Лабиринт

Александр Ладнов

Я попал в мир, которым управлял жестокий культ. Его последователи имели внешние отличия с непосвящёнными, это привело к истреблению несовершенных – таких, как я. Но кто я известно не было, поскольку я пребывал в беспамятстве. Ангел-хранитель оберегал меня и не давал погибнуть, а я всё же погиб, причём – неоднократно. Как это возможно? А как одолеть фобии, что толкают людей на преступления? Дойдя до финала, я понял. Страх делает нас монстрами, но страх можно победить! Как и найти свет во мраке.

4

«Элайджа, Элайджа, постой! — громко звал я маленького мальчика в красных штанишках с подтяжками, — мама зовёт к столу!» — но тот, казалось, не слышал меня или, быть может, притворялся, что не слышит. На улице царила хорошая, солнечная погода и тому, надо думать, хотелось ещё немного поиграть. И он, заразительно смеясь, удалялся прочь от меня, пока не скрылся за белым, оштукатуренным углом нашего летнего домика. «Элайджа, хватит», — произнёс я, достигнув края здания, и, рассудив, что тот, должно быть, прячется за ним, потому как более не слышал его смеха, но, естественно, насторожившись, стал не спеша приближаться. И всё же было слишком тихо. Я со страхом повернул за угол, и увидел вдалеке, меж высокой зелёной изгородью и стеной, остановившийся на дороге чёрный автомобиль. А подле него лежали маленькие ножки в красных штанишках.

Это был лишь сон. Но открыв глаза, я обнаружил, что по моим щекам стекают слёзы. Я никак не мог унять свои тревоги и никак не мог постичь значение этого печального сновидения, что раз за разом посещает меня. Происходила ли эта сцена наяву, или же была фантазией навеянной тяжёлым бременем? — этого я не знал наверняка, но утверждаю точно — мне было безумно жаль того мальчишку… жаль, как собственного сына. «Элайджа?.. Не уж-то это и впрямь был мой сын? Почему я ничего не помню?» — впав в беспамятство, согнув ноги в коленях и обхватив их руками, непрестанно лепетал я.

Тем не менее я быстро пришёл в себя, поскольку почувствовал, что мне что-то мешает свободно двигаться. Осмотревшись и не узнав места, в котором находился, я неистово запаниковал — моё отчаяние резко сменилось ужасом. Я понял, что лежал в какой-то стеклянной капсуле без верха, а точнее — в саркофаге, и меня оплетало огромное количество проводов, подсоединённых к моему телу! В руках, в ногах зияли контакты! В помещении горел тусклый, красный свет, а оно само напоминало камеру пыток, не иначе. «Что за безумие?!» — высказался я. И вдруг в «пыточной» заиграла тихая, незамысловатая и короткая мелодия, которая, что было странно, исходила отовсюду, будто бы вокруг меня располагались сотни её источников. А после раздался какой-то механический звук, наподобие открывающихся дверей. Сюда кто-то вошёл. «Он проснулся», — констатировал женский голос. «Это невозможно», — послышалось в ответ. Мелодия повторилась, но в другой тональности, и я поймал себя на мысли, что вот-вот потеряю сознание. Отчего-то мне невыносимо захотелось спать. Загадочное окружение завесил непроницаемый туман. Вновь прозвучала мелодия. И вот я уже пребывал во владениях Морфея.

Яркая вспышка пронеслась предо мной, и я, открыв глаза, увидел знакомый обшарпанный потолок госпиталя. «Более странного сна и представить нельзя, — монотонным голосом произнёс я, — а сон ли был это?»

За окном стоял полдень. Свет вяло проникал внутрь, еле-еле пробиваясь через груду досок, что были составлены вдоль южной стены.

Поднявшись и сев на кровати, мной овладела абсурдная идея о «бессмысленности смерти». «Неужели каждый раз погибая, я буду просыпаться в этой обветшавшей от времени палате? — вопрошал внутренний голос. — Сколько это будет продолжаться?» Боли не ощущалось, как и, собственно, следов пулевого отверстия и контактов, не было даже усталости — абсолютно ничего! Никак по-другому, кроме как перерождением это не назовёшь. Дежа вю. «Ангел!» — закричал я, осознав, что та, вероятно, присутствует здесь — так оно и оказалось, молодая женщина незамедлительно появилась в дверном проёме, потревожив, заскользившую по ней, полутень.

— Полагаю, у тебя много вопросов.

