Французская мелодия

Александр Жигалин, 2023

Знакомство – Элизабет Лемье (француженки, русского происхождения) и бизнесмена из Москвы Ильи Богданова приводят к поиску клада, завещанного прадедом Элизабет. В процессе поиска выясняется, кроме молодых людей, тайник ищет полковник ФСБ Краснов, а также отчим Элизабет бизнесмен из Франции – Лемье. Столь обширный интерес к поиску сокровищ объясняется – кроме драгоценностей, икон и картин, в тайнике находятся документы суперсекретного оружия, созданного дедом Элизабет – (русский Никола Тесла). После войны, дело отца продолжил сын – отец Элизабет – Александр Соколов.Толчок к развязке даёт смерть отца Илья. Богданов старший знал про существование тайника, про секретное оружие, про то, что Краснов замешан в гибели Соколова.

Глава 3

Окно в Европу

С того дня, как Лемье вычеркнула себя из жизни Ильи, прошло два месяца. И, хотя по прибытии в Москву тот с неделю не находил себе места, время, умея зализывать раны, в очередной раз доказало — попытка человека повлиять на ход судьбы есть не что иное, как игра воображения. С одной стороны — даёт шанс, с другой — шанс настолько призрачен, что может привести к разочарованию жизнью вообще.

Что касается Богданова, тот поездку в Ялту вспоминал, как кошмарный сон. Мысли о француженке навещали исключительно в минуты, когда требовалось себя куда-то деть, а деть было некуда.

Но и эта проблема оказалась не такой уж не разрешимой. Стоило сознанию начать рисовать образ Рыжеволосой, у Богданова тоска превращалась в парад воспоминаний.

Единственное, что напрягало — побочный эффект. Последствия безудержной и необузданной любви требовали относиться к женщинам не так, как раньше. Сравнения с француженкой губили в Мачо прежде нажитое: не тот взгляд, не та походка, улыбка и та не её.

Друзья не узнавали Богданова. Став зависимым от воображения, тот будто находился в ее плену. Вот уж поистине, человек вкусивший плод неземного наслаждения, на обычный секс размениваться не станет, разве что пройдёт время, притупятся ощущения, и всё вернётся на круги своя.

Возможно, всё так и было бы, если бы не двадцатое ноября.

Обычный день, не выходной, не праздничный, не отмеченный в календаре знаменательной датой, но почему-то именно этому дню было суждено запомниться Илье на всю оставшуюся жизнь. Нет, Богданов не стал миллиардером, лицо его не замелькало на экранах телевизоров, и даже супермодные журналы проигнорировали Мачо. Судьба вознаградила его нечто большим, несоизмеримым ни с какими материальными и моральными благами. В жизни иногда такое случается, стоит человеку начать пересматривать отношение к окружающему миру, как тут же, переступив порог одного временного пространства оказывается в другом. И тогда человек идёт туда, куда ведёт луч света, и будет стремиться к нему до тех пор, пока не иссякнет свет или не умрёт сам человек.

Голос секретарши сообщил Илье о том, что к нему посетитель, вернее посетительница. Случилось это в тот самый момент, когда Богданов хотел видеть кого-либо меньше всего.

— Кто там ещё? — недовольным голосом буркнул в трубку Илья.

— Говорит, что ваша знакомая.

— Знакомых принимаю в нерабочее время.

— Но она настаивает. Мало того, уверяет, что вы будете ей рады.

— Настаивает?

Богданова начало одолевать любопытство.

— Хорошо. Пусть войдёт.

Когда по кабинету прошелестело: «Здравствуйте, Илья Николаевич», Богданов от неожиданности выронил ручку. Перед ним стояла та самая Элизабет, которую он уже не надеялся когда-либо увидеть.

Глядя на гостью глазами человека встретившего инопланетянина, единственное, что смог осилить Илья, было: «Вы?»

— Если мы опять на Вы, тогда да, Элизабет Лемье — собственной персоной.

— Откуда? И почему здесь?

— Столько вопросов. Может, для начала предложишь сесть?

— Да. Конечно.

Спохватившись, Илья вскочил, да так, что чуть не опрокинул кресло.

Невооружённым глазом было заметно, человек пытается спрятать обрушившееся на него волнение и, хотя получается не очень, сосредоточенность в действиях сохранить всё же удалось.

Предложив Элизабет занять место напротив, Богданов не верил собственным глазам.

«Рыжеволосая в моём кабинете! Чудеса, да и только!»

Расположившись, француженка достала из сумочки сигареты, после чего вопросительно глянув на Илью, произнесла: «Не возражаешь?»

— Нет, конечно.

Произнеся, Богданов предпринял попытку прочесть взгляд гостьи.

«Всё та же уверенность. Всё тот же кураж. Всё те же неизменно рыжие кудри по плечам. На улице осень, слякоть, снег, она же будто сошла с обложки журнала».

Он уже собрался было произнести: «Какими судьбами?» Или, к примеру: «Что привело вас в наши края?» Как Лемье, опередив, нарушила молчание первой.

— Я, в общем-то, по делу. Хотя извиниться тоже не мешало бы.

— Извиниться?

Богданова словно ткнули чем-то острым в спину.

— Да, — не поднимая глаз, промолвила француженка. — Обстоятельства складывались так, что я должна была покинуть Ялту, как, впрочем, и Россию тоже.

— Что за обстоятельства, заставившие человека исчезнуть без объяснений?

— Не поверишь, телефонный звонок.

— Мне казалось человеческие отношения превыше всяких звонков.

— Так получилось.

Элизабет смотрела на Илью в упор.

Понимая — вести допрос бессмысленно, Богданов решил, разрубив узел обиды, никогда к нему больше не возвращаться.

— И что же мадам привело в Россию на этот раз?

— Дела, не требующие отлагательств.

— Дела? — улыбка соскользнула с губ Ильи. — И насколько, позвольте вас спросить, тянут эти ваши дела?

— По самым малым меркам миллионов на тридцать.

— Рублей?

— Евро. И это не предел. Сумма может вырасти до значения, которое нельзя оценить никакими деньгами.

