Мера воздаяния

Александр Кучаев, 2023

В приключенческом романе «Мера воздаяния» рассказывается об эмигранте, приехавшем в Россию для выполнения последней воли своего погибшего друга. Воля эта оказалась связанной со спрятанными сокровищами. В борьбе за них главный герой и его сподвижники вступили в ожесточённое противостояние с широко разветвлённой бандой преступников.

Глава вторая. Взгляд в прошлое

Целый час, наверное, Наталья Павловна взывала к моему рассудку. Я в основном молчал, иногда только отделываясь неопределёнными фразами или поддакивающими словами наподобие «да-да», «конечно, милая».

Перед глазами же каскадом видений проносилось всё моё прошлое начиная с четырёхлетнего возраста, когда у меня впервые обнаружились признаки певческого голоса и то, что я в точности могу подражать щебету птиц и крикам домашних животных. А годами десятью позже, с развитием голосового аппарата — и пению других людей, включая великих исполнителей.

Затем яркая полоса бесшабашной подростковости. Особенно, когда учёба в музыкальной школе сочеталась с занятиями в секции рукопашного боя.

И на этом фоне — игра на аккордеоне или гитаре и блатные песни в закуточном углу нашего двора в окружении приятелей из числа мальчишек и девчонок и их восторженные возгласы по поводу моего искусства. А также драки с местными гопниками, верховодом которых был один отпетый по фамилии Ерманков, на год или два старше меня. Как сначала они били меня, а спустя недолгое время — я их, когда уже обрёл определённое мастерство рукопашника, участвуя в секционных единоборствах и разных соревнованиях — городских и областных.

Ах, какое это было весёлое залихватское время, полное уверенности в себе и счастливом обеспеченном будущем со всеми его удовольствиями!

Далее шестилетняя армейская служба в спецназе ВДВ и участие в боевых операциях на Ближнем Востоке, где чаще всего я выступал в качестве снайпера.

К моральному своему удовлетворению, ни одного человека я тогда не убил, а только ранил около двух десятков аскеров из числа противника — не очень тяжело, задев лишь мышечные ткани конечностей, не сомневаюсь в последнем. Убийство всегда было и остаётся противным мне, многогрешному.

И столько же лет отбывание наказания в колонии строгого режима «Полярный медведь» — по ложному обвинению, отгораживавшему ольмапольских мажоров, действительных участников преступления.

Тот роковой вечер, направивший меня на режимнолагерную стезю, запомнился во всех нюансах, словно всё происходило только что.

После дембеля я приехал в родной город. Был тихий вечер, смеркалось. Я шёл от автобусной остановки домой к матери; она готовилась встретить меня и уже накрывала на стол — мы всё обговорили по телефону, и душа пела в предвкушении радостных счастливых минут. По окончании застолья я намеревался отправиться к своей девушке, с которой познакомился в последний отпуск и на которой собирался жениться.

До нашего дома оставалось метров четыреста или пятьсот, как вдруг с заброшенной стройки, возвышавшейся в нескольких шагах, донёсся придушенный стон и кто-то там за блочными каменными стенами воззвал о помощи.

«Помогите!» — жалобно прозвучало в вечерней тишине.

Не раздумывая, я бросился на голос, тонкий, почти детский, и, проскочив несколько полутёмных помещений, увидел, как в закутке строительной площадки трое парней распинали молоденькую девчонку — лет семнадцати, не больше. Двое держали её за руки и зажимали рот, а третий, задрав ей чуть ли не пополам разорванное платье, снимал с неё нижнее бельё.

В руке у меня был обрезок полуторадюймовой стальной трубы, подобранный в одном из проходов, пока я пробирался по стройке. Этой штукой я с размаху и шибанул по спине того, третьего, который оголял несчастную, а его подельники бросились в разные стороны. Я погнался за одним из них и почти настиг, когда сильнейший удар по голове свалил меня с ног.