— Нескончаемо много! Более того, у меня возникло ощущение, что ты бросила меня и уже не появишься в моей жизни. Если это, конечно, можно назвать жизнью. Открой значение увиденного мной! И не говори, что не знаешь о чём я.

Светловолосая девушка виновато склонила голову. И хоть она оставалась стоять там же, где и была, мне отчего-то представлялось, что та постепенно отдаляется от меня.

— То, что ты узрел, — выдержав многозначительную паузу, молвила та, — не было сном. Это были обрывки воспоминаний из твоего прошлого. Видишь ли, несколько дней тому назад ты умер — причём взаправду — в государственной больнице, по неизвестным мне причинам. Но наиболее вероятно, что твоя смерть имела насильственный характер. А вслед за этим произошло самое важное — ты вознёсся. Именно, я хочу сказать, что случилось то, о чём часто говорят на улицах, то, о чём ты и так уже достаточно наслышан. Ты вознёсся.

— Стало быть, теперь и ты будешь рассказывать мне сказки о рае и о чудесном спасение безгрешных? Я видел в каком плачевном состоянии находится город и понимаю, что на прекрасный финал бытия он не претендует. Как по мне, это, скорее, ад.

— Отбрось все предрассудки и сосредоточься на происходящем. Ты погиб! И оказался там, где оказался. К сожалению, эта новая для тебя реальность такая, какой ты её и увидел: неприглядная и опасная. И всё из-за того, что она целиком и полностью зависит от населяющих её. Я хочу сказать, что условия, в которых ты обретаешься — следствие пагубного влияния общества и только. Да, вы стремитесь вершить добро и наводить порядок, но, увы, не всегда переходите от слов к делу. А ваши потаённые желания так и вовсе порой наводят страх. И вот результат. Оглянись, так выглядит место, в котором человеку дозволено делать всё, что заблагорассудится. Напрасно ждать чего-то большего от среды обитания людей, на каком бы уровне существования та не располагалась… Однако ты не из лицемерного десятка. Твой дух силён. Я верю, что ты сумеешь изменить эту действительность и, если хочешь услышать такое сравнение: превратить «ад» в «рай» — вот что истинно важно! По-моему, эта цель достаточно возвышенная, чтобы перестать негодовать о приключившимся с тобой и воплотить её в жизнь. Не находишь это правильным?

— И я должен в это поверить? Ладно, допустим это так. Но почему я? Выбери какого-нибудь другого. Вдруг ты ошиблась на мой счёт.

— Поверь, нет никакой ошибки. Несколько дней тому назад произошло то, что изменило порядок вещей, который был непоколебим ни много ни мало — вечность. Преступность достигла апогея, и терпение Всевышнего закончилось! Он вознамерился вторгнуться в подаренные вам владенья, дабы обеспечить в них порядок. Твоя душа оказалась достойной его внимания, побудив использовать её, как оружие в борьбе со злом. Было принято решение связаться с тобой через меня и раскрыть правду о перерождении. Надеюсь, тебе не потребуется разъяснение того, что, очутившись в ином мире, вы, вознёсшиеся, уже физически не в состоянии умереть — это было бы парадоксальным, так как выше этой плоскости уже ничего нет и быть не может — оттого вы и продолжаете вновь и вновь воскресать благодаря высшему вмешательству. Но факт остаётся фактом — человек принёс на небеса грех и убивает себе подобных. Да, это не элизиум, тут каждому найдётся место, но убийство… это, разумеется, недопустимо. И лицезрев это, Вседержитель сказал: «настало время взять ситуацию под контроль». То есть впервые было нарушено правило о невмешательстве…

— Погоди секунду. Получается, что все вознёсшиеся, так же, как и я, обладают бессмертием? — спросил я собеседницу, всё ещё сохраняя скептицизм. Мне выпала возможность уловить её во лжи, и я не сумел не воспользоваться этим.

— Да, это так.

— Но почему это не стало гласным? И вообще, отчего люди пребывают в неведении о том, где существуют? Что за «несчастливое неведение»?

