Лицо для Риты

Александр Витальевич Спахов, 2005

Конец девяностых. Рита Пестова получает письмо из Парижа с приглашением на вскрытие завещания своего мужа. Она в растерянности, ведь муж исчез три года назад, в Москве. Что это? Знак свыше или чьи-то хитроумные происки? И что сулит Рите это завещание? Безумные приключения или шанс начать новую жизнь?

ГЛАВА 6. МОСКВА. СРЕДА НА ПРОШЕДШЕЙ НЕДЕЛЕ

В подмосковном спортивном комплексе «Жуковка» хорошо дышится. Пропорция между кислородом, углеродом и влагой здесь неизменна. За этим следят. Тут играют в теннис. В очень большой теннис. В самый большой теннис страны. Ведущие политики правого толка играют в паре с высокопоставленными чиновниками федерального уровня против олигархов и руководителей администраций. Государственные деятели, сенаторы, губернаторы, мэры, председатели дум и руководители фракций играют с генеральными директорами, управляющими банков, председателями советов и комитетов, держателями контрольных пакетов акций, президентами и вице-президентами, премьерами и вице-премьерами. Руководители контролирующих и карающих органов часто играют с… как это сказать… авторитетными товарищами и влиятельными людьми. По мелочи игрют популярные артисты. Тонко, по краешку, играют топ-менеджеры, пугливо и за деньги — яркие журналисты, шумно и вызывающе — политтехнологи. В сторонке играют заслуженные творческие интеллигенты. Бывают начальники департаментов, руководители главков и кто-то еще от бюрократии. А вместе с ними играют их советники, заместители, соратники, помощники. Также здесь играют их жены, их дети, их любовницы и любовники, любовники их жен и жены их любовников, играют их гости и друзья, играют гости друзей и друзья гостей. Играют в о-очень большой теннис. Играют по-разному. Но всегда только они.

Передовики производства, потомственные ткачихи, белозубые шахтеры, помощники машинистов, слесари-сборщики, усидчивые служащие, старшие экономисты и младшие научные сотрудники, полеводы с Доски почета, бесхитростные рационализаторы, отличники боевой подготовки, участковые терапевты, учителя начальных классов, неполиттехнологи и даже токари-расточники седьмого разряда здесь не играют. Также здесь не играют их жены, их дети, их друзья и их гости. Их собутыльники и собутыльники их собутыльников здесь тоже не играют. Не играют охранники и водители. Хотя этих-то здесь очень много. Одни бдительно замирают в сторонке, другие прогревают двигатели представительских иномарок на стоянке.

Здесь играют по-крупному. Раньше серьезные, эпохальные решения принимались в тиши кабинетов, потом в жарких саунах под звон бокалов. Теперь же чаще всего — на кортах, под протяжный звук летящего мяча.

Зеленое пространство шестнадцати кортов кажется безлюдным. Но именно кажется. Время пользования кортами расписано заранее. Продано по абонементамили забронировано разовыми предусмотрительными посетителями. Никаких очередей на скамейках, никаких праздношатающихся или случайных людей. Рабочая обстановка. И для людей уважаемых, вхожих в этот мир, несмотря на плотное расписание, всегда найдется свободный корт, а опытный, тактичный тренер подыщет слова одобрения даже самому бесперспективному, но совсем не бесполезному с точки зрения игры персонажу. Так уж устроен мир, и не нам его менять. Пробовали уже. И пусть сказка останется сказкой, а быль — былью.

Играют здесь на совесть, играют для себя, для своего здоровья, успеха, благополучия. Играют для самоутверждения, для карьеры, знакомства, играют потому, что так сейчас надо — уметь играть в теннис.

Потом здесь не пахнет. Не принято.

На корте номер семь, на солнечной стороне, сейчас двое мужчин среднего возраста разыграли гейм и сели передохнуть. Генрих Самсонович и Петр Матвеевич.

— Сколько мы с тобой не играли, Гера? Два, три года? — спросил Петр Матвеевич, положил рядом с собой ракетку и вытер лоб темно-синим полотенцем.

Раньше они были друзьями. Пацанами из одного микрорайона. Ходили в одну школу. Ездили в один пионерский лагерь. Вместе записались в секцию самбо, спина к спине дрались на танцах. Ребята подросли крепкими, с покатыми литыми плечами и мозолистыми костяшками узловатых пальцев. Призвались в армию одним военкоматом. Отслужили. Вместе потом ускорялись в Ускорение и перестраивались в Перестройку. Тогда их было четверо. Юра, Глеб, Петр и Гера. Так уж повелось, что Генриха называли Герой.