— Но наша фирма не готова к таким проектам. Максимум, что мы в состоянии осилить, миллионов десять. И то, чтобы собрать такую сумму, потребуется время.

— Ты не понял. Речь идёт не о деньгах, — румянец залил француженке лицо, губы при этом оставались мертвецки бледными. — Помощь требуется не от фирмы, от человека, на которого можно положиться.

— В таком случае не понимаю, причём здесь тридцать миллионов?

— Вижу, что не понимаешь. Поэтому предлагаю обсудить всё в располагающей к тому обстановке.

— С удовольствием. Вопрос — где?

— Где угодно. Главное, чтобы было тихо и спокойно.

— В ресторане устроит?

— Устроит.

— Прекрасно. Осталось выяснить в каком?

— Ты москвич — тебе выбирать.

Богданов задумался.

— Судя по запросам, мадам остановилась или в «Метрополе», или в «Савойе».

— Ошибаешься. На этот раз решила избрать отель более скромный — «Мариотт гранд».

— «Мариотт гранд»! Ничего себе скромный! Один из лучших отелей Москвы.

— Я не разбиралась, какой лучший, какой худший. Выбрала тот, который не на слуху.

— Не означает ли это, что ресторан следует выбирать по тому же принципу?

— Нет. Здесь полностью полагаюсь на тебя.

— В таком случае предлагаю два варианта. Первый — ресторан отеля. Второй — какой-нибудь поблизости от «Мариотт гранд».

— Лучше какой-нибудь.

— «Cold Café» устроит? Ресторан, бар, клуб — три удовольствия в одном флаконе.

— Клуб? — Элизабет задумалась. — Нет. Хотелось бы, чтобы обстановка была камерной.

— Тогда «Покровские ворота». Недалеко от центра, превосходная кухня, уют, живая музыка.

— Ворота, так ворота, — улыбнулась Лемье. — Встречаемся в двадцать часов в холле отеля.

В назначенное время Илья входил в отель «Мариотт гранд».

Колонны, сверкающие золотом лестницы, фонтан, вместо потолка смотрящий в небо стеклянный купол поражали воображение. Ощущение было такое, будто человек находится не в отеле, а в музее.

— Простите, я могу вам помочь?

Среднего роста мужчина в синем пиджаке с эмблемой отеля на переднем кармане улыбнулся так, что стало неловко.

Выручила Элизабет. Взяв Илью под руку, та одарила администратора улыбкой, устоять перед которой не смог бы никто.

— Молодой человек ко мне.

Ресторан располагался в пятнадцати минутах ходьбы.

Илья предложил воспользоваться такси, но Элизабет изъявила желание пройтись пешком.

В свете рекламных огней Лемье выглядела настолько, насколько может выглядеть истинная аристократка. Норковая шуба, высокие почти до колен сапоги придавали походке столько грациозности, что, казалось, француженка не идёт, а парит. Не хватало только святящегося позади шлейфа серебряных огней, всё остальное соответствовало уровню сказочного персонажа. Особенно радовали взгляды прохожих развевающиеся пряди рыжих волос. Ни один мужчина, понимающий в женской красоте, не мог пройти мимо, чтобы не оглянуться и не восхититься. Проходивший рядом старичок, поравнявшись с молодыми, снял шляпу.

Перед столь откровенным почтением не смог устоять и Богданов. Остановившись, тот протянул старику руку.

Проявление столь почтительного благородства добавило настроению ещё больше праздника. Ощущение переполнения воодушевлением искрилось в глазах, заставляя и того, и другого сдерживать себя от переизбытка чувств, которые в любой момент могли вылиться в безудержный, в то же время вполне объяснимый смех.

Ресторан встретил гостей домашним теплом, обещанным уютом и ароматом чего-то невероятно нежного. Что именно создавало такое ощущение, понять было трудно, однако, как выяснилось позже, то была «фишка» заведения. Требовалось дать посетителю возможность почувствовать себя отвлечённым от всего, что осталось по другую сторону дверей, что не могло не сказаться на имидже «Покровских ворот».

— Добрый вечер, — возникший словно из-под земли администратор внешне был похож на метрдотеля «Мариотт гранд». Того же роста, такого же сложения, пиджак и тот был синего цвета, только иного покроя.

— Добрый, — помогая Элизабет снять шубу, улыбнулся в ответ Илья.

— Вы у нас впервые?

— Да.

— Отлично! — непонятно чему обрадовался «синий пиджак».

Сделав шаг в сторону, тот, тем самым открывал проход в зал.

— Где желаете расположиться, среди гостей или в апартаментах?

— Так, чтобы не было скучно, и никто не мешал.

— Понял, — шаркнул ногой администратор. — Прошу следовать за мной.

Ресторан, интерьер которого был схож с верандой сада Эрмитаж, сочетал в себе прожитое старое и восприятие действительности как торжество шагающего по миру двадцать первого столетия.

Поначалу Илья не мог понять, в чём именно выражалось столь интригующее воссоединение, но, приглядевшись, сообразил: фонари, колоны, кресла в чехлах и вдруг — современная подсветка, сверкающий наимоднейшими напитками бар, освежающий шёпот кондиционеров. Живя в едином порыве, всё демонстрировало то, что принесла с собою жизнь из разных временных измерений. Каким образом удалось воссоединить колорит прошлого и стремление к полёту настоящего, оставалось только догадываться.

Расположившись в уютном «закутке», первое, на что обратила внимание Элизабет и Илья, был небольшой фонтан, на дне которого барахтались раки.

— Ой!

Взвизгнула француженка, сунув руку в воду.

Слава Богу Богданов успел вовремя одёрнуть. Один из раков нацелился ухватить необразованную в плане общения с природой иностранку за палец.

— В следующий раз советую быть настороже. Схватит так, что мало не покажется.

Как бы это не выглядело странным, настоящий фурор на Элизабет произвел не сам ресторан, не его непривычное для современной жизни ощущение домашнего тепла и даже не фон классической музыки, профессионально исполняемой оркестром музыкантов. Француженка была в шоке от меню

— Настоящая русская кухня! Это же мечта иностранца — побывать в ресторане, где будут угощать блюдами прошлых столетий!

