Уходящий тропою возврата

Александр Забусов, 2020

Прошло девять лет с тех пор, как наши современники очутились в десятом веке. Настал срок открытия «прохода» в век двадцать первый, но снова беда приходит на Русь. Орды половецких ханов хлынули на земли Черниговского княжества, и снова боярин Гордей, он же майор Монзырев, со своими современниками становится на защиту отечества. Варяг, живущий по закону Русской Правды, не мог поступить иначе.

4

Сашке снился Яков Моисеевич.

Еще будучи курсантом первого курса десантного училища, Горбыль чуть не лишился законного увольнения в город. Курсовой офицер Витя Галкин, капитан, отбарабанивший два года Афгана, имеющий красную звездочку на кителе, полученную не за протирание штанов в штабе армии, по возвращению в Союз ставший большим любителем выпить, обратил внимание на обросший череп курсанта, стоявшего в строю увольняемых. Строй распустили, а Галкин все еще стоял на плацу, вертя в руках Сашкину увольнительную записку. Выпить хотелось неимоверно, просто до усрачки. Курсант мешал проделать заветный путь до ротной каптерки, к шкафчику с вожделенной бутылкой прозрачной жидкости, сорокаградусного пойла. Стоял и канючил:

— Ну, товарищ капитан. Ну, товарищ капитан!

Переступив через себя, Витя сунул увольнительную в руки молодого «черепа», сделав грозные глаза, приказным тоном заявил:

— Чтоб из увольнения прибыл подстриженным под ноль! И смотри, не опоздай.

Первый курс во всех без исключения военных училищах России называли «минусами» или «желудками». Ну, «минуса» за курсовку на рукаве под шевроном, а вот «желудки» — за то, что в любое время суток, хоть днем, хоть ночью, молодые всегда хотели есть, все равно что, но побольше, главное, чтоб было съедобно. Шла перестройка организма.

Горбыль мухой выскочил через центральные ворота КПП, предъявив на выходе клочок бумаги с печатью — увольнительную записку. Бегом побежал в ближайшее заведение общепита, «свившее гнездо» неподалеку от внешней стены рязанской «дурки», а уже через двадцать минут, сыто отдуваясь, набив утробушку, направил свои стопы к месту жительства родни. Там тоже можно было не хило перекусить. Сойдя с автобуса, проходя ряд многоэтажек, заметил неброскую вывеску «Парикмахерская». Если б не Галкин со своим приказом, проходя десятки раз мимо скромного заведения, Сашка и не зашел бы в него никогда, да вот так случилось, что пришлось.

Совсем крохотный зальчик, на два кресла, и ни одного посетителя по случаю майского воскресного утра. Курсант Горбыль оказался единственным клиентом уже старого, полностью седого колобка, совсем не богатырского роста, с характерными чертами лица.

— Молодой человек, как желаете подстричься? — слегка картавя, задал вопрос парикмахер в белоснежном халате.

Так Сашка первый раз увидел Якова Моисеевича, в прошлом киевского еврея, в незнамо каком поколении, а сейчас жителя стольного города Рязани. С тех самых пор стричься Горбыль приходил только к своему мастеру. В очередной раз, сидя в кресле, слушал приятный, южный говор, со сменой букв с «р» на «г»:

— Я вас, Саша, даже в чем-то понимаю. Вы молоды, красивы, сильны, но простите меня, могли бы выбрать несколько другой род деятельности. Быть военным, Саша, это опасно, это сейчас не престижно. На этом не сделаешь гешефт. Я вас уверяю. Я сам болею за киевское «Динамо», но, как говорил покойный Наум Соломонович, очень достойный человек был… Уже лет двадцать, как Яхве прибрал его до себя… «Лучше быть плохим дантистом, чем хорошим футболистом». И вы знаете, Саша, я ему таки почему-то верю. Заметили, наверное, люди моей крови, поддавшись уговорам каких-то забугорных шлемазлов, в свое время ринулись на землю обетованную, в Израиль. Но там война, Саша. Там постоянно воюют, даже когда мир. И де они теперь, спросите вы меня. Так я вам отвечу. Попробовав, чем это все пахнет, они осели в Америке, Германии и Австрии, ну некоторые в Канаде. Сейчас с палестинцами воюют те, которые приехали в Израиль опять же из Америки, Германии и Австрии, ну может еще из Польши. Но эти не наши. Им что, так было очень нужно бросать насиженное место в спокойных странах? Это, Саша, какие-то неправильные евреи. А нашу молодежь сейчас туда и калачом не заманишь, там же служить надо, а потом еще в горячем резерве находиться. А здесь красота! Заметили, восемьдесят процентов великих артистов в России евреи. И каких артистов, Саша! А певцы и мастера разговорного жанра, а-а? Обратно, деньги сейчас у кого? Отвечу! У наших. Советники президента страны тоже из нашего семени. Один Боря Березовский чего стоит! Голова! А спортсмены, Саша? Вы видели среди них евреев? И не увидите. Шахматы, это да, это, так сказать, наш вид спорта, головой работать, это вам не руками-ногами размахивать. Так что примите совет старого еврея: со своими погонами на плечах вы кроме проблем в жизни ничего другого не заработаете.

Жестом фокусника старый мастер сбросил простыню с обрезанными лохмами волос с Сашкиной груди.

— Все, уважаемый Саша. Было приятно с вами поболтать. До свиданья. До следующей стрижки.

Вот и сейчас Сашке снился Моисеич. Он, как всегда мило улыбаясь, говорил во сне своим приятным, спокойным, южным говором:

— Ну почему, Саша, вы никогда не слушаете нас, стариков? Вот и сейчас у вас возникли проблемы. Думаете, если отбились от оборотней, так ваша жизнь в шоколаде? Таки нет! На болотах живет колдун. Так этот поц и заварил всю эту кашу, а расхлебывать ее предстоит вам, уважаемый Саша. Что это вы дергаетесь? Дышать тяжело? Ничего, это пройдет, да вы дышите. Глубже дышите!

Горбылю действительно было тяжко дышать, что-то тяжелое горячее давило на грудь. Сашка проснулся в холодном поту, открыл глаза, спокойно рассмотрел двух человекоподобных существ, устроивших посиделки прямо у него на грудной клетке. Через прорехи в крыше избы давно поднявшееся солнце создавало хорошую видимость на чердаке.

— Смотри, кажись, проснулся, — баском оповестил один из бородатых мужичков игрушечного роста. — Ну и горазд же ты спать!

— Так я и от пожрать не отказался бы, — Сашка в раздумье принимал решение, смахнуть домашнюю нежить рукой с груди, или пусть уж сидят как сидели. — Что, другого места приземлиться не нашли? Обязательно нужно по костям потоптаться?

— Хорош дрыхнуть. Ярило вскорости в зенит встанет.

— Ну и чего вы от меня хотите?

— Ты это, ты нас давай с собой отседова забирай. Деревня умерла, так почитай нас двое на всю округу и осталось.

— Ага. И с чего я вас забирать должен?

— Дак, мы тебе вчерась помогли, вместях от волкодлаков отбивались.

До Сашки дошло, кто вчера метал сажу в глаза оборотней.

— Хгу-у, так оказывается, вы мои боевые товарищи, вместе кровь проливали в борьбе с нечистью!

— Ты давай, не юли. Говори, заберешь нас али нет?

— Таких бравых парней грешно оставлять. Ясен пень, заберу. Только перед тем как забрать, мне от вас кое-что узнать надобно.

— Спрашивай. Ежели знаем, скажем.

Сашка аккуратно сдвинул обоих домовых со своей груди, поднялся, присев на ноги. Весь его отряд беспробудно дрых. Пригибаясь под потолочными балками, пытаясь не треснуться лбом об них, поманил обоих вниз. Следом за Горбылем домовые вышли на подворье. Солнце действительно приближалось к зениту. От прогоревших пожарищ на месте изб и построек, курясь, поднимался дымок. На улице и у оставшихся целыми изб лежали трупы бывших волкодлаков, своей бледной наготой портили впечатление от солнечного денька.

— Вот что, мужики, расскажите, как в этой деревне народ дошел до жизни такой? Как так случилось, что целая деревня превратилась в оборотней?

