Карл, герцог

Александр Зорич, 2003

Карл Смелый. Последний герцог Бургундии. Человек, которого называли последним настоящим рыцарем Европы. Правитель, коему довелось жить в переломную эпоху – мятежную и куртуазную, мистическую и кровавую эру заката Средневековья. И разве странно, что именно в истории Карла Смелого и его окружения, как в зеркале, отразилась история самого его времени?.. Впервые в одном томе – полный текст потрясающего исторического романа Александра Зорича!

Глава 8

Замок Шиболет

1

В замке Шиболет дважды в день сменялась стража. Трижды звали в трапезную. Четырежды палили из пушки: в полдень, в полночь, на закате и на рассвете. Пять раз в день Изабелла раскладывала пасьянс. Карты сообщали однообразной курортной жизни дополнительное (четвертое) измерение. Арканы Таро мистически измеряли Изабеллу. И чем однообразнее становился рисунок на скатерти (ромашка, два лютика, ромашка), чем скучней было сидеть у окна, тем более значительные события маячили вдали. На них, куда-то за пределы замка, указывали остриями копий томные молодые мужчины (валеты треф и пик), туда стреляли глазами инфернальные прерафаэлитские дамы (пик и бубен), к ним обращал навершия державы бородатый пиночет (король бубен) и похорошевший фидель (король червей). Значительные, судьбоносные события пророчили десятки, тузы и множественные их комбинации. Оставалось только сбыться, случиться, произойти.

2

Изабелле было хорошо за двадцать. Ей всегда везло скрыть все, что требовалось, в том числе возраст. Она была в фаворе у Людовика. Ее находили привлекательной, а при мягком освещении даже красивой — умные глаза, подвижные, как две рыбки, выгодная античная грудь, к верхней губе намертво пристала родинка — гостья из мира париков и претенциозности. Шиболет не был местом ее заточения, как можно было бы подумать, памятуя графа Монте-Кристо, отнюдь. Он был удаленной беседкой для отдыха беременной, которой представлялась всем, кроме самой себя, Изабелла. Вдали от короля любовница короля сохраняла мнимый плод.

Изабелла была спокойна, как подсолнечное масло, хитра как раз в той степени, чтобы можно было побаловать себя бесхитростностью, строптива, богобоязненна и напрочь лишена честолюбивых заскоков. В Париже она была любима несколькими французами, уступившими ее своему королю.

Она нравилась Людовику тем, что не была скучна и знала чувство меры. Прояви Изабелла больше инициативы, она могла бы приобрести значительное влияние при дворе и впоследствии войти в феминистские анналы в качестве одного из выдающихся she-кукловодов французского двора. Тогда ее позднеготический портрет кисти Рогира ван дер Вейден поместили бы среди былин о Ливиях Августах и Нефертити, где ее биография, политая грушевым сиропом, предвосхищала бы сказ о маркизе де Помпадур («Знаменитыя женщины», СПб., 1916). Если бы она была настойчивей! Людовик, сам того не ведая, исполнял бы ее прихоти и перенимал ее ненавязчивые предпочтения. Вскоре можно было бы наложить лапу на внешнюю политику и начать отказывать Людовику в основном инстинкте, чем и привязывать его к себе еще крепче. Но Изабелла была равнодушна к политике. Впрочем, отказывать Людовику она начала довольно скоро. Тот был даже немного рад — у него не получалось быть с Изабеллой ласковым настолько часто, насколько это соответствовало его представлениям о монаршей любвеобильности. Лекари не слишком помогали.

Первое время Изабелла признавала монополию Людовика на свое тело, поскольку тогда видела себя роялисткой. Так прошли семь месяцев, по истечении которых Изабелла обзавелась любовником, затем еще одним, ибо сказано: «Non progredi est regredi».^[98] А регрессировать, это как стареть — плохо. Второй любовник был лучше первого, которому выпала честь позабыться. Второго звали Анри, что объедалось губами Изабеллы до «‘Ри». Любопытно, но их никто не подозревал, настолько Анри был осторожен, бесцветен и тих. Точно хорек.

Эта связь была долгой. Три месяца — немалый срок. Нудный Людовик опротивел Изабелле до такой степени, что она стала мелочной и раздражительной, начала грубить и огрызаться без повода, а в постели поворачиваться к государю спиной, чтобы безмятежно вычерчивать вензель А.Ж. (Анри де Жу) на подушке во время любовных крещендо короля Франции и делать другие опасные вещи. Слава Богу, она была из тех, кто мог себе это позволить. Тем более что после того, как она изобрела свою беременность, все это списали на «странности» будущей матери бастарда.

