Боевая машина любви

Александр Зорич, 2000

«Свод Равновесия» – такое имя носит Инквизиция Баранской республики, самого сильного государства мира Сармонтазары. Она безжалостно уничтожает всех, кто позволяет себе отступить от жестокого закона этого мира, но наиболее жестоко преследует носителей запрещенной, приравненной к ереси магии. Однако только что пришедший в эту службу юноша Эгин с изумлением обнаруживает, что варанские инквизиторы используют против своих врагов-магов… магическую силу! «Двойной стандарт» и не более того? Но теперь Эгин, официально вышедший в отставку и продолжающий борьбу против порождений тьмы и их приспешников – черных магов – понимает: чаще всего сражаться с ними обычными способами попросту невозможно. Как отличить без магии друга от врага, противника – от союзника? И, главное, как спасти ставшего другом врага?..

Глава 3

Чернокнижник из казенного посада

Чернокнижие карается смертью.

Табличка у входа в публичную библиотеку Пиннарина

1

Вьюга бушевала всю ночь, и только перед самым рассветом воющий зверь, западный ветер, прозываемый в Центральном Варане «грютто», уполз в свою берлогу. «И злобно ворчит в полусне под Мостом, что построен Хуммером», — вывела рука Сорго окс Вая на полях лимонно-желтого листа.

В Пиннарине, где уже больше года Сорго обретался со своей супругой, никакой вьюги не было и быть не могло. В Пиннарине снег выпадал редко, огромными разлапистыми хлопьями и, как правило, больше одного дня не держался. Но Сорго словно бы собственными ушами слышал неприкаянные завывания «грютто», всю ночь певшего свою невеселую песнь над руинами Староордосской крепости.

Сорго записал песнь ветра (Песнь Девятая. «О том, как харрениты разорили Ордос»), помахал листом, положил его сверху внушительной кипы таких же и задул свечу.

Последнее следовало бы сделать еще час назад, но во время припадков вдохновения поэт не обращал внимания на такие мелочи. По харренскому часослову начинался Акоталид, второй послерассветный час.

Сорго вышел из кабинета, запер его на ключ, прошел по коридору, открыл дверь в спальню и тихонько кашлянул.

Нет ответа. Значит, Лорма еще не проснулась. Хвала Шилолу, уж она бы ему задала взбучку за непотребный порядок сна и бодрствования!

Стараясь ступать бесшумно, Сорго прокрался в спальню, разделся и осторожно забрался под одеяло с Тамаевскими геральдическими рыбами.

Лорма спала, отвернувшись к стене и тихонько посапывая. Еще один вполне успешный день поэта Сорго окс Вая завершился.

Лоло Хромоножка, он же Лараф окс Гашалла, вышел за ворота, когда солнце только-только заглянуло в долину, раскроив лезвиями теней башню Тлаут — единственную из дальнострельных башен ордосской крепости, которую не удалось уничтожить харренитам при уходе из бывшей столицы Варана.

Начинался еще один вполне бессмысленный день Ларафа окс Гашаллы.

Волокуши уже были заложены. Кучер Перга и незнакомый приказчик, из-за появления которого, собственно, Ларафа и разбудили, лущили жареные фисташки.

— Лараф окс Гашалла, старший распорядитель мануфактуры.

— Хофлум Двоеженец, — степенно представился приказчик.

«Двоеженец» он произнес так, словно это было неслыханно почетное прозвище: Дважды Грютский, например. Или Молниеносный.

— Плохи наши дела, господин Лараф, — начал приказчик, когда сани тронулись. — Предупреждали меня, что в Старый Ордос лучше не соваться, да не думал я, что здесь и впрямь такой стрём, как рассказывают. Все-таки у вас здесь вот… вроде… офицеры, стража…

— Так что случилось-то?

— Выехали мы с постоялого двора, который возле Сурков, ранним утром. Думали быть у вас еще засветло.

Действительно, от Сурков до мануфактуры было десять лиг. Даже в метель санному поезду потребуется от силы шесть часов, чтобы покрыть такое расстояние. Хофлум продолжал:

— В ущелье мы въехали часа в три дня. Вы знаете, склоны там не отвесные, но все ж таки изрядно крутые. И вот по этому-то склону на нас словно бы скатываются двое. Пешие, без лыж, в высоких сапогах и плащах хорошего сукна. По всему видать — офицеры.

Лараф недовольно оттопырил нижнюю губу.

