Лабиринт

Александр Ладнов

Я попал в мир, которым управлял жестокий культ. Его последователи имели внешние отличия с непосвящёнными, это привело к истреблению несовершенных – таких, как я. Но кто я известно не было, поскольку я пребывал в беспамятстве. Ангел-хранитель оберегал меня и не давал погибнуть, а я всё же погиб, причём – неоднократно. Как это возможно? А как одолеть фобии, что толкают людей на преступления? Дойдя до финала, я понял. Страх делает нас монстрами, но страх можно победить! Как и найти свет во мраке.

2

«Элайджа, Элайджа», — ласково звал я светловолосого мальчишку лет пяти, что беззаботно резвился на лужайке. Но тот не откликался и даже, как нарочно, принялся отходить в противоположную от меня сторону. Ничего не оставалось делать, кроме как направиться к нему. И вот он побежал, при этом постоянно меняя темп, словно вот-вот остановится и обернётся — но по факту он лишь непоколебимо удалялся, скрываясь в густой чаще садовых роз. «Элайджа, мама зовёт к столу, будет тебе», — добавил я, но тот, перепрыгивая с ноги на ногу, точно играя в классики, снова ускользал, издавая тонкий мальчишеский смех. Вынужденный следовать за ним, я никак не мог догнать его — признаюсь, это была забава, участвовать в которой у меня не было ни малейшего желания, так что я двигался не спеша. И в конечном итоге, возможно, устав, мальчик перешёл на шаг и, слегка повернувшись ко мне вполоборота, но скрыв лицо, медленно исчез за оштукатуренным углом летнего домика. «Элайджа, сынок!» — всё кричал я, подходя к краю белой стены. А затем, настороженно прислушавшись, замер и, поймав себя на мысли, что более не слышу его звонкого смеха, слегка отступил назад…

Внезапно, как раскат молнии, перед моими глазами возникла совершенно другая реальность: я смотрел на серый, обшарпанный потолок, с разбитыми флуоресцентными лампами и тонкими алыми лучами заходящего солнца на нём. Мне пришло понимание того, что то, что случилось до этого момента было всего-навсего сном.

«Кем был этот ребёнок? — думал я. — Неужто меня навестили воспоминания о днях минувших? И то, что я видел — было частью моей собственной, позабытой ныне, жизни?» Чем бы то ни было, помимо этих никчёмных обрывков, мне, к сожалению, ничего более не удавалось вспомнить; да и эти «круги на воде» были столь размытыми, что в очень скором времени начали восприниматься мной, как безобидная фантазия. «А может быть, я до сих пор сплю?» — иронизировал я. Но несмотря на подъём духа, тревожное неведение не покидало мой рассудок.

Спустя минуту, полностью придя в сознание, я обнаружил, что лежу на койке посреди четырёхместной палаты, в каком-то старом, заброшенном госпитале. За окном смеркалось и было весьма тихо и умиротворённо, вопреки тому, что мне ясно виделись высокие дома большого города, которые, в свою очередь, тоже выглядели покинутыми. Не считая меня, в помещении никого не было, кроме, как мне показалось вначале, тени возле дверного проёма — и всё же это была не тень, потому что, раскрыв себя, та принялась неспешно плыть в мою сторону, разрезая холодный, пустой сумрак. И вскоре она, приблизившись едва ли не вплотную, произнесла на удивление нежным женским голосом: — с пробуждением.

— Кто вы? — прошептал я.

— Не говори. Ты ещё очень слаб, — молвила в ответ мне таинственная девушка. Её лицо по-прежнему было скрыто от взора тьмой, но мне отчётливо представилось, что та была молода, поскольку голос той был мягким и высоким, и к тому же поистине успокаивающим. Возможно, что это была медсестра.

— Где я? Это больница? Почему?.. — в моей голове «выстрелом» пронёсся вчерашний день, если он, конечно, был вчерашним, ведь неизвестно сколько я здесь пролежал. — Почему я до сих пор жив? Я ничего не понимаю! — я поднёс ладони к голове и стал сосредоточенно ощупывать себя. Не знаю, что хотел найти, наверное, отверстие от пули или хотя бы повязки — мои мысли путались — но ни того ни другого там не было.

— Тише. Я вижу, что у тебя много вопросов. Увы, я не могу дать ответы на их все. По крайней мере — сейчас. Лишь скажу, что отныне ты в безопасности, — и она подступила ко мне, исторгнув полумрак со своего лица. Оно оказалось прекрасным, чистым и здоровым — никакого отклонения или чего-то подобного тому. У неё была ангельская внешность.

— Вы ангел? — удивленно произнёс я. — Вы из тех, кого называют ганнамами?

— Отнюдь нет, — она, улыбнувшись, присела рядом. — Мне видится ты всё ещё пребываешь во власти вчерашних событий. Забудь то, что было и то, что услышал. Просто ты очутился совсем не там, где тебе было предначертано. Хотя, вероятно, именно такое появление, в самом опасном из возможных мест, и делает тебя особенным. Быть может, ещё есть надежда…

— Надежда? О чём ты? Где я должен был очутиться?

— Моя задача попечительствовать над тобой, оберегать тебя, — своевольно разъяснила та, невзирая на множество заданных мной вопросов. — Можешь считать меня ангелом-хранителем, если тебе это будет удобно. Главное, знай: я сделаю всё, что в моих силах, дабы не дать тебе погибнуть. Ты слишком важен, чтобы из-за какой-то нелепой ошибки уйти в небытие.

