Карл, герцог

Александр Зорич, 2003

Карл Смелый. Последний герцог Бургундии. Человек, которого называли последним настоящим рыцарем Европы. Правитель, коему довелось жить в переломную эпоху – мятежную и куртуазную, мистическую и кровавую эру заката Средневековья. И разве странно, что именно в истории Карла Смелого и его окружения, как в зеркале, отразилась история самого его времени?.. Впервые в одном томе – полный текст потрясающего исторического романа Александра Зорича!

Оглавление

Глава 3

Лужа

1

Спи-усни, о усни, мой прекрасный Тристан![26]

Церковная служба сродни колыбельной. Колыбельная — тонкая портьера, потворствующая полумраку. Свадьба — балаган, где дерзкий, шумный уродец-шут с воплями «тетушка, вот она, моя тетушка!» скачет тебе на колени, в то время как астматически задыхающиеся от смеха зрители складываются пополам.

Служба по случаю женитьбы — колыбельная, которая опускается на тебя и гостей, воспитанно сдерживающих зевки и смешки. Но тебе будет не до смеха, когда ты встанешь у алтаря, ведь оттуда не скрыться. Ты женишься, и это, скорее всего, навсегда. «Увы» или «ура» — выяснится потом, но пока ты должен просто осознать, что участвуешь в действе, у которого нет обратного хода.

Приблизительно так путаник и прохвост Луи, паж почти уже жены, а час тому просто Като, напутствовал почти уже мужа, а час тому просто наследника герцогства Бургундского Карла, графа Шароле.

Луи — четырнадцать, над его верхней губой апрельским газоном пробиваются усы, он искушен в придворных ритуалах, он взыскателен и почти остроумен.

Карл — нет, ему одиннадцать. Он — подвижный молчаливый мальчик с волнистыми девичьими локонами, завитыми мамкой Валенсией при помощи раскаленного чугунного прута, с гравюрно прочерченными бровями, острющими локтями и коленками цапли. Он не слишком способен в науках, доверчив, злопамятен и небрежен, как механизм с разболтанными гайками. Он прожектер, мечтатель и трусишка.

Луи забавляется зубочисткой, которую взял за завтраком как сувенир или скорее как трофей. Только что он втыкал зубочистку в Карлов бархатный бок (такая фамильярность Карлу очень понравилась, ему редко случалось побаловаться по причине отсутствия равных компаньонов). Потом, подустав, Луи стал вертеть свой комариный Экскалибур большим и указательным пальцами, будто бы рассчитывал, что трение возожжет огонь. Могло показаться, что он сучит суровую нить. У Карла, внимающего Луи, всезнающему Луи, который барахтался в задаче беспрецедентной щепетильности — объяснить юному графу смысл и назначение свадебной церемонии, — у Карла даже родилось подозрение, что он не видит эту нить только потому, что чересчур поглощен рассказом.

2

Хороша ли собой Като Французская, его грядущая супруга? Вот что интересует Карла больше всего, но он не решается спросить. Если Луи станет говорить неправду, подправлять портрет невесты и выгораживать ее, выщипывать ей лакомые брови и заворачивать в молочно-белую кожу, то, если Като некрасива, Карлу станет еще горше от того, что посторонние глаза видят то же, что и его собственные — дурнушку. Конечно, они видят дурнушку, раз посторонние рты считают должным лгать и преувеличивать. Ну а если Луи скажет, что Като так себе, это будет и того хуже. Значит, Като настолько уродлива, что даже бессовестному Луи не за что зацепиться, значит, она страшнее чумы.

Буквально до самой свадьбы Карл, выпестованный на сказочках, в которых прекрасные герцоги женятся на прекрасных королевах, не подозревал, как это наивно — надеяться взять в жены красавицу. «На всех монархов Европы красавиц не напасешься!» — говорил Луи восемь лет спустя по такому же поводу, но уже совсем на другой свадьбе.