У них на мануфактуре было не принято говорить «офицеры». Чересчур явно это слово указывало здесь именно на Свод Равновесия. Ни пехотных, ни кавалерийских, ни тем более флотских частей в окрестностях Старого Ордоса не было.

Офицеров Свода на мануфактуре называли обтекаемо: «люди из крепости». Говорили: «Снова двое из крепости к нам приходили». Или: «Повстречал одного из крепости».

Руины бывшей варанской столицы, как и весь Староордосский уезд, кишмя кишели офицерами Свода Равновесия. В уезде об этом знал каждый. Потому что рядом с руинами крепости, давно уже объявленными запретной зоной, находились Высшие Циклы, из которых выходили свежеиспеченные эрм-саванны всех Опор Свода.

Сам по себе этот факт уже являлся государственной тайной. Но даже тем, кто не знал точного названия учреждения, было ясно, что и руины, и окрестности — недобрые. Здесь смердело и магией, и теми, кто эту магию истребляет при помощи Слов, Знаков и Вещей.

Но приказчику Хофлуму, который привез свой товар издалека, все эти тонкости были безразличны.

— И вот эти двое кричат нам, чтобы мы остановились. Мы, понятное дело, останавливаемся. Ворочайте назад, говорят, в Сурки. Я спрашиваю: как так — назад? Мы и так товар задержали, а товар у нас непростой. Может, говорю, слыхали, чем заняты в Гашалловой мануфактуре? Сие предприятие, говорю, большую пользу для Князя и Истины имеет, а потому извольте нас пропустить. Мы и так опаздываем изрядно. И показываю им нашу подорожную.

«Ну дает деревенщина! — восхитился Лараф. — Мало кто осмелится препираться с офицерами Свода. Впрочем, у них там, на востоке, с этим, говорят, и впрямь попроще. Вроде как даже там и на благонравие сквозь пальцы смотреть стали».

— Проверили они подорожную, проверили все сани. «Нет нам никакого дела до вашего товара, — отвечает наконец тот, что постарше с виду. — Ворочайте взад, в Сурки. Это все ваша вина, что товар до холодов задержали. Если месяц уже проволынили, так Гашалла до послезавтра потерпит». А я ж помню про уговор насчет месяца и одного дня, это ж значит хозяина под убытки немереные подводить… Тогда я отошел в сторонку с тем офицером, что постарше, и говорю: так, мол, и так, ваше сиятельство…

«Он бы его еще „величеством“ назвал», — мысленно усмехнулся Лараф.

–…Очень уж надо нам в мануфактуру поспеть до срока. Вы уж не обессудьте, вот тут, говорю, в мешочке у меня…

Хофлум примолк, покосился на спину кучера и выразительно потер большим пальцем об указательный и средний. После экспериментов деда покойного супруга ныне здравствующей Княгини с бумажными ассигнациями этот жест вошел в моду и означал только одно: деньги.

— Вы серьезно? — вытаращился Лараф на Хофлума.

Предлагать взятку офицеру Свода? Да не где-нибудь, а неподалеку от одного из главнейших секретных учреждений княжества?

Хофлум хитро улыбнулся и утвердительно покачал головой. Дескать, да, господин распорядитель, мы хоть и пишемся без «окс», да зато в этой жизни побольше вашего умеем.

— Серьезнейше. Ну а что здесь такого? Я с оглядкой всегда даю. Я по глазам сразу вижу: возьмет человек или нет. Вот когда покончим с делами да бумаги подпишем, я вам и не такое расскажу. — Хофлум самодовольно погладил свою бороду и примолк.

Лараф вдруг подумал, что Хофлум, возможно, совершенно нагло врет. Набивает себе цену. И заодно надеется разжалобить его отца, владельца мануфактуры, чтобы тот не стребовал с них немаленький штраф за просроченную поставку.

Проверить его историю все равно невозможно. Не придешь же в Староордосскую крепость с вопросом «Эй, друзья, а правда ли, что кто-то из вас взятку принял вчера у приказчика Хофлума?»

— Если только мы эти бумаги вам вообще подпишем, — сказал Лараф без особой симпатии. — Ну так из-за чего ж вы задержались-то?

— Приедем — сами увидите, — по голосу Хофлума было слышно, что он обижен Ларафовым «если только». — Что я вам в самом деле тут сказки рассказываю, а? Вы ж ни одному слову моему не верите!