— Я польщён таким вниманием, но ты так ничего и не ответила. Как мне удалось выжить, если я ясно помню свою смерть? И… Нет. Не это волнует меня… скажи лучше почему мне ничего не удаётся вспомнить из моего прошлого, до появления в том треклятом храме? Я потерял память? Кто я? Пожалуйста, открой хотя бы это.

— Всему своё время, поверь. Ты ещё не готов услышать всех без исключения сведений о произошедшем с тобой. Но всё же скажу, что оказался ты здесь и сейчас неслучайно. У тебя есть миссия. Важность которой станет тебе очевидна прежде, чем ты выйдешь из этого здания, обещаю.

Дальнейшие её слова ввели меня в недоумение, но, так сложилось, что те были правдивыми: «видишь ли, ты долгие годы пребывал во сне, как, к несчастью, и большинство таких, как ты, отчаявшихся индивидуумов. Однако тебе суждено было быть разбуженным нами — организацией „Свет“, с одной целью — восстановление баланса на Земле, — девушка отвернулась и, многозначительно посмотрев в окно, печально продолжила: — мир, такой каким ты его представляешь, изменился в начале третьего тысячелетия. Изменилось общество. Изменилось всё. Человечеству выпало столкнуться с тяжёлыми испытаниями, вроде: кризиса, голода и войн. Вследствие чего к власти пришли настоящие диктаторы, что сумели жестокими методами возобладать над хаосом. И никто не сумел противостоять им — да и не желал — из двух зол всегда выбирают меньшее. Многое, что когда-то считалось правильным, сегодня подвергается критики и осуждению. Достижение всеобщего благополучия, в своём идеальном воплощении, путём строительства и созидания, ныне отвергается правящим меньшинством в угоду насильственного его получения. Горожане обязаны соблюдать законы, принимаемые без их одобрения и согласия. Принципы демократии мертвы. Всё, что было до Вознесения — изжито. А то действительно произошло и явилось отправной точкой деградации политики и религии. Не случись бы его, нас бы не постигли все эти страшные беды. Лучшие ушли, а мы — потерянные души — остались брошенные на съедение волкам. В это отчаянное время пришедшие к власти прадханиты, отмеченные с рождения уродством рагмы, провозгласили свой культ абсолютным и стали жестко навязывать свои правила и убеждения другим людям. И самое прискорбное, что многие, пребывавшие в нищете и меланхолии, поверили им, а кто не поверил всё равно последовал за ними, потому что те давали им простые ответы на терзающие их вопросы, а главное — пищу. Комитет правления огромной корпорации, производящей на сегодняшний день фактически все продукты питания и именуемой „Та́нко“, почти что наполовину состоит из представителей правящей верхушки, а другая половина преследует свои собственные, исключительно капиталистические, цели и выгоды. Оставаясь влиятельными монополистами, они искусственно сдерживают рост цен на продукты, чтобы потребители, не получая излишек, отдавали им все свои кровно заработанные деньги. Да, как понимаешь, свободной и счастливой такую жизнь уже не назовёшь. И случилось всё меньше, чем за три века после Вознесения. Религия стала разрушительным оружием, особенно, когда попала в руки лицемерных тиранов и убийц, которые, воспользовавшись ей во зло, в итоге поработили целый мир. И не осталась более у граждан ни прав, ни достоинства и даже желания повернуть процесс уничижения вспять — настолько глубоко заползли в людские умы щупальца прадханитов. Но не всё так плохо, поскольку есть и другие, в большинстве своём, конечно, тайные, группировки, самая могущественная из которых — Свет, поставившие перед собой задачу — помешать разрастанию влияния жестокого культа и приближённых к ним, дабы уберечь нашу планету от дальнейшего надругательства, а человечество от власти лжепророков».

Закончив свою речь, огорчённая девушка протёрла лицо рукой, незаметно вытерев с глаз слёзы. Очевидно, что всё вышесказанное коснулось её лично. Я хотел было утешить её, но она остановила меня, вновь продолжив говорить.

— Перед тем, как ты чуть было не почил тогда, в тот злополучный день, я забрала тебя из их мрачного храма и поместила сюда, возможно, в не менее мрачное, но, по крайней мере, безопаснее того, в котором ты материализовался, место. При всём этом ты ещё совсем слаб — суток на восстановление недостаточно. Но я знаю, что стоит мне уйти и ты сразу же попробуешь встать, так как чувствую, что в тебе возрастает энергия. Побереги себя — всё о чём прошу. Потому как, быть может, в следующий раз мне не удастся прийти вовремя, и пуля всё же настигнет тебя, хоть я и молюсь, чтоб тебя миновала эта участь.

— Не уходи, — сказал я, протянув к ней руку, когда та уже встала с кровати.

— Я должна. Не ты единственный умер вчера вечером.

Она быстро зашагала в сторону выхода, но тут, остановившись в дверном проёме, обернулась и промолвила: «не верь словам представителей культа Прадха, они заблуждаются во всём, что говорят. Их умами правят страх и глупость. Это главные враги людей. А наши враги — их друзья. Но и наши друзья могут быть их друзьями… Их власть велика. Их агенты повсюду. Никому не доверяй. Держись тени. И не пускай в себя чужие суждения. Истина должна идти изнутри нас. Ведь всё, чему мы внимаем, неизбежно станет нашей частью. Слушай свои собственные слова и не дай никому пошатнуть истину, наличествующую в них».