— Они не знают истины, что знаешь ты, поскольку ангелы не являлись и не открывали её им. Умирая в божьих пределах, они неизбежно забывают то, что было до их гибели. Ввиду признания произошедшей смерти, уже воскреснуть неосуществимо. Они мертвы внутри, а значит, и тело подчиняется их воле. И те раз за разом бродят в городской пустыне, находясь в отчаянном смятении по причине отсутствия у них воспоминаний. Такая участь ждала бы и тебя, не появись я в твоей судьбе. Миряне, случается даже, проходят десятки, а то и сотни, стадий перерождения — эта та весомая проблема, что явилась итогом противоречивого присутствия греха в лучшем из миров. И ей, по велению творца, раз и навсегда должен прийти конец. Ведь от неё в умах людей иногда рождаются новые, доходящие до абсурда, непоколебимые идеи, такие, как, например, в писаниях культа Прадха. Они бесспорно представляют опасность для заблудших. Но притом они не могли быть извергнуты извне — потому как законы здесь стабильно оставались непоколебимыми: «не влиять на ход событий», по крайней мере, то было так до известных тебе уже событий. Порядок будет восстановлен искусственным путём — такое было принято решение. И тебе выпала привилегия повлиять на сию действительность, став инициатором грядущих перемен. Поэтому я говорю тебе: верь! Не знай страха пред смертью. Ибо её больше нет.

— Я не просил этого!!! — всё-таки не выдержав, грубо высказал я той. — Почему я должен помогать кому-то?! Почему должен освобождать человечество от гнёта заблуждающихся прадханитов, если вы можете вот так просто обратиться ко всем, раскрыв правду о Вознесении и наделить бессмертием их души? И я ещё раз спрашиваю: почему я? Потрудись объяснить, почему выбор пал непосредственно на меня? Почему? Почему? Почему?!!

— Всевышний утверждал, что желание измениться должно исходить от самих вознёсшихся, иначе те отвергнут перемены. И ещё он сказал: «возьми его. Он — великомученик». Ты в силах выдержать сие испытание и принести спокойствие этому заблудшему и истерзанному обществу, хоть и сам, покамест, не ведаешь об этом. «Человек пойдёт за человеком». А явись им я и расскажи, что на самом деле произошло — что они скончались и их память не вернуть, а всё то, во что они так яро верят — исключительно пагубная ложь — поверили бы мне тогда? Меня бы закидали камнями или того хуже — придали бы огню. Разве может быть что-то более пугающее, чем перемены? Даже сулящие добро, они зачастую отвергаются людьми из-за наличия у них скрытых фобий. Да и, раз на то пошло, стали бы они взаправду счастливыми владея сведениями о случившимся? Будут ли взаправду жить? Я отнюдь не защищаю их религию, а прошу тебя задуматься: не смерть ли делает жизнь жизнью? Вспомни, что ты видел вчера ночью — изгои беспечно танцевали; они, осознавая своё безвыходное положение, пировали во время чумы. Их невзгоды полностью ушли прочь на то счастливое мгновение, покуда лунный свет сиял на улицах. Однако никто не достоин судьбы в скитаниях и поборах в подземелье, перебиваемой редкими минутами услады. Они достойны мира и согласия. Но, увы, не все готовы создавать их для себя. И поэтому-то мы выбрали тебя — неопороченную, нравственную личность, способную на преодоление трудностей и на сохранение присущего виду здравомыслия. Ты покажешь нуждающимся тот светлый путь, которого они достойны. Ты будешь вести их раз за разом. Ты один должен страдать, неся крест истины. А они пусть, состарившись, спокойно умирают. Но умирают свободными, в блаженном неведении, столь характерном для людей, дабы вновь воскреснуть и начать сначала, но уже в мире освобождённым от проблем.

Я не знал, что ответить. Сложно было оспорить её логику. «Нужды многих важней нужд немногих». Но всё же я, опустив голову на колени и обхватив её руками, продолжал эгоистично причитать: — Почему я? Почему я? Почему я?..

Так и не получив внятного разъяснения причины сего выбора, мне, находящемуся в исступлении, начали наведываться безумные видения, лишённые логического обоснования, вроде того, что я, повинный в чём-то, ныне отбываю срок в ужасной, сюрреалистической тюрьме или вовсе горю в пучине адского, обжигающего пламени. Наверное, отстранившись от пугающей действительности, я очень глубоко ушёл в себя, столкнувшись со своим подсознанием. А страхи, что терзали меня там, внутри, приобрели столь причудливые образы. Но здравомыслие постепенно возвращалось ко мне и во многом благодаря ребёнку, что словно наяву предстал передо мной, но тот вскоре исчез, и я, весьма озадаченный, снова обратился к юной женщине.

— Если сновидения, что я вижу — это мои воспоминания, значит, тот мальчик… Элайджа…

— Да, твой сын.

— И он?..