Карл украдкой глядит в сторону невесты, которая накрыта непроницаемым кисейным куполом. На ней платье и фата снежного флера, она убрана жемчугом и вся блестит, как ледяная. На душе у Карла делается пасмурно от отвратительных догадок. Если бы Като была хоть немного красива, ее не привозили бы сюда, в Дижон, как кота в душной корзине, как диковинную заморскую блоху в табакерке. Даже если бы она была просто «ничего», разве стали бы ее так прятать? Разве давали бы тогда за ней такое колоссальное приданое? Зачем пускать за красавицей обоз с деньгами! Красавицу и голой с руками оторвали бы у сватов другие герцоги, не такие гобсеки, как добрый батюшка Филипп. Особенно если голой.

С гротескным укором во взоре Карл оборачивается к родителям. Филипп ободряет сына жестом, отдаленно напоминающим «no pasaran», на его лице умильная гримаса. Изабелла промокает счастливую слезу перчаткой, прижимаясь к мужниному плечу. Мамка Валенсия и все остальные застыли в позах, приличествующих новогоднему утреннику в детском саду.

«Между прочим, твоя жена — родная сестра Людовика, который непременно станет королем Франции!» — сообщает Луи и многозначительно замолкает.

3

Заголосили певчие. Но ни одно слово свадебного гимна, ни один латинский звук не разбудил спящего Тристана — Карл дремал или, по меньшей мере, не бодрствовал. «Ты так и не понял, что женишься!» — с деланным вздохом отчаявшегося педагога ехидничал Луи. Но Карл, будто каталептирующая курица, даже не пошевелился.

Между двумя номерами (по маразматической забывчивости епископа служка побежал за Писанием) воцарилась пауза. Коленопреклоненным собором овладело облегчение и замешательство, которым не замедлили воспользоваться распорядители и болтуны. Антракт обещал быть коротким. Зал сыпал лакониками: «нашла?», «не забудь!», «я жду!», «твой кошелек!». Като сделала знак своей девушке, та поправила на ней платье и разгладила фату на спине, чтобы не морщила. Наконец Писание принесли и вновь воцарилась служба. Карл безо всякой радости отметил прилив сил.

Стали читать. Скука с искусством и здесь шли рука об руку, давно, впрочем, обвенчавшись: Карл, цепенея от холода и обиды, тешил себя соборной росписью и скульптурой. Лепниной и писаниной, как выражался один всамделишний спартанец. Вынужденно пируя вместе с другими слушателями в Кане Галилейской, он так же вынужденно переступал с ноги на ногу, разминая запревшие в башмаках пальцы. Кстати, всю первую половину службы Карл простоял на носках, чтобы казаться выше. Даже на таком расстоянии Карлу было видно, что Като длинна и костлява. Карл постановил, что необходимо скрыть разницу в росте. Он, как и всякий в его возрасте, обожал бесплатные ланчи, случайные копеечные находки и всякую легкую добычу. Скрыть разницу в росте было, по мнению Карла, легко. Легко, ибо все знают о ней, и о том, что ее наверняка будут скрывать, а значит не станут особенно присматриваться в уверенности, что не высмотрят ничего нового.

4

Один из мальчиков, взалкавших яблок и потрясающих палками где-то на задворках фрески с научающим Моисеем, немного походил на Луи. Отметив сходство, Карл оставил купол в покое. Многокрасочное и позолоченное удовольствие не стоило тех неудобств, которые причиняли утомившиеся от смотрения искоса вверх шея и глаза — в них, как в калейдоскопе, расплывались пестрые кляксы Роршаха.

Только что ему пришлось поцеловать Като сквозь кисею. Като пахла отцовским гардеробом. Он учился целоваться вчера после ужина, под руководством Луи — целовал взасос зеркало, чтобы не осрамиться. Прикладываясь к собственному отражению, Карл не без отвращения отмечал, что уподобляется попугайчику, в чью проволочную одиночку поставили карманное зеркальце. Благодаря ему попугай до самой кончины считает, что обеспечен другом, собеседником, соперником, богом и даже подругой. Считает или ведет себя так, как будто считает — не столь уж важно. Сейчас все кончится.