Как в пятидесятые по комсомольской путевке молодые осваивали целину, а в семидесятые строили Байкало-Амурскую магистраль, так на рубеже девяностых молодежи выпало возводить «крыши». Крыши, ну, вы понимаете? Не кровли, а именно «крыши». И шифер со стропилами здесь ни при чем. Можно было, конечно, отказаться, избежать, но, как и в пятидесятые с целиной, и в семидесятые с БАМом, не очень-то и откажешься — клеймо на всю жизнь и конец карьере. Так уж устроен наш человек: выпало, ну и выпало, надо — значит надо. Кто, если не я?! Нас позвали, мы пришли. Короче, такая работа. Конкретная, но интересная. Легко пропасть, сгореть на такой работе. Но наши друзья не пропали. Наоборот. Юра оказался настоящим лидером, с прекрасными организаторскими способностями, позволившими ему сколотить весьма жизнеспособный временный трудовой коллектив по получению немалого дохода. Почему временный? Да потому, что ничто не вечно под луною…

— Да почти три года уже. Ты раньше слабее играл. Вижу, времени не терял даром, — Генрих Самсонович согнулся, перешнуровывая кроссовки.

Дела в том коллективе пошли неплохо. Да и время было благодатное. Ткни в землю палку — прорастет. Хочешь торговать — торгуй! Хочешь возить товар — вози! Хочешь воровать — пожалуйста! Только не производи ничего, не надо! Бери лучше у нас в долг, мы дадим, а потом подскажем, что и как делать. Хочешь работать — работай, мы не против, но прибыль сюда.

От ларьков перешли к магазинам, даже строить магазины начали. Предприниматели и хозяева точек, привыкшие иметь над собой начальников, охотно принимали новые правила игры и часто сами искали Юру и его партнеров чуть ли не до того, как зарабатывали первый рубль.

И всем почему-то хватало. Даже оставались лишние, вопреки мысли, что лишних не бывает. Оказалось, что не только бывает, да еще немало бывает. Иначе чем объяснить такой ажиотажный спрос девяносто четвертого года на финансовые пирамиды? Юра и его друзья успели к этому бизнесу вовремя и не один раз. В «БМ-Траст» и в «Сатис-фонд» люди несли деньги сами, никто не заставлял. Людям пообещали: дай денег — станешь богатым через полгода, делать тебе ничего не придется, только дать денег и подождать.

И потекли широким потоком деньги в руки Юры и его друзей через несколько приемных пунктов. С миру по нитке — голому рубашка. А если не по нитке? Если не голому? Веселей живется, когда деньги падают как бы с неба. Вернее, не с неба, а из рук неутомимых вкладчиков.

Широкие массы трудящихся превратились в очереди оголтелых вкладчиков, своры жадных и глупых людей, ломящихся в двери так называемых инвестиционных фондов с остроумными названиями «Тибет», «Чара» и подобными, которые когда с тонкой, едва уловимой издевкой, когда наоборот, с тупой, кондовой настойчивостью зазывали к себе, в страну вкладчиков, на поле чудес. И им несли.

А пацаны пользовались. Отстегивали часть на рекламу, часть на возврат некоторым из первых и особенно усердным вкладчикам, а остальными деньгами пользовались и, надо сказать, очень быстро привыкли к этим деньгам. Непоколебимо считали их заработанными по праву. Заработанными благодаря своему уму, предприимчивости, исключительности, наконец. Они быстро привыкали к роскоши: от «Смирновской» водочки к «Карвуазье» и «Бифитеру», от селедки к малосольной семге и холодной севрюге, с заплеванных кухонь перебрались в стильные рестораны. Вырабатывали новые навыки и дорогостоящие привычки. Первыми подвергли ревизии свои автомашины. Братва пересела с «трешек», «пятерок» и «семерок» «жигулей» на «трешки» же, «пятерки» и «семерки», но уже BMW. Следом наступила пора переоценки и пересортицы их собственных жен. Ребята принялись торопливо, суетясь и ревниво оглядываясь на друганов, менять своих низкорослых, округлых, с ярко выраженной доминантой щек на простоватых лицах, выбранных в свое время в соответствии с эталонами красоты рабочих пригородов жен на аномально длинных и подчеркнуто мосластых акселераток, обладательниц прозрачных целей и томных манер провинциальных салонов. Потом занялись бытом. Они казались себе хозяевами жизни, и поэтому им следовало переезжать жить в новые дома внутри Садового кольца, в квартиры с гигантскими санузлами. А дети? Несчастные дети от первых браков толпами потянулись в частные школы Лозанны и Йорка, чтобы наполнять тамошние спортивные площадки звонким русским матом.

