Спецзона для бывших

Александр Викторович Наумов, 2012

Дело казанских полицейских-садистов, от рук которых погиб задержанный, всколыхнуло российское общество. После него всего лишь за месяц в стране было возбуждено еще минимум двадцать пять уголовных «пыточных» дел. Такими темпами иркутская «тройка» – до недавнего времени единственное заведение строгого режима среди шести российских колоний для бывших сотрудников силовых структур – еще не пополнялась. Сюда, подальше от Москвы, привозят отбывать наказание осужденных по самым громким делам: убийц, спятивших службистов, открывших огонь по случайным прохожим, налетчиков, крупных взяточников. Бывший начальник пресс-службы Главного управления федеральной службы исполнения наказаний по Иркутской области Александр Наумов получил возможность поговорить с этими людьми «из-под погон», как они сами себя называют. Их имена и фамилии изменены. Остальное – как в жизни.

Глава вторая

Три уголовных дела, которые потрясли Россию

Суд в Лефортово

Мой собеседник явно волнуется и оттого поминутно машинально приглаживает свою тюремную робу.

— Если вы это опубликуете, будет шок, — говорит он. — Это взорвется «бомба», от которой в Москве полетят самые высокие чины!

На зону бывший полковник МУРа попал по самому громкому уголовному делу начала XXI века — делу «банды генерала Валеева». Семеро высокопоставленных сотрудников столичных правоохранительных органов обвинялись в целом букете преступлений: вымогательстве денег, перевозке наркотиков, оружия, злоупотреблении служебным положением. Всех членов организованной преступной группы приговорили к длительным срокам заключения. И вот теперь один из них утверждает: не было ни преступлений, ни самой банды. Все дело от начала до конца шито белыми нитками. Снять с постов и подвести под статьи УК сразу семерых руководителей правоохранительной системы Москвы было чьим-то заказом.

Спрашиваю напрямую:

— Чьим заказом?

В который раз пригладив свою робу, бывший полковник Сергей Чатов решительно произносит:

— Эти люди сейчас работают в Думе!

— Расскажите обо всем по порядку.

— Меня арестовали 23 июля 2003 года. Это был обычный рабочий день. Я пришел на службу, где мне сказали: «Тебя вызывает начальник Управления кадров». Как только я зашел в его кабинет, меня прижал к стене амбал в форме омоновца, вывернул мне руки и надел наручники. Помню, я еще сказал ему: «Сынок, ты ключик-то не потеряй». Так нет ведь, сукин сын, все равно потерял…

Его отвезли в Лефортово. Там же прошло и первое судебное заседание. В специальной комнате судей и подсудимых разделяли только столы, поставленные в один ряд.

— Когда меня завели в эту комнату, то я первым делом увидел коренастого мужчину в гражданской одежде. Спросил его: «Вы кто?» Он ответил: «Я — Валеев». Я тоже назвался. Так состоялось мое знакомство с человеком, которого впоследствии назвали главарем нашей «банды».

В милиции Чатов прослужил двадцать пять лет. Последняя должность — заместитель начальника одного из отделов МУРа.

— У меня агентура была одна из лучших в Москве. Мы раскрывали самые запутанные преступления. И я никогда никого не боялся. Потому что у нас была нормальная репутация. Если мы ловили кого, то это были такие люди… — Сергей Васильевич пытается подобрать верное слово. — Это были люди авторитетные, которые не держали обид на нас. Потому что мы действовали всегда по закону. Приведу вам такой эпизод. Проводится обыск в одной квартире. Хозяин — крупный мошенник. В какой-то момент открываем антресоль — там доверху стодолларовые купюры. И все это при открытой дверце начинает сыпаться на пол. В прямом смысле золотой дождь. Мы не поленились — скрупулезно все запротоколировали. И впоследствии ничего никуда не исчезло — ни одной купюры. Потому что если бы кто взял что-нибудь себе — он сразу бы стал изгоем, которому не место в нашем отделе.

Вспомнив о прошлой жизни, Чатов никак не может успокоиться. Вскакивает с казенной табуретки и начинает ходить по комнате взад-вперед.

— Понимаете, мы честно работали…

Пожалуй, в нашей беседе наступил кульминационный момент. «Банду Валеева» обвинили в совершении тяжких и особо тяжких преступлений: злоупотреблениях служебным положением, перевозке наркотиков, оружия, вымогательстве денег у задержанных.