Чтобы развеяться и «пожить по-нормальному» (одно из ее выражений), Изабелла удалилась от косых взглядов, которые ей осточертели, в пустующий замок Шиболет, типический аналог онегинской «деревни».

Шиболет располагался в глуши, в полезной близости от целебного источника, который между тем соседствовал с бургундской границей (правда, об этом никто почему-то не вспомнил). Людовик нехотя согласился и обещал навещать. С Изабеллой отправились сорок человек охраны, из них десять истых, но бездарных соглядатаев. Над всеми был поставлен капитан Анри де Жу — к нему, словно реки к морю, стекались все доносы.

Анри старательно, вдумчиво читал их, делал выводы, иногда смеялся и отсылал Людовику пузатые депеши, полные скрупулезнейших отчетов о том, чем, где и сколько минут занималась Изабелла. Педантичный Анри присовокуплял к ним свои комментарии (здесь — неточность, здесь — указано неверное время, здесь следует читать «очень долго спала», а не «спала подолгу»). Эти отчеты походили на дневник наблюдений за природой или, скорее, на анонимки параноика. Людовику даже начало казаться, что он уже видит все сам. Пришлось признать, что с разведкой он переборщил.

Через месяц комментарии Анри стали приводить Людовика в бешенство. Ему не приходило в голову, что кое о чем Анри умалчивает.

3

Изабелла тоже не забывала Людо. Хоть полстрочки, но ежедневно. Ей тошнит, ей хочется то того, то этого. У нее кружится голова. Кухарка плохо готовит, заменить кухарку. Капитан Анри — непроходимый невежа, с ним не о чем поговорить. Говорили они и вправду редко.

Третий месяц беременности вышел особенно тяжелым. Людо приезжал целых два раза. Капитан Анри упал с лестницы и сломал ногу, а потому вышел встречать государя, опираясь на палку. Правда, благодаря этому несчастью Изабелла выступила к Людо с неподдельно девственным выражением лица. Это впечатлило всех сопровождавших.

Двое слуг, крякнув, сняли с повозки огромный ларь с римской классикой, которую Изабелла желала читать dans le texte.^[99] «Людо — мой Золотой Осел», — шепнула она Анри четыре дня спустя, когда до книг дошли руки. Кроме этого Людо привез в подарок двух персидских кенарей — Изабелла как-то обмолвилась, что без ума от певчих птиц. Птицы тосковали, но делали свое дело. Без устали гадили, клевали листья салата и пели. Анри пришлось собственноручно свернуть им шеи.

Все это время Изабеллу заботило, как придется потом выпутываться. Потом, когда вслед за мнимой беременностью возникнет необходимость разрешиться мнимыми родами.

4

Карл придержал жеребца, остановился, съехал на обочину и окинул любящим взглядом свою ораву. Двести пятьдесят солдат Его Светлости герцога Бургундского Филиппа без особого воодушевления, но и без какого бы то ни было ропота влачились по лесной дороге, на которой местами еще проглядывало величие Рима. «Может, ее сам Цезарь строил… — меланхолически думал Карл, — или не строил…»

Мимо Карла прошел почтенный капитан Шато де ла Брийо, прошли лучники, прошло двадцать швейцарских горлопанов с двуручными мечами, проехали махонькая бомбарда и фальконет^[100] — его пасторальная артиллерия. Фальконету имя было «Пастух», бомбарде — «Пастушка». Проезжающего Луи, который пребывал в арьергарде арьергарда с указаниями следить, чтобы никто не дернул в лес, Карл задержал. «Подожди».

— Ты знаешь, что мы здесь делаем? — спросил Карл.

— Нет, — живо соврал Луи.

— Это хорошо, что не знаешь. Миссия наша ведь очень секретная, — Карлу нравилось говорить так — «миссия», «секретная» — и так:

— Но ты должен знать на случай, если я паду, пронзен стрелой или сражен копьем.

— Едва ли, — сказал Луи, бросив беглый взгляд на волчицу, которая косилась на двух пестрых бургундов из-под огромного куста бузины. — С нами сама Дева Мария.

Шутки Луи не отличались разнообразием.

