Продавец снов

Александр Журавлев, 2016

Действие романа происходит в 60-е годы в Москве. Юмор, мистика, исторические события недавнего прошлого России, – всё это собрано воедино под одной обложкой, погружая читателя в волшебный водоворот приключений, через которые автор ведёт своих героев. У судьбы нет любимчиков – она не выбирает, для кого сделать исключение, а подбрасывает героям разные ситуации, в которых им приходится балансировать между жизнью и смертью. Трусость и предательство, человечность и преданность – каждый несёт свой крест. Любовь и дружба проходят испытания, изменяя судьбы героев, открывая в них сущность человеческой души.

Глава 2

Выйдя из подъезда, Кузьмич посмотрел по сторонам. Скамейки возле дома и беседка пустовали. Не было ни игроков в домино, ни старожилов, дремавших на лавочках в тени тополей, ни вечно шушукающих вслед старых перечниц, смакующих последние новости. Даже обычно открытые форточки, разносившие по двору ароматы приготавливаемой снеди, были плотно закрыты. Двор словно осиротел, из него ушла та обыденная привычная жизнь.

Кузьмич посмотрел на небо: ни грозы, ни дождя ничего не предвещало. Всё это крайне удивило его, но, не отягощая себя догадками, он не спеша проследовал по опустевшему двору и, повернув в переулок, направился к ближайшему магазину.

По дороге он встретил единственного до синевы небритого гражданина, тянувшего за собой на верёвке упирающуюся дворнягу.

— Эй, пролетарий, купи собачку! Недорого! Всего троячок, — прохрипел он, обращаясь к слесарю.

Слесарь остановился, прикинув в уме, зачем ему дворняга и сколько у него денег. Подытожив, решил, что дворняга ему не нужна, но её жаль, а денег хватает впритык. Но если взять одну бутылку и быть поскромнее с закусками, то это ещё не конец света, вполне можно свести концы с концами.

— Отпусти животное, душегуб. Они же братья наши меньшие, — возмутился он.

Мужик ссутулился, и, покосившись на собаку, пробурчал:

— Ну, тогда хоть рубль дай — отпущу.

— Эх, Россея! Когда же мы просить-то перестанем? — вздохнул Кузьмич и высыпал ему на ладонь всю мелочь.

На удивление Кузьмича, магазин был открыт и безлюден — ни очередей, ни продавцов. «Куда их всех черти подевали, неужели в стране сухой закон ввели? Вот уж это действительно конец света!» — с ужасом подумал он. Слесарь, всё же не теряя духа, подошёл к прилавку и, постучав о него, позвал:

— Есть кто? Обслужите!

Дверь подсобки скрипнула. Из неё вышла худющая продавщица. Имитируя бюст, она оттопырила на груди фартук, повернувшись к небольшому зеркалу, висевшему под вывеской «Пьянству — бой!» и «Вино и водка отпускаются после одиннадцати часов», поправила чепец.

— Чё орёшь, не глухая! — возмутилась она и воткнулась в него оценивающим взглядом.

— А чего никого нет-то? — словно оправдываясь, спросил Кузьмич.

— Собрание! К митингу завтрашнему готовимся, «О взятии повышенных обязательств», — торжественно ответила продавщица.

— А-а-а, — понимающе закивал головой слесарь. — Это правильное решение, товарищи!

— Тебе водки, что ли? — спросила она, и, пока слесарь туго соображал — что почём, проницательно ответила за него: — Одну, значит?

— Да, — подтвердил Кузьмич.

Продавщица, не отрывая от него глаз, поставила на прилавок бутылку «Столичной».

— И закуски бы какой, — добавил он.

— Весь ассортимент на витрине, — отрезала она.

В ассортименте, под заляпанным стеклом от тыкающих в него пальцев, имелась «братская могила», то есть килька в томате, селёдка пряного посола и залежавшаяся колбаса «Любительская» с зелёным отливом.

— У вас тут осетров с крабами для антуражу не хватает, — съязвил, разглядывая витрину, Кузьмич.

— Ты мне ещё похами, а то я так пошучу, что мало не покажется, — и продавщица убрала под прилавок «Столичную».

— Нет, только не это! О, язык мой — враг мой! Жизни лишайте, но не лекарства от похмелья, добрейшая из добрейших, спасительница жаждущих глотка живительной влаги, — взмолился слесарь.

— То-то, здесь тебе не террариум, чтобы на экзотику пялиться, — смягчилась она и выставила обратно бутылку.

— Так и быть, селёдки мне взвесьте, — решил слесарь.

Продавщица с большой неохотой надела резиновую перчатку и полезла в стоящую у прилавка деревянную бочку.