— Да не было ничего этого, — без обиняков заявляет бывший полковник. — Меня самого обокрали. Во время обыска. В служебном кабинете. Исчезли мой китель, спортивная одежда (после работы я ходил в спортзал), пропали кроссовки «Найк». И это не всё. Как только меня и так называемых подельников задержали, то в интернете появились наши адреса, и по всем адресам были совершены кражи. Однако крупные вещи не брали. В моей квартире взяли мой паспорт, дочкину золотую цепочку и… утюг! Возможно, искали какие-то бумаги. Но и это тоже не все странности в нашем деле. После нашего ареста по Москве кто-то растиражировал книгу, где раскрыл всю нашу агентурную сеть. Что это значит? Только одно: кто-то целенаправленно «сливал» информацию про нас: адреса, агентов… Фактически это служебные данные. И этот кто-то хорошо владел всей этой служебной информацией.

Следствие длилось четыре года шесть месяцев.

— А вы представляете, что значит провести такой срок в СИЗО? — восклицает Чатов. — Это все время находишься в одной маленькой камере, где ты либо сидишь, либо лежишь. Раз в месяц парикмахерская, два раза в месяц по часу свидания, один раз в неделю — душ на пятнадцать минут. Вот все «прогулки», разрешенные распорядком дня. Через каждые полторы минуты на двери камеры открывается-закрывается «зрачок» — за вами следят круглосуточно! И все время на вас давят стены закрытого помещения, отчего развивается фобия на замкнутое пространство. Когда меня после суда наконец повезли в зону и сажали в автозак, то я первым делом посмотрел на небо и так удивился, оттого что вдруг увидел самолет. Я даже непроизвольно воскликнул: «Смотрите, летит!»

— На суде вы признали вину?

— Да ничего не признал. Хотя и следствие, и суд очень старались доказать нашу вину. Сначала у нас были одни следователи, потом другие. Все московские следователи отказались вести наше дело, поняв, что это политический заказ. Тогда набрали следователей с периферии, пообещали всем московскую прописку. А потом их всех «кинули»…

— Откуда вы знаете?

— Знаю. Дошла информация.

— Что на суде вам конкретно вменяли в вину?

— Якобы мы занимались вымогательством. Задерживали коммерсантов, возбуждали уголовное дело, а потом за деньги отпускали. Хотя в действительности по нашему делу не проходило ни одного коммерсанта.

— Тогда на чем же строились обвинения?

— Потерпевшими в нашем деле были уголовники. Один из них оказался наемным убийцей. Он был в федеральном розыске. Нам из УВД Татарстана прислали на него ориентировку. Сообщили, где он может скрываться. Два дня мы его караулили. Задержали. При нем были восемь тысяч долларов и оружие. Отправили его в ИВС^[2]. Утром его забрали опера и увезли в Питер по каким-то своим делам. Потом его осудили на двадцать лет зоны. А затем начался торг. К нему то и дело приезжали прокурорские и предлагали: дашь нужные показания — мы тебе сократим срок. В итоге через три года отсидки он вдруг «вспомнил», что МУР у него вымогал за освобождение пятьдесят тысяч долларов. Другим потерпевшим по нашему делу был чеченский боевик, который приехал в Москву лечиться. Нам поступила информация на него. Мы выехали и задержали его. Нашли у него пистолет, поддельный паспорт и поддельный техталон. А потом нам вменили в вину незаконное задержание. Якобы мы подкинули ему пистолет. И якобы незаконно применили наручники. Хотя ясно было, что он скрывался. Все следствие по нашему «делу» было фальсификацией от начала до конца. Следователи не знали, что с нами делать. Поэтому следствие и длилось так долго — больше четырех лет.

Тяжело вздохнув, мой собеседник выдает наболевшее:

— Я до сих пор не знаю, зачем нас посадили. Кому мы мешали? Впрочем, догадываюсь…

— Какой вам срок дали?