— А че тут говорить? Года три назад объявился на наших болотах колдун. Полесуном его кличут. Пришел в деревню девку в жены требовать. Он ведь совсем даже не старый, с виду можно сказать, молодой людин. Да-а, девку выбрал самую баскую, Радой ее звали. Надо тебе сказать, что девка та была уже сговорена за сына старейшины селища Кормильцево. Значится, случился ему от ворот поворот.

— А по осени сваты с молодым приехали невесту забирать, — влез в разговор второй дедок-с-ноготок. — Все честь по чести, гостей за стол усадили. Угощают. Обратно все соседи собрались, радуются за молодых. Э-эх, хотя б волхв рядом был, глядишь и обошлось бы. Дверь скрипнула, глядь, а на пороге Полесун стоит, улыбается. Прямо с порога молодых поздравляет.

— Ага, только видим, в горнице от подарков его колдовство исходит. Смерды сумрачными становятся, волками друг на друга смотрят.

— Дальше шерстью покрываться стали.

— И морды, слышь? Морды волчьи вместо лиц у людин проявились. Началась грызня.

— Многие в окна уже волкодлаками повыскакивали, на родовичей набросились, кои людьми пооставались.

— Вот их десятка три за колдуном в болото и ушли, а деревня с тех пор пустой стоит.

— Да-а, десятка три волчар — это серьезно. Им человечинки постоянно хочется. Попробуй такую ораву прокорми. Это, выходит, они на других дорогах баловали, а нынешним годом на черниговский тракт перешли, чтоб не светиться. — Горбыль почесал пятерней лысый затылок, провел ладонью по обросшему щетиной подбородку. — Та-ак, значит, во-первых, наведаюсь к колдуну, а на обратном пути вас заберу. Устраивает?

— Ага!

Подняв отряд, Горбыль распорядился внести тела, включая и давнишних жертв оборотней, в соседнюю избу, поджег ее, чтоб не было в дальнейшем никаких проблем. Вернувшийся Жвар, ходивший за лошадьми, угрюмо развел руками.

— Батька, нет у нас больше лошадей. Порезали их ночью волкодлаки.

Расстроившийся было Сашка прикинул по количеству покойников, что отряд уничтожил девятнадцать волчар, а уж с одиннадцатью в дневное время они должны справиться.

— Ладно, — махнул он рукой. — Идем в болота. Воевать придется на голодный желудок. Ничего-о, злее будете. Построились. Жвар, Кветан, в передовой дозор. Остальные, напра-во. Потопали, граждане.

До болот оказалось рукой подать. Чуть вступили в лес, и вот они, пожалуйста. Когда-то протекающая река заросла, заилилась, превращаясь в болотину, потянула за собой поросшую разномастным лесом долину. А за десятки лет большую территорию покрыла сеть болот, низменная, переходная и верховая. Лес заболотился, во многих местах высох, повалился в бездонную пучину. Даже с берега виднелись пеньки и обломки стволов берез, выпирающие из плоской поверхности зеленого бархата мхов и травостоя. То тут, то там возвышались кочки, бугры и мочажины. Вдали на бугрившихся островах с твердым грунтом, поросших кустарником и травой, росли сосны и ели, толстые в обхвате, они вымахали в вышину на добрых двадцать метров.

Проходя вдоль берега, Горбыль заметил у одного из островов открытое водное окно, от основания к краям которого шла рябь, как будто из глубины всего этого пованивающего тиной хозяйства сновали рыбы величиной никак не меньше размеров старого сома. Вода на цвет напоминала заварку в забытом заварочном чайнике. Честигнев, усевшись на задницу, дотянулся носками поршней до болотного грунта, прощупал вязкую мшистую поверхность, всколыхнувшуюся от прикосновения.

— Ну и куда тебя черти понесли, дитятко? — возмутился Горбыль.

— Так ведь проверить!

— Я те щаз проверю. Я тебе щаз так проверю, что ты у меня седмицу на заднице сидеть не сможешь.

Молодой воин пулей отскочил от кромки болота, а из густого кустарника высунулась хитрая мордуленция Жвара.