А получилось так, что шум и крики, раздававшиеся из недостроенного дома, услышали полицейские, проезжавшие мимо, в числе которых был уже упомянутый Вячеслав Ерманков, давний мой неприятель из детства, к этому времени младший сержант полиции. Он-то и пустился за мной и тем парнем, которого я преследовал, и, догнав, хватил меня рукоятью пистолета по затылку.

Потом следственный изолятор, допросы, моё отторжение наветных слов, полицейские, набросившиеся на меня с резиновыми дубинками, и то, как я положил их всех рукопашными приёмами. Майор Окунев, прибежавший на шум схватки и дважды выстреливший в меня из пистолета; первая пуля попала мне в плечо, а вторая — в грудь, к счастью, не задев лёгкие.

И суд под аккомпанемент неправедного обвинения, по которому выходило, что это я пытался изнасиловать несовершеннолетнюю Надю Зайцеву, ту девчонку на стройке. И показания самой потерпевшей, запуганной проплаченным следователем Патрикеевым, что именно я, демобилизованный солдат, являюсь злодеем, покусившимся на её тело, а трое парней лишь пришли ей на помощь; я же, вооружившись металлической трубой, напал и на них и покалечил одного.

Наконец, лжесвидетельство полицейского Ерманкова, который якобы видел, как трое юношей, фактически ещё подростков, буквально стаскивали меня с этой Зайцевой.

Лыком в строку лёг и рассказ майора Льва Максимилиановича Окунева о том, как в следственном изоляторе я совершил нападение на полицейских, находившихся при исполнении служебных обязанностей, и как он вынужден был останавливать меня пистолетными выстрелами на поражение.

Словом, я был обрисован настоящим монстром, крайне опасным для общества и подлежащим изоляции от него.

Венчал судебное разбирательство приговор, зачитанный судьёй Митюковой Жанной Борисовной: пятнадцать лет колонии строгого режима! И отбывание наказания в лагере «Полярный медведь», расположенном на северо-востоке Сибири, в местности, примыкавшей к нижней части Енисея, неподалёку от базальтового плато Путорана, дикого края, малодоступного для людей.

Такой вот итог получился; пройди я мимо той стройки, не отреагируй на жалобный крик — и жизнь моя продолжилась бы совсем в ином ключе, возможно, радужном и беззаботном, в условиях полного достатка и развлечений. А девчоночью мольбу о помощи я, пожалуй, и не вспомнил бы ни разу, и на сердце у меня были бы мир и покой.

В заключении я и познакомился с Филиппом Никитичем Татариновым, уже немолодым уголовником-рецидивистом, смотрящим по лагерю и моим земляком из Ольмаполя. И довольно близко сошёлся с ним, хотя он относился к высшей касте блатных зэков, а я — к мужицкому сословию, то есть к людям, оказавшимся на зоне случайно, в силу тех или иных неблагоприятных обстоятельств. Внешне, повторюсь, наша взаимная симпатия мало чем выражалась, но его поддержку я чувствовал на протяжении всего нашего совместного пребывания на каторге. И сам по мере возможности оказывал ему те или иные услуги, способствовавшие выживанию.

И был ещё один арестант, с которым я тесно сошёлся и которому поверял иной раз сокровенные тайны души. Это уже упомянутый Пётр Вешин, на воле банковский служащий, белый воротничок, этапированный на зону в двадцатишестилетнем возрасте — зимней порой, на специальном тюремном автотранспорте, по льду замёрзшей реки, через год с лишним после меня.

Осудили его за «нападение на полицейского» при разгоне стражами порядка несанкционированного экологического митинга, хотя он к этой держиморде лишь потянулся рукой и даже не прикоснулся к нему, а только назвал негодяем.