Бизнес процветал. Штат сотрудников, обслуживающих «инвестиционные компании» Юры и друзей, уже составлял пятьдесят четыре человека. Машины, квартиры, жены и дети приведены в соответствие. Деньги поступали по-прежнему. Вкладчики не унимались. И было принято решение: до понимания ситуации деньги вывозить за границу, перечислять на счета оффшорных компаний в третьих странах, отмывать, легализовывать, короче — копить для себя. Потребовались грамотные, даже образованные, опытные в этих, хоть и не сложных, но щекотливых делах люди. Такие работники умственного труда нашлись. За хорошие деньги, разумеется. Делали эту тонкую работу. Регистрировали компании, открывали счета, составляли фиктивные договоры, перечисляли деньги, потом перечисляли дальше, следующим фирмам, под следующие договоры, старые фирмы и счета закрывали — и так по кругу. Эта карусель требовала внимания, ответственности, скрупулезной, можно сказать, ответственности. Специалисты, которые этим занимались, справедливо назывались «счетоводами». Какое-то время они держали руку на пульсе всего движения денег Юры и его товарищей. Крепко держали, а потом… Потом, когда очередная партия, часто весьма немаленькая, оседала в хорошем месте, на правильных условиях и под нужными фамилиями, счетовод всё забывал. «Всё» в данном случае и означало — всё: и суммы, и коды, и названия фирм, банков, фамилии, имена, номера телефонов, адреса, — всё забывал, прочно забывал, навсегда… Петр Матвеевич прикрыл глаза и вздохнул. Нельзя было без этого, никак нельзя. Но однажды один сучонок-счетовод не забыл. Больше того, он и из прежних дел что-то отыскал. Вот что значит компьютеризация: человека нет, а информация осталась. Каким-то образом расшифровал, догадался, что его ждет в конце карьеры, и с нескольких хозяйских, номерных, специальных, корпоративных, кодовых и еще черт знает каких счетов насобирал и в один час все обнулил, да не просто, а перечислил на какие-то свои счета, свои фирмы, с этих фирм — дальше, короче, все правильно сделал, грамотно, как он и умел, за что и платили ему, сучонку. Деньги забрал и сам отвалил. Сколько забрал, они и сами не знали точно, но больно стало. Смертельно больно. Бизнес-то, любой бизнес без денег, оборотных средств чахнет, хиреет, слабеет, заболевает. Тяжело стало. А времена наступили другие. На рекламу и хотя бы на некоторый возврат вкладчикам деньги требовались, а их не было. А дураки вкладчики без рекламы почему-то не хотели таскать им в кассу деньги.

Сучонка рассчитывали отыскать быстро, поэтому Юра взял в долг у знакомой братвы на поддержку падающего бизнеса.

— В последний раз, помню, нашу игру судил Юра покойник, пусть земля ему будет пухом. Я три—два у тебя выиграл, — Петр поправил повязку на руке. — А не видимся потому, что повода нет.

Первого завалили Юру. Шумно, со взрывом, грохотом, пожаром. Кто завалил, догадаться несложно, а поделать-то уже было нечего нельзя — силы не те. Принялись хозяйство Юрино делить — схлестнулись. Денег-то из-за того сучонка-счетовода не оставалось, только то, что в местный бизнес было зарыто, в оборот. Большая доля Глебу досталась — по старшинству, а им с Геркой так, по мелочи, считай — слезы. Глеб недолго потом праздновал. Слег на Кузьминское. Не сам — помогли ему, конечно. За Юрины долги. Уже без помпы, буднично как-то слег, тогда много таких полегло. Лег за то, что слишком заметную долю имел. А дальше, как говорится, каждый сам за себя. Тяжело пришлось, вспоминать не хочется. Если смотреть правде в глаза, один должен был остаться. Любой из них, но один. А осталось двое: Генрих и Петя.

— Да, давненько не видались, — Генрих покачал головой. — А повод-то есть.

— Что же за повод, Гера? — Петр Матвеевич пошарил в стоявшей рядом спортивной сумке, отыскивая бутылку с минералкой. — Юбилей какой-нибудь? Круглая дата?