— Нашел, батька, — радостно оповестил он. — Следы на гать вывели, да такую широкую, что телегами по ней ездят. Их по ней и в болото загоняли.

— Веди. Всем компактно построиться. Идем колонной по два, прикрыться щитами. Еблом не щелкать. Окрысились все! Вперед.

По широкой гати чапали по щиколотку в воде, не торопясь, обращая внимания даже на незначительный звук из болотных глубин. Гать вывела на наезженную колесами телег тропу. Только поднялись на возвышенность, как из кустов с разных сторон на них набросились волкодлаки. С зубастых пастей на землю падали хлопья пены и слюней. Глядя на все это, Горбылю в голову пришла мысль о хворобе, называющейся у медиков бешенством.

Несмотря на то, что среди нападавших были две матерые особи, с ними разделались за полчаса, поставив жирный крест на всю дорожную банду. Стащив тела в кучу, Горбыль, потирая от удовольствия руки, дал короткую передышку, после которой отряд двинулся дальше. Кроме покусов на руках и ногах потерь не было. Не радовало только одно — вечерело.

Между тем гать, спустившаяся с острова, уже в сумерки привела их на другой остров, гораздо больших размеров. Натоптанная дорожка закончилась у порога терема, окруженного хозяйственными постройками, конюшней, за которой в рост человека стояли пяток стожков пересохшего прошлогоднего сена. Дальше отхожее место, стилизованное под игрушечных размеров избушку, а за ним телеги и повозки, поставленные рядами; они были загружены разномастным добром, разбросанным и неимоверно перемешанным. И ни души, хоть зови, все равно никто не ответит.

— Я, так понимаю, что пришли, — подвел итог Горбыль, глянув в лица своих пацанов. Сложив ладони рупором, крикнул в них:

— Э-эй, мы пришли. Полесун, покажись, чего прятаться-то? Все равно тебе песец припрыгал.

— Ты сначала меня найди! — эхом разнеслось со всех сторон.

— Как скажешь. Разобраться по тройкам. Хран, пойдешь четвертым в тройке Кветана.

— Есть!

— Жду всех у входа в терем. Первая тройка, забираете вправо, на второй — центр, третья — влево. Начали. Не забывайте контролировать друг друга.

Ожидающий результатов Горбыль, стоя у резной теремной лестницы, вовсю отмахивался от пернатых. Болотные комары совсем озверели, тучами мессершмиттов налетели на пропитавшегося потом Сашку, норовили влететь в ноздри и рот, забраться в глаза. Он, как мог, отмахивался от них, потихоньку зверея и сам, нагревался до белого каления.

Колдун, по возрасту был и сам не старше Сашки, поэтому не стал сразу брать пришлых в оборот. Скучно! Можно сказать, в жопе еще играло детство. Живя на болотах, так мало развлечений. Жаль, конечно, взлелеянной стаи волкодлаков, но за три года они здорово наскучили ему, надо придумать что-то новенькое, веселое, очень неприятное для людей. От болотной нежити он колдонул весь остров, и она его больше не допекала, сосуществовали, не вмешиваясь в дела друг друга.

Полесун с интересом рассматривал юнца, делающего обход у крайнего стога. Как раз пятым стожком был колдун, иллюзия делала его неотличимым от остальных натуральных. Парень остановился в шаге от него, держал клинок в правой руке, прикрыл половину груди круглым щитом.

— У меня чисто, Кветан, — подал парень голос, обернувшись к конюшне, оставляя за неприкрытой спиной свою смерть.

— Добро, Хран! — откликнулись в ответ.

Полесун сделал шаг к воину, левой рукой облапил его вокруг груди, ухватил за плечо, правой зажал рот, дав возможность повести подбородком влево. Резкий рывок в сторону. Хруст! Тело человека безвольно оседает под своей тяжестью на землю. Наклонившись над ним, колдун присмотрелся к мертвому юноше. Распрямился над телом уже живой Хран, один в один похожий на лежащего мертвеца. Примерившись, забросил убиенного на плечо, прошел к избушке-нужнику, открыл дверь и пропихнул в отверстие ямы свою жертву. Вернувшись, подобрал саблю и щит, двинулся к конюшне, веселье переполняло его. Совсем не жалко оборотней, потеха стоила таких потерь. Нет, надо остепениться. Не все сразу. Чашу веселья надо пить по капле, не пьянея от крови. Надо посмотреть на всех со стороны. Это не зрелые рассудительные вороги, это дети. Как же все-таки весело.