Полицай с резиновой дубинкой гнался за девушкой, участницей уличного собрания граждан, и уже замахнулся, чтобы ударить, однако, пробегая мимо Вешина, шедшего по тротуару, поскользнулся на ледке, упал и вывихнул левый мизинец. И выпачкал бронеформу, в которой он со товарищи, бравыми молодчиками без моральных устоев, по сути биороботами, в тот день разгонял добрых людей, неугодных ольмапольским власть имущим.

Зазорно ему было признать собственную неуклюжесть, и он обвинил Вешина в неудачном падении своём, что якобы тот ударил его.

Молодого человека арестовали, провели кривое предвзятое следствие, состоялся суд, и впаяли Петру тринадцать лет колонии строгого режима.

Как и меня, приговорила его всё та же судья Митюкова. Уже в заключении ему добавили ещё два года за «ложный донос» в прокуратуру на сотрудников колонии, которых он изобличал в убийстве заключённого, молодого парня, нашего соседа по бараку.

Невиновному человеку особенно тяжко сидеть за решёткой, тем более — тянуть столь огромные сроки!

И вот задумали мы с Петром устроить побег.

Самым подходящим местом для бегства был лесоповал в ста с лишним километрах южнее колонии, на который нас отправляли вахтовым методом и зимой, и летом. Отработают, бывало, зэки месяц в тайге, на смену им присылают другие бригады из «Полярного медведя».

Целый год мы снаряжались, запасая понемногу то, что могло понадобиться в передвижении по тайге. То плохо лежавший топор заныкивали, то лопату. Или обрезок арматурины, из которого вполне можно было изготовить остриё для копья или хорошую заточку по типу ножа.

На заключительном этапе нам здорово помог молодой юкагир Николай Колгонов, вольнонаёмный помощник кладовщика на лесоповале, тоже бывший зэк, предоставивший в наше распоряжение двуствольное ружьё с патронами, порохом и дробью, походную одежду и некоторый запас провианта на первое время. А также небольшую лодку, на которой мы переправились на другой берег Енисея, тем самым сразу отдалившись от неизбежной погони.

Бежали мы весной, в конце мая, во время страшного урагана, убивавшего людей и вырывавшего с корнем вековые деревья.

У самого края лесоповальной делянки, перед тем как скрыться в тайге, наткнулись на мучителя заключённых Христофорова, бригадира от компании «Кентавр», заготавливавшей лес.

Бригадир лежал, придавленный упавшей лиственницей, и я забрал у него пистолет ТТ с запасным магазином. Так что оба мы были вооружены. Позже этот пистолет не единожды выручал меня в опасных столкновениях с разными любителями покушений на людей.

Куда податься, находясь в бегах? Естественно, в родную сторону, к друзьям и знакомым, от которых только и можно получить поддержку беглым зэкам.

Больше двух месяцев были мы в пути; первые недели тайгой, держа курс на юг, потом — на запад, железной дорогой и просёлками. Наконец добрались до Салымовки — название, производное от местного озера Салым — деревеньки, что в сорока километрах от Ольмаполя, возле опушки леса.

Здесь, на окраине улицы, проживала Дарья Михайловна Самойлова, тётушка Петра, Дашка, как называл её бывший бригадир Иван Кузьмич. У неё мы и хоронились с начала августа до середины осени, занимаясь своей легализацией, то есть перевоплощением в благопристойных граждан, чистых перед законом.

Неоценимую помощь в этом непростом деле нам оказал Юрий, сын Дарьи Михайловны, двоюродный брат Петра, старший лейтенант полиции, а по прошествии небольшого времени — капитан, занимавшийся установкой и обслуживанием сигнализации и электронных и прочих устройств, препятствующих проникновению воров в разные учреждения, производственные здания и жилища богатеньких граждан.

Вместе с Юрием Самойловым нами были проведены две рисковые акции по обеспечению меня и Петра необходимыми денежными ресурсами.