— Отчего же — в целом верю. Но не забывайте, что вы нас подвели, а не мы вас. Продолжайте, мне в самом деле интересно.

Два раза Хофлума просить не надо было.

— Ну так мой подарочек у него в руках словно бы растворился. Был — и нет его. Ладно, говорит, можете ехать. Но за ваши жизни мы не ручаемся. Тут уж я струхнул и спрашиваю: то есть как это — не ручаемся? Тут же ни волков нету, ни разбойников. А офицер только махнул рукой, бросил через плечо: «Я вас по-хорошему предупредил» — и ушел вместе со своим напарником в ту сторону, откуда мы приехали. Ну, жизнь одна, ее про запас не отложишь! И погнали мы сани дальше. А ветер все сильнее, вьюга прямо в лоб бьет, кони упираются, сани вязнут… Уже смеркается, а мы только посередине ущелья. Это я теперь знаю, что посередине, когда к вам с рассветом побежал, а тогда думал — может, и трети проклятой кишки не одолели. На передних санях я был. И вижу вдруг, что впереди стоит кто-то. Большой, темный, роста в четыре человеческих. Его сквозь снег никак не разглядеть, а подъезжать ближе как-то не того. Остановили коней, да они и так вмертвую стали. Бросили на пальцах кому идти вперед смотреть. Выпало троим из охраны, по справедливости. Это ж их прямое дело — на такой случай вперед выходить. И они пошли…

— Ну и?! — Лараф был вспыльчивым и нетерпеливым молодым человеком. Как ни тщился он разыгрывать перед Хофлумом бывалого и опытного распорядителя, а мальчишеское любопытство брало верх.

— И вернулись назад. Ничего нет, говорят, только борозда в снегу. Весь покров прошла, до самой земли. И по левому скату ущелья вверх уходит. Нет никого впереди, короче. Стали понукать лошадей — те вроде как идут. Едем дальше. И трехсот саженей не проехали — новый морок. Вроде оружие бряцает по сторонам. Не видать ни зги, ветер воет — и позвякиванье кругом это дурацкое. Кони, однако же, идут, не останавливаются. Только вздрагивают эдак, словно их оводы или другая гнусь на ужин пользует. Так еще саженей двести прошли. И тут вдруг камни забормотали и треск впереди пошел. Как будто камнепад. А мне ж говорили, что обвалов как раз можно не бояться, ущелье-то лесом поросло. А только рокочет что-то впереди и по сторонам — все ближе и ближе. Сани мои опять стали, достал я шестопер, кликнул охрану, и с нею сам вперед пошел. Два факела у нас было. И вижу я, что перед самым моим носом камни катятся. Поперек ущелья. Сами катятся, Шилолова погибель! И вроде как закатываются потом вверх по левому скату ущелья. Тут у меня сердце совсем в пятки ушло, чего греха таить. Надо было, думаю, во всем офицера слушать и ворочаться.

Тонкие губы Ларафа неожиданно разошлись в ухмылке:

— А-а, это катунцы. От катунцов вреда людям не бывает. Если, конечно, прямо под них не лезть — тогда задавят. Тот офи… человек вас с потрохами купил, почтенный Хофлум. Просто вытянул из вас денежки, ясно? Знал ведь, что катунцы пойдут, вот и «предупредил», добрая душа. И пропустил, конечно, вперед — жалко ему, что ли?

Неожиданно заржал Перга:

— И точно, барин! Нашел чем подивить! А про чтой-то там такое в четыре человеческих роста — и вовсе брехня.

— Вам, может, и брехня, — пробурчал Хофлум. — Да только у меня двое людей ночью умерли и несколько лошадей пали. И на всех — полно малых красных точечек, будто их слепни искусали. Только не кусают слепни насмерть, и нет зимой никаких слепней.

2

День прошел в хлопотах.

У Хофлума действительно были жертвы. Пока санный поезд стоял перед беспричинно и неспешно катящимися камнями, вокруг саней и лошадей успело намести так, что двигаться они уже не могли.

У двоих возниц не выдержали нервы и они с воплями, по брюхо в снегу, побежали обратно в Сурки. Потом их нашли мертвыми, они не пробежали и пол-лиги.

Отец Ларафа скрепя сердце освободил всех рабочих мануфактуры и послал их откапывать санный поезд. В конце концов поставщикам, хоть они и сорвали сроки, надо было помочь. (Уж больно сладкая, по правде сказать, сложилась цена; Имерт окс Гашалла не хотел терять таких выгодных торговых партнеров.)