На улице окончательно стемнело. Воины с неутешительными вестями группками подходили к сотнику. Сашка присмотрелся. Все!

— Идем в дом. Может, он там, — распорядился Горбыль. — Осветите все комнаты, шерстите второй этаж. Я закрою входную дверь, обожду всех в горнице.

Реалии десятого века однажды преподала ведунья Павлина. Сашка прослушал многочасовую лекцию с вплетенным в нее узором примеров из жизни, слухов и небылиц. Переварив информацию, на следующий день, приехав к деревенской знахарке, еще много часов задавал ей вопросы, скрупулезно фильтруя ответы. Сейчас он решил испытать, так сказать, одну из домашних заготовок, припасенных к случаю.

Пока все, топая по лестнице, потянулись наверх, Сашка из носимого на поясе замшевого кошеля достал пузырек. Он привез его много лет назад из Доростола, с тех пор ни разу не открывал, но всегда носил при себе. Быстро вскрыв пробку, извлек из ножен боевой нож, обильно, не жалея содержимого пузырька, облил и клинок, и рукоятку свяченной в доростольской православной церкви водой. Скорым шагом войдя в горницу, сразу направился к деревянному столу огромных размеров. Присев, подлез под него, с размаху всадил освященный клинок под столешницу.

«Вот так! А теперь будем поглядеть».

В горницу, гомоня и споря, всей толпой ввалились юнцы с горящими свечами в руках. Сашка и сам, пока ожидал парней, зажег в помещении найденные в нем восковые свечи.

— Нет никого, батька, — за всех доложился Кветан.

Горбыль вновь пересчитал всех. Все на месте. Хорошо! Поднялся с лавки, руками раздвинув в стороны парней. Прошел за дверь. Гаркнул снаружи:

— Как это никого? А это что за х..?

На возмущенный голос начальника из терема как ошпаренные выскакивали бойцы.

— Раз, два,…девять, — посчитал Горбыль. — Кветан, кого нет?

— Все здесь.

— Не торопись. Как следует глянь.

— Храна нет.

Горбыль, не торопясь, поднялся по ступеням к открытой входной двери, заглянул внутрь. Из терема на него смотрел Хран, непонятливо хлопая глазами.

— Пацана куда дел? — спросил тихим голосом Сашка.

— Батька, я…

— Ну, выйди ко мне.

Полесун уже понял, что его провели как несмышленого мальчишку. Лицо Храна смотрело на Горбыля чужими, пылающими ненавистью глазами, в которых одна за другой читались мысли, направленные на то, как вырваться из капкана.

— Вот видишь, выйти-то ты и не можешь.

— Я прокляну тебя самым жестоким проклятием. Я уничтожу вас всех! — заревел колдун.

— Пустое. Сидя в тереме, ты не можешь причинить нам вреда.

Молодые воины с удивлением смотрели на перепалку сотника с их товарищем. Не понимали, что же случилось. Сотник спустился на землю, устало произнес:

— Парни, поджигайте терем с четырех углов. Пусть он сгорит, дотла очищая нашу землю от колдуна и его чар.

Пламя заполыхало, пожирая сухую древесину, пробегая по сторонам, соединялось в общий костер. Русичи молча смотрели, как в окнах мелькала тень, совсем не похожая на Храна. Треск пожарища, подстегнутого порывами непонятно откуда-то вдруг взявшегося ветра, эхом разносился в ночи. В освещенном проеме двери возник незнакомый человек.

— Слышишь меня, сотник?

Сашка промолчал, говорить с живым покойником не было никакой охоты.

— Вы все равно не покинете остров. С моей смертью колдовство исчезнет, и сюда ринутся сотни ночниц, выползет болотная нежить. Я жалею только об одном. О том, что не увижу, как вас будут жрать живьем. Аха-ха-ха-ха!

Сашка сплюнул под ноги.