— Четырнадцать лет строгого режима. Это очень много. Одним из так называемых подельников по моему делу проходил мой коллега, у которого произошла страшная драма. Накануне ареста он отдыхал где-то за городом, катался на лыжах и сломал себе позвоночник. Его арестовали и тоже привезли в Лефортово, где он пролежал на койке четыре с половиной года. На суд его приносили на носилках. В итоге осудили на тринадцать лет. У меня тоже произошла трагедия. Через два месяца после того, как меня арестовали, погиб мой сын. На него набросились на улице хулиганы, жестоко избили. И я сам потом читал в одной из московских газет: мол, сами «оборотни в погонах» убили сына Чатова с той целью, чтобы он не смог дать в суде показания против отца. Ну не подонки ли могли все это придумать?

Перебив сам себя, Сергей Васильевич вдруг спрашивает:

— Вы пьете воду?

Заметив мой недоуменный взгляд, он поясняет:

— Извините, волнуюсь, мне надо выпить воды.

Судорожно пьет. Понемногу успокаивается и продолжает свою исповедь:

— Изоляция от общества накладывает свой отпечаток. Замкнутое пространство. Узкий круг общения. Нет средств для расширения своего лексикона. Через три года пребывания в Лефортово я вдруг понял, что разучился… говорить! Ко мне приходил адвокат, а у меня язык не поворачивался — в прямом смысле — отвечать на его вопросы. Я спросил адвоката: как мне быть? Он посоветовал нанять репетитора.

— Где, в тюрьме?

— А где же еще.

— Наняли?

— Да, нанял.

— И его пропускали?

— Он приходил под видом адвоката.

Спрашиваю Чатова, чему может научить зона. Отвечает не задумываясь:

— Зона ничему не научит, если сам не захочешь учиться.

В будущее он смотрит с оптимизмом:

— Я выучил в колонии английский язык. Научился работать на персональном компьютере.

О прошлом говорит безапелляционно:

— В отношении меня был вынесен преступный приговор преступной группой под видом суда. Я не считаю виновным ни себя, ни своих товарищей. Нам хотели доказать сто тридцать эпизодов преступных действий, но вменили (а не доказали) только четыре преступления.

По дороге в ад

Осужденный Владимир Мишин — самая зловещая фигура в колонии. На его счету больше всего убийств. И срок у него тоже самый большой — 25 лет заключения.

Эта дикая история произошла 12 июня 1997 года в городе Грязи Липецкой области. Два патрульных милиционера обратили внимание на компанию молодых людей, пристававших к двум девушкам. Подошли разобраться…

А потом старший патрульной группы Мишин достал пистолет и начал убивать. Убил одного, второго, третьего… Закончились патроны. Сменил в пистолете обойму и убил четвертого. Впоследствии судебно-медицинская экспертиза установит, что милиционер выстрелил каждой жертве в брюшную полость, грудную клетку и… в голову.

Спрашиваю убийцу: за что он так с ними? Отвечает не раздумывая:

— Об этом уже писали в газетах.

Кажется, разговор закончен. Меня предупреждали, что Мишин — замкнутый человек. Редкие письма из дома он сразу рвет. Друзей в колонии не завел. Живет «в одного», как говорят на зоне. Но иногда на него что-то находит, и он покупает «на отоварке» конфеты, а потом раздает их всем желающим: «Угощайтесь, мужики!..» Одним словом, странный тип, о котором можно сказать, что он себе на уме.

И вдруг Мишин произносит:

— Они меня оскорбляли…

— Кто оскорблял?

— Убитые.

— И что же, так сильно оскорбляли, что вы потянулись к оружию?

— Они меня оскорбляли полчаса. Нецензурной бранью. Глаза в глаза. В мой адрес. Я все это сначала терпел.

— Почему вы не сообщили об этом в свой отдел милиции? Вызвали бы кого-нибудь на помощь. Наверняка у вас была рация.

— Даже две рации были: у меня и напарника. Но они, как всегда, не работали. Я был старшим патруля, поэтому дважды отправлял напарника бегать звонить в РОВД^[3] из телефонной будки. Полчаса мы ждали, что к нам из РОВД кто-нибудь приедет, — не дождались. А когда уже все было кончено, когда я убил их, то через три минуты к нам подъехали сразу три машины, опоздали…

У осужденного Мишина цепкая память. Особенно на свои ощущения:

— Помню, я поразился: оказывается, человека так легко убить! Я раньше об этом никогда не думал. А когда стрелял в них, так быстро все произошло. Достал пистолет, и — бах-бах! — убил. Очень просто. Только свои ботинки потом вытер: мозги убитых разлетелись в стороны… И мне после этого сразу очень легко стало. Думаю, ну вот как здорово все закончилось. Потом на место убийства приехал начальник РОВД, спросил: «Ты пил?» Отвечаю, что нет. Он говорит: «Тогда поехали в больницу — снимать стресс». Я отдал ему пистолет. Помню еще, что начальник РОВД сказал мне: «Все нормально, ты не переживай, если что, я сяду вместе с тобой».