На изучение книги, название которой говорило само за себя, ушло десять минут. Всё это время официант, стоя поодаль, терпеливо ждал, когда гости соизволят обратить на него внимание.

— Что желаете заказать?

Накрахмаленная, ослепительной белизны сорочка с безукоризненным галстуком — бабочкой нависла над столом, в то время, когда длинный до пола фартук, напоминающий неправильно одетый фрак, остался за его нижней гранью.

Первой встрепенулась Элизабет.

— Пожалуйста, рубец телячий, гурьевскую кашу, уху из стерляди, запечённые в горшочках грибы, старомосковскую котлету, кисель со сливками. На десерт — мороженое.

Повидавший на своём веку всякого официант, недоумевая, попытался улыбнуться.

— На двоих или мадам всё будет кушать одна?

— Одна, — не сумев включиться в смысл заданного ей вопроса, воскликнула Элизабет. — Побывать в русском ресторане и не попробовать всего.

— В таком случае… — Илье ничего не оставалось, как подмигнуть официанту, дабы тот понял — мадам не в курсе, всем ею заказанным можно накормить двоих здоровых мужиков, — мне — то же самое, только без телячьего рубца, вместо ухи — солянку. Кисель тоже вычеркните. Что касается мороженого, обсудим в конце вечера.

— Напитки? — понимающе кивнул человек в фартуке.

— Водку. Русскую. Триста грамм.

— И мне водки, — вспыхнула озорством Элизабет, — могу хоть раз в жизни попробовать то, о чём постоянно говорят в кино и пишут в книгах?!

— Можете. Но…

— Никаких — но. Водки сто грамм и клюквенного морса.

Не прошло и двух минут после исчезновения официанта, как у стола возникла фигура метрдотеля.

— Простите, что нарушаю идиллию, у нас традиция. Шеф — повар выбирает наиболее яркую из присутствующих гостей пару, чтобы преподнести подарок. Выбор пал на вас, в чём лично я не сомневался с момента вашего появления в нашем ресторане.

Приняв от стоявшего рядом официанта глиняный кувшин и установив его на столе, «синий пиджак» водрузил поверх накрытую салфеткой тарелку.

— Что это? — в один голос воскликнули Илья и Элизабет.

— Квас, пирожки с луком. Всё это шеф — повар приготовил сам. Уверяю, вкус незабываемый.

Склонившись в почтении, метрдотель сделал шаг назад.

— Приятного отдыха!

Богданов и Лемье, переглянувшись, прыснули от смеха.

— Надо же, мы самая яркая пара! — беря в руки кувшин, произнёс Илья.

— Ничего удивительного, — подставляя бокал, проговорила Элизабет. — Оглянись. Разве есть кто-нибудь в этом зале привлекательнее нас?!

Богданов оглянулся. Вместо того чтобы сказать — нет, — улыбнувшись, произнёс: «В Ялте мы тоже могли быть одной из самых привлекательных пар».

К десяти часам ресторан заполнился почти до отказа. Если, где и были свободные места, то Богданов с Элизабет их не видели.

Столик, за которым расположились они, вроде как был в зале в то же время находился вне его. Высотой в половину человеческого роста перегородки придавали ощущение уединения, при этом не лишали возможности общения с царившей в ресторане атмосферой. Музыка, смех, хождения по залу и даже танцевальный подиум был доступен настолько, насколько хотелось того посетителям.

Метрдотель был прав, пирожки оказались на редкость вкусными. Особо запомнился запах, вместе с домашним теплом тот создавал ощущение, словно пирожки только — только вынули из печи. Осталось пройтись по румяной корочке смазанным маслом гусиным пером и чуть — чуть присыпать маком.

Настоящее пиршество началось, когда принесли основной заказ. Выглядело это не иначе, как прихоть Господа, придумавшего вместо хлеба насущного энциклопедию блюд.

Дух захватило так, что внутри всё начинало клокотать и смеяться.

Уха из осетрины пахла костром, что придало застолью особый колорит.

Плеснув в горшочек водки, Илья не забыл прокомментировать действия словами: «Дед всегда так делал, когда брал меня на рыбалку. Кроме водки, он ещё в котелок щепотку золы добавлял, для желудка, говорил, полезно».

Взяв в руки графин с водкой, француженка, наполнив рюмку на треть, вопросительно глянула на Богданова.

— Столько хватит?

— Много, — спохватился Илья.

— Пусть, — вылив водку в горшок, Элизабет зачерпнула со дна содержимое ложкой. — Ну что, пробуем?

— Пробуем, — подавшись настроению рыжеволосой бестии, Илья, наполнив до краёв рюмки, поднял вверх. — Прежде, чем начать трапезничать, надо выпить. Иначе будет не то.

— Выпить чего? — не поняла Лемье.

— Водки.

— Так, в горшке уже есть.

— Обычай такой — выпить и закусить.

Водка приятно кружила голову. Клюквенный морс холодил душу, сглаживая то, что можно было без преувеличения назвать обжорством.

Во время еды старались не разговаривать, дабы не нарушать процесс постижения вкуса. Лишь изредка обменивались взглядами, после чего пригубив из рюмочек огненной жидкости, продолжали путешествие в мир впечатлений.

В то время, когда горячего оставалось больше половины, Элизабет глянув на напоминающую «аэродром» тарелку, вздохнула так, будто намеревалась проделать тяжелейшую изнуряющую душу работу

— Если нет сил, можно сделать перекур, — пришёл на помощь Илья.

— Но ведь остынет, — как бы сомневаясь, при этом вцепившись в соломинку надежды, произнесла француженка.

— Согласен. Потеряет вид, вкус, да и привлекательность тоже, — поддержал опасения Элизабет Илья.

— И я про то же. Поэтому предлагаю, забыв про сытость, с криком «ура!», проделать то, к чему нас так влекло изначально.

Запала хватило на треть котлеты.