И та ушла, оставив меня одного посреди большой, пустой комнаты, окутанного вечерним мраком и завесой новообретённых мной вопросов.

Разумом овладела тягостная дума. В голове был настоящий кавардак. Что мне следовало думать? Как следовало поступить?.. Решать проблемы по мере их поступления, вероятно. Приподнявшись, я сел на кровати и осмотрел пространство вокруг. Это было обветшалое, неприглядное здание — место явно не предназначенное для операции или реабилитации после неё. Невозможно было даже представить, каким образом ей (или им) удалось вытащить меня из той передряги и, помимо того, не дать мне распрощаться с жизнью. Не иначе как чудом это не назовёшь.

Рядом с постелью, на пыльном столе, лежала аккуратно свёрнутая одежда. Не вставая, я схватил её и потянул к себе. На пол с грохотом упал лежащий под ней металлический предмет. Сперва, будучи в полумраке, я не разобрал чем тот являлся, но затем, когда глаза начали привыкать, я узнал в нём очертания оружия. Это было нечто похожее на пистолет, однако слегка отличное от него, наверное, даже модифицированное полуавтоматическое ружьё — не берусь судить, я не был осведомлён в сей области. Поднеся его ближе, у меня не осталось никаких сомнений насчёт этого предмета. «Надеюсь, что оно оказалось здесь сугубо по ошибки и не пригодится мне», — думал я. Во всяком случае, оставлять такую вещь на виду не было рациональным. И единственное, что мне пришло в голову — сунуть его в рюкзак, лежащий возле меня. Не считая вчерашнего дня, мне прежде не доводилось видеть оружие и тем более держать в руках. Хотя, учитывая, что память подводила меня, не стану утверждать однозначно. И всё же интуитивно я чувствовал, что это так, ведь леденящий страх, от зная того, на что оно способно, неумолимо сохранялся.

Наступила ночь.

Одевшись, я вышел из палаты и проследовал по тёмному коридору до, как предполагалось, лифта. Вручную приоткрыв сломанные двери, того я не заметил, за ними, в сущности, не было ничего: ни тросов, ни света… только бездонная, пугающая шахта. Мне пришлось воспользоваться лестницей. Спуск длился достаточно долго — госпиталь был не менее двенадцати этажей высотой. Все остальные площади здания не отличались друг от друга — всё та же разруха и запустение. Повсюду были разбитые окна, а стены покрывали плесень и граффити. Это здание пустовало уже очень и очень давно. Но самое удручающее было то, что, выйдя на улицу, я лицезрел, что и все прочие сооружения в городе не отличались от него.

Оказавшись посреди длинной, пустой улицы, уходящей на десятки километров в обе стороны и окружённой высокими, современными зданиями, я почувствовал себя одиноким. Бредя среди нескончаемых свалок мусора и разбитых автомобилей, я тщетно искал хоть какие-либо признаки людской деятельности, но не находил их. Это был настоящий антиутопический пейзаж, в котором, сдавалось, человеку уже не было места; как и умиротворению, поскольку за кажущимся спокойствием определённо скрывалось что-то непостижимо опасное — я осязал это при каждом дуновении ветра или шорохе под ногами. Над этим городом повисла «абсолютная тьма». И это была не тьма от отсутствия электричества или солнца, это была социальная тьма, сотворившая реальность, в которой порядок априори не был возможен — настолько глубоко та застряла в этих «бетонных, умирающих коробках».

«Есть кто?!» — в итоге выкрикнул я. Но эхо вернуло мой вопрос назад, задушив его беспробудной тишиной. «Неужели во всём городе не осталось ни одной живой души? — негодовал я. — Куда же исчез безымянный ангел, что привёл меня в сознание? Где те, о ком она говорила мне? А этот культ?.. даже его как будто не существовало. И где я всё-таки находился?!»

Очевидно, сохрани я память о былой жизни, то смог бы разобраться в произошедшем здесь, но пребывая в забвении, мне ничего не оставалось, кроме как анализировать случившееся через призму услышанных в госпитале слов. Но, несмотря на их ощутимую достоверность, моим умом по-прежнему овладевали вопросы и сомнения, а всё, что я мог противопоставить имеющимся знаниям — это жадные поиски хоть какой-либо непоколебимой истины. Оттого я смело шёл вперёд, пренебрегая потенциальной опасностью.

Спустя час полуночных скитаний я увидел, что из-за угла очередной кирпичной многоэтажки пробивается тусклый свет, мерцающей дорожкой тянущийся через всю проезжую часть. Это был добрый знак, разъяснивший, что мои искания увенчались успехом. После того как я свернул в освещённый переулок, перед моим взором предстал источник света — испускающий редкие языки пламени, дырявый бак, с несколькими поленьями внутри. Он чётко рисовал очертания двух мужчин около него. Подойдя ближе и оценив внешний вид этой парочки, я догадался, что те были бродягами. Они грелись у открытого огня, протянув к нему руки в перчатках без пальцев, и, перешагивая с ноги на ногу, всё время о чём-то причитали, притом, сдавалось, каждый о своём.