«Амен!» — сообщил епископ, и нетерпеливая свита хлынула к выходу из собора, позабыв о новобрачных — глотнуть свежего воздуха. Карл, как настаивал отец, взял Като под руку и молча повел ее прочь.

Двадцать восемь лет спустя Карл признался своей последней жене Маргарите, что за все время брака с Като сказал ей только два слова. «Извините», — когда наступил на подол ее платья, робко отозвавшегося парчовым треском. И еще «Нет», когда она спросила «Почему ты так волнуешься?»

«Мужем и женой», — звучало и звучало, «ужем и еной», — кривлялось и кривлялось, — «уе-и-еой» — перекликалось эхо. Карл невольно заслушался. Получилось, что граф Шароле и Екатерина Французская вышли из собора едва ли не последними.

5

Снаружи их заждались. Кому-то не терпелось влиться в свадебную кавалькаду, кто-то злорадно отмечал, что никакой кавалькады не будет, потому что ехать никуда не придется, а все пешими пойдут в замок, который в двух шагах. Многие сосредоточились на том, что эти два шага лежат через тернии, чернь и лужи. И, главное, через Большую Лужу — водоем почти атлантического размаха, претендующий на то, чтобы быть демисезонной достопримечательностью бургундской столицы наравне с Нотр-Дам де Дижон и холмом Святого Бенигния.

Батюшка Филипп и его приближенный шпион Бернар сдержанно спорили относительно ее глубины. К Като подскочила мамаша и щебечущие подружки. Одна из них тут же бросилась строить Карлу глазки (так ему казалось).

Пришлось бросить Като и спасаться бегством, тем более, что очень хотелось узнать, какого мнения Луи обо всем на свете. Луи был польщен. Карл расправил плечи и пожаловался, что мечтает о том, чтобы присесть — на скамью, на ковер или на пол. Нет сил стоять. «Главное, чтобы ночью стоял!» — скаламбурил в утешение Луи. Этот тухленький каламбур показался Карлу смешным, хотя в принципе можно было оскорбиться.

Отсмеявшись, Карл вдохнул полной грудью. Но не воздух, нет — влажный туман хлынул в легкие. Пока таинство соединения душ совершалось на небесах, здесь, поближе к земле, собрались дождевые тучи — опальные вассалы горнего двора. Они облепили колокольню и прильнули к стрельчатым витражным окнам, как ратники к бойницам, как соглядатаи к замочным скважинам.

Дверь собора с грохотом затворилась, и раскаты отозвались в самой гуще облака — гигантского, как гора. На изумленных глазах Карла разорванное грохотом облако разрыдалось. Подступы к собору погрузились в непогоду. Нищие, алчно прохаживавшиеся поодаль в ожидании подачек, нецензурно отметили, что снова из-за ненастья срывается благотворительная раздача. По личной просьбе Карла Луи откомментировал несколько герметических выражений, долетевших до слуха Карла. Многие из них Карл охотно употреблял всю оставшуюся жизнь.

6

Лужи — словно щеки, изрытые оспой. Подруги Като опасаются показаться жеманными и потому безропотно пробираются вперед, приподняв подолы платьев. Они почти не капризничают. Они готовы терпеть все, лишь бы не омрачать бракосочетание. Есть такая игра — «жены декабристов». Это оттуда. И хотя правилами игры не предусматривается быстрое вознаграждение за душевный подвиг, кое-кто поглядывает на мужчин, надеясь на похвалы своей сдержанности. Тем временем первые ряды подошли к эфемерному украшению соборной площади, диадеме Дижона — Гранд-Луже. Подошли и остановились.

Внезапно тучи расступились на манер занавеса. Выпущенное под залог светило ударило слабым лучом в мутную гладь лужи, и отраженный луч ушел в небо, намечая очередную пробоину во вздувшемся облаке.

«Это называется атмосферное явление!» — блеснул эрудицией Карл и нацелил палец вверх. Луи послушно посмотрел в небо, но его взгляд съехал на башню и башенные часы. Без одной минуты три часа пополудни. Солнце.

