Послания белого генерала

Александр Зуев (2024)

Скобелев Михаил Дмитриевич не вошел, а ворвался в русскую и мировую историю под именем Белого генерала. Правильней было бы назвать его генералом «Вопреки», свершившим для России многое: ошеломляющие военные победы, новые территории, новый смысл воинского и гражданского служения Отечеству. В предельно короткий отрезок времени он сумел изменить мир и людей вопреки неумолимым обстоятельствам. Созданное им, к сожалению, так и не стало в должной мере национальным достоянием России. Опираясь на архивные материалы, сохранившиеся в музеях Ферганы (до 1921 года — Скобелев) , Андижана, Намангана, автор этих строк постарался раскрыть неизвестные страницы истории короткой, но удивительно яркой жизни Белого генерала.

Пансион Жирарде. Париж. 1859 год

Оставшись наедине со шкатулкой, Маркин налил себе любимые «Ессентуки», сделал пару маленьких глотков, усмехнулся, вспомнив недавние пантомимы Саломова, открыл одну из папок визитера, на которой синим фламастером было написано «М.Д. Скобелев. Рождение и молодость». Лежавший сверху листок с изящным вензелем описывал рождение Миши Скобелева. Отложил папку в сторону и, едва поднес минералку к губам, ощутил слабый приятный шум в ушах. Подумалось: «Вот опять пришло… Где ты, мама? Воздух тихо и ласково прошелестел маминым голосом: «Я здесь, сынок, я всегда буду приходить, когда позовешь… А сейчас послушай и посмотри — тебе покажут необычное, но именно то, что тебе очень важно понять».

Левая рука Маркина непроизвольно легла на край шкатулки и через нее в тело вошел легкий приятный озноб. Стены небольшого кабинета мягко и плавно ушли в сторону, вокруг Маркина задвигались туманные фигуры, постепенно обретавшие плоть.

Просторная светлая комната с высокими потолками выглядела в высшей степени элегантно. Потолки были украшены затейливой гипсовой лепкой. Широкие оконные проемы украшены пышными шторами. На оконных занавесках яркими сочными красками нанесены сцены королевских приемов в Версальском дворце во времена знаменитого короля-солнца⁶.

На украшенных цветной гипсовой лепкой стенах закреплены массивные серебряные канделябры. В комнате всего десяток солидных, выполненных из мореного дуба столов. За каждым столом на удобных венских стульях по одному подростку. Лица всех воспитанников обращены к солидному, подтянутому мужчине с вытянутым аристократическим лицом, обрамленным огромными бакенбардами.

Окрепший мамин голос с живыми грудными нотками прокомментировал:

— Это Миша Скобелев. Вот он сидит за вторым слева столом.

Голос запнулся на минуту, потом продолжил рассказывать о происходивших событиях как бы со стороны.

Постепенно нужда в комментариях отпала, поскольку Маркин из зрительного зала незаметно переместился на сцену, с легким удивлением отмечая, что понимает французский, английский и немецкий языки, на которых подростков обучали в знаменитом пансионе. Казалось, он сидит на уютном венском стуле среди прилежных лицеистов. Взглянул на Мишу, сидящего в соседнем ряду. В угловатом юношеском теле просматривалась порывистость и скрытая сила, что не очень гармонировало с пухлыми щеками и доброжелательной полуулыбкой. Большие серо-голубые глаза пытливо смотрели на мир, словно хотели выяснить, что же в этом мире такого, для чего стоит жить и искать. А выражение лица говорило, что Миша ищет нечто потаенное, не понятое и не принятое другими. И просматривалось, что он-то непременно найдет то самое, что скрыто от всех. На минуту взгляды их встретились, и Маркин заметил в расширившихся зрачках мальчика радостное удивление…

С радостью в сердце и открытой душой Миша приступил к обучению. Наивный романтичный мальчик всем сердцем, всей своей страстной натурой полюбил Европу. Он с упоением познавал всю глубину, эмоциональную выразительность французского языка. Его завораживала строгость, воинственная жесткость немецкого. Английский он полюбил за изящность и мощный, скрытый глубоко внутри потенциал, который можно было бы назвать великим артистическим, поскольку на нем творили незабвенные Шекспир, Байрон. Кстати, искусство артистизма, методика вживания и погружения в роль преподавались в пансионе как очень важный предмет, способствующий успешной карьере. И в ходе обучения Миша в порывах озарения понял, что, что самыми непревзойденными артистами можно назвать британских политиков, умеющих выдавать за действительное ложные установки, подлость и предательство прикрывать хитроумными приемами и возвышенными мотивами. И при этом вызывать восхищение и преклонение вокруг мощи британской империи. К слову сказать, правительства других европейских держав не на много отстали от британских, а кое в чем и обогнали. Но это и другие озарения пришли не сразу, к ним вели трудные, порою разрушающе трудные ступени познания.