— Сколько всего патронов вы расстреляли из своего пистолета?

— Две обоймы, шестнадцать патронов. В последнего потерпевшего я вообще всадил восемь пуль.

— Зачем так много?

— Потому что он был последним. И я просто разряжал в него обойму. Хотя его, по большому счету, можно было бы и не убивать. Меня оскорбляли только двое из всей компании. Остальные молча наблюдали.

— А раньше когда-либо вам приходилось с ними встречаться?

— Только с одним из них, Царство ему Небесное, пять лет уже гниет в земле. Однажды я выводил его пьяного из бара. Ко мне подошла директор бара, со слезами, и сказала, что он ее оскорбляет. Я подошел к нему, стукнул об стенку мордой и вывел на улицу. Там его подхватили дружки. А потом я встретился с ним 12 июня. Сначала он просто оскорблял меня, а потом стал кричать: «Ну что, стрелять будешь? На, стреляй!»

— Это и спровоцировало вас?

— Нет, не это. В тот момент я еще не собирался стрелять.

— А что же стало переломным моментом в вашем конфликте?

— Они угрожали мне.

— Чем?

— Серьезными неприятностями по службе.

— И это вас задело?

— Да ну, как задело, они вообще в кабинет начальника милиции дверь пинком открывали. Они были своими людьми в его кабинете…

— Откуда вы это знаете?

— Да у нас все это знали, городок-то маленький. Всего пятьдесят тысяч население, как в большом колхозе. Начальник РОВД у них был свой, прокурор — свой, городская администрация — своя. Они делали в городе все, что хотели…

— Чем они занимались?

— Темными делами. Их одно время разрабатывал 6-й отдел по борьбе с организованной преступностью. Но потом на них глаза закрыли и перестали разрабатывать. Я не жалею, что убил их. Но у родственников убитых я попросил на суде прощения. Я сказал в своем последнем слове: «Это, наверное, судьба: так получилось, я убил людей. Кровь можно смыть только кровью. Поэтому прошу применить ко мне смертную казнь». Суд совещался неделю. Меня приговорили к двадцати пяти годам заключения.

— Вас признали вменяемым?

— Да, вменяемым.

— Вы говорили, что сразу после убийства вас отправили в больницу.

— Меня отправили в больницу УВД снимать стресс. Хотя лично мне этого не было нужно, поскольку никакого стресса у меня не было. Я прекрасно себя чувствовал, потому что, когда я убил, у меня гора с плеч свалилась. Через месяц я вышел из больницы, и меня отправили в отпуск. Три дня я успел отгулять. Потом меня вызвал следователь прокуратуры и предъявил обвинение. Психиатрическое обследование мне проводили в областной психбольнице, где я провел сорок пять суток. Потом меня направили на психиатрическую экспертизу в Институт имени Сербского в Москву, там я пробыл двадцать восемь дней. Экспертиза дала ответ на три главных вопроса, интересовавших следствие. Был ли я в момент совершения преступления вменяемым? Да. Совершил ли я преступление в состоянии аффекта? Нет. В данный момент вменяемый? Да.

— Как вели себя на суде родные убитых?

— Сначала все были против меня, а потом некоторые стали уже за меня и даже поддерживали.

— У вас семья была?

— Только сожительница.

— Родители живы?

— Матушке семьдесят восьмой год идет. Когда шло следствие, я сказал ей: «Не ходи ко мне».

— И вы с ней больше ни разу не виделись?

— Один раз виделся. Следователь предложил выехать на место преступления, провести следственный эксперимент. При этом пообещал, что на обратном пути заедем ко мне домой…

— Заехали?

— Ну да. Повидался с матушкой.

— Домой письма пишете?

— Иногда.