Заметив, что эмоции начали сходить на нет, Богданов решил ещё раз предложить прогуляться.

— Подышим свежим воздухом, стряхнём сытность.

Предложение было воспринято с воодушевлением.

— Почему бы и нет. Ресторан никуда не денется, отдых пойдёт на пользу.

Внутренний дворик будто был создан для таких прогулок. По всей видимости владелец ресторана, на собственной шкуре испытав превратности кухни, находил облегчение в подобных прогулках, потому и распорядился создать что-то вроде пешеходной зоны для уставших от еды посетителей. Тишина, ненавязчивый свет, беседка, обогреватели — всё было продумано до мелочей.

В ресторан возвращались если не одухотворёнными, то по крайней мере не опустошёнными. Насыщенный прохладой воздух позволил с новым настроем ощутить присутствие праздника. Если среди общей массы гостей ощущение это растворялось, приобретая характер хоровода, то после отвлеченья от суеты, вспоминалось то, зачем люди сюда пришли. Получалось вроде увлекательнейшего фильма, название которому каждый должен был придумать сам.

Попросив принести кофе, сигару и стопятьдесят грамм коньяка, Илья после непродолжительного обдумывания, дополнил заказ чаем со смородиновым листом и мороженым со сливками, на что Элизабет, с одобрением кивнув, улыбнулась завораживающей улыбкой.

— Праздник продолжается?

— Да, — ответил Богданов и тут же после короткой, но насыщенной смыслом паузы, добавил. — Только хотелось бы сигару с коньяком разбавить разговором о деле. Натура у нас такая у мужчин, стоит делу дойти до табака, начинаешь ощущать себя всесильным.

— Чот так прямо, возьмём и начнём говорить?

— Чего тянуть? Для этого и собрались.

Последняя фраза явно не отвечала мыслям, что минуту назад рвали сознание на части, но та была произнесена, а значит, следовалоизыскивать возможность сгладить неловкость, что испытывал Богданов сам, и в которую он же загнал француженку.

Элизабет, покусывая губы, взялась теребить край скатерти.

— Хочешь, начнём с вопросов? — предложил Илья. — Я буду спрашивать, ты отвечать. Разговор развернётся, там сама решишь с какого момента начать подводить меня к главному.

— Так будет лучше, — обрадовалась Элизабет. — А то, столько всего навалилось, что не знаю, с чего начать.

— В таком случае предлагаю начать с вопроса, который хотелось задать ещё в Ялте. Откуда столь тонкое познание русского языка, когда фамилия и имя французские?

— Вообще — то, я на половину русская, — еле слышно произнесла Лемье. — Мать француженка. Отец — петербуржец, потомок рода Соколовых. Получается — я Соколова, с наречённым именем — Елизавета.

— То есть Лиза?

— Была до пяти лет. После гибели отца мама решила вернуться во Францию. У деда с бабушкой неподалёку от Леона имение. Там мы и поселились.

— Не означает ли это, что родители твоей матери — состоятельные люди?

— Мало того, ещё очень известные. Прапрадед мамы в эпоху Наполеоновских завоеваний, будучи полковником, отличился при какой-то там битве, за что к военным наградам получил ряд привилегий, которые со временем сделали его богатым. Дед же, будучи бизнесменом от бога, мало того, что не прогулял состояние предков, преумножил в несколько раз.

— А кроме твоей матери у деда с бабушкой ещё дети есть?

— Нет. Мама у них одна.

— В таком случае, как угораздило отдать единственную дочь замуж за русского?

— Любовь не спрашивает, к какому сословию принадлежит человек. Нагрянула страсть, мир разделился надвое, с одной стороны родители, с другой тот, без кого и жизнь не жизнь, и разум не разум.

Сделав паузу, Элизабет, взяв в руки чашку с чаем, вдохнула запах смородинного листа.

— Мы не раз говорили с мамой — любила ли она отца так, как любил её он. Каждый раз я получала один и тот же ответ — счастливее её не было никого.

— Что случилось с отцом?

— Погиб в автокатастрофе.

Фраза, касающаяся смерти отца, была произнесена с такой тоской, что стало ясно — говорить на больную для француженки тему не совсем корректно. Слишком много причиняет боли.

Дав Элизабет возможность отойти от воспоминаний, Богданов собрался было задать вопрос: «Как складывалась жизнь ваша дальше?»

Но та, будто этого и ждала.

Сделав жест, Лемье продолжила рассказ словами: «Мне было восемь лет, когда мама приняла решение выйти во второй раз замуж. На этот раз избранником стал один из самых богатых людей Франции, некто — Фредерик Лемье. В списке наиболее удачливых бизнесменов он и по сей день входит в десятку. К тому же друг детства. Последнее, что смогло сломить мать, стал так называемый — инстинкт самосохранения. Необходимость присутствия рядом человека, способного оказать поддержку, оказалась сильнее натиска воспоминаний о прошлом. Особенно, когда человек красив, воспитан, образован. Как тут устоишь? Решение принято, день бракосочетания назначен, через неделю молодожёны уехали в свадебное путешествие по Латинской Америке. Когда вернулись, забрали меня. На второй день после переезда новоявленный папа потребовал, чтобы я взяла фамилию Лемье и поменяла имя. Будучи в восьмилетнем возрасте, я не имела возможности не только отказаться, но и проявить хоть какое-то неповиновение. Единственное, что удалось отстоять, так это выбор имени. После недолгих раздумий решила назвать себя Элизабет, именем созвучным с Елизаветой».

— Как отнеслась к требованиям отчима мама?

— Никак. Родители мужа, да и сам Лемье настолько сумели замутить ей голову, что та была готова на всё, лишь бы поскорее расставить всё по своим местам. Прошёл год. На свет появился четвёртый член семьи, мой сродный брат Жак.

— Тот самый, с которым я имел удовольствие познакомиться в Ялте?

— Да. С недавнего времени он стал иметь прямое отношение к тому, о чём будем говорить дальше.

— И о чём же будем говорить?