Заметив меня, они умолкли и, не шелохнувшись, отвели взгляды, видимо, для того чтобы избежать разговора с незнакомцем. Став рядом, я непредосудительно протянул ладони к очагу, начав усердно тереть их друг о друга. Лишь в этот момент я заметил, что на улице было очень холодно. Должно быть, озадаченный происходящим я попросту не обращал внимания на погоду. А ведь было чуть выше нуля градусов. Ни пальто, ни водолазка с брюками, одетые на мне, не согрели бы меня так, как этот импровизированный костёр; отчего я, впервые за сегодня, ощутил хоть толику удовлетворения от положения, в которое угодил.

— У тебя не найдётся пробирки «танка», приятель? — в конце концов молвил наиболее возрастной бездомный, выглянув из-под капюшона. Разумеется, он тоже был носителем рагмы, в отличие от его друга, который, резко обернувшись, подхватил с полуслова: «или бутылочки старого доброго ликёра?» Он, к моему удивлению, оказался обладателем здоровой наружности.

— Боюсь, что не имею ни того ни другого, — ответил я и, следом за их безрадостным вздохом, спросил: — «танк» — это наркотик, верно?

— Танк — это звёзды на небе, брат, которые падают прямо тебе в глаза, очищая твой рассудок от всего негатива, что пропитал этот гнилой город, — залепетал отмеченный недугом мужчина. — Брат, это счастье, что, словно сахар, тает на твоих устах, оставляя сладкий привкус эйфории. Это…

— Да замолчи ты уже! Видишь же, что у него ничего нет, — тря шею и дёргаясь, гавкнул второй.

— Не указывай мне, что говорить. О-у-у, о-у-у… — впав в экстаз от одной только мысли о предмете своей зависимости, заскулил обезображенный бродяга. Такая реакция была пугающей для меня и в то же время вызывала подлинную жалость.

— Ты из изгоев? — внезапно обратился ко мне парень с чистым лицом.

— Нет. Я сам по себе… Изгои — это какая-то группировка, не так ли?

— Да куда там! Они всего-навсе жители подземки, не более. Крысы, возомнившие, что смогут противостоять властям. Глупцы! Одному Всевышнему известно, как и где именно обитают эти отбросы.

Мне захотелось узнать побольше об этих Изгоях, но мой новый знакомый более не сумел ничего сказать; вероятно, те были весьма скрытной бандой или же дело обстояло в чём-то ином.

— А что тебе известно об организации Свет? — молвил я, решив услышать отличную от известной точку зрения. Но, увы, снова не получил желаемого, потому как мой собеседник даже не слыхивал о них. Таким образом, мои расспросы раз за разом заходили в тупик, и я, весьма опечаленный, взял паузу, потупив взгляд и ненароком уставившись на засохшее растение подле каменной стены. Оно выглядело действительно безмятежным, смирившимся со своим положением, какими, наверное, были и эти двое. Вдруг с него опал листок и, рассыпавшись, приземлился на бетонный пол. И вот так себя сейчас чувствовал я.

— Мне выдалось заметить, что у многих людей есть отличительная черта на теле, а у тебя ничего подобного нет, — продолжил разговор я, обратившись к парню с нормальной наружностью. — У меня, как видишь, тоже. От чего это? Последствие Вознесения?

— Да, это так. Улицы хранят память об этом явлении… Надо отметить, что они единственные, кто знает правду обо всём когда-либо произошедшем и порой даже говорят, только не все их слышат. Вознесение было закономерным событием! Оно изменило нас, но не всех, и совершилось это для того, чтобы мы, будь обезображенными или нет, жили и думали о других, а не только о самих себе. Идеальное решение! И случилось это не во времена создания культа Прадха, а намного раньше, причём до такой степени давно, что человек тогда ещё не то что не мог постигнуть красоты и замысла сей задумки, но даже не умел передвигаться на двух ногах, а лишь на четвереньках…

— Да не придумывай! — прервал его повествование компаньон-наркоман. — Ни на каких четвереньках мы не передвигались. И вообще, ты танком себе весь мозг «счистил». Не слушай его, братишка.

— А я говорю тебе, — ответил второй, в защиту высказанных слов, — что своими собственными глазами видел людей, что ходят на четырёх конечностях. И ноги у них такой же длины и формы, что и руки, да и не руки это — а лапы, как у животных.

— Да перестань «заливать»! Всё же очень просто! Однажды на свете появился человек с рагмой, и человек с рагмой родил сына, у которого тоже была рагма, и у сына его сына аналогично была рагма и так далее. Понимаешь, братишь? То есть появление первого носителя и ознаменовало начало Вознесения, которое, кстати, идёт по сей день и будет длиться до тех пор, покуда не останется никого с чистым лицом. «Догоняешь»? Это эволюция, дружище.

— Ты так говоришь только из-за того, что сам урод и мать твоя была уродкой!

— Моя мать была святой!!!

И они вступили в словесную перепалку между собой, напрочь позабыв о моей персоне. А я уже был готов оставить их и уйти, но сдержался, так как мне всё ещё были нужны ответы. Я прервал их бессмысленную дискуссию вопросом, адресованным парную, которому не дали договорить, поскольку заинтересовался его исследовательским складом ума: «что тебе ещё известно о Вознесении?»