— Не думай об этом. Прошлое — лишь якорь, что останавливает ход. Поэтому мы и лишили тебя памяти, чтобы то не сорвало эту ответственную миссию. Увы, мы не смогли предусмотреть всего, и кое-что всплыло, за что я приношу свои искренние извинения. Но, пойми, так было нужно. Под гнётом тяжёлых воспоминаний, ты неминуемо бы сдался. Я и сейчас чувствую, что ты слабеешь. Потому, прошу — забудь! Утешь сердце. Ты нужен людям. Подумай о тех, кого ещё спасти возможно.

В помещении повисла звонкая тишина.

Очередная длительная пауза прервала наш витиеватый разговор, но на сей раз та отнюдь не была обременяющей, поскольку мой рассудок с каждой фразой получал только новые уколы, что уже становились мне невыносимыми. Мне был необходим покой. Я совсем не чувствовал себя здоровым.

— А то видение, — произнёс ангел, заставив меня поднять голову и взглянуть на неё, — то, в котором ты лежишь в капсуле. Оно тоже имело место быть. Ты видел свою подлинную смерть. Но не стоит об этом думать. По меньшей мере сейчас. Размышления сделают тебя уязвимым.

Она повернулась и напоследок успокаивающе добавила: — ты всё делал правильно. Возвращайся в библиотеку, изгои приведут тебя в главный храм прадханитов. И ты низвергнешь предводителя их культа. А когда поймёшь, какую радость принёс людям, то все переживания улетучатся. Обещаю, — и она ушла. Снова.

Я лёг на кровать, а точнее — упал. Мне абсолютно не хотелось вставать и куда-либо идти. В моей голове стало необъяснимо пусто и в то же время та была переполнена десятками чувств и эмоций, беспорядочно сменяющих друг друга, погружая меня в бескрайнюю бездну душевного забвения.

Мрак постепенно овладевал и улицей. Солнце неминуемо уходило за горизонт. С момента моего пробуждения, скорее всего, прошло не меньше двух часов.

И я, опустошённый внутри, апатично привстал, упёршись локтем в подушку. Надо было двигаться дальше. Наверное, и впрямь — порой лучше не думать.

Одевшись в такую же, как и прежде одежду и положив всё в тот же кожаный рюкзак такое же, как в прошлый раз ружьё, я, словно предыдущих дней не было в моей жизни, проследовал к выходу из здания.

В ярко-алом вечернем закате тени домов, приставшие перед моим взором, обрели подлинно осязаемую глазом скорость движения. Они бренно ползли прочь от своего источника, с минуты на минуту готовые раствориться в грядущей «безнадёжной» ночи. Ржавые автомобили на спущенных колёсах, глухо заколоченные витрины магазинов — всё в округе замерло в ожидании конца своего многолетнего, горестного тления. Тлело абсолютно всё, даже земля. Из-под растрескавшегося бетонного тротуара пробивались редкие ростки молодой травы, но и те уже казались пожелтевшими. А тучи тем временем сгущались над моей головой, неизбежно понижая температуру этого и без того «холодного» пространства.

Через полчаса неторопливой ходьбы я подошёл к зданию библиотеки. Мне было абсолютно всё равно, что меня ждало дальше, ведь смерти более боятся не приходилось, а это чрезвычайно влияло на психологическое состояние. С другой стороны, встреча с рассудительным слепым библиотекарем могла поставить точки над «и» в терзающих меня вопросах. Собравшись с силами, я поднялся по лестнице и вошёл внутрь.

Здесь, как всегда, было темно и угрюмо. Даже последние лучи заходящего солнца не пробивались сквозь толстые шторы, что плотно закрывали, к слову, украшенные изящными фресками окна. «Старик!» — выкрикнул я, остановившись у порога бескрайних просторов читального зала. Но в ответ услышал лишь эхо. При всём том вдалеке, как и в прошлый раз, горел фонарь. И я, полный негодования, принял решение снова попасться в эту хитроумную ловушку. Я подошёл к испускающему свет предмету и огляделся по сторонам. Никого не было видно. Но вот я услышал приближающиеся шаги сзади, а после и долгожданный голос: «ни с места!». Однако то на удивление произнёс не пожилой, а вполне молодой мужчина. Вслед за тем подле меня послышались ещё шаги. И прежде чем я обернулся, стало ясно — меня окружили.

Предо мной предстало семеро одетых в военные и кожаные куртки парней, вооружённых резиновыми дубинками, ножами и мачете. У одного из них, стоявшего позади, имелся револьвер — это, вероятно, был их лидер. Он подошёл ко мне и, опустив оружие, представился: «Тристрам. Нас прислал Вернон — главнокомандующий сопротивления. Мы — Изгои».