7

Башня собора Нотр-Дам де Дижон отбрасывает тень, и тень — востроносая, как русская борзая — берет след свадебного кортежа, еще теплый, втоптанный в отсыревшую площадь, и, то крадучись, то вдруг преодолевая одним махом несколько шагов, спешит настичь все то, что дети обобщают в ликующем, кричащем «свадьба, свадьба!». В спину Карлу с колокольни несется медное: дин-дон, дин-дон, пусть вам будет сладок сон, дин-дон.

Сон, усталость, каламбур Луи, первая брачная ночь. Еще один дин-дон — и у Карла безнадежно испортилось настроение. Тем более что красноречивейший жест отца и скользкое «Быть может, было бы лучше, если бы вы…» (это Луи) склонили Карла к тому, чтобы вновь приблизиться к Като и взять ее за руку. Это совершенно необходимо для того, чтобы выглядеть супружеской четой. Такой, как в свадебных альбомах, или такой, как чета Арнольфини.

Карл принял руку Като, выпорхнувшую из кокона, так, словно это была рука лягушки или прокаженной. С брезгливостью начинающего естествоиспытателя. «Он еще совсем дикарь!» — растроганно всплеснула руками Изабелла Португальская, хозяйка крупной лошадиной улыбки.

Кисею возле рта колеблет неровное дыхание Като — легкая одышка маскируется под волнение. Карла осеняет — эта женщина (он еще долго мысленно говорил о Като как об «этой женщине») тоже, оказывается, волнуется! «Ну и пусть себе волнуется», — равнодушно отворачивается Карл, как вдруг кинематографическая смена декораций заставляет его вздрогнуть всем телом.

Две кряжистые, грязные руки — руки попрошайки, в мгновение ока очутившегося на заранее подготовленных позициях, руки самого настырного из попрошаек, сложенные лодочкой, влезли под нос жениху-Карлу-подателю, а из уст, надорванных розовыми шрамами, вырвалось тягучее «у-у-у», требовательное и жалкое, как «дай» хилого олигофрена. То есть такое, противостоять которому невозможно.

Карлу объясняли, что щедрость к лицу рыцарю. Кругом шепчутся: подай же ему, подай — мол, это нормально. Но Карл по-прежнему медлит в рассеянности. И тут Като уверенно забирает у него свою руку, достает флорин и, словно в насмешку над нерасторопностью своего малорослого, заторможенного, несовершеннолетнего мальчика-мужа, мальчика-невежды, кладет золотой на ладонь попрошайке.

«У него еще нет своих денег», — комментирует Като и в довершение всего тепло похлопывает нищего по бородатой скуле. Тот довольно урчит.

А в это время Карл, в котором вместо крови теперь бурлит голубая ненависть, с ужасом спрашивает себя: «Неужели то, что произошло, непоправимо? Почему случилось так, что это моя жена?»

Вдруг Карл как наступит сапогом в лужицу! Брызги в лицо нищему и всему белому свету — видали!

8

Стрелки на башенных часах, первая, Бог свидетель, длиной в указующий перст, вторая — с людоедову зубочистку, огромные вблизи и немалые снизу, сложились в сапожок и озаглавили город совершенным L.

Идущие — он с невестой (с женой!), расфуфыренный, как весенний подалирий,[27] сумрачный в царственном обрамлении собольих покровов, облачко роскоши в авангарде роскошного облака, он и все вслед за ним — сделали еще один шаг прочь от церкви, раскрывая толпу, как нечто раскрывает нечто.

Невидимое ненавидимое лицо, рассеченное улыбкой всем и каждому: тебе, тебе и тебе, нищему, и так каждому нищему, скопом и раздельно, прокажено милостивым благоволением, воспрещено к созерцанию в настоящем, обращено в прошлое, в порок, в будущее, в измену.

