Дело пропавшей балерины

Александр Красовицкий, 2020

Разве может бесследно исчезнуть балерина среди театрального многолюдья? Сотни зрителей и – ни одного свидетеля. Очевидно, кто-то хорошо продумал все детали. В полиции не спешат искать представительницу киевской богемы, поэтому сестра пропавшей балерины обращается к следователю в отставке. Тарас Адамович Галушко, ценитель тихой жизни и работы в саду, давно отказался от суеты расследований. Он не сразу берется за это дело, но одна из версий не дает ему покоя. Возможно, банда «собирателей гиацинтов» вновь развернула свою деятельность в Киеве? Действие романа происходит в 1916 году и основано на реальных событиях. Расследование раскрывает многие тайны и позволяет полностью погрузиться в атмосферу Киева во время Первой мировой войны.

VII

Императорский связанный чай

Он читал эту газету давно и регулярно — с 1913-го, когда на ее страницах начали появляться публикации, касающиеся расследования «дела Бейлиса». Николая Красовского, главного следователя сыскной части Киевской городской полиции, уволили с должности именно потому, что он не был согласен с версией о ритуальном характере убийства мальчика Андрея Ющинского евреем Менделем Бейлисом. Версия разваливалась на глазах, Красовский заверял прокурора, что Бейлис — не убийца, однако в дело вмешалась власть, а газеты, щедро оплачиваемые черносотенцами и ультраправыми организациями, вспыхнули обвинениями. Раздувалась идея «кровавого навета», согласно которой евреям для ритуалов потребовалась христианская кровь.

Лучшие киевские адвокаты встали на защиту несправедливо обвиняемого приказчика кирпичного завода. Красовский был уверен, что к убийству причастна киевская бандитка Вера Чеберяк. Расследование Красовского опубликовал «Кіевлянинъ». С тех пор Тарас Адамович начал более благосклонно воспринимать газету, которую ранее считал рупором монархии. В конце концов, Бейлиса оправдали, хотя почти два года — все время, пока длилось расследование, — он просидел в тюрьме.

Николай Красовский, которого Тарас Адамович частенько приглашал на наливку собственного приготовления, салютуя рюмкой, говорил:

— Дело Бейлиса — это Цусима для полиции. После такого вернуть доверие людей невозможно.

— Мы уже не полицейские, — глотнув горько-сладкого вишневого напитка, отвечал ему Тарас Адамович.

— Как знать, — продолжал Красовский, — может быть, только мы и полицейские.

Красовский подослал агентов к сводному брату Веры Чеберяк, который сознался в убийстве: оказалось, мальчик знал, что Вера была скупщицей краденого, так как часто бывал у нее дома — дружил с сыном бандитки. Кто знает — из-за детской ссоры или в шутку — Андрей сказал, что выдаст Веру Чеберяк полиции. Эти слова и стали для него роковыми. На суде пересказ частного разговора агента Красовского не сочли доказательством, а брат Чеберяк от своих слов отказался. Кажется, Веру Чеберяк так и не осудили.

Ох, уж эти Веры…

Фаэтон нес его по улицам города. Время до полудня Тарас Адамович привык проводить дома. Киев, медленно сбрасывающий дымку утреннего сна, он видел изредка, поэтому сейчас, забыв о хлопотах, любовался монументальной застройкой, величием храмов, зелеными островами садов и парков.

Редакция размещалась в одноэтажном особняке. В этом же дворике — типография и трехэтажный доходный дом. Следователя интересовал именно этот дом — на углу Кузнечной и Караваевской, если, конечно, в редакции ничего не изменилось со времени его последнего визита. Суматоха в коридоре и между кабинетами напомнила Тарасу Адамовичу о его былых посещениях — тогда тоже разыскивали тех, кто давал объявление в газете. В прошлый раз в редакции на их просьбу предоставить данные отреагировали неохотно.

Поэтому теперь, остановившись взглядом на полусонной розовощекой барышне за столом с кучей бумаг, он мысленно закатил глаза. Подошел ближе, поздоровался. Раньше на таких барышень, которые не слишком охотно копались в бумагах, надлежащее впечатление мог произвести полицейский жетон. А теперь? Только решительный тон и чуток блефа. Науку блефовать ему преподавал Красовский, между шахматами и картами делающий выбор не в пользу шахмат.

— Понимаете, Тарас Адамович, — говаривал главный следователь сыскной части, — шахматы чем-то напоминают мне преферанс, а я его не люблю. Расставили фигуры, сделали несколько ходов и уже оба игрока полностью в курсе ситуации — кто выиграл, а кто согласен на ничью.

— Бывает по-разному, — возражал шахматист.