Откровенно сказать, взвесив все «за» и «против», мы втроём — осенней ночью — обнесли загородный дом судьи Митюковой, забрав из него семь с половиной миллиардов рублей, которые чиновница юстиции обрела противозаконными способами. А спустя несколько месяцев, уже весной, в конце марта, когда сошёл снег, всё разведав и тщательно подготовившись, вычистили сейф с бриллиантами в особняке мадам Басиной, тёщи прокурора Арсения Владимировича Патрикеева, того самого, который проводил ложное следствие по моему делу, а потом облыжно же обвинял Вешина в суде.

Деньги эти и огранённые алмазы Пётр и Юрий на инкассаторской машине доставили в московский банк «Трапезит», возглавляемый нашим другом по «Полярному медведю» Альбертом Брониславовичем Темниковым. Там они были надёжно упрятаны в хранилищах и далее использованы на проекты, способствовавшие экономическому развитию страны. И в определённых количествах — на наши личные потребности.

Себе Темников не взял ни рубля из этих денег, потому как благим, праведным человеком был.

Обладая достаточными денежными ресурсами, мы с Петром сделали радикальную пластику лица в одной из московских клиник — облики наши были изменены до неузнаваемости — и оформили новые документы, сменив имена и фамилии. Он стал Погудиным Валерием Андреевичем, а я — Мельниковым Анатолием Дмитриевичем.

Таковыми мы и зарегистрировались в ольмапольском отделе по вопросам миграции, ранее именовавшемся паспортным столом.

Двумя годами позже, незадолго до бегства из России, по предложению Татаринова я с группой налётчиков участвовал в ограблении коттеджа полицмейстера Окунева, к тому времени полковника. У него тоже были изъяты миллиардные суммы, находившиеся в мансарде здания и «накопленные» чиновником не за счёт жалованья, а благодаря нескончаемым махинациям и отжиманию денег у всякого рода коммерсантов и промышленников.

Во всех случаях хищений материального изобилия, проведённых нашей троицей и людьми Татаринова — которые правильнее назвать справедливыми конфискациями, ибо, напомню, нажиты они были преступными путями, — я в основном исполнял роль снайпера, обеспечивая безопасность своих соумышленников.

Усыплял сторожевых собак, стреляя в них из шприцемёта, а в последнем налёте на коттедж обездвижил и двух охранников, прибывших по тревоге к воротам полковничьей усадьбы. Шприцы со снотворным практически мгновенного действия угодили им в мягкие места, что в общем-то было не опасно для здоровья.

Пётр Вешин просто с блеском устроился на свободе. По профессии, как я уже отмечал, он был финансистом. И вот под патронажем Темникова, с которым мы вместе отбывали сроки на зоне и которого, случалось, защищали от наездов других сидельцев, Пётр основал и возглавил ольмапольское отделение банка «Трапезит». Словом, стал известным в городе солидным уважаемым чиновником с очень хорошей зарплатой и немалыми возможностями влиять на экономику не только Ольмаполя, но и всего нашего обширного региона.

Его принимали в высоких местных кругах, часто показывали по телевизору, с ним советовались, журналисты брали у него интервью, и он нередко сиживал в президиумах на совещаниях, связанных с денежными потоками. И вкупе с городскими начальниками фигурировал на разных праздниках и банкетах для избранных.

Многие шли к нему с поклоном. Пётр в большинстве случаев не отказывал в помощи, игнорируя только негодяев и мошенников, которых он благодаря урокам, полученным в режимном лагере, нутром чуял. Обвести его вокруг пальца было невозможно; максимум — он давал лишь обещания всякого рода жулябиям, которые никогда не выполнял.

А меня приняли телохранителем к фермеру Вениамину Шабалину в селе Чукалино, владельцу обширного агропромышленного комплекса «Ольминские кущи», приносившего большие доходы. Приняли как человека с военным опытом, владеющего приёмами рукопашного боя, и как меткого стрелка.

И всё было бы хорошо, если бы не попытка рейдерского захвата этой латифундии могущественным бизнесменом, бывшим мафиози Германом Автономьевым, вылившаяся в вооружённое противостояние. У него было около сорока бойцов, нас же всего шестеро.