Педагоги пансиона восхищались успехами русского мальчика, что неизбежно привело к тому, что многие воспитанники начали тайно завидовать его талантам и скрыто ненавидеть за легкость познания и широту искренней доброты.

Пансион Жирарде в Париже поначалу просто пленил сердце молодого Скобелева. Прекрасные педагоги, умные, тактичные. А сколько фундаментальных знаний, сдобренных изящным педагогическим стилем.

Но достаточно скоро начало приходить другое видение окружающего. Познание европейских ценностей начало приносить необычные, весьма неприятные сюрпризы. Оказалось, что многое из того, что он видел не является действительным. Скорее, вся действительность вокруг — искусная имитация благополучия и доброжелательности. Этакий пример благонравия, которому весь мир просто обязан следовать. И те, кто не следует — те враги. Нет-нет, не враги Европы и Запада, а враги демократии и свободы! Чувствуете разницу?

Первым серьезным испытанием европейской реальностью был выезд на пикник, устроенный по инициативе родителей и воспитателей. Улыбчивые и доброжелательные воспитанники лучшего европейского пансиона устроили «русскому медведю» испытание, жестокую шутку, которую можно устраивать только русским медведям… Когда группа воспитанников предложила Мише осмотреть живописные достопримечательности, он с радостью согласился. И в самом деле, буквально в сотне шагов мальчики вышли на обширную поляну, на которой паслись упитанные коровы. Миша увлеченно всматривался в дальнюю перспективу, где за раскидистыми деревьями был виден настоящий средневековый замок с развевающимися флагами на затейливых башнях. В этот момент один из лицеистов, Вильям Гордон, породистый отпрыск английских пэров встал на четвереньки, хищно выгнув спину позади Миши, на уровне его коленок. Его сообщник, Огюст, вежливо улыбаясь, резко толкнул его в грудь. Падение было ужасным. Миша грохнулся спиной в лепешку свежего коровьего навоза и больно ударился затылком. Все дружно засмеялись, а Огюст, Пьер и Максимилиан добавили упавшему несколько пинков, размазывая коровий навоз по новеньким нарядным штанам. Вильям, главный режиссер этого действа не преминул ударить ошалевшего Мишу трижды, норовя попасть изящными сандалиями в пах.

Напрасно он безудержно искренне смеялся и думал, что его затея удалась.

В будущем, (ах, если бы он умел заглядывать в будущее!) — он не раз пожалел о своей изобретательности, потому что Миша Скобелев быстро, почти мгновенно учился всему, умел отвечать ударом на удар, никогда и никому не прощал оскорблений. Действия русского увальня, как его здесь окрестили, были быстрыми, жесткими и неотвратимыми. Молниеносно вспомнились жесткие уроки деда — Ивана Никитича, героя Отечественной войны 1812 года, обучившего тысячи русских солдат таинствам русского рукопашного боя.

Когда Миша завершал свою месть, остатки дурно пахнущей коровьей лепешки перекочевали с Мишиной одежды и с земли за шиворот Огюста и Пьера и покрыли толстым слоем щеки Вильяма.

Это был первый опыт настоящего общения с европейцами. Впоследствии опыт этот получил интересное продолжение.

Довольно скоро познание глубин европейской культуры стало гасить восхищение. Радостное чувство познания постепенно заменялось осторожным скептицизмом. Миша, постигая тайны истории, стал задавать педагогам множество вопросов, носивших в себе сомнение в истинности и неизменности европейских ценностей.

Миша быстро взрослел и превратился вначале в Михаила, а потом — в Михаила Дмитриевича. Вместе с взрослением пришла привычка задавать подобные вопросы самому себе, поскольку педагоги пансиона начинали бледнеть и заикаться, когда четко сформулированные вопросы о двойственном характере европейских идей и ценностей заставляли искать оправдательные мотивы действия политиков и правящих элит ведущих европейских государств. Познание этих истин стало бесконечно огорчать молодого Скобелева, а потом — просто возмущать. Наконец-то пришло полноценное знание — с Европой надо держать ухо востро, не надеяться на добросердечие. Здесь реально уважают силу. Остальное — для других, для избранных, не для русских.