Оказалось, что за один день там не управиться. Поэтому тюки с самыми срочными материалами, без которых работа стояла, вывезли на двух мануфактурских волокушах.

Надо всем этим Лараф надзирал. То есть без особой надобности ковылял от одних саней к другим, мерз, отходил погреться у костра, покрикивал на рабочих, разговаривал с доходяжными конягами, присматривал за приготовлением обеда.

О дивных (и не очень) событиях, рассказанных Хофлумом, Лараф старался не думать. Не думал он о них и вечером, когда наконец вернулся домой.

Ларафу шел двадцать второй год. Он жил вместе с отцом, мачехой и двумя ее дочерями. Старшую звали Анагела, младшую — Тенлиль. В нее-то и был влюблен Лараф, поскольку влюбляться в Казенном Посаде было больше не в кого.

Два брата Ларафа уже давно покинули это малоприятное место. Как положено уважающим себя дворянам, они служили Князю и Истине и получали за свою службу солидное жалованье.

Один брат был палубным исчислителем на флагманском корабле Южного флота и успешно применял продукцию отцовской мануфактуры по назначению. За взятие Багряного Порта он, как и все другие старшие офицеры — к слову сказать, ничего путного в ту кампанию не сделавшие, — получил в канун юбилея Сиятельной Княгини листья трилистника к «Звезде морей». Весьма почетный знак отличия, весьма.

Карьера другого славного отпрыска семейства Гашалла была поскромнее. Он уже восьмой год служил в тяжелой кавалерии, но по-прежнему ходил в нижних чинах. Однако последнее его письмо, достигшее Казенного Посада в конце осени, заканчивалось весьма интригующе: «У нас появились двое новеньких. Нет нужды объяснять, что означает появление в армии людей с клинками в ножнах из акульей кожи».

Нужды объяснять и впрямь не было. Речь, конечно же, шла об эмиссарах Свода. А когда в армейских частях появляются, не таясь, люди из Свода, значит, эти части вот-вот могут быть использованы в каком-то горячем деле. То есть в таком, которое представляет волнующую возможность отличиться.

Ларафа не очень-то радовали новые перспективы, открывшиеся его брату. Он, Лараф, получил лишний повод для зависти, и больше ничего.

Сам Лараф, когда ему было семнадцать лет и он уже вовсю грезил службой в «Голубом Лососе», имел неосторожность попасть под камень-катунец.

Разумеется, ни отцу в свое время, ни Хофлуму сегодня он в этом не признался. Как не признался и офицеру Свода, когда тот неожиданно пришел справиться о его здоровье и порасспросить о том о сем под видом инспекции мануфактуры.

Потому что тогда возник бы правомерный вопрос «как». Как весьма прыткий и неплохо сложенный юноша, находясь в здравом размышлении, смог попасть под медлительный камень? Только мертвецки пьяный человек, заснувший где-то посреди дороги, мог стать жертвой редкого каменного потока.

Но о том, как случилось с ним это несчастье, Лараф всеми силами пытался забыть. Хватало и того, что случилось: нога была сломана, срослась неправильно и он охромел. Похоже, на всю жизнь.

— Лараф, ты снова ничего не ешь, — укоризненно покачала головой мачеха. — Целый день на морозе суетился, а аппетита так и не нагулял.

— Спасибо, я сыт… мама, — выдавил Лараф. — Мы с господином Хофлумом неплохо закусили за обедом.

Господин Хофлум не перечил. В доме семейства Гашалла кормили как на убой. Приказчик, изголодавшийся за две недели перехода через пол-Варана, старался не пропустить ни одного блюда.

Лараф сам не понимал, отчего он так холоден к еде. Обедал он под открытым небом на скорую руку, похлебал супа из сушеного гороха с солониной, отщипнул хлеба — и все. Аппетита не было.

— Ну ты бы хоть ножку индюшачью погрыз, я даже не знаю… А то придется все слугам отдать.

— Ну так и отдайте, — пожал плечами Лараф.

За ужином в доме Имерта окс Гашаллы говорили о двух вещах: о работе и о еде. Гораздо реже — о деньгах. Дворянам не пристало обсуждать такие неблагородные темы. О мужьях для Анагелы и Тенлиль за столом вообще никогда не говорили. Об этом Имерт и его новая жена перешептывались наедине.

Хофлум был не очень-то воспитанным человеком. Но льстецом-самородком был преизрядным.