В конце концов мои поиски увенчались успехом, мне удалось найти их, а вернее, им меня, что не уменьшало моего воодушевления. Они знали, кто я и не распространялись о своих планах и целях, что характеризовало их, как слаженную и организованную группировку. Скрупулёзные действия членов отряда вызывали не меньшее уважение — меня взяли в оцепление и тактично сопроводили к лестнице, ведущей в подземку. Из всего отряда только Тристрам отвечал на мои вопросы и то крайне сдержанно и немногословно. Единственное, что мне выдалось понять однозначно — это то, что мы отправлялись на их базу, располагающеюся на одной из станций метрополитена. Но получить объяснение зачем — я не сумел, как и сведений о том, что произошло со смотрителем библиотеки — вояка божился, что никого не застал. Хотелось верить, что старец в свойственной ему манере перехитрил их и остался жив. Впрочем, это были лишь догадки.

Спустившись вниз, мы сели в небольшой футуристический фургон, поставленный на рельсы, что ожидал нас всё это время. Внутри был ещё один человек — водитель-машинист. Он, дождавшись, когда последний из нас, затащив за собой трап, поднялся на борт, дёрнул рычаг, и машина провернулась вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов. Затем, включив фары, тот нажал на газ, и наш транспорт с грохотом тронулся с места.

Мы ехали весьма быстро — может быть, шестьдесят километров в час — и мимо моего взора проносились уже знакомые места: станция наркодилера, вход в коллектор, клуб. Дальше уже возникали новые для меня локации. Я видел платформы, переоборудованные под военные сооружения — то были настоящие форты, укреплённые мешками с песком, за которыми укрывались вооружённые до зубов солдаты. Я видел жилые секторы, с импровизированными, собранными из металлических листов, кусков пеноблоков и кирпичей, домами — настоящие трущобы, растянувшиеся на несколько станций. И главное — я видел людей. Людей, живущих в неблагоприятных условиях, но не потерявших человеческий облик. На их лицах не было рагмы, а глаза выглядели: добрыми, но заплаканными — у женщин и тоскливыми, но сосредоточенными — у мужчин; были среди них и детские, невинные, но уже наполненные каким-то непередаваемым огнём во взгляде, глаза. Это был мир полный невзгод и отчаяния, тем не менее не сломивший его обитателей, а даже, казалось, наоборот — закаливший их.

Преодолев в итоге восемь станций, наш фургон со скрипом затормозил возле просторного, окружённого охраной перрона, на дальней стороне которого наличествовал, выдолбленный вручную, подземный проход. По всему вероятию, это был вход в центр поселения. Мы спешились и стремительно прошли к искусственному коридору. Внутри горел тусклый свет галогенных ламп, вдоль стен тянулись нескончаемые кабели и другие коммуникации — это наводило на мысль, что впереди находится скорее штаб командования, нежели администрация или что-то в этом роде. Очевидно, что изгои были сугубо милитаризированным обществом и надеяться на их радушный приём было бы несообразным.

На том конце извилистого пути нас ждал продолговатый зал, с шестью подпорными колоннами в центре и колоссальным количеством радиооборудования по периметру, около которых сидели радисты, инженеры и люди, похожие на учёных, одетые в белые халаты. Рядом с огромной, почти во всю стену, картой города, на возвышенности стоял сложивший за спиной руки человек в серых брюках и мундире. Он выглядел достаточно молодо и имел выправку достойную лейтенанта, но его возраст выдавала седина, пробивающаяся на зачёсанных назад висках. Обернувшись вполоборота, тот пристально, словно анализируя, посмотрел на меня, а вслед за этим на своего офицера, что тут же приступил к докладу:

— Вернон, это тот нарушитель спокойствия, которого ты разыскивал.

— Значит, это правда, — воскликнул тот, стремительно спускаясь по ступеням командирского мостика, — ты из бессмертных!

Его осведомлённость настораживала. Оттого, перед тем как открыть ему цель моего задания, я решил проверить с нужными ли людьми имею честь общаться и, вообще, стоит ли им доверять.

— Не понимаю о чём ты.