Карлу хотелось проговориться, выговориться уже неделю, но он терпел. Карл терпел, а на болтовню вокруг да около государственных тайн тянуло все больше. В отличие от Луи, которого от них тошнило с десяти лет, когда все тайны Савойского Дома раскрылись перед ним трепетной розой фаворитки тамошней герцогини. Но Карла уже было не остановить, и когда они, порядочно отстав от колонны, тронулись вслед за покачивающимся стволом фальконета, Карл, понизив голос, сообщил:

— Мы начинаем большую войну.

— Ага, — оживился Луи. — Поэтому мы взяли с собой прорву артиллерии и весь цвет бургундского рыцарства.

— Дурак, начать, — сказал Карл, оснащая каждое слово замысловатым смысловым ударением, — начать большую войну можно и с одним человеком. А продолжать будут все, никуда не денутся. Мы идем на замок Шиболет.

Луи удовлетворенно кивнул:

— Красивый. Так и надо.

— А в замке Шиболет, — продолжал Карл, не рискуя выказать свое недоумение по поводу замечания Луи, — нас интересует женщина.

— Ясно. А в женщине нас интересует что?

— В женщине нас интересует имя, — серьезно сказал Карл. — Потому что ее зовут Изабелла.

— Именем сыт не будешь, — протянул Луи.

Карл благодушно осклабился.

— Не будешь — не жри. Изабелла Нормандская, чтоб ты знал, поганец, фаворитка французского короля. Она сейчас там, беременная, а мы с отцом хотим видеть ее в Дижоне, как Людовик видит Сен-Поля в Париже.

— Потому что это уже верх наглости! — орет Филипп, описывая круги вокруг цветного квадрата, лежащего на полу по воле яркого солнца и нерушимых оптических законов. Наступать на него как-то неловко — в витраже он сам, молодой герцог Филипп, принимает Золотое Руно из рук архангела Гавриила. Карл сидит, подперев голову рукой, и терпеливо внемлет.

— Потому что выдернуть такого мерзавца, как Сен-Поль, прямо из-под нашего носа и прямо из-под твоего меча все равно как мне навалить кучу в трапезной Сен-Дени!^[101]

Карл старательно прячет улыбку. У него все-таки славный папаша.

— Потому что всякий, да, всякий, кто бежит нашего гнева, должен понимать, что тем самым лишь продляет свои мучения в юдоли земных печалей! Людовик покрыл Сен-Поля. Хорошо. Тогда пусть простится со своей девкой! Пусть пользует своего Сен-Поля, либо пусть меняется — графа на шлюху, ха!

Филипп молча описывает еще два круга и говорит уже совершенно спокойно:

— У тебя, я видел, отличный удар. Надо будет наградить твоего учителя фехтования, как ты думаешь?

— Да. Брийо, кстати, что ни день бредит Азенкуром. Вот, дескать, было времечко… Самая лучшая награда — отпустить его со мной в Шиболет.

— Так ведь он уже старый дедуган, — с сомнением тянет Филипп, аллегория младости.

— Отпусти, а? — только и говорит Карл. Он знает, что отцу, а равно и всем прочим, лучше не перечить. На отца, а равно и на всех прочих, лучше давить.

— Постой, — до Филиппа только сейчас доходит, о чем это Карл. — Что значит с тобой? Ты что, Парис? Тебе дома плохо сидится?! Да послать туда д’Эмбекура, и всех дел!

— Ты хочешь поговорить об этом с матерью? — в глазах Карла, потемневших с недавних пор, Филипп видит о дерзость Нимрода,^[102] о ярость Саула,^[103] о славу Соломона, о тоску по ослиной челюсти.

— И вроде бы я благочестив, — бормочет Филипп, — и жена моя ох как благочестива… А сын наш — исчадие Тервагана,^[104] — завершает он, довольный как формой своей риторики, так и ее наполнением. Слышать это из собственных уст ему очень лестно. — Кстати, не было никого лучше тебя на фаблио.

— И все-таки, мы с Брийо пойдем на Шиболет?

— Я же сказал «да», — кивает Филипп, хотя никакого «да» он раньше не говорил. — Я лично подберу тебе солдат.

Карл не против, Карл прощается. Это уже Луи не очень интересно — как там знатные баре говорят друг другу «до свидания».

— Но король, конечно, откажется от мены, — поясняет ему Карл. — И тогда начнется большая война. Поэтому я и говорю, что мы едем начинать большую войну.