— О Вознесении?! — переспросил внезапно вышедший из щели покосившегося забора и грубо вмешавшийся в разговор бездомный в длинном пальто. — Мы много всего знаем, поверь.

— Много, много, — усмехаясь и скорчив глупую гримасу, ответил поражённый недугом пьянчуга, чьё лицо, как, собственно, и лицо другого собеседника, стремительно изменилось, стоило тем увидеть, должно быть, более опытного и авторитетного члена ихней шайки.

— Вознесение — это «масло» на «хлебе», — продолжил свою бессвязную лекцию вышедший из тени. — Каждый раз падая со стола судьбы большой бутерброд, на котором мы живём, приземляется маслом вниз, вследствие чего хлеб остаётся нетронутым. Так мир спасается от краха! И раз за разом падая в пропасть, мы — обитатели хлеба — выживаем благодаря чудодейственному свойству масла — Вознесению.

Почувствовав в разговоре, и без того пронизанного нотками сарказма, откровенное глумление — те улыбались, как умалишённые — я спросил у незнакомца то, на что, по логике, обязан был получить однозначный ответ: — кто вы? И почему сосуществуете вместе несмотря на физические различия?

— А кто вправе судить нас и указывать, с кем общаться? Ты? И раз на то пошло — представься сам. Мы не знаем, с кем имеем честь разговаривать, — изрёк загадочный мужчина в пальто, который, несомненно, был умнее и хитрее остальных. Я подумал, что он наверняка мог обладать искомыми мной сведениями, в том числе и о культе, с которым мне совсем недавно выдалось познакомиться; но из-за этого он также мог и представлять опасность для меня. Я догадался по тону, что не нравлюсь ему и отныне, дабы не провоцировать того сильнее, вознамерился тщательнее подбирать выражения.

— Я такой же, как вы, простой человек, ищущий своё место в этом мире, — не придумав ничего лучше, ответил я.

— Интересно говоришь, — апатично молвил лидер подзаборников. — Лучше бы тебе убираться отсюда подобру-поздорову, — весьма грубо высказался тот и, к моему разочарованию, очень уж неожиданно. А после он, претенциозно отвернувшись, стал удаляться прочь, унося с собой столь драгоценную информацию.

— Погодите, — поспешно, и нужно признать — не обдумано, выкрикнул я, потянувшись рукой в сторону уходящего собеседника. — Скажите, где мне найти храм последователей Прадхаизма?

И тот в одночасье остановился и замер, ясно дав понять, что на тему наложено табу.

— Ты связан с прадхами? — отступив от бака, разом спросили два наркомана, и начали медленно приближаться ко мне. Я ответил, что не связан с культом, но те, казалось, не услышали этого. Раздался звук выдвигающегося лезвия канцелярского ножа — тихий треск, вынуждающий умолкнуть и с опаской опустить глаза. Незамедлительно, заставив меня вздрогнуть, сзади вышли ещё двое бродяг, должно быть, спавших на тротуаре и по какой-то причине оставшиеся незамеченными мной ранее. Атмосфера стала накаляться.

— Мы тут не жалуем прадханитов.

— Зря ты сюда пришёл!

— Думал читать нам свои проповеди?

— Что за расспросы ты здесь устроил?

— Мы сами тебе устроим допрос, фанатик проклятый.

И не успев что-либо возразить тем, я попятился назад в безуспешной попытке уклониться от удара стоявшего сбоку бездомного. Кулак прошёл вскользь, но инерции маха было достаточно, чтобы припечатать меня к стенке. «Бей еретика!» — с криком бросились на меня остальные. Мне хватило прыти отскочить в сторону и увернуться от двоих соперников, но третьему всё же удалось настигнуть меня и нанести хук, а затем ещё один — более точный, который, к сожалению, сбил меня с ног. И вот я уже, получив пинок по почке, пытался тщетно уползти прочь от обидчиков, что, дико бесчинствуя, продолжали преследовать меня, раздавая всё новые оплеухи. Не поскупились на них даже те парни, с которыми мы совсем недавно вели непредосудительную беседу. Невероятно, как могут измениться люди под влиянием обстоятельств. Они засмеялись, и я, воспользовавшись возможностью, привстал, держась правой рукой за живот, а левой за выступ кирпичного фундамента. Я зашагал в направлении центральной улицы, где лежал сбитый с моего плеча рюкзак. Мне мыслилось, что дойди я до него, то сумею вытащить оружие, и если не открыть огонь, то хотя бы отпугнуть бандитов от себя. Но не дошёл я и до края дома, как меня в спину ужалило лезвие ножа, а резкий толчок вновь повалил на растрескавшийся асфальт. Надежды не было. Становилось очевидным, что они вошли в азарт и теперь не думали останавливаться.

«Помоги мне, ангел», — ни с того ни с сего промелькнуло в моих мыслях, при воспоминании о девушке, пообещавшей оберегать меня. — Не дай мне умереть, — еле слышно повторял я, словно какое-нибудь заклинание, непрестанно получая при этом всё новые и новые удары.

И вдруг переулок озарил яркий, белый свет.

— Правом, данным мне Всевышним и председателем верховного совета правительства, приказываю всем оставаться на своих местах! — надрываясь, возгласил мегафон, стоящий на крыши государственного фургона. Из транспортного средства вышло трое солдат-теней, вооружённых электрическими копьями, во главе с проповедником, держащим в своей руке портативный микрофон.