— Отставить! Мы уже давно следим за тобой. Начиная с того случая, когда тебя публично казнили в храме прадханитов, а затем — о чудо! — живого и здорового заметили на мосту Святого Винсента, возле перевёрнутого правительственного автомобиля. Не стоит недооценивать нашу разведку. В сущности, мы могли бы завербовать тебя ещё вчера в ночном клубе и не допускать кровопролития. Но мы — не осуждай строго — должны были удостовериться — тот ли ты человек, за кого тебя принимают, или нет. И теперь мы знаем. Ты вошёл в контакт с ганнамом — подчинённым Всевышнего. Невероятно, но факт! Ты, подобно им, не можешь умереть. И такой, как у тебя способности перерождаться — нет ни у кого из нас… хоть многие и пытались дать отпор смерти, проводя дни в исследовании этой загадки, но, увы, потерпели фиаско… как ты понял, я говорю о себе. Так что, скажу без лишней фальши: я тобой восхищаюсь, — и лидер изгоев, прервав мысль, принялся слушать сообщение, внезапно пришедшее ему на гарнитуру, закреплённую на правом ухе. — Ах да, — продолжил тот, вновь обратившись ко мне, — за Йо-йо не беспокойся. Мы схватили его после того ужасного инцидента, и сейчас он содержится в камере, ожидая наказания. Мы давно уже искали возможности покончить с его грязным бизнесом. Поэтому твоё убийство пошло нам на руку и в этом деле.

Казалось, что они были в курсе всех событий и утаить от них что-либо будет неосуществимо. Но знали ли они правду, что поведал мне ангел: что все они уже мертвы и мир, в котором те так яростно ищут своё место — в действительности лишь загробный?

— Чего вы хотите от меня? — спросил я, тактично направив разговор в другое русло.

— Разве не очевидно? Нам необходимы твои умопомрачительные способности в борьбе с диктаторским режимом самопровозглашённого правительства. Мне безразлично, как ты раз за разом воскрешаешь — это тема, которую я оставлю безмятежному времени — сейчас, когда мои люди подвергаются гонению и геноциду, меня это, поверь, не беспокоит. И всё же скажу, что я намереваюсь использовать тебя. Именно — использовать. Надеюсь, ты не станешь нам препятствовать или обвинять в негуманности сих действий? Ведь я жду от тебя понимания и даже сочувствия. Уразумей же — мы погибаем! Не думай, что я позволю тебе ускользнуть! Ты мне нужен.

Обдумав всё вышесказанное и иронично подметив, что моя судьба быть всеми и всегда использованным, я безысходно согласился.

— Можете на меня положиться. Меня тоже не устраивает этот фанатический режим. Свобода выбора бесценна. Никто не имеет права навязывать людям свою волю и вероисповедание, и уж тем более истреблять инакомыслящих. И раз на то пошло, я сам уже давно ищу встречи с вами в целях объединения наших сил. Я всецело вас поддерживаю и не отступлю ни перед чем.

— Рад слышать, что я не ошибся, отправив своих лучших бойцов на твои поиски, — он снова поднёс руку к гарнитуре, но на сей раз не прекратил говорить: — следует устроить тебе небольшую экскурсию, дабы ты возымел понимание о наших возможностях и потенциале. А затем я лично устрою тебе инструктаж и объясню план, который без тебя так долго не мог быть реализован. Но для начала встреться с доктором Шэйном. Пусть тот проверит твои физические навыки и, в случае потребности, повысит их. Как-никак ты теперь один из нас, а значит, не должен уступать нам ни в ловкости, ни в выносливости, ни в чём-либо другом. Тристрам сопроводит тебя, — и главнокомандующий продолжил прослушивать сообщения, пришедшие ему за время диалога.

— Следуй за мной, — произнёс воин в кожаной куртке, и мы прошли к стальной двери, что располагалась в тёмной части помещения.

На этом наше знакомство с лидером изгоев подошло к концу. Несомненно, он был весьма занятой персоной и не привык тратить время на пустые разговоры. Но как бы то ни было, у меня по-прежнему сохранялось уйма вопросов. И главный из них — что ещё за «повышение физических навыков»? Однако ответ на него я получил достаточно быстро. Поскольку спустя десять минут мы уже входили в медицинский центр.

Но до того, ещё по пути, мне удалось получше познакомится с Тристамом — чуть ли не вторым человеком в сопротивлении, что после приказа старшего стал куда более снисходительным и открытым — а заодно расспросить его о идеологии и составе организации, в которой тот состоял.

— Вернон рассчитывает на тебя. Ты не представляешь, как долго он тебя искал.

— Искал меня? — переспросил я.