— Но, как правило, именно так. Какой смысл доигрывать партию, когда в ней нет неожиданностей? В преферансе точно так же, по крайней мере, может такое быть. Вопрос в одной-двух картах, если они разыграны, — судьба партии предрешена. А бывают расклады, когда вообще нет смысла играть.

— А какой для вас смысл в игре?

— Риск. Блеф. Немного удачи. Все имеет значение, никогда не знаешь, чем закончится партия, пока не доиграешь ее до конца.

Тарас Адамович улыбнулся.

— Вы азартный игрок, — сказал он, подливая гостю наливки.

— Вы тоже. Просто прячетесь за маской скучного преферансиста.

— Как знать, может, маска — не такая уж скучная, — пожимал плечами хозяин дома.

Блефовать в шахматах крайне трудно, особенно, когда партнеры играют на равных. Тарас Адамович тер пальцами висок, улыбался.

— В шахматах мы видим полную картину. При игре в карты — картина неполная. Поэтому в картах блеф выглядит эффектно и элегантно, а в шахматах можно скатиться к жалкому отчаянью.

— То есть?

— Блеф имеет смысл только при плохой игре.

— Совершенно верно, — согласился Красовский.

— Но в шахматах твой соперник видит ситуацию на доске. Он понимает, чья позиция сильнее. Можно пожертвовать фигурой, сделать неожиданный ход, надеясь тем самым сбить с толку соперника и тот наделает ошибок, но это редко срабатывает.

Красовский прищурился:

— Вы никогда не блефовали в шахматах?

— Блефовал, — спокойно ответил Тарас Адамович. И добавил: — Несколько раз. Но лишь однажды мне удалось выиграть благодаря блефу. Смог убедить соперника, что защищаюсь, а сам тем временем готовился к атаке.

Красовский одобрительно качнул головой:

— Вы так рассказываете о шахматах, что я почти готов поверить, что это и впрямь увлекательная игра.

Тарас Адамович улыбнулся, но промолчал.

Красовский умел блефовать. В прошлый раз в редакции «Кіевлянина» удалось выудить немало информации именно благодаря этому его умению. Теперь же бывшего главного следователя Киевской городской полиции рядом не было, и говорить с розовощекой работницей редакции придется самому. И блефовать тоже.

Тарас Адамович картинно снял шляпу, садясь в кресло напротив. Внимательно посмотрел на барышню, сконфузив ее взглядом, положил перед ней на стол газету и грозно спросил:

— Чье это объявление?

Барышня захлопала глазами.

— Я не понимаю, — залепетала она. — Кто вы такой? Что… что случилось?

— Кто я? — переспросил Тарас Адамович. — Вы лучше скажите мне, кто вы? Что вы о себе возомнили?! Я спрошу только один раз — кто вам позволил указывать в копеечном объявлении мой домашний адрес?

Девушка, вероятно, начинала понимать, что произошла какая-то ошибка. Засуетилась, сорвалась с места, пообещав вернуться через минуту. Она и в самом деле вернулась довольно-таки быстро, но уже с худощавым юношей.

— Мне повторить вопрос? Или сразу пойти в полицию?

Худощавый побледнел, розовощекая вновь захлопала глазами.

— Что случилось, господин?..

— Вот! — Тарас Адамович ткнул пальцем в объявление отдела садоводства. — Здесь указан мой адрес! С самого утра ко мне приходят неизвестные люди в поисках какого-то садовника!

— О-о-о-о, — простонал худощавый.

— О-о-о-о, — подхватила розовощекая. — Возможно, вкралась ошибка.

— Вы невероятно предприимчивы! — саркастически заявил Тарас Адамович. — Я не стану даже тащить вас в полицию, — многообещающе сказал он и сделал угрожающую паузу, — если вы назовете мне имя негодяя, давшего вам мой адрес.

— Но, — почти шепотом молвила девушка, — мы его не знаем…

— Понимаете, объявления приносят разные люди. Мы не можем запомнить всех.

— Но у вас же есть журнал отчетности?

— Да, но в нем фиксируется лишь факт оплаты за объявление.

Тарас Адамович еще раз грозно посмотрел на юношу.

— Что же, тогда я, вероятно, буду вынужден посетить участок.

Девушка умоляюще посмотрела на него, юноша удосужился на реплику:

— Господин! Произошла ошибка, нам очень жаль. Мы…

Если бы мы могли ее исправить…

— Так попробуйте, — спокойно предложил бывший следователь и внимательно посмотрел на юношу.

— Вы принимаете объявления?

— Да.

— И вы не помните, кто принес это объявление?

— Кажется, это была девушка…

— Кажется?

— Я уверен.

Тарас Адамович еще внимательнее посмотрел на собеседника.

— Больше вы ничего не запомнили?

— Она была элегантна. Я еще подумал: очень странно, что она имеет какое-то отношение к… Отделу садоводства.

