Легенды, рассказанные в пути

Александр Вол, 2019

Обычно в аннотациях пишут, где и когда происходит действие в книге, кто главный герой и что с ним случилось. Перед вами сборник «Легенды». Место действия: везде. В лесу и в горах, в лачугах и дворцах, в море и в болоте, в монастырях и мегаполисах. Время действия: всегда. В «стародавние времена», в средневековье и в современном мире, вообще «вне всякого столетья». Главный герой – кто угодно! Цари, рыцари, барды, молодые девушки и мудрые старцы, графы и олигархи, врачи, колдуньи, охотники, олени… В том числе и вы, читатель. А что же с героями происходит? Они сомневаются, они боятся… Боятся сделанных ошибок и еще не сделанных, боятся сбиться с пути, боятся не заметить главного, боятся пропустить свою жизнь, как пропускают свой автобус. Но помощь рядом. И выбор всегда есть.

***

Все ожидали возвращения охотников с Великой Зимней Охоты на морского зверя. Добыча этой охоты позволяла людям племени пережить самые тяжелые месяцы долгой северной зимы.

Жена главного охотника стояла впереди других на берегу, всматриваясь в темные черточки далеких людей и саней в белесом мареве поземки. Сани и люди медленно приближались. Передние сани были покрыты шкурами, а на задних громоздились туши убитых животных.

Сердце у многих тревожно сжалось. Шкурами накрывали убитых или раненных на охоте. Все здоровые бежали к селению, и сознание того, что на них смотрят женщины и дети, заставляло их подтянуться, демонстрируя свою силу и стойкость.

Сани подъехали к берегу. Тяжело раненный главный охотник лежал, сомкнув глаза, и не хотел ни говорить, ни видеть никого из окружающих. Четверо молодых охотников перенесли его в ярангу и положили недалеко от масляного светильника, самое теплого и уютного места в яранге.

Жена склонилась над раненым мужем, дала ему напиться, сменила повязку на раненой руке. Олений мох ягеля, положенный на рану, дезинфицирует ее и облегчает заживление, а тепло и покой позволяют забыться и преодолеть боль.

Прошло несколько часов. Охотник не сказал еще ни слова, его лицо окаменело, губы сжались, и сквозь зубы с легким свистом выходил воздух при каждом выдохе.

Подошли дети. Пытались что-то спросить, о чем-то поговорить с отцом и испуганно отшатывались, наткнувшись на невидящий взгляд, глядящий куда-то вдаль сквозь них, и не услышав в ответ на вопросы ни одного слова.

Пришел вызванный женой отец главного охотника. За ним, пригнувшись, вошла в ярангу и мать.

— Люди вернулись с хорошей добычей, — сказал отец. — Мы хорошо перезимуем и встретим солнце, имея достаточно сил и еды для начала весенней охоты. Я думаю, к этому времени раны твои заживут, и ты сможешь принять в ней участие.

— Я больше никогда не смогу принять участие в охоте как главный охотник, — ответил сын и со стоном отвернулся к стенке. — Мои руки никогда не вернут себе прежней силы, и мой удар не будет так силен и точен, как это должно быть у главного охотника.

— Но ты сможешь учить молодых. Ты должен поднять своих детей.

— Я никому и ничего не должен. Я не хочу жить, как старик, который не может поднять оружие и не может возглавить охоту. Я хочу умереть главным охотником, чтобы дети помнили и гордились своим отцом, и я думаю, что это самое правильное.

— Перестань плакать, — обратился он к жене, — а то ты не сумеешь найти себе нового мужчину и тебе будет трудно поднять наших детей.

— Я не понимаю, — ответила женщина, — тебя не первый и не второй раз ранят на охоте. Но сегодня почему-то ты, вместо того чтобы лечиться и выздоравливать, начинаешь рассуждать о смерти.

— Замолчи. Как я могу, несколько лет пробывши главным охотником, вернуться снова к тому времени, когда я загонял скот и добычу для других, когда я был только помощником на охоте и среди последних во время великих праздников и советов вождей.

— Тебя никто и никогда не изгонит ни из круга вождей, ни из места в совете, и ты прекрасно знаешь об этом, — сказал отец. — Раненые не теряют уважение в отличие от трусов.