— Мне бы с икрой! — размечтался Кузьмич.

— А не треснет? — что именно, она не уточнила, и добавила, продолжая гонять по кругу мутную жидкость: — На всех барышень не напасёшься.

Слесарь хотел было блеснуть остроумием, но, памятуя недавнюю шутку продавщицы, промолчал.

После долгих усилий продавщица наконец выловила ускользающую от неё селёдку и, посмотрев ей в глаза, заключила:

— Тебе повезло — это девочка.

— Жирна, — довольно сказал Кузьмич и ткнул пальцем в костлявое тело рыбы женской особи.

— Что нагуляла, — оскалилась продавщица.

Взвесив её и рассчитав Кузьмича, она оторвала кусок газеты и, скомкав в него селёдку, вручила покупки слесарю. Сложив весь товар в авоську, Кузьмич, радуясь жизни, поспешил обратно.

Подходя к дому, он вдруг подумал, что авоська пропахнет пряным селёдочным рассолом, щедро сочащимся через набухшую газету. Вынув покупку, и дабы освободить её от обильной влаги, Кузьмич тряхнул свёрток. Газета лопнула, и скользкая особь распласталась на дороге. Кузьмич отлепил от асфальта ускользнувшую беглянку и обтёр носовым платком. Оглядев результат, и решив, что это более несовместимо с товарным видом, в сердцах запустил её с газетой в кусты.

За его спиной скрипнули тормоза машины.

— Что соришь, гражданин? — окликнул его строгий голос.

Обернувшись, Кузьмич обомлел. На дороге стоял грузовой фургон с надписью: «Мебель». Приоткрыв дверцу кабины, к нему обращался офицер с погонами комитета госбезопасности.

— Да я тут кошечкам покушать дал, — промямлил слесарь.

— А сам, что уже накушался? Или, я смотрю, всё мало.

— А, это… — Кузьмич потряс авоськой. — Так это на примочки, захворал малость.

— Слышь, хворый, где здесь дом с номером «8»? А то полчаса уже кружим.

— Да вот он! — Слесарь махнул рукой на фасад своей пятиэтажки.

— Как туда заехать? — спросил офицер, поправляя кобуру на поясе.

У Кузьмича кольнуло под ложечкой.

— За углом, — простучал он зубами. — Там ворота.

— Понятно… — сказал офицер и, оглядев слесаря с головы до ног цепким взглядом, добавил: — А ты, мужик, не создавай толпу, а то примочки не помогут.

Не чувствуя под собой ног, Кузьмич метнулся в переулок и на одном дыхании долетел до подъезда, в подвале которого располагалась мастерская Погодина. Не до конца прикрывая дверь, он выглянул наружу — машина въехала во двор. Из кабины выскочил офицер и, выхватив пистолет, скомандовал:

— Окружить дом, взять этих мерзавцев тёплыми или холодными.

Двери фургона распахнулись и оттуда посыпались вооружённые автоматами солдаты. К офицеру подскочил сержант. Козырнув, он передёрнул затвор автомата.

— Так каких брать-то? — спросил он.

Больше слесарь ничего не слышал. Внутри у него словно что-то оборвалось, в глазах потемнело, он кубарем скатился в подвал и ворвался в мастерскую с зажатой в руках авоськой, где обречённо трепыхалась бутылка «Столичной».

Художники переглянулись и с нетерпением уставились на слесаря. Немая сцена затягивалась, и с ней нарастал страх в глазах Кузьмича и бьющая его как током нервная дрожь, передаваемая содержимому авоськи.

Первым нарушил молчание Погодин.

— Да-а-а… — протянул он. — Это достойно сцены МХАТа.

Слесарь медленно обвёл взглядом присутствующих.

— К нам гости. Сейчас штурмовать начнут, — почти беззвучно прошептал он.

— Какие гости, что произошло? — встрепенулся Стародубцев.

Кузьмич «пожевал» нижнюю губу. Его ладонь скользнула по седому виску и опустилась к сердцу. Оно билось так, что бой кузнечного молота в сравнении с ним был тихим постукиванием чайной ложечки о стенки гранёного стакана.

— Влипли… — выдохнул слесарь.

— А точнее? — в один голос спросили художники.

— Куда уж точнее, дом окружён гэбэшниками.

На улице раздались крики команд и топот сапог. И вслед за недолгим затишьем, в громкоговоритель забасил гнусавый голос:

— Дом окружён. Предлагаю сдаться. В случае сопротивления будем стрелять. Даю минуту на размышление.

