Седой

Александр Войлошников

СССР, 1939 год. Вор – майданник ( специалист по кражам в поездах) Рыжий орудует в поездах дальнего следования, кочуя от станции к станции, попутно изымая из карманов- чемоданов «честных фраеров» и прочих не бдительных граждан честно нажитое имущество. Так бы и бороздил просторы необъятной родины джентльмен вагонной удачи Рыжий, если бы не встретил на одной из станций трех зеков: не урок, а «побегушников» – политических, по 58 статье. Знакомство с беглым политзаключенным Седым открыло глаза Рыжему на многое происходящее в его стране …

Глава 3. ЛЮДОЕДЫ

Серп и молот — смерть и голод.

(Ассоциации)

Просыпаясь, слышу тихий разговор моих спутников, а открыв глаза, понимаю: уже день. Состав стоит. Выбравшись из кубрика, подползаю по ящикам к окошечку: вокруг — равнина, заросшая кустарником. Неподалёку — типовой дощатый железнодорожный барак, покрашенный коричневой краской и стандартное коричневое служебное помещение на четыре окна. Разъезд.

— Держи пайку, Рыжий! — Седой протягивает ржаной сухарь и крохотный кусочек сала. — А это — пайка воды… — и подаёт мне жестяную кружку, наполненную на две трети. — Мочи сухарь, заедай сало. Не взыщи за лёгкий завтрак. Вагон ресторан — в другом поезде. А вода… неизвестно когда… колодец рядом, да днём нельзя… закнацают с ведром — усекут: в составе есть пассажиры.

— Ни фига, я шкет не гордый, мне и щебёнка не в падлу, — хорохорюсь я, хотя думаю, что при такой диете фигуру не испортишь, а, вот, ноги протянуть — запросто.

— Жисть у нас, как у Ленина: не кормят и не хоронят, — шутит Вася и добавляет мечтательно: — Эх, помянешь тут добром и лагерную баланду… — И напевает тихонечко на опереточный мотивчик:

Баланда, баланда, баланда —

Тюремная отрада!

Баланда, мне лучшего не надо!

Ты чудо из чудес,

Ты наш деликатес,

Ба-ала-анда-а!!

А Седой, усмехаясь, с пафосом цитирует: «Привычка к простой пище укрепляет здоровье, делает нас сильными перед соблазнами роскоши и освобождает нас от страхов перед превратностями судьбы!». И поясняет: — Эту мысль передал через своих учеников нам, гурманам, избалованным изысканностью лагерной баланды, философ Эпикур, живший за три столетия до Иисуса Христа!

В сереньком пасмурном свете, профильтрованном сквозь маленькие пыльные окошечки под потолком, я имею возможность рассмотреть своих спутников: чёрные зековские робы, головы наголо острижены, лица заросли щетиной. А у Васи, вместо щетины, — беленький юношеский пух. А до чего красивы Васины глаза: огромные, голубые, ясные! И лицо Васи доброе, застенчивое, освещается изнутри спокойным сиянием глаз. Теперь-то понятно мне: почему Васины глаза так раздражали гомика садиста Хряпа. А когда улыбается Вася, то кажется, что от лучезарности его улыбки светлеет в полутёмном вагоне. Седой — он и вправду седой. Странно смотрится его седина в сочетании с ловким, по юношески стройным гибким телом и совсем ещё молодым лицом. А Тарас, при дневном свете, оказывается ещё громаднее. Во всей его исхудавшей, но могучей фигуре, чувствуется огромная угрюмая силища, озлоблённая лагерем. Не без содрогания представляю я, как затрещат в его могучих ручищах, со страшными широкими ладонями, кости того, кто встанет на его пути.

Конец ознакомительного фрагмента.