— Не то чтобы тебя конкретно. Точнее было бы сказать — индивида, наделённого даром перерождения. О подобных тебе мы слышали лишь в легендах. Хотя зачастую встречались свидетели, утверждавшие, что они своими собственными глазами видели таких невероятных людей, как ты. Они рассказывали, как вас расстреливали, обезглавливали, умерщвляли всеми возможными путями, а на следующий день вы снова возвращались живыми и смеялись в лицо своим обидчикам. Я думал: «как такое может быть?» Честно говоря, даже не верил. Но коли ты действительно бессмертен, то, стало быть, эти сказания — правда и мы сможем одолеть проклятых прадханитов.

Я крайне заинтересованно слушал его, так как непреднамеренно вспомнил слова слепого библиотекаря. Если то, что поведал мне он и Тристрам являлось реальным, то, значит, и ангел не лгал — это был совершенно иной, «потусторонний» мир.

— Как давно уже длится ваше противостояние? — поинтересовался я.

— С самого Вознесения — со времён, когда общество стало разделённым на две враждующие фракции. И виной всему были появившиеся с тех пор различия у граждан.

— Рагма?

— Да. Лично я отрицаю идею культа о причинах его возникновения. Слишком оно фантастическое. На самом деле никто так и не дал внятного объяснения этому явлению. Но вот что неоспоримо: человечество всегда находит причины для раздора и внешние особенности в этом вопросе стоят на первом месте. Хотя, возможно, это как раз в нашей природе — нежелание существовать в гармонии и согласии. Неравенство — главный камень преткновения нашего вида. Не знаю, проблема здесь в искажении злополучными еретиками истории или же в страхе перед неизвестностью, или, может, всё просто-напросто из-за людской глупости, но в каждом из нас есть стремление быть лучше других, а если это невозможно — то, по всей видимости, уничтожить всех, отличающихся от нас. Прадахаизм — тому пример.

Мой попутчик оказался на удивление рассудительным, для вояки. В его речах содержалось зерно истины, что давно прорастало и в моей голове тоже.

— Как вы планируете одолеть их? Они имеют хорошо вооружённую и натренированную армию. Я видел на что они способны.

— Поверь, мы не лишены преимущества над врагом — есть то, чем мы располагаем, а они нет. И в первую очередь — это знания. Обречённые на жизнь в условиях закрытой общины и постоянно подвергаясь гонению со стороны жестокого правительства, мы начали приспосабливаться. Мы стали развиваться. Наши предки от отцов к сыновьям передавали истории о чудесных событиях и явлениях прошлого, в том числе и о таких личностях, как ты, и учёные стали исследовать эту загадку. Нам говорили, что когда-то людям было под силу поднять вес в разы превосходящий их собственный — мы не верили — но проверяли, ища пути достижения такого идеала. Нам говорили, что возможности наши не ограничены, а воле подчинено всё, что можно вообразить себе — мы не верили — но проверяли. И спустя годы экспериментов нам удалось найти предпосылки такого физического развития.

— Это то, о чём говорил Вернон — «повышение…»

— Да, повышение физического потенциала — важнейшее достижение изгоев. Мы были открыты новым идеям и неутомимо шли вперёд, что сделало нас лучше, чем когда-либо — в отличие от прадханитов, которые так и обретаются в тёмном мире иллюзий. Им даже невдомёк, что они могут выйти за рамки данных им способностей. Смирившись с тем, что те были брошены на произвол судьбы, они решили возвысить свою веру, сделав её центральным элементом жизни, дабы доказать Всевышнему, что они достойны Вознесения. Этот фанатизм — их слабое звено.

— Ты много говоришь о Вознесении. А что вам, в смысле изгоям, известно о нём? — спросил я, для того чтобы проверить владеют ли они теми сведениями, что ведомы мне.

Лицо моего собеседника слегка изменилось, оно стало мрачным и даже печальным.