Разве могло произойти что-то ещё более худшее?

Все участники потасовки тут же кинулись врассыпную, за исключением одного, которого я успел схватить за штанину и повалить на землю. — Тебя я заберу с собой и не думай сбежать! — высказал я тому.

— Ты чего? Отпусти, братишка. Будет тебе. Они же нас обоих прикончат. Отпусти!

Приспешники культа приближались всё ближе и ближе, не спеша шагая вдоль освещенного переулка. У них, казалось, даже не было нужды преследовать убегающих, будто бы их целью были именно мы или только я, а быть может, они наслаждались происходящей сценой и тем ужасом, что наводят на окружающих своим грозным видом. Но действительно бесспорным являлся лишь тот факт, что время моей свободы непоколебимо заканчивалось.

— Прости меня, прости, — залепетал пойманный мной отморозок.

— Скажи, что ты знаешь о культе и, возможно, тогда я отпущу тебя! Кто у них главный? И есть ли у них слабые места? — спрашивал я того, всё ещё преисполненный надеждой, что ангел-хранитель придёт мне на выручку.

— Нет времени, не глупи! Тебе так и так не жить. Не тащи меня за собой в преисподнюю!

— Говори или тебе конец!

— Йо-йо. Он может помочь тебе. Если удастся выкрутиться, спроси его.

— Кто этот Йо-йо? И где его найти?

— Наркодилер. Он скрывается на центральной станции подземки. Но метро давно не работает и единственный способ попасть туда — это пройти через подвал здания бывшей библиотеки. Отпусти же, я хочу жить!

И я отпустил этого подлеца, дав ему уйти за мгновение до того, как солдаты приблизились к нам.

— Дур вагн, гонуки. Согласно закону о чистке улиц, мы уполномочены поместить тебя под трибунал, для последующего выяснения твоей личности и проведения исследования на предмет причастия тебя к кругу ганнамов. Ты не имеешь права препятствовать суду или оказывать какое-либо сопротивление аресту. В противном случае тебя ждёт незамедлительное уничтожение. Да прибудет с тобой Всевышний.

Ухватившись за мой воротник, двое воинов-теней потащили меня к чёрному, высокому фургону, стоящему на обочине. В руке у самого крупного из них был мой рюкзак. А проповедник, одетый в рясу цвета мадженты, тем временем, не умолкая ни на секунду, принялся читать притчи из своего лжеучения: «покайся! Не искушай душ чистосердечных праведников словом и действием своим, проклятый гонуки…» И он продолжал речь до тех пор, покуда амбалы в масках не бросили меня в кузов автомобиля. Затем они сами залезли внутрь и сели на скамью, прикреплённую к противоположному от меня борту. Пока один из конвоиров беспрестанно следил за мной, другой приступил к занятной процедуре: он надел на мои ноги металлические, шестигранные браслеты, прикрепив их к панели под моим сидением, похожей на магнит. Прозвучал сигнал, и я уже не мог пошевелить ногами. Следом такие же он одел мне на руки, которые, в свою очередь, соединились друг с другом. После всего этого второй мужчина дал знак водителю, и фургон тронулся с места. А священник, вальяжно усевшись на переднем сидении, поднёс ко рту микрофон и продолжил свою проповедь, видимо, тем самым ознаменовав начало поисков новой жертвы.

Положение становилось всё более и более отчаянным. Я не представлял себе выхода из сложившейся ситуации. Замки были достаточно крепкими, чтобы удержать даже профессионального атлета от побега. И хоть мои руки оставались свободными, вооружённые бойцы не спускали с меня глаз. И вдобавок рана, нанесённая мне в переулке, не переставала напоминать о себе. Что было делать?

Охранник, у которого находилась моя сумка, взялся осматривать её и копаться в содержимом, перекладывая с места на место то свёртки с одеждой, то запасы еды, доколе не остановился, обнаружив металлический предмет, принятый мною в госпитале за ружьё. То отличалось от прочих ружей и, вероятно, из-за этого тот не сумел определить, что это оно, ведь, долго разглядывая его и крутя из стороны в сторону, он вновь положил его обратно. Увиденное в этот момент и вчера в храме прадханитов, когда толпа восхваляла револьвер, натолкнуло меня на мысль, что последователи культа, помимо приближённых к проповеднику в белой маске и красной рясе, не имели в своём арсенале огнестрельного оружия и, более того, ни разу не видели того вблизи и не использовали. Что, если это было моим преимуществом? Но прежде чем я обдумал всё, конвоир сложил рюкзак под скамью и показательно наступил на него ногой. Безнадёжно… И вообще, даже если бы мне удалось достать орудие, смог бы я тогда воспользоваться им — смог бы выстрелить в человека? В моих умозаключениях снова поселились сомнения и неуверенность.

Внезапно я почувствовал прикосновение женской руки к плечу, однако, быстро обернувшись, никого не увидел. Это было весьма озадачивающим событием, поставившим меня в дурацкое положение. И то отнюдь не являлось последним, так как покой камеры в результате потревожил столь долгожданный голос ангела-хранителя, слышный, как было заметно по отсутствию реакции присутствующих, исключительно лишь мне, словно тот проходил сквозь выделенный канал: «не дай им довезти тебя до их закрытого города. Они не должны узнать о том, кто ты и тем более о твоём сегодняшнем воскрешении. Это было бы срывом всей нашей операции».

