Небылицы

Александр Кауфман, 2020

Сборник фантастических и не очень историй, произошедших или не произошедших когда-то и где-нибудь, написанных в период с 2016 по 2020 годы. О прошлом, настоящем и будущем, о любви и смерти, о приобретениях и потерях. И, конечно, о людях.

Письмо

Дорогая Линда!

Решил в очередной раз написать тебе, хоть и давно понял, что это бесполезно. Ничего не могу с собой поделать — рука сама тянется к листу и ручке, и я пишу, пишу, зачёркиваю, рву, пишу вновь. На днях даже кинул письмо в камин, бросился за ним, ожёг руку, но оно всё равно сгорело. Я убеждаю себя в том, что письма мои никому не нужны, ты никогда на них не ответишь, однако в такие минуты меня словно ведёт какая-то сила, которой я не могу противостоять.

В заповеднике нашем, на северной его оконечности, вырубили часть деревьев. Проклятые чиновники смогли выписать разрешение на строительство в обход всех и всяческих законов, и скоро там будут коттеджи, наверное, целая сотня. Я ходил к начальству, но все только разводят руками, хмурят брови и многозначительно тычут пальцем в потолок. Написал в правительство, но мне никто не ответил. Зато немного повысили зарплату — может, хотят купить моё молчание, как думаешь? Правда, напрямую меня никто ни о чём таком не просил, чем я и пользуюсь, не переставая писать жалобы всюду, куда только можно. Конечно, я уверен, что не получу ничего, кроме проблем, но моя совесть будет чиста. Я уверен, ты бы поддержала меня — со мной ты никогда ничего не боялась, помнишь?

Старенький наш дом скрипит всё больше. Мне кажется, он грустит без хозяйки. Лестница на второй этаж на каждый мой шаг отзывается треском — давно пора заменить опоры, но у меня руки не доходят. Да и не хожу я туда почти никогда. В нашей старой комнате всё осталось по-прежнему, я не трогал даже фигурки птиц, что мы с тобой привозили из путешествий. Я захожу туда лишь изредка, смахнуть пыль с книжных полок и посидеть минуту-другую на нашем любимом кожаном диванчике. О, помнишь, скольким умопомрачительным моментам нашей любви он был свидетелем? Знаешь, я никогда всерьёз не хотел настоящую большую кровать, хоть порой и говорил тебе обратное. Мне кажется, когда у нас с тобой был только диван, в нашей любви оставалось что-то от сумасбродной юности, когда взрыв между нами мог произойти в любой миг и где угодно. Кровать, полагаю, стала бы шагом к скуке. А теперь она мне и вовсе не нужна — я сплю на кушетке в большой комнате, там, где камин и бар. Да, я пью. Не скажу, что много, но достаточно. Знаю, ты меня могла бы осудить, но что прикажешь делать? Вечерами тут довольно одиноко. Прибой всё так же монотонно долбит в обрыв за окном, навевая тоску и желание скорее забыться. Помнишь, Линда, как мы сидели на этом самом обрыве, и болтали о том, что всё пройдёт, наш дом рухнет и будет занесён пылью веков, а океан будет всё так же однообразно и могуче нападать на берег, чтобы в следующий миг отступить, а после вновь броситься в атаку? Может, ты и забыла о том разговоре, а я вспоминаю его почти каждый день, настолько он запал мне в душу.

Наш старый Бильбо умер, Линда. Двенадцать дней назад. Я держал его лохматую ушастую голову на коленях, гладил, пока он не испустил последний вздох. О, как он скулил и лаял за день до этого! Доктор в городе сказал, что у Бильбо опухоль, которую уже нельзя оперировать, и всё, что можно сделать — облегчить его страдания. Дал таблетки и уколы, я исправно делал всё так, как он написал на бумажке. Но в предпоследний день ничего не помогало. Как бедняга мучился! Ничего не хотел есть, даже любимые лакомые мясные обрезки, что я всегда брал для него у пузатого мясника, помнишь такого? Бильбо просто лежал и скулил, я не знал, что делать, и этот кошмар продолжался три часа. Потом он заснул. А наутро он не издал больше ни звука, только смотрел грустно, видимо, понимая, что конец его близок. Съел всё-таки мисочку мясных обрезков, выпил воды, немного полежал на солнышке, а потом пришёл ко мне. Клянусь, Линда, в его глазах стояли слёзы! Наш старый верный Бильбо плакал, чуя смерть, и я плакал вместе с ним. Я присел на его подстилку, положил его голову себе на колени и сидел так четверть часа, пока не понял, что Бильбо больше не дышит. Я похоронил его за домом, положил в яму его стальную миску с выгравированной косточкой, которая была с ним почти с самого щенячьего детства.

Но зачем я всё о грустном? Довольно! Три дня назад заезжал Дядюшка Бу. Видела бы ты его! Отъел себе живот, выглядит дородно, солидно. Развёлся с четвёртой женой, не унывает, ушёл от неё по своему обыкновению с одним лишь чемоданом в руке, оставив старые вещи в старой жизни. Без монетки в кармане, весь в долгах, но довольный и жизнерадостный. Притащил бутылку жуткого пойла! Я порезал хлеб и яблоки, те самые, маленькие, что ты никогда не любила. Мы выпили эту бутылку. Ох, и плохо же нам было наутро! Правда, всё решило купание в океане, он сейчас холодный и освежающий, головную боль как рукой сняло. Дядюшка Бу (помнишь, я рассказывал тебе, откуда у него такое смешное прозвище?) уехал в новую жизнь, навстречу неизвестности, туманно намекнув на очередные прожекты, которые уж в этот-то раз наверняка принесут миллионы. Предложил мне бросить всё и податься на поиски счастья с ним, но я вежливо отказался — моя жизнь здесь. В этом доме, где мы проводили время с тобой, и где на втором этаже, в нашей комнате, до сих пор на полках стоят книги, что я читал тебе вслух в лицах, стараясь подражать профессионалам декламации.

Линда, я не знаю, зачем я всё это пишу тебе. Я повторяюсь, да? То же самое я говорил в начале письма. Но так и есть. Наверное, мне действительно очень-очень нужны эти письма. Так… легче, что ли. Меньше больно. Сколько прошло? Семь месяцев? Восемь? Я иногда стал путаться во времени, а недавно забыл, какой сейчас год на дворе. Поэтому ты не сердись на меня, хоть ты и не прочтёшь ни одного письма. Это не слабость, которую ты презирала, это иное. Может, просто другой вид силы? Я не знаю. Не писать я не могу. Пока не могу — возможно, когда-то всё станет иначе. Хотя, заглядывая в самые недра своей истерзанной души, порой я думаю, что иначе уже не будет.

Линда, на клумбе, что мы строили с тобой из обточенных прибоем гладких камней, зацвели твои любимые астры. Сейчас, как закончу это письмо, я встану из-за стола, нарву букет и пройду сотню метров по тропинке, что стала с недавних пор моим излюбленным и ненавидимым маршрутом. Подойду к холмику, где лежишь ты, и положу туда цветы. Я уверен, что они пришлись бы тебе по вкусу. Вчера после дождя они пахли очень терпко и пряно — так, как тебе всегда нравилось.

С любовью. Твой Александер.