— Ну, что за жизнь пошла, ни минуты покоя нет. Родина требует героев, а гм-м… рожает вот таких вот уродов. Квет!

— Я, батька.

— В конюшне лошади есть?

— Десятка два в стойлах стоят. А что?

— Все к конюшне. Этот засранец прав. После того как он сдохнет, туго нам придется. Ищите лопаты и заступы, окапывайте конюшню по кругу.

Разделившись, бойцы под освещение горевшего дома, пары зажженных факелов и полной луны рьяно бросились отбрасывать дерн на сторону, окапывая по кругу конюшню.

— Все, — запыхавшись, доложил Кветан. — Круг есть.

— Все внутрь.

Горбыль, не поленившись, прошел по всему кругу, проверяя, нет ли где разрывов. Достал из пришитого к подкладу кармана листок бумаги с надиктованными бабкой Павлой текстами заклинаний.

— Та-ак, не это, не это. Вот оно.

Сашка вздохнул, посмотрел на небо, увидел, как серебрятся в ночном небе облака под светом луны.

— Прости меня, Господи, будем надеяться, что поможет.

Вошел в круг и монотонно стал зачитывать наговор:

— Небу синему поклонюсь, реке улыбнусь, землю поцелую, в росе умоюсь, Срече порадуюсь. Доверюсь вам во всякий день и по всякий час, поутру и повечеру… Поставьте вокруг меня тын железный, забор булатный, от восхода и до заката, от полдня и на полночь. Пусть вырастет он до небес.… Оградите сварожичей от нежити и нечисти, от черного и белого, от русого и двоезубого, от троезубого, от одноглазого и красноглазого, от косого и от слепого, от всякого ворога, да по всякий час. А с поставленного забора всяк недобрый взгляд соскользнет да назад не воротится.

Весь без остатка отдавшись трехкратному повторению заговора, он, только закончив произносить заклинание, ощутил на груди жжение от своего нательного креста. Сунув руку под кольчугу и рубаху, вытащил наружу еще горячий крестик.

— Однако. Глядишь, и поможет-то бабкин наговор.

Зайдя в конюшню, распорядился:

— Двери закрывайте. Забаррикадируйте их вон тем хламом. Всем сидеть тихо, как мышам, быть готовым успокоить лошадей. Всё, ждем.

Снаружи, со стороны горевшего терема, раздался шум глубокого выдоха:

— Вху-уг!

Это сгоравший дом колдуна рухнул вниз, погребая первый этаж под еще не сгоревшей полностью крышей. Кони в стойлах забеспокоились, затоптались на месте в своих денниках. За пределами конюшни явно что-то происходило. Все рассредоточились по огромному, высокому помещению, каждый пытался найти щель в стенах, приникнув к ней, чтобы хоть что-то разглядеть во дворе.

В какой-то момент Горбыль осознал, что колдун погиб, склеил ласты в доме, как говорится, сгорел на работе, туда ему и дорога. Над широким двором, хлопая кожистыми крыльями, пролетела стая летучих мышей. В узкую щель было трудно разглядеть пернатых. Левым краем стая напоролась на заговоренную стену невидимого круга, посыпалась вниз, ломая шеи и крылья. Остальные, сделав разворот, осели на ветвях ближайших к жилому пятачку деревьях. Разволновавшиеся лошади били копытами в деревянные щиты стойл, несмело подавали голоса, предчувствуя неладное за стенами конюшни. А там было на что посмотреть. Такого количества уродцев и чудаковатостей Горбыль за всю свою жизнь еще ни разу не видел.

Из болота на остров, продираясь сквозь кустарник и сминая его, двигаясь по дорожкам и тропкам, выползали разномастные особи. Отовсюду слышался клёкот, обрывки человеческой речи, детский плач и старческий смех. Кто-то, подвывая, в личине человека, кособоко подтаскивая ногу одну к другой, проследовал через двор. Стайка девок в опрятных сарафанах пробежала мимо, мазнув взглядами по прочным стенам конюшни. Уже знакомый Сашке дедок с суковатой палкой, подойдя к горевшему терему, постоял в раздумье у пожарища, скрылся в темноте. Повсюду мельтешили уроды. Если б не трагичность момента, Сашка отнес бы их к категории клоунов-недоучек. Прикольно переругиваясь между собой, обзывая друг друга непотребными словами, они нарезали круги и петли по территории подворья. Каких-то выползней можно было рассмотреть почетче, не торопясь. Они змеились по земле. С десяток болотниц пеликаньим шагом продефилировали рядом с заговоренным кругом.