— Индюшатина у вас в Казенном Посаде отменная. Отменнейшая! — сказал Хофлум, обращаясь к мачехе Ларафа.

— Эй, милая, подбавь-ка мне еще мясца и лисичек, — это уже в адрес служанки.

Лараф часто думал о том, что он сделал бы, если б от него все зависело. Например, если бы он был одним из тех, которых в крепости учат убивать врагов Князя и Истины.

Первым делом — и это понятно — он взял бы в жены Тенлиль (Лараф не принимал в расчет, что офицерам Свода браки запрещены). Вторым делом — и это тоже понятно — разыскал бы самого лучшего лекаря (то есть запрещенного мага, конечно же), и тот сделал бы так, что его нога срослась бы правильно и Лараф, наконец, перестал бы хромать. Ну а третьим делом…

Лараф не знал. Пожалуй, предложил бы Опоре Благонравия указ, запрещающий непрестанно обсуждать за едой еду. Ибо это несносно!!!

Лараф подошел к мачехе и поцеловал ей руку.

— Благодарю вас. Желаю всем приятных сновидений, — откланялся Лараф и вышел прочь. Тенлиль, как обычно, даже и не посмотрела в его сторону.

3

Единственными «привилегиями», которых Лараф добился на свое несчастливое совершеннолетие, была комната с отдельным выходом на улицу, своя собственная служанка, право запираться на ключ, когда ему заблагорассудится, и не отвечать на стук в дверь даже отцу.

Всеми этими привилегиями, как хорошо помнил Лараф, обладал его брат, пока не отбыл на службу в кавалерию. А потому и комната, и даже служанка как бы достались ему в наследство от брата.

Несмотря на то, что он был давно уже не мальчик и, по идее, никто (кроме офицеров Свода, Шилол их побери) не имел права копаться в его вещах, Лараф хранил все свои сокровища в потайном местечке, а не в сундуке и не в узкой платяной стойке.

Тайник тоже перешел к Ларафу по наследству. Теперешний грозный воин с трехсаженным бревноподобным копьем и сворой любовниц из числа смешливых трагических актрис Урталаргиса во время оно хранил в тайнике «магический» амулет в виде веера из семи цветных дощечек, статуэтку обнаженной барышни, якобы вырезанную из бивня Магдорнского Тритона, эротические вирши собственного сочинения и несколько старинных ассигнаций с профилем Занга окс Саггора.

Отправляясь служить, брат вирши сжег. Амулет и статуэтку он прихватил с собой, а местоположение тайника великодушно открыл Ларафу.

«Будешь в нем держать всякие вещички, — обтекаемо пояснил брат. — Ну, чтобы отец не цеплялся лишний раз. А это тебе, чтобы деньги водились». В ладони Ларафа оказалась ветхая ассигнация княжеского казначейства.

«Всякие вещички» у Ларафа завелись, но вряд ли старший брат догадался бы, какие именно.

Вот уже четыре года как в тайнике хранились две книги. Одна называлась «Путеводитель по наречию Харрены». Формально запрещена она не была, хотя раздобыть ее, да еще в Староордосском уезде, оказалось непросто.

Вторая книга звалась «Семь Стоп Ледовоокого». Она была написана по-харренски с частыми вкраплениями нераспознаваемой письменности, которые худо-бедно читались при помощи первой книги.

«Семь Стоп Ледовоокого» тоже не были формально запрещены, поскольку в Своде Равновесия не подозревали, что в мире сохранился хотя бы один экземпляр этой книги. Частное владение «Семью Стопами Ледовоокого» в любом государстве Сармонтазары было равнозначно смерти.

4

«Хорошая книга плохой не бывает», — было написано на первом шмуцтитуле.

Эту фразу Лараф перевел в самом начале, еще полтора года назад, и сразу же испытал к «Семи Стопам» глубокое доверие. Спорить с этой формулой значило отрицать очевидное.

«Семь Стоп Ледовоокого» была единственной настоящей подругой Ларафа. Служанке можно было время от времени задирать подол, но вряд ли их совместное потное времяпровождение можно было назвать «дружбой».

С Тенлиль никогда не выходило поговорить так, как хотелось Ларафу. Он конфузился, краснел, отчего-то начинал шепелявить. Дружить не получалось.

Анагела, пожалуй, временами могла быть приятной собеседницей, да вот только беседовать ей с Ларафом было скучновато. У нее был любовник, о существовании которого не подозревали ни мачеха, ни отец. С ним Анагеле было интересно. А со сводным братом — так себе.