Нетрудно догадаться, что герцогиня нищих улыбается своему верноподданому народу, пользуясь млечным флером во имя мелочного обмана. Но если она выше на голову, это еще не значит, что ей позволено водить за нос кого ни попадя, а главное — его, Карла, без двух минут герцога. А ведь на фаблио прошлого года отнюдь не двое и не трое были свидетелями, как он сорвал с этой башни один из грохочущих колоколов и размозжил им череп Морхульта[28] Ирландского, как он швырял камень на двенадцать долгих лиг и от каждой принцессы брал не по два и не по три надушенных платочка. Возможно ли спустить ей с рук такое предательство — давать деньги нищим, улыбаться нищим? Что потом — впустить к себе прокаженного?

Вот они с Екатериной возлежат, и вдруг новая война, он и отец седлают коней, берут в плен короля, возвращаются в Дижон, и что же? — замок наводнен немытыми попрошайками, чадом, тухлой кониной. Екатерина спускает в кости свою добродетель. Костлявая Като улыбается верноподлическому народу сквозь флер кухонного чада, а химеры нотр-дамского фриза хороводят у очага, степенно вышагивая под колокольный грохот — рыжий кузнец молотит по пустой наковальне, дин-дон, как он. И все оттого, что отцу и матери захотелось провести его от собора до ложа рядом с палками, замотанными в тряпье, рядом с тыквой, обернутой в кисею.

Идущие — дамы и рыцари, рука об руку, все сплошь дамы и рыцари, видит Бог, по парам, пара за парой выстраивались подле лужи.

9

Лужу не обойти. Не навести ли нам переправу, милейшие, во славу Господа и монсеньора Андрея святого?[29] Не настелить ли меховой мостик, чтобы по нему прыг-прыг-прыг на ту сторону лужи? Но соболя ведь не годятся для этого! Может быть, лодки, а на них положить соболей? Нет. Тогда пусть куртуазнейшие Рыцари Золотых Деревьев подхватят на руки своих фей и перенесут их на ту сторону лужи, ведь все равно соболя уже замараны и ради такого случая можно будет справить новые сапоги, коль старые недосуг будет чистить. Пусть подхватят.

Нет, Карл не хочет тащить на руках Като, Като из коробки, диковинное Като из табакерки. Пусть лучше кто-нибудь другой. Но тогда, выходит, не муж первым коснется жены своей, но кто? Не прекрасный Тристан, но нищий. Жену прекрасного Тристана перенесет на ту сторону лужи нищий. Вот хотя бы один из тех, что сейчас тянут руки к поживе, к распорядителю, ссущему медью и золотом. Пусть жену прекрасного Тристана перенесет нищий Тристан, любовник, плут и прелюбодей. А за это, за это награда ему — добрый дар в дар ему. Пожаловать землю этому молодчику! А если кто не захочет, а если Като не захочет? — захочет! А нет, так надо воспитывать покорность — вещам, подобно прочим лакеям, вменяется в обязанности добрая служба своим сеньорам. Запропавшая глиняная птичка, будучи застигнута в бегстве и поймана, подлежит молотку, непокорная пуговица — отторжению, неверная жена — прокаженному. Гранд-Луже — верный пес, в дар ему даму дай, добрый дар в дар ему, мой печальный Тристан.

Вот и она, королева нищих, оступившись, манерно ахнув, ожидая своего короля, всецело готовая отдаться двум вспоможествующим рукам прокаженного, двум серым проблескам в вихре рванья, может вечность пребывать Пизанской башней. Но! Гранд-Луже — верный пес — не зря раззявил подернутую рябью пасть и недаром, о! все глазеют на них, оплетая их, да! любопытством, и граф Шароле щедрой рукой отсыпает страждущему катеринок. Более Пизанская башня, нежели сама Пизанская башня, Екатерина в лад колокольной вакханалии — прямо в грязь, прямо в грязь, дон-дин-дон, дин-динан.

Совершенство L разрушается, и вслед за Екатериной минутная стрелка начинает свое растянутое падение на стрелку часовую.

10

То был качественный скандал. Малолетний граф Шароле топит в ноябрьской луже свою жену Екатерину Французскую сразу после венчания! По таким событиям сохнут телетайпы, под такие придуманы первые полосы газет и глянцевые обложки женских журналов, именно к таким новостям тянутся трудящиеся, мусоля шоколадки дистанционного управления телевизорами.