— Мама дорогая! — сам себе зашептал Горбыль. — Куда же все это исчезло, не дотянув до двадцать первого века? Ученые зоологи, увидев бы сейчас все это, отгрызли б себе локти от зависти.

Слева от себя Горбыль уловил посторонние звуки. Глухой, монотонный, совсем тихий стук отвлек его внимание от созерцания происходившего снаружи. Скосив взгляд, наткнулся на приникшего к щели Наседу, непрерывно пялившегося на болотную нежить. Звуки, привлекшие Сашкино внимание, были стуком зубов парня.

— Что, сынку, страшно?

— Д-да! — не попадая зуб на зуб, откликнулся Наседа.

— Так ты и не смотри туда.

— Н-не могу н-не смотреть. Тогда еще с-страшнее с-становится!

— Ну-ну. Кстати, скоро рассвет, ночь на исход пошла.

Нечисть колобродила почти до первых лучей солнца, так и не нарушив границу обережного круга. Ретировалась так же быстро, как и появилась, оставив после себя вытоптанную траву по всей округе.

Сашка вышел из конюшни, устало потянулся, улыбаясь солнечным лучам.

— Хорс поднимается на своей колеснице! — восторженно промолвил вставший рядом Кветан.

— Ага, а по двору словно стадо слонов потопталось.

Никто больше не хотел оставаться на злополучном острове. Команду сотника готовиться в обратную дорогу восприняли с радостью, несмотря на то, что кишки играли походные марши на самых низких нотах.

Теперь уже побывавшие в лихих передрягах воины сноровисто выводили из конюшни лошадей. Горбыль, обойдя телеги с неразгруженным добром, отобрал самые «сладкие». Зачем колдуну столько барахла, понять так и не смог. Видно, к крови колдовской примешались капли из семени израилева, византийского и печенежского, все разом, или еще в детстве получил воспитание от хозяина рачительного и скаредного, но теперь этого уже не узнать.

Двадцать две телеги, по числу лошадей, нагруженных сукном, медом, воском, крицами железа, зерном и маслом, выделанными кожами домашней скотины и шкурами самых разных пушных зверей, добрым оружием, да и другим хозяйским барахлом, караваном потянулись по болотной гати, выплескивая из-под колес бурую жижу. Бойцы, контролируя каждый свой шаг, были готовы к любым неожиданностям. За последней телегой шел пешим шагом сотник, бросая косые взгляды то вправо, то влево, часто оглядываясь назад.

Когда последняя телега миновала болота, колесами покатилась по твердому грунту лесной тропы, к Горбылю подбежал радостный Кветан. С восторгом от переполняющих его чувств воскликнул:

— Вышли, батька!

— Вышли, сынок, — словно подводя итог, вымолвил Горбыль.

— Знаешь, а ведь на острове осталось еще много добра. Отгоним домой этот караван, вернемся за остальным. Правда ж, здорово?

— Нет, Кветан. Сюда я больше не ездец. Пропади оно все пропадом. Ты не забывай о том, что это добро кровью оплачено. Хран погиб, а мы даже тело его не нашли. Но это ничего, сынок. Так иногда бывает в разведке. Есть приказ, группа ушла в поиск. При боестолкновении кто-то погиб, кто-то пропал без вести. Хуже всего, что придет время, когда таких пропавших героев объявят предателями.

Горбыль ненадолго задумался, бередя воспоминания о грядущем, шагая рядом с телегой на автомате, возвращаясь в реальность, подтолкнул в плечо Кветана.

— Давай, шуруй в голову колонны.

Оставшись один, меряя шагами пройденный путь, произнес шепотом:

— Радуйся, мальчик, что одержал победу. В твоей жизни она первая и самая сладкая. Сегодня твой день. Радуйся солнцу и небу над головой. Радуйся, что просто выжил.