— Операции? — громко спросил я. — Скажи же мне, наконец-то, что происходит и зачем я вам понадобился? — сидевшие напротив меня переглянулись, наверное, подумав, что я брежу.

— Всему своё время. Если ты действительно так сильно жаждешь получить ответы, выполни то, что я тебе скажу, и я открою тебе правду. Но только не сейчас. Каждая секунду на счету. Поверь.

Я смиренно кивнул, решив, на этот раз, не притягивать внимание служителей закона.

— Меньше чем через минуту, — продолжила она, — вы окажетесь на старом каменном мосту. Ты поймешь это, так как фургон неминуемо попадёт в большую дыру на въезде. Используй эту возможность, чтобы наброситься на одного из охранников; затем достань оружие из сумки и застрели обоих; вслед за чем прикажи водителю остановиться — он подчинится, поскольку боится за свою жизнь. Сделав всё это, ты сможешь спокойно снять оковы и приступить к продолжению своей миссии.

— Ты так рассказываешь, будто бы полностью уверена в грядущем. Откуда ты всё это знаешь? — тихо прошептал я ей.

— Нет времени. Осталось тридцать пять секунд.

— А если у меня не получится?

— В таком случае у тебя есть другой вариант — убей себя.

— Это безумие, — промолвил я, взявшись за голову.

— Умри, покамест я рядом и могу вытащить тебя. Быть может, такого шанса более не представится. Это болезненно и потребует время, но ты будешь спасён. Хотя лучше бы тебе следовать первому плану, он видится и проще, и менее пугающим. Решай. Восемнадцать секунд.

В моей голове мгновенно пронеслись десятки вариантов исхода этой авантюры — и все они без исключения кончались мучительными муками для меня. Я не был уверен, что сумею ранить или отнять жизнь у другого человека и тем более покончить с собой. Это до безумства страшно. «Десять секунд», — промолвил ангел. Наиболее вероятно было, что меня изобьют и я отключусь, так и не дав отпора. К тому же неизвестно, что произошло бы дальше. Может, узнав о моём воскрешении, меня подвергли бы допросу с пытками или даже экспериментам. Не рискнуть было нельзя. Пока я обдумывал всё это, мои губы неосознанно изрекали: «Что будет? Как поступить? Что будет? Как поступить?..»

— Сейчас.

Колёса машины резко упали в яму, глубиной примерно с пол локтя, подбросив всех, кто сидел сзади, включая меня, вверх. Ничего не оставалось, кроме как действовать по ситуации. Сгруппировавшись, я всей массой налетел на привставшего передо мной конвоира и, повалив того на соседа, потянулся к рюкзаку. Мои ноги всё ещё были присоединены к панели под сидением, потому все дальнейшие манипуляции приходилось выполнять почти что лёжа. Придавив собой стражников, что, замешкав, принялись тянуться за упавшими на пол копьями, я открыл сумку и, нащупав в ней ружьё, стал изо всех сил вытаскивать его из-под груды вещей. И только мне это удалось, как я тут же получил удар током в спину. Он был до того мощным, что ненадолго дезориентировал меня. Но придя в чувства и увидев агрессивно настроенных врагов, приближающихся ко мне из противоположного угла кабины, я незамедлительно навёл на ближайшего, а после и на другого, прицел орудия, заставив тех застопориться.

— Никому не двигаться! Или все отправитесь к своему Всевышнему! — угрожающе закричал я.

— Он блефует, — выговорил один из мужчин, и аккуратно, придерживаясь за потолок, начал, покачиваясь, приближаться в мою сторону.

Возможно, мне стоило бы выстрелить в того, но я не смог. И, не придумав решения лучше, я осмелился поднести ружьё к виску.

На долю секунд всё вокруг как будто замерло. Электрический разряд, вышедший из контакта копья, неспешно шёл по воздуху; люди, стоявшие напротив не шевелились; шум мотора стих. Мне даже чувствовалось собственное сердцебиение. Я крепко зажмурил глаза и медленно-медленно стал взводить курок, непрестанно думая о том, что произойдёт в финале.

Правое колесо машины ни с того ни с сего въехало в очередную дыру на дороге, и всё внутри камеры пошатнулось. Орудие, за долю секунды до преждевременного выстрела, сместилось правее и, извергнув тонкий язык пламени, опаливший мои волосы, высвободило раскалённый метал, что лучом света пронёсся через всё пространство фургона, пока, не пробив обшивку и не поразив плечо водителя, не вышел сквозь лобовое стекло, окропив то багровой кровью. Снаряд стремглав умчался в бескрайние просторы чёрного неба, а зависшее безмолвие сменилось оглушающим звуком выстрела, который, постепенно затухая, сам был низринут криком раненого человека, что по инерции сместив руль влево, одним махом опрокинул высокий автомобиль. И тот с грохотом, в последний раз подбросив всех ввысь, лёг на бок, а позже ещё долгое время, испуская нескончаемые искры, катился вдоль мостовой, покуда не остановился, одарив пассажиров ошеломляющей тишиной.