— Хочешь услышать о том, что произошло в незапамятные времена? Истребление. Никакого божественного вмешательства или космического плана. Нет. Лишь геноцид. Величайшее преступление в человеческой истории. Давным-давно оставленные и имеющие телесное отличие — первые прадханиты — уничтожили почти всех нормальных, не похожих на них людей. Кто из зависти, кто из заблуждения, кто из иных побуждений… но это случилось, так как остались уцелевшие, которые и передавали из уст в уста историю об этом страшном инциденте. Именно им пришла идея основать наше закрытое общество, представители которого в последствие и титуловались прозвищем «гонуки». Да, мы прячемся в подземке и изредка выходим на поверхность, скрывая свои лица от правительственных агентов, но мы не сдаёмся! Ведь и помимо нашей группировки встречаются люди лишённые уродства. Природа беспрестанно пытается восстановить баланс — от этого у поражённых рагмой фанатиков вновь и вновь рождается здоровое потомство. И несмотря на сей факт, они продолжают истреблять как нас, так и своих собственных детей, прикрываясь безумными идеями. Вера? По мне, так оружие! Оружие, что направлено на порабощение умов и возвеличивание их слабой расы. Они боятся нас, боятся нашей безупречности. Одурманивая слабовольных послушников, эти еретики строят лестницу превосходства, по которой несовершенные делаются выше совершенных. Это путь озлобленного меньшинства. Путь ненависти и насилия, что не возводит недостатки на пьедестал эволюции, как это могло бы показаться, а возвращает человека к животной стадии развития. А сам геноцид, в своей идеи, удел отнюдь не безупречных, а наоборот — обиженных с рождения уродов! Ненависть к себе порождает ненависть к другим! И если кто-то, лицезря их обезображенные лики, преисполнится состраданием, то мы — знающие о бессовестных деяниях, что те совершили и вершат по сей день — назовём их — монстрами, поскольку нам видна не только дефективность ихних тел, но и дефекты ихних душ.

Я был шокирован услышанным: тем как радикально он изъяснялся и тем, как эмоционально описывал минувшие события, но всё же осмелился спросить у того: — а ты сам?.. не предвзято ли ты судишь о своих врагах? Не злость ли тобой движет? Беспристрастен ли ты сам?

— Беспристрастен ли я?.. Они уничтожили всё, чем я жил когда-то! Они… они убили мою мать. И умерла она от руки мужа — моего отца, который был вынужден сделать это по велению председателя, потому как тот поставил его перед выбором: либо она, либо я — их ребёнок. А вслед за тем, как мерзавцы получили желаемое, они отпустили нас, что, как мне видится, подтверждает то, что их вероисповедание построено на лжи. Ганнам, гонуки?.. Им всё равно! И это точно не было жестоким уроком для нашей семьи, это было — насмехательством! Словно гиены, те смеялись нам вслед, когда мы несли её тело через город. Я ненавижу их за это! Они настоящие подонки. Вправду говорят: нет предела людским злодеяниям. Спустя два года мой отец умер от душевной боли, и мне, будучи совсем юным, пришлось выживать одному в этом бесчувственном мире, покуда меня не приняли в свою организацию изгои. Так скажи теперь, как по-твоему: беспристрастен ли я после всего случившегося?.. Поверь мне, прадханиты — звери! И я во что бы то ни стало положу конец их тирании.

Я был пристыжен своим вопросом и пребывал в печали от услышанного. Тистрам был искренним в своих словах — я видел это по выражению его глаз. Ему незачем было обманывать меня. И если им правили вражда и месть, то я был готов это принять. В конце концов, каждый из нас идёт своей дорогой, и никто не вправе судить других за выбор, что те совершают. Всё, что остаётся нам — верить. Не в идеи и не в сказки — а в человечность. Верить в то, что, когда придёт время исполнить приговор, мы остановим орудие и не снесём голову с плеч, а напротив — водрузим её на место. И покажем заблуждающимся значение слова — милосердие.

Мы шли вперёд. Позади нас оставались нескончаемые жилые блоки и казармы, стоит отметить, мало чем отличающиеся друг от друга, следом располагались: тренировочные залы и оружейные, различные лаборатории и технические сооружения… Мимо нас стремглав проносились погружённые в свои заботы люди. Повсюду слышны были речи о предстоящих заданиях и донесения с передовых позиций. В этом подземном поселении кипела действительно насыщенная жизнь. Все были частью одного сложного механизма, центральным стержнем которого являлось противостояние агрессорам.

В сплошной скальной стене показались стеклянные двери медицинского крыла. А рядом с ними стоял возрастной мужчина в белом халате и старых, квадратных очках в пластиковой оправе.

— Знакомьтесь, доктор Шэйн, — произнёс мой попутчик, указав на того.

— Много наслышан, — сказал член подполья, отложив в сторону планшет с документами. — Вернон говорил о том, что ты один из нас и тебе можно доверять. Хотя я, признаться, не ожидал, что ты примешь его предложение… по крайней мере так скоро. Я рассчитывал на попытки к бегству или даже ни много ни мало — суицида. Ведь это незатруднительно для бессмертного.

Конец ознакомительного фрагмента.