Михаил Скобелев с особым рвением изучал военную историю. Европа первой стала создавать мощные профессиональные армии. Те армии, которые воевали за деньги. Не за идею, пусть неправильную, порочную, злую, непонятную, но идею. За деньги воевать легче и проще. Просто получать деньги за убийство противника. В этом был свой европейский смысл. Выживал тот, кто лучше зарабатывал. Пусть это был заработок на смерти себе подобных. Надо было делать все более культурно. Военный бизнес обрастал романтикой наемничества, обрамленного мифами о благородной мужской миссии — силой оружия нести в мир идеалы европейской цивилизации. На деле все получалось кровавым, бескомпромиссным убийством, неприкрытым насилием. Благородные идеи « всё во имя человека» (так утверждал популярный в те времена Иммануил Кант) шли траурной каймой вокруг насмешливо-жестокой сути истребления ближних во имя сладкой жизни, во имя удовольствий и жизненных благ. А все последнее создавалось деньгами. При этом важно было лишь количество денег и купленных на них удовольствий. Пределов не было. Вся европейская аристократия, лорды, пэры, маркизы, герцоги рождались и умирали, порою позорной смертью во имя потребления всяческих благ и испытания всех удовольствий. Это было настоящим помешательством на деньгах и удовольствиях. Для оправдания и облагораживания этого создавалась целая индустрия философии, психологии и конечно же беллетристики. Выросла целая система поддержки и продвижения пороков.

Казалось, это было путешествием в тупик, путешествием, которое никак не могло закончиться… Но пришли разоблачители и революционеры, и все события закрутились в крутую историческую спираль, когда старое, истлевшее, обретало новые одежды избранной романтичности, а все новое, молодое, одевалось в одежды терроризма, нахальной самоуверенности и бесконечной наглой и кровавой дороги к победе силы. Дело шло к невиданной и безумно кровавой диктатуре. К этой мысли не раз на своем жизненном пути возвращался Михаил Скобелев

Кто знал, что такая победа, как новейший исторический эксперимент, состоится в начале двадцатого века именно в России. Михаил Скобелев это не просто предвидел. Он знал и хотел предотвратить. Так же, как хотел предотвратить участие России в двух самых кровопролитных мировых войнах. И это знание убило его.

По прошествии времени Скобелев понял, что Европа не отвечает ему взаимностью, скорее, его здесь явно не любят. Более того, он ощутил, что Европа боится и не любит все русское, а самих русичей просто терпит, как терпят неудобных и опасных соседей. Пришла пора покидать пансион. Михаил Скобелев возвращался в Россию после растянувшихся на век четырех лет обучения в Париже.

Из Парижа он уезжал не один. Вместе с ним в дальнюю дорогу засобирался сам директор пансиона, господин Жирарде, который неожиданно для аристократического Парижа решил посвятить оставшуюся жизнь воспитаннику. Дело в том, что у Скобелева уже в подростковом возрасте сформировалось удивительная, яркая способность внушения своих мыслей близким по духу людям, передачи им своего понимания смысла жизни. Он непостижимым образом передавал близким свои страстные устремления, свое видение мира и людей. Эти близкие могли быть людьми других сословий, национальностей, даже иностранцами, прежде малознакомыми. Окружающие довольно быстро делились на тех, кто воспринимал его мысли и идеи, становился таким же страстным их сторонником, и на тех, кто отторгал эти идеи с ненавистью и завистью. Причем последние принадлежали, как правило, к правящим элитам и несли на себе печать эгоистичного до маразма аристократизма и полное неприятие миссионерской сути Михаила, его глубочайшей уверенности в милосердии, великодушии, трудолюбии и таланте русского народа, способного изменить мир, сделать его справедливым и честным. Эта наивная уверенность кого-то потрясала, а кого-то доводила до остервенелой злости.

Со временем эта способность Скобелева развивалась и приносила удивительные результаты. Мир вокруг него словно раскололся. Огромное количество почитателей готовы были идти за своим кумиром как угодно далеко. Другие, принадлежавшие в основном к правящей элите, страстно его возненавидели и готовы были к любым подлостям, чтобы убрать его с политического поля.

Более всего недоброжелателей бесило то, что Михаил Скобелев в задушевных беседах, публичных спорах, да и во всех своих жизненных планах описывал и развивал особое восприятие русского народа и его миссии. Он считал, что русские люди намного лучше, умнее, сильнее, милосерднее, чем их представляют. Он всегда превозносил русский менталитет. Многие недоброжелатели подвергали насмешкам его мысли и идеи. Каково же было их удивление, когда многие прогнозы Скобелева стали сбываться.

Одним из первых почитателей Скобелева и его преданным другом стал господин Жирарде, директор того самого известного в Европе пансиона, в котором он обучался и взрослел.

Господин Жирарде не хотел отпускать яркого, сильного умного и, на его взгляд, необычайно беззащитного юношу в жестокую взрослую жизнь. Жирарде был рядом с Михаилом Скобелевым в далеком Туркестане, где занялся обучением и воспитанием детей близкого друга Скобелева, генерал-губернатора Константина Кауфмана.

Примечания

6

Король Франции Людовик Х1У де Бурбон (1638-1715гг.), известен также как король-солнце. Король Франции и Наварры с 1643 года. Царствовал 72 года — дольше, чем какой-либо европейский монарх. Устраивал в своем дворце пышные приемы, на которые тратились фантастические суммы из государственной казны. Известен тем, что отменил Нантский эдикт о веротерпимости и изгнал 200 тыс. гугенотов (протестантов) из страны.