Если бы Луи не был столь ленив и столь умен, он смог бы утереть нос любому Макиавелли. Но «Государь» подписан «Никколо Макиавелли», а не «Луи, пес», и поэтому мир лишен многих и многих радостей.

5

Тот день запомнился всем, как запоминается каждому необъятная страница из Беррийского Месяцеслова, озаглавленная пылким «Июль».

Двое монахов-бенедиктинцев с ангельскими глазами колотили в ворота замка Шиболет. Один из них заунывно заклинал стражу именем Господним, а другой угрюмо молчал, колотя в дубовые доски ворот summis desiderantes.^[105]

Замок молчал. Наконец в бойнице надвратной башни появилась тучная кухарка с лоханью. Понимающая ухмылка, привычное движение двух кирпично-красных рук — и отменная свиная жрача обрушилась на нищенствующих проходимцев.

Карл и Луи отскочили от ворот, оставив фальшивые аватары^[106] монахов на усмотрение историков будущей Священной Бургундской империи. Загаженные сутаны полетели в свежую помойную лужу. Кухарка восхищенно наблюдала как двое попрошаек превратились в прекрасных принцев. Солнце, отражаясь в стальных наплечниках, золотило их пышные кудри, дохлый барашек на груди того, что пониже, был и без того золотым.

Луи свирепо свистнул в два пальца, Карл сделал невидимым артиллеристам пригласительный знак в направлении ворот. Милости просим.

Густые кусты, в которых кухарку третьего дня поваливал мавританин Тибо, денщик капитана Анри, разродились громом и молнией. Восьмифунтовое ядро фальконета пробило ворота, сорвало запор и убило гуся, который был назначен сегодня к обеду. Облачко перьев отразилось в облаке дыма, поднявшемся над кустами, и прежде чем оно рассеялось Карл и Луи развели ворота, открывая дорогу ревущей ватаге солдат. Наш герцог еще в бытность графом был либеральнее самого короля.

6

Капитан Анри дрожащими руками подвязывал отваливающийся гульф. Изабелла глядела на него без испуга, без волнения, без ничего. В тот момент она была Буддой.

Анри взялся было за перевязь к ножнам, но тотчас же отшвырнул ее прочь. В его руках остался только обнаженный меч — больше ему ничего не понадобится. Строй его мыслей украсил бы любого Патрокла. Идти, проливать кровь, защищать свою лилию, пасть героем.

Пасть героя исторгла историческое «Мерзавцы получат свое», и Анри, сильно прихрамывая, покинул опочивальню. А что делать ей, Изабелле, в разгар июльского дня, когда бургундский фальконет гвоздит по ветхой угловой башне, а бомбарда только что проломила крышу и горячее ядро, разметав самые свежие пророчества Таро, жжет незатертый ворс ковра под столом?

Изабелла поднялась с постели и принялась подбирать карты. От шершавого каменного ядра исходило приятное тепло, и сладковатый запах жженой шерсти она тоже сочла приятным.

7

Гарнизон замка, пожалуй, охотно сдался бы, предложи ему бургунды сдачу. Но никто этого не сделал, и оттого французы рубились отчаянно. Внутренний двор, стены и башни замка были наводнены звоном, воплями, смертью.

Карла первый раз в жизни охватил животный ужас. Белый, с отвисшей челюстью, он вжался всем телом в подножие донжона^[107] и проклинал свою идиотскую самонадеянность. Отец был прав, надо было послать д’Эмбекура. Пусть бы он и уссыкался здесь под французскими стрелами.

На Карла вышел смуглый бородач, определенно ублюдок какого-нибудь Абенсерраха. Кривой меч, густо заляпанный швейцарскими мозгами, рушился из-под солнца на беззащитное темя графа Шароле. Карл отскочил в сторону — дамасская сталь выбила из кирпичной кладки колючую крошку — и с неожиданной для самого себя легкостью обрубил нечестивую руку у самой кисти. Кривой меч вместе с намертво впившейся в него ладонью упал на землю. Есть и такие гербы у некоторых дураков.

Мавританина добил Луи — на то он и слуга, — и страх перед бураном лезвий навсегда покинул графа Шароле.

8

Капитану Анри не мешала его хромота. Он уже зарубил четверых и теперь в одиночку держал небольшую площадку, которой оканчивалась лестница — черный ход в покои Изабеллы.