— Не дата, Петя, а сумма, — Генрих искоса глянул на Петра. Тот сидел спокойно, откинувшись. Крупный, респектабельный мужчина. К сорока. Не скажешь, что один из лидеров, как сейчас стали говорить, преступного сообщества. Да и какого там сообщества — рассосалось все, раздробилось. «Быки» ушли. Кто к хозяину, кто на погост, кто на иглу. Которые поумнее были, как-то пристроились, прибились к делу, волосы отрастили, куртки кожаные сменили на пиджаки, исчезли из поля зрения. Бог с ними, так, может быть, и лучше. А Петя остался. Живой, крепкий, здоровый. Семья, дети, бизнес. Когда Юрино наследство делили, Генрих должен был недостроенные дома в Марьине под свой контроль получить. Четыре дома — не шутка! Так нет, не получилось: объединились Петр с Глебом и придавили его, кинули пару автосервисов и мебельный салон — подавись! Конечно, другой вопрос, что все проблемное было, и стройки эти стояли все в долгах, и покупателей на квартиры тогда не было — кризис, но выкрутился же Петя в результате! И он, Генрих, выкрутился бы. Но нет, не дали, сами все себе забрали. Генрих тогда смолчал, не стал нагнетать обстановку, не по силам ему тогда была победа, не по силам. Ну ничего, отдышался, теперь время порядок навести. Воздать по справедливости.

— О чем ты, Генрих? Какая сумма? — Петр Матвеевич повернулся к мелковатому Генриху Самсоновичу всем мощным торсом. — Мы ведь всё тогда отрегулировали, Гера. Тебе, я помню, торговля мебелью отошла, автосервисы: «Лексус» с «Хондой», оптовый рынок, банчок еще, — Петр уперся ладонью в скамейку. Этот паскудник Герка увел тогда целый банк, хоть и некрупный, но все-таки с клиентурой, с корреспондентскими счетами, с собственностью. Мебельные салоны тоже выглядели неплохо: с приличными товарными остатками, правда, и с долгами перед таможней, но, однако, и с сетью, с клиентами. Жить можно было. А самому Петру пришлось тогда туго. В марьинские стройки вбухано было немерено, а место — хлам: ни метро, ни другой инфраструктуры, тупик. Покупатель шел слабо. До сих пор всё под угрозой. Если не провернуться по старым деньгам, то совсем труба.

— А помнишь, Петя, счетовод сбежал со всеми бабками? Не забыл? — оскалился Генрих Самсонович. — Сгреб со счетов и свинтил в неизвестном направлении, затих, даже девку свою здесь бросил, помнишь? Конечно, помнишь! Такое не забывается. Больше десятки там было. Так вот, шорох прошел — прорезался пацан. Так? — Генрих заглянул в широкое лицо Петра Матвеевича. — Так, Петя?

Петр Матвеевич медленно поднимал глаза на Генриха и думал: сволочь, откуда знает? Ведь хотел все тихо сам устроить. Три с лишним года готовился, тратил деньги, ждал, терпел. Один хотел все решить, и тут — на тебе! — эта падла, Гера, пристраивается. Хрен ему. Хрен! А вслух:

— Ну что ты, Генрих! Мы же давнишние товарищи. И эти деньги — наши, совместные деньги. А после смерти Юры и Глеба только наши. Просто не о чем пока рассказывать. Результатов-то никаких еще нет.

— Ах вон, значит, как, Петя. Рано, значит, еще, Петя? — Гера смеялся одним ртом, с мелкими, как у щуки, зубами: — А я-то, Петя, подумал, каюсь, нехорошее. — Генрих с видимым удовольствием и, можно сказать, смаком чеканил этого «Петю». — Подумал я, Петя, что без меня, ты, Петя, решил сучонка-счетовода отловить и бубешки из него вытрясти. Скажи мне, Петя, что я ошибся. Петя?

— Ты ошибся, Гера. Ты очень ошибся, Гера, — Петр Матвеевич без напряжения выдержал крысиные выпады Генриха. И не ясно было, в чем ошибся Гера: в том, что заподозрил Петра, или в том, что вообще вопрос этот поднял. Петр перевел дыхание и продолжил: — Я буду держать тебя в курсе дела. Больше того, мы вместе будем контролировать весь процесс поисков. Согласен? Веришь мне? Так?

— Верю, — ответил Генрих, но оба знали, что это о-очень далеко не так.