автомобиле?

— На автомобиле…

— Возьми, пожалуйста, на Кавказ одного замечательного человека, ручаюсь за него как за себя! Ему очень надо, Валик, туда… Очень!

— Шамик, не проблема, но кто там — мужик или баба?

— А хрен его знает. Это я, Шамик!

— Кто? Ты? Ты серьёзно? Ну купил ведь?! Купил!

— Отвези к корням, очень попрошу!

— Ладно, только я не спонсор, позаботься о себе сам… Через три часа у меня. Шамик, ты целая история! С размахом!

— Берёшь? Под салютом всех вождей?

— Под салютом… Ленина обманывать никогда нельзя! Только без пьянки! И без друзей!

— О чём ты?

Итак, «народненькому» художнику Шамилю Сослоеву в последний момент удалось запрыгнуть в свободное «седло». Аппарат был достойный, дорогой и приёмистый, а о комфорте и говорить нечего.

— Твои-то волновались? — поинтересовался Валик, держась дороги М4.

— О чём? — спросил Шамик с заднего сиденья.

— О пучине пьянства и его последствиях… — засмеялся Рогов, а его подруга сказала:

— Как здорово! Вместе бросимся в пучину…

— Я вообще-то не пью, — смутился Шамик. — Это была случайность и недоразумение. Я не знаю почему, но так получилось… Угораздило. А «твоих» у меня нет, уже несколько лет.

После этих слов художник стал укачиваться и, стараясь не прислушиваться к их сердечным колкостям, засыпать…

Проснулся он через четыреста километров и попросился в туалет и чем-нибудь перекусить одновременно.

— Дождёмся заправки, старик, и если ты не против, там всё и произойдёт, — распорядился Валик. — Нам тоже не мешало бы размяться, а то одни только снеки в желудочно-кишечном тракте.

Минут через десять указатели подсказали месторождение небольшого оазиса по оказанию немудрённых услуг и естественных желаний автомобиля и человека. В кафе, занимавшем большой угол помещения, они обзавелись бумажными стаканчиками, горячим шоколадом и кофе. Всё это на скорую руку перепутывалось с круасанами и солоноватыми слойками.

— Извини, не запомнил имени, — повинился оттаявший Шамик.

— Вика! — тут же откликнулась девушка.

— Вика — это печенье… Тебе бы надо другое имя, эластичней.

— Какое печенье? — обалдела Вика.

— Какое? Овсяное. Рассыпчатое, — разглядывал её попутчик.

— Это дяденька Шамик шутит, — смеялся Рогов — О, ты его ещё не знаешь? Он такой плут!

— Чего это я плут? Объясни! Я могу быть чем угодно, вплоть до майонеза, но не плутом! Это ты, брат, не разбираешься в здоровом питании!

— Видишь, я же ещё получаю от него пинки и шпингалеты? — посмотрел Рогов на свой удачный выбор женщины.

— Нет, Валик, я у тебя в гостях, так что не могу критиковать или подкалывать — это только если ты захочешь.

— Не страшно, — улыбнулся Валик Вике. — А вот сам ты способен выдержать серьёзную плюху?

— Да ладно, чего это мы? — сказала Вика.

— От тебя способен, и от других теперь тоже!

— Ну хорошо, Шамик, сам напросился, хоть это и не разговор для бензиновой заправки… Я, мой друг, помню твои работы, когда ты был молод, и горяч, и чист, потом ты стал как бесконечный шашлык!

— Вот именно! — произнёс разволновавшийся Шамик.

— Что «вот именно»? Берёшь шампур и давай низать картинки — беспроигрышная кишлачная тема! Тоска по своей исторической родине выражена? А как же! Признание любви к родному народу? Читается в каждом штрихе или мазке? А как же! Есть, Шамик, есть бесподобные картинки, я не спорю, но до умопомрачения эксплуатировать кишлачную тему?! Это невыносимо! Кавказ так накачали пафосом, что у многих это уже псевдо-Кавказ! То же самое и по русским — только там пельмени!

— Валик! Ты мне правду сказал. Ты сказал мне то, что я на выставке увидел! Я увидел этот самый шашлык и то, что я деградировал! Шамик — это шашлык! — сказал он, и слёзы навернулись у него на глазах. И это были его слёзы. Настолько его слёзы, что «печенье» расстроилось.

— Можешь потом меня зарезать, но такова игра… И потом, я давно это хотел сказать… ты рано состарился… Что-то надо делать. Я люблю лошадей и этнические мотивы, но не в таком количестве… Понимаешь, легенды и мифы — тоже не до бесконечности. Если считаешь нужным сказать об этом, скажи, но не только об этом… И главное! Где философия? Художник должен быть концептуален и этим отличаться от других. Концептуален. Шамик, напомню: нравится это кому-то или не нравится, но мы все живём в двадцать первом веке… И в нём тоже кое-что происходит и будет происходить… Как-то интересно было бы увидеть… Я тебя не учу, я от тебя жду!

— Валик, это в десятку, как легко превратиться в говно! Вика! Видишь, я уже запомнил твоё имя?

— Не надо, Шамик, не заводись, этого я не говорил. И Вику не трогай! И вообще, делай что хочешь, может из тебя что-нибудь выйдет, кроме «народненького». Я буду рад! Поехали!