Площадка отлично просматривалась со двора. Карл, не замечая, что его правая нога попирает чью-то раскроенную голову, пристально наблюдал, как Анри ловко уходит от огромных швейцарских мечей. Такими ножиками в три удара можно разделать быка, но Анри жил среди них уже довольно долго и, похоже, собирался жить до вечера.

В остальном гарнизон замка Шиболет был мертв, включая кухарку с кирпично-красными руками богини образцового быта.

Карл начинал злиться. Изабеллы нет как не было, большинство солдат разбрелось шарить по кастрюлям и погребам, делать, в общем-то, больше нечего. Ночью обязательно пойдет дождь.

Анри де Жу в очередной раз вытянулся в глубоком выпаде, и с площадки полетел вниз еще один швейцарский верзила.

Рядом с Карлом уже давно переминался в сомнении капитан Шато де ла Брийо. С одной стороны, его годы представляют вполне благовидный предлог к бездействию. С другой — он был и остается лучшим фехтовальщиком Бургундии, а подобное реноме требует постоянных подтверждений. Опять же — и в этом Шато де ла Брийо был как никогда честен перед собой — опять же его вареный конь. Сейчас ореол загадочного и беспощадного убийцы сияет ярко и притягательно, и на разные мелкие мелочи дамы готовы закрывать глаза, лишь бы прикоснуться к Той Самой Руке, Которая, лишь бы услышать из уст Первого Клинка Бургундии благодарственное «Пшла вон». Но без указанного ореола не нагнешь даже какую-нибудь Франсуазу. О продажной любви мессир Шато де ла Брийо не мог и помыслить, ибо был рыцарем до мозга костей.

— Покажите хоть вы себя, дорогой Брийо, — бросил Карл, кивнув в сторону лестницы, прилепившейся к серой стене.

Капитан был раздосадован. Личное геройство, на которое он почти уже решился, после слов Карла превратилось в обычное исполнение сюзеренской прихоти.

Брийо оставалось только сдержанно кивнуть. Карл с детским любопытством смотрел, как престарелый капитан подходит к лестнице, отзывает швейцарцев, подымается по ступеням. Анри, тяжело дыша, опустил меч и радовался минутной передышке. Брийо предложил ему почетный плен. Анри очень хотелось согласиться, но он, поблагодарив, отказался. Брийо пожал плечами. Несколько раз звякнули клинки. Анри подвернул стопу. Он упал на колено — удар Брийо поразил пустоту. Анри, не поднимаясь, отмахнулся, и Брийо, вскрикнув от боли в перерубленной икре, глупо раскинул руки. Он упал на спину, ударился затылком о ступени и больше не двигался.

Анри, придерживаясь руками о стену, поднялся.

— Да застрелите же его наконец! — испытывая сильную неловкость, приказал Карл кучке арбалетчиков, перепачканных жиром. Они ели длинную свиную колбасу.

9

— Карл, граф Шароле.

На стуле, придвинутом к окну, сидела женщина. Она была одета в дорожное платье, восемь заколок и массивный серебряный обруч удерживали ее прическу. В ней не было ничего от Рапунцель.^[108]

— С настоящего момента вы являетесь пленницей Бургундского Дома. Почетной, разумеется.

Неумелое подобие умелой политической улыбки исказило красивые губы Карла.

Изабелла не оборачивалась. Улыбка завяла и канула в Лету.

— Мы должны идти. В противном случае я убью вас.

Карлу было все равно, что говорить. Немыслимым казалось только молчание.

— И вы не боитесь Людо? — спросила вдруг Изабелла, вставая и продолжая глядеть в окно.

— Людо даже вы не боитесь, — ввернул Карл первое, что легло на язык.

Изабелла обернулась и посмотрела на графа Шароле.

10

Они вышли. Когда переступали через тело Анри, арбалетный каро, торчавший из груди капитана эфиопским украшением, зацепил платье Изабеллы. Карл едва успел поймать за талию теплый силуэт, падающий через пролом в перилах навстречу истоптанной темной земле. Изабелла — не вскрикнув, молча — вернулась к вертикали и одернула платье. Так, оглянувшись вполоборота, нетерпеливо дергают за поводок замечтавшуюся собаку. Клочок фландрского сукна остался трепетать на обломке каро. Поджидающий хозяина внизу Луи бестрепетно, лениво лизнул взглядом ноги Изабеллы.