Взяв в руки сигару, Илья отрезал специальными ножницами кончик, обмакнул её в бокал с коньяком, после чего поднеся огонь, пыхнул так, что всё вокруг потонуло в облаке дыма. Когда сигара была раскурена, Илья решил предоставить француженке возможность самой разобраться в том, что Элизабет считала для себя наиболее важным.

Лемье поняла это потому, как Богданов испытывающе заглянул ей в глаза.

Сосредоточившись на пламени свечи, Элизабет, больше обращаясь к себе, чем к Илье, произнесла: «Для того, чтобы осознать то, о чём будем говорить, необходимо вернуться на несколько столетий назад».

— Куда, куда? — отмахнув дым, переспросил Илья.

— На несколько столетий назад.

— И в какое же, позвольте вас спросить, столетие вы собираетесь возвратиться?

В сорвавшемся с уст Богданова вопросе было больше иронии, чем смысла, что на первый взгляд должно было смутить Элизабет. Однако вместо того, чтобы сбиться, француженка, приняв воинствующий вид, заговорила так, словно вбивала в пол гвозди. Слово — удар. Ещё слово — ещё гвоздь по самую шляпку в пол. И никаких возражений.

— Во времена правления Петра первого. Того самого, что, прорубив окно в Европу, объявил о перерождении России, выиграл войну и совершил всего ещё столько, чего другим не совершить за несколько жизней.

— В таком случае напрашивается вопрос, какое ты можешь иметь отношение к тому, кто правил Россией пять веков назад?

— Лично я — никакого. Что касается Алексея Фёдоровича Соколова моего прапрадеда — самое что ни на есть прямое. Прапрадед служил секретарём у Фёдора Алексеевича Головина.

— У того, что в каталогах значится как основатель Российского флота?

— У него. Сподвижник Петра первого, дипломат, генерал — фельдмаршал, первый кавалер ордена Андрея Первозванного.

Богданов смотрел на Элизабет как заворожённый. Даже стелющийся перед глазами дым не только не мешал, скорее наоборот делал облик русской француженки похожим на призрак. Лемье словно растворялась в дыму, что наводило на мысль: «Насколько всё-таки непредсказуема жизнь. Минуту назад думать не думал о каком-то там Головине и вдруг Пётр первый. Прямо калейдоскоп высочайших имён какой-то».

— Смотрю, ты подготовилась, — переварив услышанное, проговорил Илья.

— Было нетрудно. В интернете можно найти и не такое. Предок прослужил у графа Головина восемнадцать лет. За это время получил немало наград: личное имение, денежные вознаграждения и, что самое важное, возможность стать поставщиком для Российского флота приспособлений, без которых корабли не могли выйти в море, то ли канаты, то ли паруса, точно не знаю. Но то, что к шестидесяти годам Алексей Фёдорович сумел скопить состояние, это совершенно точно.

Вздохнув, Элизабет, взяв со стола чашку с остывшим чаем, поднесла к губам. Сделав пару глотков, вернула на место.

— Прапрадед не столько слыл везунчиком, сколько был образован и начитан. Стремление к постижению наук помогло оказаться в числе тех, кто был отправлен на учёбу в Голландию. После чего была Германия, Франция, Италия, Греция и даже Индия. Зная шесть языков, Алексей Фёдорович имел не дилетантское представление об астрономии, кое-что смыслил в медицине. Быть может, поэтому граф Головин и относился к нему с должным уважением, что не могло не сказаться к приверженности прапрадеда к изысканному, в особенности к живописи. В то время было модно украшать убранства комнат работами итальянских мастеров. В доме Соколовых их было больше, чем в домах уважаемых чинов.

— А дети? — восплользовавшись взятой Элизабет паузой, произнёс Богданов. — У Соколовых должны были быть дети.

— И дети были и внуки. Но так сложилось, что к началу двадцатого столетия из Соколовых остался лишь мой прадед. Бизнесмен от бога, человек незаурядного ума Андрей Александрович не только не растратил заработанные предками капиталы, но изрядно их преумножили. На 1910 год Соколовым принадлежала половина всех существующих в России фабрик по производству тканей из шерсти и льна.

— Соколовым?

— Да. Отцу и сыну. Супруга Андрея Александровича умерла при родах. Мальчик выжил, мать нет. Потеряв жену, больше не женился. Сына же воспитал согласно традициям рода трудолюбивым, неслабого характера, готовым встретить превратности судьбы, что называется, лицом к лицу.

— И тут грянула революция, которая должна был подгрести под себя бизнес прадеда?

— Должна было, но не подгребла. Точнее, подгребла частично. Соколов, изыскав возможность переправить за границу не только капиталы, но и большую часть картин коллекция которых насчитывала около сорока работ самых выдающихся мастеров, сумел спасти бизнес от посягательств большевиков. Фабрики, магазины, два имения, дом в Питере достались новой России. Остальное было разграблено, порушено, сожжено.

— Сын? Уехал с родителем за границу?

— Если бы. Иван, попав под влияние революционных новшеств, не смог и не захотел понять принципов отца. Как Андрей Александрович ни старался, переубедить сына не смог. Всё шло к тому, что парень должен был встать под знамёна большевизма. Помешало увлечение наукой, в частности постижение свойств электричества.

— Электричества?

— Да. Подвал родового особняка Иван с товарищем переоборудовали в лабораторию. Когда особнял экспроприировали, перевезли оборудование в конюшню. Кстати, дом Соколовых до сих пор стоит на улице Гороховой.

— Вернуть не пробовали?

— Нет.

— Почему? Многие пытаются вернуть брошенную родственниками недвижимость. Не получается, подают в суд на возмещение материального ущерба.

— Пусть подают. Затевать тяжбы из-за какого-то там дома, — пустая трата времени.

— Согласен. Хотя вопрос спорный. Дом, я так понимаю, не одноэтажная хибара с полуразвалившейся крышей?

— Три этажа. С фамильным гербом на центральной части фасада, с отдельным въездом и внутренним двориком. На сегодняшний день в особняке проживает шестидесят семей. У кого квартиры из двух комнат, у кого — из трёх.