— А из дома — получаете?

— Получаю, но сразу их рву.

— Почему?

— А зачем хранить? Только себя расстраивать.

— У вас есть братья-сестры?

— Сестра есть, тоже иногда пишет письма. А вот родной брат отказался от меня. Я еще когда в больнице лежал, он пришел ко мне и сказал: «Я тут посоветовался с женой и тещей, и мы решили, что ты — убийца. Поэтому мы тебя теперь знать не хотим».

— Брат младше или старше вас?

— Старше. Я самый младший ребенок в семье.

— Могли бы вы вспомнить какой-нибудь случай из детства, поразивший вас на всю жизнь?

— Случай из детства? Ну вот однажды что было. Мы увидели, как возле нашего дома тридцать человек одного били. Батя выбежал с топором… Когда все разбежались, мы завели избитого к нам, во двор, кровь смыли.

— У вас есть принцип, которому вы следуете всю жизнь?

— Батя говорил мне: «Никогда не связывайся с женщиной, а то сам будешь женщиной». Этот принцип для меня закон.

— С какого времени вы находитесь в колонии?

— Пока шло следствие, я полтора года сидел в СИЗО Липецка. А в колонию меня привезли 31 марта 1999 года.

— Чем в колонии занимаетесь?

— Сиднем сижу… Раньше о колониях ничего не знал, думал, что здесь — лесоповал. А теперь вижу, что делать здесь абсолютно нечего. Вот просто сижу и смотрю в окно. Вон забор, а вон дерево зеленое, за забором. Вдалеке гора, а на ней — дома. Ощущается ностальгия по дому. А вообще, в колонии одна рутина. День прошел, и ладно. Сейчас и на воле так живут. На воле даже тяжелее. Нас кормят, одевают, телевизор смотрим, а КПД от нас — ноль. Вот у меня иск на сто сорок тысяч рублей, должен выплатить родственникам погибших. Они еще ни копейки не получили от меня. Потому что я не работаю: не пускают меня на работу. У нас специальный простойный отряд. И вот мы весь день ходим по локалке, чай пьем, в шахматы играем. Скучно! Одни и те же лица надоедают. Я вообще работать хочу…

— Вы жалеете, что попали сюда?

— Я ни о чем не жалею. Что ни делается, все к лучшему. Другим людям свободнее будет дышать без меня. Так я считаю. Потому что я убил людей. За это и сижу. А вообще я не выдержу двадцать пять лет. На свободе я двадцать лет занимался по системе Порфирия Иванова, был абсолютно здоровым. А сейчас у меня давление поднимается, я стал гипертоником. Потому что здесь низкое атмосферное давление, это сказывается на голове…

Труп на обочине

Свою жертву патрульный милиционер Вадим Чиров убивал сорок пять раз — именно столько ножевых ранений обнаружила судмедэкспертиза на теле погибшего. Но осужденный считает, что в его уголовном деле много смягчающих обстоятельств. Совершению жестокого убийства предшествовала другая драма.

— Семья у меня была полностью благополучная. С женой я жил душа в душу. Ребенок был. Все было нормально. До тех пор, пока я не узнал, что жена мне изменяет.

— Она сама об этом рассказала?

— Получилось так, что с 31 декабря на 1 января я находился на дежурстве…

— Где вы дежурили?

— В отделе милиции, где я работал в патрульно-постовой службе. Когда я вернулся с дежурства, я от своей жены узнал о том, что она встречается с другим мужчиной. Вообще получилось так, что он подъехал на машине к нашему дому, был в нетрезвом состоянии, начал сигналить. Я увидел и… жена сама дальше все уже рассказала. Для меня это был стресс необычайный, до такой степени, что эти ощущения невозможно даже словами сказать. Я испытал шок! Потому что… когда я еще только познакомился со своей будущей женой, у нее была полностью неблагополучная семья. Все ее родственники не то что пили — это еще будет мягко сказано — а злоупотребляли спиртным. То есть пьянство стояло в семье на первом месте. Видно, от этого у моей жены было полное отвращение к алкоголю. Она не переносила тогда ни алкоголя, ни людей в алкогольном опьянении. Она даже скрывала, что у нее была пьющая семья. Однажды я подарил ей платье, очень дорогое. Потом пришел к ней в гости и узнал, что это платье ее родственники пропили.