— Вот именно! И приехали, и поехали, — обобщил Шамик и тихо произнёс: — Извините…

Дорога была длинная и цветная, на всём протяжении с одним узнаваемым запахом — асфальта и отработанного бензина. Больше по повестке дня никаких аналитических выступлений в «партийной ячейке» не намечалось, и все ехали на реакциях.

— Смотри, какое название у деревни!

— Куда-куда поворот? Это ж надо такое придумать!

— Смотрите, какое поле! Сколько цвета! Намазал бы и съел!

— Да, ребята, это нас обогнала машинёшка стоимостью, как трёх-четырёхкомнатная квартира в Москве.

— Под Ростовом надо бы переночевать, — решил Рогов.

Конечно, на всей территории России расположилось лето, и одно это уже не только тело греет настоящим патриотам, но и душу тоже.

Хотя у отдельного патриота уже проскользнуло.

«С этими всё понятно, но меня-то куда несёт? — заёрзал Шамик и тут же смог успокоиться: — Куда надо, туда и несёт!»

Быстро нашли маленький постоялый двор с названием «отель», который наловчился зарабатывать на путниках. Быстро свалилась ночь, и никаких апелляций… Густая и многообещающая… С неохотой показала звёзды, опять же исключительно для удобства путников, чтобы точнее выстроить навигацию жизни. Быстро поужинали и быстро разошлись спать.

Вот так и ночь, быстро подобрала юбки и быстро исчезла. Путники мявкнуть не успели, как надо запрягать, и дальше… И чем раньше, тем просветлённее и резвее. Да и машины ещё не все проснулись, а только те, что «просветлённее и резвее». Встали быстро, быстро позавтракали и стали объезжать Ростов-на-Дону, но только не доблестных гаишников, которые ещё раньше встали и позавтракали, чтобы зоркими просветлёнными глазами следить за малейшими нарушениями правил дорожного движения. Причём делая это чистосердечно, по долгу службы, не запугивая и не намекая на санкции. Самые светлые воспоминания об этих сущих ангелах на казачьих дорогах. Играть развод — это не простая интермедия, играть тонкий развод — здесь уже нужны недюжинные артистические способности и профессиональный порыв к творчеству. Короче говоря, оштрафовали… И только через пятьдесят километров вся «партячейка» поняла, что развели… И развели красиво, остаётся только восхищаться, какие талантливые государственные служащие «едва сводят концы с концами» на провинциальных подмостках или дорогах отчизны. Без особой благодарности, без заслуженной славы, без признания самого народа.

После «благотворительной акции» ехали с любопытством и лёгкой иронией, мимо проходили населённые пункты разной величины и наружности. Иногда желания у всех так совпадали, что голосовать не успевали, останавливались и покупали абрикосы, или малину, или бумажные носовые платки…

Пока, наконец, не въехали в предгорья, затем в горы, а потом уже в настоящие горы.

Основная инженерная мысль, по которой строилась когда-то дорога и теперь существует в подлатанном асфальте, была заимствована у реки. Эта живописная взаимосвязь пугала и раскачивала своей красотой. Первым прокололся Шамик…

— Рогов, как бы это сказать в переводе… Ты — абсолютно аморальный человек… Из-за твоей спешки я же ничего с собой не взял, чем поработать!

— Отдыхай, почивай на лаврах, хватит работать — кислород, никаких производств, телятников, птицефабрик, людей… Воду можно пить просто из реки, а вода ледниковая, ледяная…

— Я такой красоты не видела! И воздух на самом деле густой! — Вика глубоко вздохнула и подтвердила: — Густой! Густой!

— Пользуйтесь и запоминайте, скоро ничего этого не будет, — заметил Валик. — Или будет, но уже не то и не так… Угробище!

— Это всё из-за вас! — неожиданно обобщила Вика.

— В каком смысле из-за нас? — опешил Шамик, а Рогов посмотрел на неё, улыбаясь.

— Из-за всех мужиков! Такова философия пола — извести всё живое, но ни в чём не уступить!

— Ты где этому всему научилась, «печенье»? — спросил Рогов.

— Присматриваюсь… Конечно, мужики тоже не все милитаристы, но там все, — и она показала глазами вверх. — Они не могут быть другими, правила игры такие или правила болезни?

И тем не менее невозможно было успеть заметить всё и всему удивиться. Солнце договариваться не собиралось, чтоб помедленнее, не уговаривалось и не реагировало ни на какие частные условия. Рогов интриговал. Воздух гас и чуть-чуть замерзал, темнело свирепо и беспощадно.

— Ну что, свежеет? Скоро приедем. Это тупик. Дальше можно только по тропам и «никаким» дорогам, и то до поры… Но именно дальше… море!

Ночь разрасталась, как клякса, и глаза не успевали за её сноровкой, настолько проворно и всеядно она действовала. Заметно, что между нею и вечером здесь натянутые отношения, и она старалась не оставлять ему ни места, ни времени.

Валик включил ближний свет, и тут же за скалой появилась прямая, которая втыкалась в селение, украшенное местным электричеством.

— Электричество у них своё, от турбинки. Да, тут у них всё своё, и всё как-то по-другому, чем везде, но народ непростой. Слышишь, Шамик — это я тебе говорю, — оглянулся назад Валик. — Ты же у нас теперь специалист по внедрению в другие сообщества?

Конец ознакомительного фрагмента.