— Ничего себе домик. Знаешь, сколько в наше время стоит двухкомнатная квартира в центре Петербурга?

— Не интересовалась. Не для этого приехала в Москву, чтобы устраивать тяжбы по поводу дома.

Вопрос: «Для чего же тогда?» — чуть не сорвался с языка Ильи. Насторожило то, как произнесла последнюю фразу Элизабет. Словно обрубая концы, давала понять — тема особняка интересует только потому, что тот был построен прадедом.

Такой поворот событий не столько озадачил Богданова, сколько поверг в смятение. Следовало спросить о чём-то, что могло помочь понять картину того времени. В крайнем случае выдержать паузу.

Богданов же вместо того, чтобы промолчать задал вопрос больше похожий на приговор, чем на проявление понимания.

— Получается, что род Соколовых иссяк? Ты ведь уже не Соколова.

Пробежавшее по лицу француженки отчаяние на глазах превращалось в решимость, от которой за версту веяло желанием добиться справедливости.

— Буду Соколовой, когда верну фамилию отца.

— Как это?

— Поменяю фамилию Лемье на Соколову. Я уже сообщила об этом родителям.

— Сделаешь это, отчим вычеркнет из завещания.

— Ну и пусть. Прадед оставил столько, что хватит на три поколения вперёд.

— Выходит отец твой был так же богат, как и отчим?

— И да, и нет. Прадед оказался человеком чрезвычайно практичным. Просчитав, что при новом строе сыну не достанется ничего, а то и того хуже, объявят врагом народа, составил завещание так, что владеть состоянием сможет тот, кто изыщет возможность доказать принадлежность к роду Соколовых.

— Быть или Соколовым, или Соколовой?

— Да.

— А если наследница вышла замуж и взяла фамилию мужа?

— Неважно. Должна иметь фамилию Соколова. Это главное условие, оспаривать которое бессмысленно.

Взяв в руки бокал с коньяком, Элизабет, сделав глоток, вынула из сжатых в кулак пальцев Ильи сигару. Пыхнула не хуже, чем Богданов.

— Для того, чтобы поменять фамилию, необходимо было предъявить разрешение французских властей. Такого документа у меня не было, зато были деньги. Сумма — три тысячи евро, а также свидетельство о рождении, в котором черным по белому указаны настоящее имя и фамилия, сделали своё дело, чего не оказалось у моего брата.

— Брат тоже положил глаз на завещание?

— Возможно. Жак по складу характера — кровосос. Таким его сделали родители, избаловали донельзя, теперь мучаются. Неровен час сыночек станет наркоманом, и тогда конец всему.

— Из мадам, брызжет ревность?

— Было бы к кому.

— В таком случае какие проблемы?

— Проблемы есть и немалые.

Раскрыв сумочку, Элизабет, вынула сложенный вдвое лист бумаги.

— Что это?

Беря в руки исписанный непонятными обозначениями документ, удивлённо глянул на француженку Илья.

— Завещание. В документе есть ряд условий, не выполнив я не смогу доказать принадлежность к роду Соколовых.

Повертев в руках листок, Богданов положил тот на стол.

— Но здесь каракули какие-то.

— Завещание закодировано. Бумагу эту три года назад мне отдала мама. За неделю до гибели конверт маме передал отец. К документу прилагалось сопроводительное письмо, в котором говорилось, что к завещанию необходимо подобрать ключ.

— Почему дед или отец не сделали этого сами?

— Про деда ничего сказать не могу. Думаю, тот сознательно не стал расшифровывать завещание, дабы не подводить ни себя, ни сына под подозрение. Не то было время. Тридцатые годы… Повальные аресты, страх перед НКВД…

— А отец?

— С отцом сложнее. Почему на стал расшифровывать, не знаю. Причина могла быть только одна — неувереность в завтрашнем дне.

Богданов задумался: «Всё вроде бы правильно. Завещание прадеда, сопроводительное письмо, дополнительные условия. Всё вокруг ценностей, которые в глаза никто не видел. Стоп! С чего я вдруг решил, что никто не видел? Цифра стоимостью в тридцать миллионов была озвучена? Была. Из чего же то она сотворилась?»

— Неувязочка получается, — произнёс потаённым голосом Илья. — Днём мадам называла цифру — тридцать миллионов евро. Во столько оценивается завещание деда?

— И да, и нет. Исходя из оценок специалистов, цифра должна выглядеть гораздо солиднее.

— Как можно давать оценку, не зная перечня обозначенных в завещании вещей?

— Почему не зная? Ещё как зная!

Выкуренная наполовину сигара выпала из рук Ильи. Потрясённый услышанным, Мачо как мог пытался сообразить, что именно означали слова француженки.

Элизабет же, видя, какое впечатление произвело на Илью признание, не выдержав, прыснула со смеха.

— Я думала, психика у мужчин более устойчива.

Стряхнув с брюк крошки табака, Богданов, взяв в руки листок, ещё раз пробежался взглядом по «иероглифам».

— Тебе удалось расшифровать эту муть?

— Удалось.

— Каким образом?

— Сначала было много — много прочитанных книг, брошюр, статей. Затем месяц борьбы с самой собой. Потом наступило спокойствие, за которым пришло понимание.

Вынув документ, Элизабет ткнула пальцем в одну из верхних строчек, — здесь написано: «Читай и думай не так, как это делает обычный человек».

Элизабет подняла глаза на Богданова: «Ты как читаешь?»

— Как все, с верхней строчки до последней.

— И я также. Население планеты всей как написано, так и читает. Зная это, прадед изменил порядок документа. Он составил его так, что читать требовалось в обратной последовательности, от последней строчки до первой. Причём хитрость была не единственная и не самая лёгкая.

Ткнув повторно пальцем в сопроводительное письмо, Элизабет давала понять — Илья должен последовать её примеру.

— Читай.

«Жизнь подчас складывается так, что правая рука не ведает о том, что делает левая», — прочитав, Богданов поднял глаза на Элизабет.

— В чём прикол?

— В том, что в переводе на обычный язык, данная фраза означает — читай не слева направо, а наоборот.