— И что же, вас не отпугивала малоприятная перспектива породниться с пьющей семьей?

— Нет-нет, ведь я женился не на всей семье, то есть была девушка… она была нормальная девушка. Мы поженились. Мы жили уже полтора года, она была в положении. И вдруг у нее трагически погибает мать, и потом в течение двух месяцев умирают еще трое родственников — бабушка, дедушка и дядя. И больше у нее никого из близких людей, кроме меня, не было. Поэтому я говорю, что ее связь с другим мужчиной была для меня шоком. Я даже не стал выходить из дома, чтобы разобраться с ним. Потому что я видел, что он пьяный. А разбираться с пьяным человеком — это несерьезно. Потом я увидел, что он уехал. Я побеседовал с женой, и всё — мы разошлись по комнатам. На следующий день она уехала к моей матери за ребенком, потому что Новый год жена встречала с друзьями, с подругами, а ребенок был у моей матери. Когда она вернулась, у нас был долгий разбор полетов, после которого я решил пойти на такой шаг: я встретился с этим молодым человеком.

— Как вы его нашли?

— Я сказал жене, чтобы она ему позвонила. Он приехал к нам домой. Мы побеседовали. И после нашего такого разговора я решил: хотят жить они вместе — я не буду помехой. И я ушел из дома. Я уехал к своим родителям, но… ежедневно приходил к дочери, общался с ней.

— Сколько дочери было лет?

— Тогда ей было два года. В принципе, с женой я тоже общался. Конфликтов с ней не возникало. Этого молодого человека я не видел. А потом произошла такая ситуация: мы с ним встретились во второй раз, пообщались, и я понял, что за семью нужно бороться. Потому что никакой любви у них не было. Никаких чувств.

— Вы пытались выяснить, чем он оказался лучше вас?

— Не знаю, чем лучше. Обычный парень. Каждый день ездил из Щелкова в Москву, где он работал в пожарной части инструктором по вождению.

— У него была семья?

— Да, была семья: жена и дочь четырех лет. То есть получалось, что разрушаются две семьи. Я пытался это ему как-то объяснить. Он не хотел это понимать. Или не мог понять, не знаю. Вроде человек был неглупый. Потом я пытался поговорить с женой своей. У жены была полная неопределенность. Она не знала… и там ей хотелось, и здесь семья разрушалась. Все-таки мы с ней прожили довольно-таки долгий промежуток времени. И у нас было очень много общего. Ну а потом произошла наша третья трагическая встреча с этим молодым человеком. Я возвращался после вечернего дежурства домой. Это было около двух часов ночи. И решил дождаться его, попытаться с ним поговорить, чтобы не разрушать семью.

— Откуда вы знали, что он ночью куда-то поедет, да еще по этой дороге?

— Там была только одна дорога. Я знал, что других подъездных путей нет.

— Он должен был ехать к вашей жене?

— Наоборот, от нее. Он должен был возвращаться от нее на своей машине к себе домой. А я на своей машине ждал его на дороге. Он подъехал — я его остановил, предложил побеседовать. Он согласился, но предложил отъехать в другое место, чтобы не загораживать основную дорогу. Мы отъехали в переулок, остановились, и состоялся между нами разговор. Я просил его, чтобы он оставил нашу семью в покое, чтобы не разбивал и не разрушал. Потому что в тот момент все зависело от него. Он сказал, что у него другие планы, и собрался уезжать. Я пытался его как-то остановить, но потом… когда он стоял возле своей машины… то есть он развернулся, а я шел к нему… я смотрю: он уже стоит с ножом. И пока я к нему шел, я до последнего момента не был уверен в том, что он сможет ударить ножом. Потом смотрю, он уже замахивается — удар уже идет в область живота. Я поднял ногу, он попал мне в коленный сустав. Завязалась драка.