Рейдеры думали, что мы сдадимся, поднимем лапки кверху, а наша группа охраны во главе с командиром Павлом Гуркиным оказала ожесточённое сопротивление не на жизнь, а на смерть; Гуркин не сидел в глухом углу, сражался наравне с остальными и тоже весь пропах порохом.

Вениамин Шабалин хоть лично и не отражал налёт рейдеров по причине своей неподготовленности, но находился рядом с нами для оказания посильной помощи. И лично перевязывал двух наших раненых.

По ходу боевого столкновения я зацепил выстрелами несколько человек, атаковавших двухэтажный особняк Шабалина, где мы засели и в течение довольно продолжительного времени отстреливались.

Это моё снайперское искусство помогло нам продержаться до прихода бойцов из отряда СОБР «Гроза», которые ударили по нашему противнику с тыла, задержали большинство из его числа и затем передали в руки ольмапольской полиции.

О моих решающих действиях при отражении нападения на фермерское хозяйство рассказывали все местные телеканалы и показывали меня вживую, в результате чего участники банды стали знать главного «героя» в лицо.

На следующий день пятеро из рейдерской, а по сути бандитской группировки, оставшиеся на свободе, встретили меня автоматным и винтовочным огнём на мосту через речку Агапку, когда я ехал из Чукалина в Ольмаполь к своей подруге сердца Наталье Веряниной. Нападавшие били почти в упор, пули свистели и обдували голову, и смерть, можно сказать, смотрела мне в глаза.

Я открыл встречный огонь из двух пистолетов — один из них был тот самый лесоповальный бригадирский ТТ — на поражение, иначе меня бы убили, и все мои выстрелы оказались точными.

СМИ описывали это событие под заголовками «Бойня на Агапке», «Расстрел пятерых» и другими не менее кричащими; я был выставлен настоящим вурдалаком, серийным убийцей и фактически поставлен вне закона.

В Ольмапольском районе объявили план «Перехват», правоохранительная система начала на меня масштабную охоту с привлечением всех возможных сил, и было отдано распоряжение стрелять по киллеру на поражение с целью его ликвидации. Однако благодаря содействию Татаринова мне удалось сначала схорониться в одном из частных домов пригородного посёлка Тихоновка, а через двое суток покинуть город.

Кстати, пистолеты, бывшие в моём распоряжении, я не бросил, а, предварительно смазав солидолом, закопал в подпольной завалине дома, послужившего мне укрытием.

Вывозил меня на автомобиле Михаил Болумеев. И довёз до Москвы, где мы расстались. Несколькими днями позже командир собровского отряда «Гроза» полковник Дмитрий Лошкарин, одно время командовавший нашей группой спецназа в Сирии, помог мне эмигрировать из страны.

Спустя два месяца во Франкфурт-на-Майне, где я временно находился, из России прибыла Наталья Павловна, и уже вместе мы перебрались в Канаду. Сначала проживали в Оттаве, а через полгода переехали в Торонто, где окончательно и обосновались.

Комфортное, при полном достатке проживание в процветающей североамериканской стране немало расслабило меня психологически и привило некоторую леность и благодушие; даже походка моя сделалась несколько замедленной и вальяжной, как у многих канадцев.

Тем не менее я чувствовал себя готовым к поездке в Россию, чтобы выполнить свой долг. А в боевом отношении — к противостоянию злоумышленникам, если таковые появились бы.

При содействии офицера полиции Бенджамина Смита — он был наполовину русский и мы дружили семьями — я провёл несколько тренировочных схваток с лучшими бойцами антитеррористических подразделений Торонто, чтобы ещё раз проверить себя, и показал весьма неплохие результаты. Мои партнёры по рукопашной сказали, что посчитали бы за честь сражаться плечом к плечу со мной против общего противника.