Оторвав взгляд от бумаги, француженка, не замечая, насколько напряжено лицо Ильи, произнесла: «Стоило понять смысл данной фразы, как момент истины не заставил себя ждать. Был момент, когда казалось, что я вижу лицо прадеда, как тот составляет текст завещания, как кодирует, как вчитывается в каждое написанное им слово. В ту минуту я впервые почувствовала, что разгадка где-то рядом. Правда до этого была бессонная ночь и раздумье над фразой: «Что может быть полезнее для человека, чем видеть себя изнутри?»

Богданов недоумённо пожал плечами.

— И что же?

— Как что? — всплеснула руками Элизабет. — Ты когда-нибудь видел себя изнутри?

— Только снаружи.

— И что ты видел?

— Отражение.

— Именно! Стоя перед зеркалом, ты видел себя, разговаривал, задавал вопросы, сам на них отвечал. В зеркале заключался главный смысл кодировки.

— Хочешь сказать завещание следует читать с последней строчки, справа налево в зеркальном отражении?

— Наконец-то! — выдох француженки был похож на вздох облегчения. — Кодировка завещания имела три защиты. Строки необходимо было составить снизу — вверх, затем переписать их справа — налево и всё это прочитать в зеркальном отражении.

Подняв бокал с коньяком, Элизабет залпом опрокинула остатки содержимого в рот.

Богданов же смотрел на Лемье, как заворожённый. Мысли путались, создавая суматоху.

«Сколько же всё-таки во француженке жизнелюбия! И всё это от причастности к роду Соколовых. Поистине, Элизабет достойна своих предков».

Перехватив взгляд Ильи, Лемье вновь навалилась на сознание Богданова, заставив то окунуться в котёл, в котором до этого приходилось вариться ей одной.

— Когда завещание предстало в первозданном виде, я думала сойду с ума. Танцевала, пела, искала выхода эмоциям, в то время, когда душа была закупорена настолько, что хотелось выть. Тогда-то и пришла мысль — поехать в Петербург, чтобы увидеть построенный прадедом дом.

— И как?

— Поехала. Наплела родителям с три короба и вместо Италии махнула в Россию. Приехала в Петербург, нашла дом. Три дня ходила вокруг, изучая владения, принадлежность к которым предстояло доказать. Помнится, дождь лил как из ведра, люди под зонтиками прячутся, а я, как полоумная, смотрю на табличку с названием улицы и представляю другую, на которой написано: «Особняк этот построил фабрикант, меценат, человек огромной души и безграничной любви к Родине — Андрей Александрович Соколов». Подобное могло быть данью памяти тем, кто стоял у истоков становления новой России».

Взяв в руки бокал, Богданов тем самым демонстрировал согласие с мыслями Элизабет.

— Предлагаю написать письмо в правительство Петербурга. Так, мол, и так, на каждом доме необходимо повесить табличку с именами тех, кто дал жизнь городу.

— А что, и напишу, — надула губы француженка. — Отыщу тайник и напишу.

— Тайник?

Илья непроизвольно дёрнулся, отчего лежащая под рукой бумага съехала в сторону. Дышащее таинственностью прошлое стремилось дожить до настоящего, будто и не бумага то была вовсе, а частица души Андрея Александровича Соколова, того самого, что собственноручно составил и закодировал завещание.

— Да, тайник, — повторила француженка. — Как я уже говорила, Россию прадед покидал не в лучшие времена. Что мог переправил, остальное спрятал.

— С этого момента, пожалуйста, поподробнее, — стараясь не выдавать поразившего его удивления, произнёс Богданов.

— Андрей Александрович, как, впрочем, и все до него живущие, были фанатиками не только собственной фамилии, но и всей России в целом. Мне иногда кажется, что люди эти и жили только для того, чтобы прославить род. В завещании так и написано: «Правнуки мои! Я Андрей Соколов, сын Александра Соколова, обращаюсь к Вам, живущим в двадцать первом столетии. Шаг длинною в сто лет есть ничто по сравнению с вечностью.

Все, кто жил до нас, с честью пронесли через судьбы свои всё, что объединяло их, объединяет ныне живущих, и будет объединять тех, кому предстоит жить после нас. Посему всем живущим в неизвестном нам мире завещаю с почитанием относиться к тем, кто, положив начало роду Соколовых, преумножал достояние оного, дабы, передавая из рук в руки, дать тому возможность жить вечно.

Завещанным мне отцом правом заклинаю хранить и оберегать пуще глаза то, что есть реликвия фамилии нашей, относиться с должным уважением, почтением, помня о том, сколько вложено труда, слёз и пота тех, чья кровь течёт в ваших жилах. Овладеть реликвиями сможете тогда, когда доподлинно будете знать, от кого начался род наш, кто на протяжении многих лет прославлял его, вкладывая в дела свои даренную Богом душу.

Молитесь Господу, молитесь Николаю Чудотворцу, потому как ему мы обязаны всем, что было завещано мне, а я завещаю вам. Придёт время, и Николай Чудотворец поможет вам, как когда-то помог тому, кому я и вы обязаны рождением рода нашего, а значит, и нас самих.

Заглядывая на сто лет вперёд, я не вправе оглядываться назад и уж тем более предвидеть то, чего не должен знать ни один человек. Пути господни неисповедимы. Живите, по совести, не творя зло, посему всё, чему суждено таиться в желаниях ваших, будет исполнено. Потому как вера в благословенье Божье способна дать право на постижение самих себя.

Заклиная, умоляю, помните — душа и мысли неразделимы, проклиная кого-либо, проклинаете часть себя. Избегайте опрометчивых слов и пустых обещаний, не завидуйте и не тешьтесь тщеславием, ибо всё в этом мире изменчиво.

Да хранит вас Господь!»

Прибывая в недоумении, когда первая, наиболее сильная волна эмоций, не найдя возможности вырваться наружу, вынуждена была стать востребованной, Богданов смотрел на стоящий пред ним бокал с таким видом, словно через призму стекла мог увидеть лицо автора письма. Удивляло даже не то, что Элизабет знала послание наизусть, поражала страсть, с которой было написано обращение и то, с каким вдохновением его продекламировала француженка.