— Но и не приобретают его, о них не слагают песни и не рассказывают в длинные вечера у костров. И если уж мне суждено умереть в известности, то, может быть, легче и честнее уйти сейчас.

Настала ночь. Всю ночь в яранге слышалось тяжелое дыхание хозяина, возня и повизгивание собак около их корыта за тонкой стенкой. Наутро, подойдя к лежанке мужа, хозяйка испугалась, увидев его враз осунувшееся лицо. Он улыбнулся через силу.

— Потерпи, я скоро уйду.

— Замолчи! — закричала женщина. — Ты не можешь бросить меня с детьми.

— Но я не могу и оставаться главным охотником после этого ранения.

— Какая мне разница! Главное, чтобы ты был жив и приносил свою часть добычи с охоты, чтобы у меня был жив муж, а у детей — отец.

— Глупая женщина. Твой муж не может быть вторым, третьим, десятым. Он может быть либо первым, либо мертвым. И раз мне не суждено быть первым, я должен искать свой путь в страну мертвых.

— Кто тебе сказал, что ты не можешь быть первым?

–Ты что, не понимаешь, что с такими руками нельзя быть первым на охоте?

— Но разве это единственное место для настоящего мужчины?

— Я знаю только его. И могу только это.

— Но, может быть, ты можешь найти что-то другое? Делать оружие, строить лодки, собирать снасти?

— Ты ничего не понимаешь, всему этому надо учиться с раннего детства, а я всегда мечтал быть только великим воином и охотником и не успел, и мечта моя разбилась, как кусочек льда, брошенного на камни. И так же разбилась моя жизнь. И я не вижу дороги.

— Ты ее и не можешь увидеть, уткнувшись носом в грязные шкуры и оплакивая свою конченую жизнь, — тяжело вздохнул отец. — Я тоже был молодым, сильным и здоровыми и сидел первым в ряду вождей у могил Великих Предков. И все кончилось, и я остался жить, и счастлив видеть своих детей и внуков и встречать людей после зимней и весенней охоты.

— Но ты успел прославить свое имя. И песни о твоих делах еще долго будут ходить от селения к селению и после твоего переселения в страну мертвых. А я не успел ничего. Это всего лишь вторая охота после того, как я вышел на тропу великого охотника. И нет передо мной дороги для жизни.

— Дорога есть всегда. Но в сумерках отчаяния и боли ее невозможно увидеть.

— Я не верю тебе. Я не трус, и если бы был хоть один шанс, я бы не плакал, а искал его как самую важную добычу. Я смело гляжу в глаза смерти, которая стоит на моем пути, и нет у меня иной дороги.

— Ты не можешь ее увидеть, потому что ты боишься, боишься взглянуть в лицо своему самолюбию, боишься начинать с самого начала учиться иному искусству, иному ремеслу и пройти путь от ученика до мастера. Боишься жить и боишься не боли, но слабости. Не славы, но бессилия.

— Что же мне делать? Ты такой старый и мудрый, ты можешь научить меня, как и чему учиться? Куда идти?

— Я не могу вместо тебя найти твой путь, твое новое призвание. Никто, ни один шаман, ни одна старая женщина-ведунья, ни все мы вместе взятые не можем ни указать тебе твой путь, ни дать тебе обещания, что ты его пройдешь и достигнешь славы и счастья.

— Так для чего ты пришел меня учить и чего ты от меня хочешь? Умереть я могу и без вас, и это даже легче — идти к предкам, не видя боли в глазах матери.

— Я пришел к тебе сказать, что нет иной мудрости и иного пути, чем встать и идти, и сама дорога выведет тебя на твой путь и к твоему призванию, если только у тебя хватит силы и мужества ползти вперед через боль разочарования и ночи обманутых надежд и растоптанного самолюбия. Встань и иди, если не можешь встать ползи, не позволяя бессилию сковать твои члены. Когда придет твой срок, смерть найдет и заберет тебя повсюду, но пока ты жив ищи… Только под звездами, только в пути можно найти и познать дорогу. И если твой путь стал много труднее, чем раньше, то это испытание, быть может, и послано тебе самой судьбой, чтоб на этом оселке прoверить крепость твоего характера и твердость сердца.