Кроме того, я прошёл краткий курс обучения методам ухода от слежки — как в толпе, так и в безлюдных местах и при перемещении на личном автомобиле и общественном транспорте. Всё это могло пригодиться во время пребывания в России.

Мне необходимы были документы на новое имя и фамилию. Я опять обратился к Бенджамину Смиту.

— Оформление подобных носителей информации противозаконно, — с деланной сухостью ответил он, поджимая губы, — и я не могу пойти на должностное преступление. Однако, — Бенджамин сменил выражение лица, улыбнулся и лукаво прищурил глаза, — мне доводилось иметь дело с неким Анджеем Заребой, поляком из Рочестера; это в США, но недалеко от Торонто, ты знаешь. Насколько мне известно, он давно промышляет фабрикацией таких корочек — с немалой выгодой для себя. Дам тебе его адресок; попробуй обратиться к нему. Только приготовь денежки в необходимом количестве.

Этот Зареба оказался профессионалом высочайшего класса: он изготовил для меня, можно сказать, самый настоящий паспорт, и я стал Груновым Фёдором Даниловичем.

— Бумага удостоверения — не поддельная, — сказал он, когда я заплатил ему. — И шнур для сшивки страниц такой, какой нужен. Не буду говорить, как эти материалы попали в моё распоряжение.

И зачем-то спросил:

— Что, мистер, собираемся провернуть какую-то аферу? Или спасаемся от кого-то?

— Нет, — ответил я, — надо сделать одно богоугодное дело.

— А-а, богоугодное! Хотелось бы узнать, что у вас получилось.

— Может, и узнаете когда-нибудь, чем чёрт не шутит.

— Ну ладно, вижу, вы порядочный человек. Удачи вам!

Уже когда я направился к выходу, Зареба бросил мне в спину неожиданное:

— А кто вы будете по профессии?

Я остановился, повернулся к нему и сказал:

— Я — солдат.

— Профессиональный? — спросил он.

— Да, я профи.

— Главное, чтобы вы никого не убили.

— Постараюсь избежать этого.

— Ты безумен, Измайлов, — сказала Наташа перед расставанием. — Тебе в своё время просто сила небесная помогла ускользнуть от полицейского преследования. И вот ты снова намереваешься испытывать судьбу на территории, полной опасностей.

Я успокаивал её словами, что у меня надёжные документы, что ни в какие передряги не полезу и что, как только выполню последнюю волю Татаринова, сразу вернусь обратно. Что мне надо только сгонять туда и обратно, возможно, это будет вопросом лишь нескольких дней, в худшем случае — недель.

— Смотри, лето наступило, — говорил я, улыбаясь во всё лицо и стараясь выказывать полнейшую безмятежность, — погоду по интернету обещают тёплую, благоприятную в районе Ольмаполя, так что впереди просто отдых предвидится, лафа выйдет, а не поездка.

— Ты мог бы позвонить Михаилу Болумееву, — отвечала жена; лицо её было сумрачным от нескрываемой печали, — чтобы он взял бумаги Татаринова и сделал, что в них написано.

— Наташа, родная, так нельзя. Филипп Никитич именно меня просил исполнить завещание, и я дал ему слово. Разве можно такое передоверять кому-либо! Вот скажи, как ты поступила бы на моём месте?

— Увы, конечно, поехала бы.

— Ну вот, а меня склоняешь остаться. Кем бы я был, послушайся тебя! Да ты сама стала бы относиться ко мне с презрением.

— Склоняю, потому что мне страшно за тебя, милый.

— Не бойся, всё будет хорошо, вот увидишь. Ещё посмеёмся над твоими тревогами.

— Возвращайся скорее, — сказала она, провожая меня на пороге дома. — И помни, Валечка, мысленно я всегда с тобой.

На подъездной дорожке за оградой нашего приусадебного участка меня ожидало такси.

— В аэропорт Пирсон? — спросил шофёр в ожидании подтверждения.

— Да, — ответил я, кивнув головой. — В Пирсон.