Сколько потребовалось времени, чтобы Илья смог прийти в себя, он не знал, потому как понятия времени на тот момент для него не существовало.

Зато, как только стоило включить в работу мозг, начала возникать потребность в анализе услышанного. Следом возникла череда вопросов.

— Но в письме нет ни слова о тайнике?

— Нет. Потому что всё, что необходимо для поисков тайника, изложено в завещании. Даже имеется описание комнаты, в которой тот должен находиться.

— И ты наверняка уже там побывала?

— К несчастью, нет. Квартира принадлежит чете Исаевых, профессору и его жене. Вдвоём они занимают три комнаты. Я хотела под видом сотрудника горсобеса или ЖЭКа нанести визит, но в последний момент испугалась. Вдруг заподозрят неладное и обратятся в милицию.

— И правильно сделала. Ты посмотри на себя. Какой из тебя работник ЖЭКа?!

Илья и Элизабет настолько были увлечены разговором, что ни сразу заметили, как пожилой скрипач, отделившись от оркестра, приблизился к их столу. Наигрывая «Неаполитанский танец», тот какое-то время развлекал гостей виртуозностью владения инструментом, когда же мелодия вошла в завершающуюся фазу, скрипач наклонился и, зубами вытащив из вазы розу, положил на стол перед Элизабет. Проделано это было настолько грациозно, что все, кто наблюдал за действиями музыканта, вскочив, начали аплодировать. Приняв розу, Элизабет вышла из-за стола, поцеловала цветок и, вставив в нагрудный карман музыканта, проделала такой реверанс, которому должны были позавидовать фаворитки короля.

Повторная волна аплодисментов, захлестнув первую, ещё долго гуляла по залу, заставляя восторженных посетителей кидать восхищённые взгляды в сторону столика, за которым сидели Богданов и Лемье.

Отблагодарив скрипача двадцатидолларовой купюрой, Илья, дождавшись, когда Элизабет займёт место за столом, поспешил вернуться к разговору о тайнике

— И что же было дальше, когда ты, посетив Петербург, не смогла проникнуть в указанную на схеме квартиру?

— Я решила, что пришло время отвлечь себя от мыслей, касающихся завещания, — переведя дыхание, произнесла Элизабет. — Приехала в аэропорт, купила билет на первый самолёт, и через два часа оказалась в Ялте.

— Выходит, я появился в «Амбассадоре» вовремя?

— Можно сказать и так. Поначалу я не планировала романов, к тому же с каким — то там Мачо. Но потом вдруг подумала, а почему бы и нет?

— А брат? Откуда он узнал, что ты в Ялте? И потом тот, второй?

— Понятия не имею, что это был за человек и откуда взялся. Что касается Жака? После того, как мама передала мне завещание, тот не даёт проходу. Стоило уехать в Англию… Он тут как тут. В Германию… Появился на второй день. Теперь Россия.

— Он знает, что тебе удалось разгадать код завещания?

— Нет. Кроме меня, а теперь и тебя, об этом не знает никто. Ты даже не представляешь, насколько Жак лжив и бесцеремонен. Сколько раз отчим вытаскивал его из разного рода историй.

— А как сам Лемье отнёсся к завещанию прадеда?

— Никак. Говорит, что выдумки выжившего из ума старика.

Пришло врем впасть в размышления Илье: «Сложив узнанное в линию фактов, первый же сделанный вывод означал — Элизабет оказалась одна — одинёшенька с проблемой, что подбросил её же прадед. Тайник мог быть найден. Ещё хуже, если бы француженка нарвалась бы на бандитов. Можно, конечно, попробовать обратиться к официальным органам, но тогда ситуация выйдет из-под контроля. А со спецслужбами такие номера не проходят».

— И ты, подумав, решила обратиться ко мне?

Вопрос Богданова прозвучал, как приговор.

— Да.

Ответ Элизабет выглядел не менее категорично.

— В таком случае необходимо выяснить, каким ты видишь моё участие? — без тени смущения произнёс Илья.

— Тебя интересует твоя доля?

— Нет. Тридцать миллионов — деньги, конечно, немалые, но мне больше по душе идея.

— И каков же вывод?

— Вывод один — вперёд и с песней.

Из ресторана выходили за полночь.

Снег не мёл и не летел, кружа в воздухе, падал на подставленные ладони, отчего напоминал слёзы зимы. Вот только, что именно заставляло столь мужественное время года плакать — радость или печаль, оставалось загадкой.

Ответить на вопрос, касающийся лирики, должно было время. Оно одно, неумолимый труженик вечности, могло предоставить столь редкую для человека возможность — окунувшись в прошлое, оставаться жить в настоящем, при этом знать своё место в будущем.

Не пройдя и десяти метров, Илья обратил внимания на стоявший у обочины «Мерседес». С виду автомобиль как автомобиль, по Москве таких бегают сотни. Но что-то было в монстре зловещее. Чёрного цвета с затемнёнными стёклами «Мерседес» напоминал неизвестного науке паука.

То, что в автомобиле находились люди, не вызывало сомнений. Вьющийся из выхлопной трубы дымок говорил о том, что авто работает. Такой же, только сигаретный дымок струился из окна пассажира, что подтверждало о наличии в салоне как минимум двух людей.

Обратил же Илья на данный автомобиль внимание только потому, что на капоте отсутствовал фирменный знак, и это когда номера «Мерседеса» были три единицы. Автомобиль этот Илья заприметил ещё у «Мариотт Гранда». Тогда регистрационные номера у «Мерседеса» были другие — семьсот сорок пять.

Зачем находящимся в авто людям понадобилось шифроваться, ставило перед Богдановым огромный знак вопроса.

Ответ не заставил себя ждать: «Надо срочно связаться с Рученковым. В прошлом майор ФСБ, ныне руководитель одной из авторитетных в Москве охранных фирм». Мысль несколько успокоила Богданова, заставив отбросить мысль о «Мерседесе» в тайники памяти.