На какое-то время я потерял сознание, а когда очнулся, обнаружил себя висящим вниз головой. Магниты по-прежнему действовали. В ушах стоял гул. Перед глазами всё плыло, из-за чего мне померещилось будто бы мы ещё находимся в движении. Сначала я отчётливо видел исключительно лишь мигающий свет фары в сумраке, но затем, привыкнув, стал различать очертание разбросанных предметов в округе и в конце концов людей, самый крупный из которых, придя в себя, вдруг зашевелился. Это было опасно, ведь я, к сожалению, в момент аварии обронил своё оружие, а прадханит располагался внизу, значит, имел возможность, в отличие от меня, дотянутся до него и завершить начатое ими дело. Но, к моему счастью, воин в маске аналогично пребывал в беспамятстве и поэтому производил случайные действия, до тех пор, пока, опёршись на копьё, не привстал — что было мне на руку. Я схватил того за горло и начал сжимать что было сил.

— Брось свой чёртов посох! — крикнул я, и обессилевший конвоир, не долго раздумывая, отпустил орудие. — А теперь скажи, как снять эти оковы!

Тот произвёл какие-то манипуляции пальцами, похожие на дирижирование, и магниты отключились, скинув нас на пол. Оказавшись на своём сопернике, я, как мог, удерживая его одной левой, схватил ружьё, лежавшее недалеко от нас, и наставил на того. От очевидной безысходности он был вынужден сдаться.

— Будь ты проклят, гонуки! — зашипел он. — Ты и тебе подобные погубите эту планету! Сгинь, гонуки! Сгинь!

— Замолчи же! Я ничего не имею против тебя, и мне глубоко наплевать на то, во что ты веришь, у меня счёты лично с проповедником в белой маске и красной рясе. Знаешь такого?

— Председатель?.. Он глава верховного совета, ему нет никакого дела до такой мрази, как ты. Тебе не приблизиться к нему, как ни старайся!

— Говори или умрёшь!

— Я не сказал бы, даже если бы знал, гонуки. Ты только зря теряешь время! Наша церковь потому-то настолько и сильна, что проводит политику жёсткой иерархии, по которой мы — солдаты — не вовлечены в дела верхушки. Это баланс, что сохраняет порядок в обществе и законы наших предков! Ибр дур ламар!

— Танко?! Что ты знаешь о Танко, треклятый фанатик? Где находится их центральный офис? Где найти их представителей?

— Поздно, гонуки. Они уже знают, что я не справился с заданием… — и не успел тот закончить мысль, как его сию минуту начало трясти в конвульсиях. Я в ужасе попятился назад. И дёргающийся какое-то мгновение назад воин внезапно застыл, престранно выгнув спину и оттопырив пальцы, сохраняя неподвижность до тех пор, покуда не обмяк, потеряв сознание. Подойдя ближе и измерив пульс на его руке, я убедился, что передо мной был уже нежилец. «Как такое могло произойти?» — думалось мне. Однако факт оставался фактом — ответы на вопросы от него мне уже было не получить.

Выйдя из фургона и проковыляв несколько шагов прочь, я опустился на корточки и сел на бордюр, уставившись на последствие страшной аварии. Боль от ранения продолжала терзать меня, вдобавок появившиеся новые ссадины делали моё дальнейшее передвижение маловозможным, так что я, обхватив колени и склонив голову, принялся молить о скорейшем восстановлении.

— Ангел! — закричал я, устремив взгляд ввысь. — Ангел!!! Где же ты? Неужели ты оставишь меня вот так?! Я не знаю, что мне делать теперь, ангел!

Но никто не ответил. Всё было без толку. Казалось, бездонное звёздное небо сейчас могло дать мне гораздо больше, чем все ангелы, праведники и прочие персоны, на этом свете. Только оно не использовало меня, в отличие от всех прочих, которые, как начало представляться, лишь бессовестно водили меня за нос. Не ведаю каким образом эта женщина наведывалась ко мне и почему её более никто не слышал, но нужно признать, что с «попечительством» та явно не справлялась. Я совсем не чувствовал себя в безопасности. Более того, я был измотан. И мне по-прежнему не давала покоя мысль об абсурдности происходящего. Как же я угодил в эту историю? Может быть, всё-таки стоило покончить с собой?

Неожиданно моё размышление потревожил грохот канализационного люка, который ни с того ни с сего открылся и высвободил наружу пару грязных, косматых, в изодранных одеждах, мальчишек. После зазвенело ещё некоторое количество чугунных дисков, и на дороге уже стояло с десяток детей и подростков. Они, не обращая на меня никакого внимания, принялись изучать содержимое перевёрнутой машины, вытаскивая из неё всё, что только можно было вытащить и даже разбирая, частично, её саму. Этот рой действовал на удивление слаженно и аккуратно, ловко затаскивая вещи, одежду и запчасти обратно в клоаку, из которой выбрался. И не прошло и пяти минут, как те, закончив своё грязное дело, стали один за другим исчезать с проезжей части.

Я смотрел на всё это со стороны и диву давался: насколько безобразна эта жестокая реальность, в которой невинные дети вынуждены были заниматься поборами и воровством. Им бы быть дома с родителями и не знать невзгод и голода. Но, увы, эти тощие сорванцы, сдавалось, не представляли себе жизни отличной от этой. Они были олицетворением людских пороков.

Наконец окликнув наиближайшего ко мне члена этой малолетней шайки, я громко задал тому вопрос: «не подскажешь, как пройти в библиотеку?»