Остальные обитатели Казенного Посада являлись подчиненными Ларафа и быть его друзьями не могли по сословному статусу. Кроме того, рабочие Казенного Посада обладали своей особой гордостью. Они знали секреты мастерства, а Ларафа должны были посвятить в них не раньше двадцати пяти лет.

Вот и выходило, что чужеземная книга была ему единственным другом. Из-за нее, правда, он стал калекой. Но ведь «За хорошего друга и жизни не жалко», как однажды сообщила Ларафу полусгнившая страница, на которой крылатая змея защищала своей грудью другую крылатую змею от панцирного кавалериста, покушающегося прободать гадину копием.

Лараф еще раз проверил, заперта ли дверь и плотно ли притворены ставни. Затем лег на кровать, взял книгу в руки и закрыл глаза.

Произнес про себя: «Хорошая книга плохой не бывает». Затем немотствующий язык Ларафа сплел четыре слова на наречии ледовооких — так, как учили пояснительные харренские надписи. Затем руки Ларафа, вошедшие в «состояние непротивления очевидному», раскрыли книгу на произвольном месте.

В действительности эта «произвольность» принципиально отличалась от обычной случайности, которой повинуется, например, бросок игральных костей в отсутствие магии.

Но соответствующие пояснения Лараф, весьма ограниченный в своих познаниях харренского языка, просто не понял.

Лараф поглядел на разворот книги. Белый Раздел: все страницы здесь были снежно-белыми, за исключением источенных жучком или безнадежно испорченных какой-то не то сажей, не то гнилостной потравой. И снова, снова та же самая страница!

Он попадал на это место третий вечер подряд. Это было уже слишком. Раньше книга вела себя в полном соответствии с обещаниями, изложенными в начале. А именно сулила «не надоедать своему другу частыми повторами без нужды».

«Видать, все-таки нужда стряслась», — заставил себя улыбнуться Лараф.

Этот разворот содержал подробное описание действий, которые необходимо предпринять для исполнения заветных желаний.

При этом «другу» рекомендовалось ни о чем не заботиться, не опасаться каких-то «Воинов Шара» (харренск. дионагганон) или других «односторонне мыслящих представителей власти».

Книга советовала просто исполнить ритуал в полном согласии с каноном, «ведь и сама я проистекла некогда из подобного действа, друг». В своем случае Лараф полагал, что под «Воинами Шара» следует понимать кого-то вроде офицеров древнего, нездешнего Свода Равновесия. Он не ошибался.

Несмотря на эти ободряющие заверения и на то, что эта «Большая Работа» не требовала никаких сомнительных компонентов (например, ушей хелтанского нетопыря или семени повешенного), Лараф вчера и позавчера не отважился совершить ритуал.

Во-первых, потому, что никогда ранее не попадал «очевидным поиском» на предписывающие места книги — только на теоретические и развлекательные.

Во-вторых, Лараф боялся близости Староордосской крепости. Он был уверен — и весьма небезосновательно — в том, что крупнейшее учебное заведение Свода располагает средствами, позволяющими отслеживать магические возмущения едва ли не по всему Староордосскому уезду.

Была еще проблема, совсем уж простецкого свойства: ворота поместья.

На воротах стояла стража. Правда, это были не офицеры Свода, а всего лишь отцовские холуи. Но люди эти принадлежали именно его отцу, а не ему. Отцу они подчинялись беспрекословно, а вот хромоногого наследника не очень-то уважали.

Выйти за ворота было совершенно необходимо, поскольку книга настаивала на том, что ритуал должен вершиться на удалении в сорок четыре и семь двенадцатых сажени от ближайшего живого человека. В противном случае ничего не получится.

Итак, книга настаивала. А ради хорошего друга и жизни не жалко.

Лараф решился.

Он уже четыре года клялся, что рано или поздно позволит судьбе вознаградить себя за искалеченную ногу.

Он два года учил харренский язык и уже полтора года копил познания в чуждой магии.

Наконец, в этот год он особенно остро чувствовал, что начинает буквально сходить с ума от отупляющего однообразия жизни в Казенном Посаде, которое если чем-то и нарушается, так какой-нибудь жуткой историей. Вроде той, что стряслась с санным поездом Хофлума.

А вслед за принятием решения Лараф вдруг неожиданно для самого себя осознал, что к нему пришел простой и ясный план действий.