Даже не столько драка, сколько борьба… в снегу оба, февраль был, все так перемешалось, слиплось… ну а потом уже, когда я более-менее пришел в себя и стал контролировать свои действия и что-то соображать, смотрю — он уже мертвый. Оказалось, что я отобрал нож и зарезал его. Потом экспертиза установила, что я нанес ему сорок пять ножевых ранений. Ужас, шок! Я уже шестой год в заключении, но до сих пор не могу найти объяснения такому количеству ножевых ранений. Я сам себя знаю, я — спокойный человек, и вывести меня из состояния равновесия очень трудно. Я по своему характеру неконфликтный человек. И то, что произошло, было для всех моих друзей, знакомых, родных просто шоком. Моей первой реакцией после убийства было скрыть преступление! Тут же рядом стояли его и моя машины… я спрятал его труп, правда… ну, как спрятал, я делал все механически: я взял труп, положил его в багажник…

— В чью машину?

— В его машину. Свою я отогнал на платную стоянку. Машина там всю ночь простояла, это недалеко… И вот я, не знаю почему, но я сел в его машину и поехал… не зная куда… просто сел за руль, и только потом сообразил, что еду в милицию. На чужой машине, с трупом в багажнике! Я ведь каждый день ездил этой дорогой — из дома в отделение милиции, на службу. И, видимо, все получилось автоматически, я поехал туда, куда ездил каждый день и откуда каждый день возвращался. Видно, за те годы, когда я работал в милиции, дорога от дома до работы настолько отложилась в голове… Я выкинул труп на обочину и бросил машину буквально в ста метрах от милиции. Машина была полностью вся в крови. А труп лежал на обочине недалеко от автобусной остановки. То есть в оживленном месте, где люди постоянно ходят. Потом я пришел в свой отдел. Ребята, конечно, были в шоке: я весь в крови! Спрашивают: «Что случилось?» Я говорю: «Подрался». — «Что нужно сделать?» Я говорю: «Отвезите домой». Они меня отвезли.

— Домой — куда? К жене? Или родителям?

— Нет, я вернулся к жене.

— Она удивилась?

— Да нет, наверное… не сильно удивилась. Ей было все равно.

— Все равно, что ваша одежда в крови?

— Я сказал ей то же самое, что в милиции: подрался. А на следующий день обратился в больницу: у меня было проникающее ножевое ранение в коленный сустав. Мне дали больничный, и я провел дома три дня.

— Кошмары не снились?

— Н-нет… не снились. Впрочем… мне пришлось пережить один очень неприятный момент. К нам домой приехали мать и сестра убитого, они искали его. Это было на второй день после убийства. Я лежал в комнате, слышу, звонок в дверь. Жена открыла, с кем-то разговаривает. А потом в комнату зашла мать убитого и спрашивает меня, знаю ли я, где он может быть. И я не смог ответить ей, что это я убил ее сына. Сказал, что не знаю, давно не видел его.

— Почему она пришла искать сына именно к вам? Она знала, что он встречался с вашей женой?

— Да, у нас город маленький, все обо всех всё знают… она и меня знала.

— Как раскрыли это преступление?

— Через три дня я сам пришел в отдел милиции и написал явку с повинной. Я уже говорил, что был на больничном и ко мне приехали ребята с работы проведать меня. Я говорю им: поехали в отдел. Они привезли меня, я зашел к начальнику уголовного розыска нашего управления. И написал явку.

— Родные погибшего были на суде?

— Да, в качестве потерпевшей стороны. Мать убитого называла меня убийцей, подонком, сволочью. Понять ее можно.

— А его жена была на суде?

— Да, жена приходила на суд. Когда судья спросил ее: «Ваше отношение к подсудимому», ее ответ был для меня очень интересен. Она на меня посмотрела и говорит: «К подсудимому у меня вообще претензий нет. Они, мужчины, разобрались. Что произошло, то произошло». И вот я в колонии… Жены у меня уже точно нет, она вышла замуж. А вот ребенок остался, дочке сейчас семь лет. Мои мать, отец и сестра с ней регулярно общаются, и девочка знает, что у нее есть папа.

— Случившегося не исправишь. Оглядываясь назад, какие вы делаете выводы?

— Задним умом все сильны… Конечно, в будущем я бы ушел от такой ситуации, но… в тот момент я думал, что боролся за свою семью! Понимаете?! А сейчас все перекипело, сейчас я думаю иначе: захотела жена так поступить — скатертью дорога… Если вмешиваться, то себе же выйдет дороже. Но это я сейчас осмыслил, а тогда… пускай это будет любовь. Молодые годы, горячая кровь.

— Можно в будущем зарекаться от совершения преступления?