Назад двинулись налегке. Пастух и пастушка, фальконет и бомбарда, были сняты с лафетов и утоплены в замковом колодце, чтобы не затруднять отряд в поспешном отступлении. Убитых сложили вповалку на первом ярусе донжона и подожгли вместе со всем остальным под невнятное бормотание глухого швейцарца — у него одного сыскался захватанный требник. С собой забрали только Шато де ла Брийо. Его мощам Карл уступил своего жеребца. Изабелле предоставил лошадь Луи.

Граф Шароле быстро шагал впереди всех. Стемнело. Дождя, как и следовало ожидать, не было.

«Парис-не-Парис… Елена-не-Елена… — Карл засыпал на ходу. — Интересно, я люблю женщин?»

11

Достигнув границы бургундских владений, в первой же деревне конфисковали вместительную фуру, чтобы Их Недокоролевское Величество Изабелла могли скрасить лишения плена относительным комфортом варварского экипажа. А во второй деревне до Карла дотянулась длинная рука бургундской почтовой службы.

«Сынок! Ты был краток, как нескучный разговор. Увы. И все равно многие новости мне известны. Я знаю, например, что твой chico мертв — это, пожалуй, самое важное. А следом идет остальное. Я знаю также, что он убит, причем не Сен-Полем. Ты был бы последним cobarde (трусом), если бы сам написал мне об этом. Я восхищаюсь тобой. Поясню: написать о юном отпрыске семейства Остхофен собственной рукой значило бы для тебя отстраниться, спрятаться в тени, проявив трусость. Но ради того, чтобы лишний раз похвалить тебя, мне недосуг марать бумагу. Я о другом. «Если можешь, мой милый мальчик, — женись», — говорит твоя мама, стиснув зубы. Кстати, тетя Анна, моя сестра, супруга португальского монарха, того же мнения: только так можно пресечь слухи, которые даже слухами не назовешь. Женись на ком попало. Это все равно. Даже если станешь выбирать три года — результат будет тот же. Сожалею вместе с тобой. Adios!»

М-да, все равно… Карл еще раз пробежал глазами по строкам письма маман. Тоже, кстати сказать, Изабеллы, но только Португальской. Особенно выразительно про «слухи, которые даже слухами не назовешь». Пожалуй, этот немецкий chico из Меца был бы доволен, если бы узнал. Женись!

Карл натянул поводья и остановился, дожидаясь, когда окошко фуры с драгоценной птичкой с ним поравняется. Вот оно — личико беременной шлюхи.

— Mademoiselle, пойдете ли вы за меня? — издевательским шепотом спрашивает Карл.

Возница останавливает двух каурых лошадок.

Изабелла не отвечает. Вопрос непонятный. Слишком понятный, чтобы быть понятым. Карл смеется. Жениться, даже не переспав. Вот это номер! Никто не покупает жеребца, не сделав на нем хотя бы пол-лиги галопом. А с женитьбой — это как бы нормально. Женись, а уж потом поглядишь, какова она в галопе. Вот что казалось Карлу смешным. С Мартином было бы иначе. Стоп.

Две шпоры грызанули покорную конину. Возница в свою очередь хлестнул каурых лошадок. Карл передал испанское письмо Луи и еще раз украдкой взглянул на фуру. Выводов было два. Если Людовик не согласится обменять свою нюрочку на нюрочку Сен-Поля, придется на ней жениться. И второй: если в Сантьяго-де-Компостела вкупе с португальским королевским домом размышляют над тем, как спасти честное имя Бургундского Дома и прилаживают тряпичные розы к могильному кресту павшего за любовь немецкого мученика Мартина фон Остхофен, страстотерпца, значит, жениться на Изабелле просто необходимо.

12

Необъезженная лошадка была Карлу не нужна.

Изабелла уже спала, когда к ней ввалился молодой граф. Карл волновался. Обстоятельства стеклись, словно вино из опрокинутого кубка, к краю стола, к краю. Они стеклись так, что Изабелла теперь занимала ту самую комнату, где недавно обитал не кто-нибудь, а Мартин. Выходило, что это единственные свободные апартаменты из приличных — никто из гостей не хотел жить в комнате убитого. Люлю, новообретенной служанке Изабеллы, досталась комната, где в прощальном дребезжании поймавшихся в паутину мух можно было узнать отзвуки арфы Дитриха. Под потолком было много паутины, которую эстетически дополняли неприглядные разводы на самом потолке. Здесь тоже было свободно. По той же причине — никто не хотел жить в комнате убитого.