Тарас Адамович вышел из редакции, улыбаясь. Как знать, будет ли худощавый юноша впредь обращать внимание на тех, кто приносит объявления, но если он в самом деле сможет помочь в расследовании — получит вознаграждение. По крайней мере, так он ему пообещал. На слова о деньгах тот отреагировал весьма положительно, поэтому есть надежда, что в следующий раз он будет внимательнее присматриваться к представителям Отдела садоводства Киевского общества сельского хозяйства.

До полудня Тарас Адамович еще успел купить билет в кассе Интимного театра на вечернюю программу и вернуться домой. Оставалось определиться с тем, кого стоит взять с собой. Мира аккуратно записала бы его размышления, зато Щербак… Щербак поймал бы нескольких возможных свидетелей, поговорил бы с коллегами-художниками. Где он живет, этот ценитель балета? Тарас Адамович достал записную книжку и нашел нужный адрес.

В этот раз он направился к трамвайной остановке — 13-й маршрут проходил вблизи Гоголевской. Подумалось: «Удобно. Итак, выбор в пользу художника. С курсисткой можно будет поговорить позже». На столе, стоявшем на веранде, оставил записку для Миры на случай, если не успеет вернуться домой до ее прихода. Неизвестно, как долго будет длиться его разговор с Олегом Щербаком. Согласится ли несчастный поклонник помогать следователю в поисках Веры Томашевич?

Дом на Гоголевской, квартира в четвертом этаже. Не знал, застанет ли художника дома, но надеялся на это. Поднимался по лестнице, прислушиваясь к звукам. Вот чьи-то шаги, лай собаки. Высокий мужчина в форме быстро спускался вниз, зацепив на ходу рукавом чемоданчик Тараса Адамовича. Бывший следователь остановился перед приоткрытой дверью. Удивленно оглянулся, тихонько постучал.

— Олег Ираклиевич! — окликнул хозяина. Из недр квартиры услышал какое-то урчание, потом в щели, оставленной приоткрытой дверью, появилась недовольная половина лица художника.

— Что еще? — страдальческим тоном протянул он. Увидев Тараса Адамовича, удивленно заморгал глазами. Половина лица из недовольной мгновенно превратилась в почти радостную.

— Рад видеть вас! — художник широко отворил дверь, демонстрируя на себе цветастый длинный халат. Вторая половина лица, которую гость смог, наконец, разглядеть, выглядела не так радостно — художник держался за подбитый глаз.

— Что случилось? — спросил Тарас Адамович.

— Заходите, расскажу, — пригласил его Щербак в свое обиталище. Тарас Адамович вошел.

Квартира была просторная, с большими окнами, загроможденная невероятным количеством ярких вещей, однако, как ни странно, выглядела эффектно. Внушительное впечатление на Тараса Адамовича произвел огромный диван насыщенного вишневого цвета — таких он еще не видел. Рядом с ним — плетеное кресло с кучей розовых подушек. У окна — мольберт, вдоль стен расставлены картины и натянутые холсты, краски и кисти, на подоконнике — какие-то бумаги и яблоко. В одном углу — этажерка с книгами. Посреди комнаты — стеклянный столик, на нем пустая бутылка, у столика — разбитый бокал. Хозяин исчез в другой комнате и через минуту вернулся с пушистым веником.

— Нужно собрать стекла сразу, — объяснил он. — В прошлый раз я не придал этому значения, а потом с неделю доставал занозы из ступней, — пожаловался он. Гость заметил, что его собеседник был босой.

— Выпьете чего-нибудь? — вежливо спросил он Тараса Адамовича.

— Чаю, — кивнул тот.

— Минутку, — сказал хозяин дома и снова исчез в соседней комнате. Тарас Адамович прошел вдоль дивана и услышал:

— Чувствуйте себя как дома!

Теперь Щербак вернулся с подносом, на котором грозно пыхтел чайник, а по обе его стороны стояли расписанные цветами фаянсовые чашки. Бывший следователь заметил, что на донышках чашек лежало что-то скрюченное, напоминающее корень какого-то растения.

— У меня к вам только два вопроса, — начал гость. — То, что в чашках, — не ядовито? И что с вашим глазом?

Художник, уже успевший сменить халат на широкие брюки и рубашку, элегантно уселся в плетеное кресло. Налил кипятку в чашки и жестом пригласил Тараса Адамовича заглянуть:

— Смотрите!

Скрюченные корешки через минуту всплыли на поверхность и раскрылись нежно-розовыми цветками. Тарас Адамович изумленно улыбнулся. Чай темнел, приобретая насыщенный зеленый цвет.

— Китайский связанный чай. Говорят, его придумали для эстетического наслаждения императора. В тяжелые дни мне иногда хочется почувствовать себя китайским императором, — грустно улыбнулся хозяин.