— Нельзя. Не получится ни на что не реагировать. Человек, который не переживает, это психически больной. Какие-то чувства все равно должны быть: к матери, детям, друзьям. Ну как не переживать? Надо переживать! Может ли повториться такая ситуация в будущем? Может. Но… каждый человек поступит так, как ему душа велит. Кто-то сможет развернуться и уйти. Наверное, если повторится подобная ситуация, я тоже… просто уйду.

— Ценнее человеческой жизни ничего нет. Задумывались вы над тем, что по вашей вине нет другого человека, а вы живете?

— Если подойти с религиозной точки зрения, то, конечно, это грех — убийство. А если с другой стороны — Бог судья всем, на том свете рассудят нас: кто был прав, кто виноват. Это убийство совершил я… Суд посчитал, что убийство произошло на почве ревности. Бытовое убийство… Сначала, конечно, у меня был стресс. Как сейчас я к этому отношусь? Да, виноват. В том, что лишил другого человека жизни. Никакое сильное чувство — любовь, ревность — не стоят того, чтобы из-за этого лишать жизни. Единственное… за мать… Я в зоне сделал вывод: в этой жизни человека может поддержать только мать. Каким бы ее ребенок ни был. Это ее кровь и плоть. И ради матери, я считаю, можно лишить жизни… если потребуют обстоятельства. Я попал в зону, и все отвернулись от меня, а мать осталась. Вот как в жизни бывает.

— До зоны вы представляли, что такое колония?

— Нет. Это сейчас детективы пишут, а раньше тема была закрытой. Когда меня везли в СИЗО, была неопределенность: что ждет завтра? Вошел в камеру, и сильно удивился: здесь было много знакомых, тоже бывших сотрудников. Я жил в городе и не знал, что они сидят. Сразу поговорили. Мне объяснили, какие здесь порядки. А дальше, можно сказать, жизнь пошла своим чередом. Человек, как сказал один ученый, это такое существо, которое привыкает ко всему. И к тюрьме человек привыкает. Я себя не пытаюсь оправдывать. Знаю, что совершил преступление. Знаю, за что сижу. Единственное, с чем я не согласен, — со сроком наказания. Потому, что когда меня судили в первый раз, у меня был срок десять лет общего режима… Ведь было два суда. Первый раз меня осудили ровно через три с половиной месяца после ареста. И приговор огласили на мой день рождения. Потом была отмена. Отменил приговор председатель Московского областного суда. В связи с необоснованностью доводов суда. Оказалось, много чего не учли во время судебного заседания. Например, что возбуждалось уголовное дело против потерпевшего по статье 111-й, за нанесение тяжких телесных повреждений — ножевое ранение, которое он мне нанес. Этого не учли. Явку с повинной тоже не учли. А через два года был новый суд, все учли, нашли новое смягчающее обстоятельство — это активную помощь следствию, правда, явку с повинной не признали как смягчающее обстоятельство, и вынесли новый приговор — десять лет строгого режима. То есть срок оставили прежним, а поменяли режим. В нашем законодательстве существует понятие о презумпции невиновности, когда все обстоятельства, не доказанные по уголовному делу, должны трактоваться в пользу подсудимого. Но эта система — презумпция невиновности — у нас никогда не работала. И не работает. Я был свидетелем совершенно дикого, абсурдного случая. В одной камере со мной в СИЗО сидел абсолютно невиновный человек, который, тем не менее, получил девять лет общего режима. Правда, потом сократили до семи лет, но все равно он сидит. А за что? Он был экспедитором. Свою квартиру сдал знакомому. А когда приехал, в квартире — труп, еще теплый. Вызывает милицию. Приезжают, заводят уголовное дело. Квартира была на третьем этаже, а вот сосед на пятом этаже, оказывается, слышал, что у потерпевшего произошло внутреннее кровоизлияние. На основании чего следствие делает сногсшибательный вывод: ножевые ранения потерпевшему нанес… хозяин квартиры. Я сам читал это в приговоре. Там было указано, что потерпевший был убит с девяти до одиннадцати часов вечера. Но еще один сосед видел, как убитый выводил собаку в два часа ночи, то есть через три часа после своей смерти. И подобные «факты» фигурировали в уголовном деле.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Изолятор временного содержания.

3

Районный отдел внутренних дел.