Карл отпер дверь своим ключом. Первым бросилось в глаза окно, которое даже безлунной ночью выделяется светлым, разрезанным начетверо прямоугольником. Окно было закрыто, но кисея балдахина все равно дышала. Новомодная вентиляция? Аэро-намек на каптерку соглядатая, в которой окно как раз открыто (все-таки июль)? Второе.

Балдахин расшит звездами, кометами и щекастыми пучеглазыми уродцами, занятыми испусканием космического ветра.

Интересно, когда Мартин был жив, балдахин был этот же самый? — не успел спросить себя Карл, как рассудок тут же ухватился за воспоминание.

Пятилетний мальчик (Карл) подсунул стальной шарик с колючками (экстракт боевого бича) под седло Софонисбы Нумидийской — любимой кобылы маман. Это было как раз перед очередным отбытием герцогини в ненавистную Испанию, где даже муравьи исповедуют католичество. Тогда Карл отсиживался здесь — да-да, точно здесь — пока родители и слуги повсюду его разыскивали. Герцог Филипп мечтал всыпать наследнику по первое число.

Наивный Карл рассчитывал, что колючка больно поранит Софонисбе спину и ее станут лечить, благодаря чему мать задержится с ним еще на несколько дней. Вместо этого лошадь, в круп которой впился стальной репях (как называл это Карл), впрессованный туда мраморным задом герцогини, понесла. Софонисба Нумидийская наверняка сбросила бы наездницу, если бы не подоспевшие слуги. Они кинулись на спятившую скотину с таким воодушевлением, словно были уверены, что можно разом исцелиться от всех недугов, единожды ее коснувшись.

Все, к счастью, обошлось. Но Карл не ушел от расплаты. Его нашли и знатно (для графа — знатно) отодрали. Никаких последствий эта шалость не имела. В тот раз Карл даже скучал по матери меньше, чем всегда. Но в эту комнату он больше не заходил. И вот же, зашел.

13

Карл влез на кровать. Сдернул с Изабеллы покрывало — тоже со звездами и космическими ветрами. У нее даже ночью волосы собраны в прическу. Нательный крест. Крепкий запах тела, закамуфлированный жасмином. То было время, когда Карлу очень нравилось казаться себе бессовестным и циничным. С деликатностью медвежатника он развел ноги Изабеллы и без стука вошел. Так матерый мародер входит в уготованный огню город — вперед, еще раз вперед, и побыстрее. Но экстатическая радость триумфа очень скоро, слишком скоро свалилась со своего крюка, как свиной окорок на пол мясницкой лавки. Шлепнулась, выставив зрителям свой самый неприглядный бок, брызги полетели по стенам, и сразу стало неинтересно. Карлу ничего не оставалось, как закрыть глаза.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

98

Отсутствие прогресса есть регресс (лат.).

99

в оригинале (фр.).

100

Фальконет (итал. falconetto, «соколик») — легкое артиллерийское орудие.

101

Сен-Дени — 1) святой Денис (Дионисий), патрон Франции; 2) одно из старейших французских аббатств.

102

Нимрод — персонаж библейской мифологии, дерзнувший состязаться с Богом.

103

Саул — первый царь израильско-иудейского государства. Из-за своей неумеренной гневливости Саул едва не убил собственного сына, Ионафана, начал преследования Давида, чья слава вызывала в нем жгучую зависть, пошел на расправу со священниками из Номвы, приютившими Давида, и на прочие преступления.

104

«А сын наш — исчадие Тервагана» — см. ком. к «Аполлен, Терваган, Магомет». Здесь может пониматься как зловещий намек на ворожбу, исходящую из языческой, «сарацинской» Гранады, которая привела к зачатию Карла.

105

С величайшим рвением (лат.). Название знаменитой папской буллы против еретиков.

106

Аватара — «нисхождение»; в индуистской мифологии нисхождение божества на землю, его воплощение в смертное существо ради спасения мира, восстановления закона и добродетели.

107

Донжон — то же, что и алькасар (см.).

108

Рапунцель — долгогривая красавица из сказки братьев Грим «Рапунцель», которая была заточена в высокой башне без входа. «Рапунцель-Рапунцель, спусти свои косоньки вниз!» — звала ведьма, и когда Рапунцель, стеная и плача, повиновалась, та взбиралась к ней по ее косам.