— Может, это учения какие идут? — авторитетно предположил Стародубцев. — И вовсе не нас это касается. Отсидимся здесь, пока всё не кончится.

— Вы с ума сошли? — запротестовал Кузьмич, лихорадочно тыча пальцем себе в висок, но чаще попадая в ухо.

— Отсидимся! Как же, размечтались! Тоже мне подпольщики… Это вам не шалаш Владимира Ильича Ленина на озере Разлив. Хватит играть в марксистов. Вы ещё скажите, что с семнадцатого года здесь «Искру» печатаете. Да вас даже до Лубянки не довезут — тут же к стенке поставят.

— А может, обойдётся, — всё ещё впадал, но уже слабее, в оптимизм Стародубцев. — За окном всё же шестьдесят второй год, а не тридцать седьмой. Объясним, что мы законопослушные граждане, художники-соцреалисты.

— Ха, обойдётся! Видали, а? Может, конечно, сначала и обойдётся, шлёпнут не сразу, а прежде с большим пристрастием поинтересуются о ваших дальнейших творческих планах. Эх, был бы у меня сейчас пулемёт «Максим»!

— Чего мелочиться-то, тогда уж броневик, а лучше крейсер «Аврора», — съязвил Стародубцев.

Слесарь сверкнул на художника глазами.

— Как же всё-таки вам не даёт покоя моё пролетарское происхождение. Вот такие, как вы, реалисты, исказили дело и заветы Ильича, а теперь по подвалам прячемся. — Кузьмич сел на пол и, обхватив голову руками, почти застонал: — Ну почему всё это происходит именно сегодня, а не завтра?

— А почему не вчера? — перебил его стенания уже пессимистичный Стародубцев.

— Да бросьте вы! — безнадёжно махнул рукой слесарь. — Почему, почему? Да потому, что вчера нас здесь не было, а завтра могло не быть вовсе. Так что весь этот волюнтаризм мог быть без нас.

— Что вы, в самом деле, уважаемый, заладили — «Быть или не быть?» — вмешался в разговор Погодин. — Берите уж лучше пример с наших бессмертных классиков, скорее — «Что делать?»

— Бежать, чёрт возьми! Неужели вы ещё не поняли? — задохнулся от возмущения Кузьмич.

— Глубокая мысль, — ожил угрюмый Стародубцев. — Осталось дело совсем за малым — куда? Может вы, милейший, укажете нам этот светлый путь.

Слесарь покосился на живописца так, что без слов стало ясно, куда в данный момент он указывает путь.

Вдруг на лице Кузьмича отразилось удивление.

— А это что за дверь? Её вроде бы здесь не было.

— Какая такая дверь? — непонимающе переспросил Стародубцев.

Боясь спугнуть подарок судьбы, который вот-вот может исчезнуть, Кузьмич показал глазами за спины художников. Они оглянулись и увидели то, что не поддавалось объяснению. На холсте картины, где был изображён портрет, материализовалась дверь. Буквально на их глазах произошло очередное чудо.

— Что здесь, в конце концов, происходит? Может мне кто-нибудь объяснить? — взмолился Стародубцев.

— Свято место пусто не бывает, — взволнованно ответил Погодин.

Вдруг дверь отворилась, легко, воздушно, как перевёрнутый лист календаря, закрывающий чёрную дату, оставляя в прошлом суету безумного дня, приближая загадочное будущее, сотканное из паутины забот и проблем. Отворилась, открывая протянувшийся куда-то длинный коридор. И это необыкновенное, необъяснимое чудо впускало их в свою тайну, не оставляя выбора.

Наступившую тишину в мастерской разорвал мегафон:

— Ваша минута истекла.

Отдаваясь в подвале эхом, по бетону загрохотали сапоги.

Замешательство развеял Кузьмич.

— Как говаривал великий полководец: «По коням!» — ободряюще крикнул он и буквально влетел в открывшийся коридор.

— Стойте! — окликнул его Стародубцев.

— Что такое? Хотите остаться и сообщить товарищам чекистам о своих творческих планах? — поинтересовался слесарь.

— Оставьте вы это, — художник показал на бутылку «Столичной», — может, с этим туда нельзя.

— Да вы что, милейший, — запротестовал Кузьмич, — оставить здесь это… Вы в своём уме? Или смерти хотите, совсем от радости бдительность потеряли. Ха! Это же в два счёта даже невооружённым взглядом трезвенника сразу вычисляется, сколько нас здесь было.

— Ну, смотрите, я предупреждал, — сказал Стародубцев.

И они поторопились шагнуть в загадочную зовущую неопределённость, с надеждой на спасение и с верой в русское «авось».