— Сегодня такой день?

— Как видите, — Щербак поднес руку к подбитому глазу.

— И что же случилось?

— О, ко мне приходил клиент. За картиной. Но у нас разные эстетические вкусы…

Тарас Адамович осторожно взял в руки чашку. Художник приложил к глазу влажное полотенце.

— Этот чай лучше заваривать в стеклянной посуде — выглядит эффектнее. Но… в моем доме стеклянная посуда долго не живет, — он пожал плечами.

— В фаянсе тоже довольно эффектно, — улыбнулся Тарас Адамович.

— Благодарю, — хозяин квартиры поднес чашку к губам.

— Стало быть, вы часто… не разделяете эстетических вкусов ваших клиентов? — спросил бывший следователь.

— Только если они — неотесанные мужланы, — резко бросил Щербак. — Это был Назимов.

Следователь отставил чашку, пронзил его взглядом.

— Да, Сергей Назимов. Приходил за картиной. За «Верой», — развел руками художник. — Не вижу смысла скрывать это от вас.

Тарас Адамович внимательно следил за его движениями. Щербак медленно поставил чашку на столик, поднялся, подошел к этажерке, развернул одну из картин, стоявшую у стенки. На картине была изображена балерина. Тарас Адамович не знал, как называются балетные позы и па, вероятно, и для движения, остановленного во времени художником на полотне, существовало какое-то название. Балерина замерла, сложа руки куполом над головой. Хрупкая, прекрасная и неуловимо знакомая. Потом он понял — в чертах Веры Томашевич угадывалась внешность ее сестры.

— Хорошая, — похвалил бывший следователь картину.

— Назимов хотел ее купить.

— Не сошлись в цене?

— Вроде того, — художник грустно улыбнулся. — Он считает, что ее можно купить, для меня же она — бесценна.

— Он не говорил, зачем ему понадобилась эта картина?

— Нет. Мы вообще не очень долго говорили. Цицероном его не назовешь, — он еще раз приложил полотенце к глазу, скривился. Тарас Адамович глотнул чаю. Дивный вкус, невероятный аромат.

— Кстати, если желаете, то можете спросить у него лично, зачем ему понадобилась картина — он оставил свой адрес. — Щербак небрежно взял с этажерки журнал, на обложке которого размашистым почерком чернело «Тарасовская, 6, кв. 10».

Тарас Адамович аккуратно вписал адрес в свою записную книжку.

— На тот случай, если я вдруг передумаю с «Верой», — объяснил Щербак, хотя следователь и не требовал объяснений.

Гость художника допил чай, грустно посмотрел на цветок, устало свернувшийся на донышке чашки. Теперь он не восхищал красотой, как давеча, когда вынырнул из-под воды в маленьком фаянсовом озерце. Тарас Адамович осторожно поставил чашку на столик и спросил:

— А зачем вы писали картину?

— То есть?

— Если не собирались ее продавать. Разве художники не для этого пишут картины?

Щербак задумался, откинулся в кресле, убрал волосы со лба.

— Не могу сказать. Писал, потому что… хотелось видеть ее такой. Понимаете, Вера все чаще пробовала танцевальные… эксперименты. Классика балета — танец на пуантах. Но Вера… она говорила, что танец босиком — это новое рождение балета.

— Вы так не считаете?

— Это вульгарно, — он грустно улыбнулся, — и подобает нетрезвым художникам, покинутым в пустых квартирах или мастерских. А вовсе не балеринам…

Тарас Адамович не слишком сочувственным тоном прервал его:

— Кстати, о нетрезвых художниках — у меня есть билеты на вечернюю программу в Интимном театре.

Щербак остановился у окна, надкусил яблоко.

— Не ходите, Тарас Адамович, это шаблонный театр миниатюр.

— Я иду туда не ради эстетического наслаждения, — ответил следователь, — а в интересах расследования. Составите мне компанию?

Щербак пожал плечами:

— Хотите осмотреть помещение?

— Возможно. И поговорить с теми, кто мог видеть Веру в тот вечер.

Щербак отошел от окна, посмотрел на своего гостя.

— Что ж, я в вашем полном распоряжении. — Хозяин квартиры еще раз продемонстрировал умение выглядеть элегантно даже босиком: эффектно поклонился и положил надкушенное яблоко на подоконник. — Буду вашим… как называют помощника следователя?

— Помощник следователя.

Щербак скривился.

— Нужно поработать над терминологией, — улыбнулся он. — От того, как называть вещи, зависит их восприятие. Если бы я сказал, что бросил вам в чашку пучок сорняка, вы бы вряд ли почувствовали вкус или аромат. Но императорский связанный чай одним лишь своим названием понуждает искать оттенки вкусов.

Конец ознакомительного фрагмента.