Тем более удивительно, что скандал с Екатериной породил одни лишь разговоры. Комментируя действия молодого графа, Людовик (в будущем французский монарх Людовик XI), изредка симпатизировавший греческим демократиям, прибег к универсальному фольклорному штампу «от осины не родят апельсины», имея в виду герцога Филиппа.

Филипп, мрачно перебирая четки, предположил: «Может, это и к лучшему». И тут же обнародовал подозрение, что Вечный Мир с Францией неугоден Богу и недостижим по причинам, скрытым от смертных, и никакими женитьбами (которые между династиями как плановые вязки) положение не исправить. Поэтому можно сказать, добавила Изабелла в продолжение мысли супруга, что Карла вело Провидение, которое играючи опрокинуло в лужу самонадеянный франко-бургундский план породниться семьями на манер Монтекки и Капулетти и перестать воевать. Этот план по дерзости, пожалуй, был способен составить конкуренцию проекту поворота сибирских рек на юг.

«Ну ты зве-ерь!» — с неподдельным уважением сказал Карлу Луи, и его губы сложились во впечатленную тильду. Тронутый лестью Карл внезапно осознал, что не будет настоящим зверем, если не аннексирует Луи в свое пожизненное пользование. Луи сделал вид, что раздумывает, хотя в душе торжествовал.

Любой торжествовал бы на его месте, ведь бургундский двор цвел гораздо шикарней, жил бесшабашней, а интриговал умеренней французского. Вообще, подвизаться при Великих герцогах Запада было и престижно, и хлебно. Не то, что в Париже. И еще (Луи доверил это «еще» только Изабелле, второй жене Карла) он предвидел, что, оставшись при Екатерине, из пажей скоро вырастет (как вырос из казаков-разбойников и дочек-матерей). И что как только под шерстяными облегающими штанами начнет биться сердце мужественного мужчины, его разжалуют в кухонную прислугу, чтобы не смущать невинность высочеств. И еще (об этом Луи и вовсе никому не заикался) потому, что его батюшка (которому он приходился бастардом[30]) то и дело впадал при королевском дворе в немилость, из глубин которой, впрочем, всегда всплывал, но… короче говоря, вместо супруги Карл приобрел первого в своей биографии личного вассала (на полях: для юбилейной брошюры «Этапы большого пути»).

Кстати, Карлу было искренне жаль Като, и по этой причине он в ближайший год только и знал, что увиливать от обсуждения своей женитьбы. Потом многое забылось, а то, что осталось, было переработано памятью в полуфабрикаты, из которых потом получились «воспоминания». Из полноцветной трагедии под открытым небом женитьба на Като усохла до исцарапанной ч/б короткометражки, из фрески стала прорисью, из многологии — либретто оперы, которую никто никогда не поставит. Правда, еще не раз Карла сравнивали с Тристаном, и, всякий раз не находя оснований, сравнивали просто так, по привычке.

Примечания

26

Тристан — один из самых ярких образов влюбленного и возлюбленного в европейской мифо-эпической традиции, персонаж романов о Тристане и Изольде (известны несколько десятков обработок этого сюжета). В куртуазной культуре Средневековья Тристан — весьма популярный мужской сеньяль (см.).

27

Подалирий — крупная дневная бабочка с нарядным желто-черным окрасом и «хвостами» на задней паре крыльев.

28

Морхульт — в романах о Тристане и Изольде ирландский король. Персонаж отрицательный.

29

«…Во славу Господа и монсеньора Андрея святого?» — Имеется в виду Андрей Первозванный, один из двенадцати апостолов. Проповедовал христианство балканским и причерноморским народам. Распят по приказу римских властей на кресте, имевшем форму буквы «Х». Отсюда и происходит Андреевский крест — символ, вошедший в эмблематику российского военного флота и герцогства Бургундия. Андрей Первозванный — святой патрон Бургундии.

30

Бастард — незаконнорожденный сын короля или герцога. В Средние Века не менее официальный титул, чем «князь» или «принц».

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я