Я, Лунин…

Александр Валерьевич Горский, 2020

Илья Лунин не мог отказать родной тетке, хоть они и не виделись лет двадцать. В селе Старое Ясачное, в доме деда, Илья провел самые лучшие каникулы своего детства – эти воспоминания накрепко привязали его к родне. А беда у Татьяны Васильевны и впрямь случилась нешуточная: сына ее, Анатолия, обвинили в убийстве невесты. Лунин без особой охоты отправился в районный центр. Как он и ожидал, коллеги из района приняли следователя из области с откровенной настороженностью и неприязнью. Для них он чужак, который будет сомневаться в их работе, в доказательствах, собранных по делу, и будет выгораживать родню. Со своей стороны Лунин не думал, что местные правоохранители станут фальсифицировать доказательства просто по недомыслию или злобе. Только он знал, что даже в самом простом и ясном на первый взгляд деле, бывает, таятся глубоко спрятанные ниточки, – только потяни…

Глава 2,

в которой Лунин выходит на работу, но не работает

Лунин сидел неподвижно, закрыв глаза, подпирая одной рукой левую щеку, а другой выстукивая незамысловатую дробь по столу. Тук. Пауза. Тук-тук. Тук. Пауза. Тук-тук. Тяжело. Тяжело возвращаться к работе после полутора месяцев, проведенных на больничной койке, а затем еще четырех недель домашнего отдыха^[1]. Это почти то же самое, как неожиданно протрезветь после длительного запоя. Организм, который долго привыкал и, наконец, привык к ничегонеделанию, не понимает, в чем дело, почему праздник жизни закончился, кто в этом виноват и как сделать, чтобы все вновь вернулось на круги своя.

Конечно, последние пару месяцев Лунин уверял себя и окружающих, что соскучился по работе, что ему надоело валяться в кровати без дела, смотреть однообразные сериалы и читать, как оказалось, не менее однообразные скандинавские детективы. И вот теперь, оказавшись в собственном кабинете, сидя за рабочим столом перед включенным монитором, Илья понял, что врал. Врал не только самому себе, что не так страшно, поскольку себя Лунин был готов простить незамедлительно, но и всем тем, кто периодически интересовался его состоянием, хотя таких людей на самом деле было немного.

— Врунишка, — не открывая глаз, пожурил сам себя Илья и зевнул.

Если пребывание в стационаре Лунина на самом деле изрядно утомило, то оказавшись наконец дома, он сполна ощутил все прелести оплачиваемого безделья. Проснувшись, как правило, в районе девяти, ближе к половине десятого Илья добирался, наконец, до кухни, где, включив небольшой, стоящий на холодильнике телевизор, неторопливо готовил себе завтрак под жизнерадостное бормотание ведущей, рассказывающей о том, как сохранить здоровье до наступления глубокой старости, а может быть, даже и на более долгое время. К удивлению Лунина, оказалось, что почти все телеканалы, из тех, которые, по его мнению, можно было отнести к «приличным», по утрам считали своим долгом осчастливить зрителей несомненно ценной, но в то же время исключительно скучной информацией о том, как уберечь свой организм здоровым, бодрым и исправно функционирующим. Чтобы соблюсти баланс между пользой от излучаемой с экрана информации и той тоской, которую она навевала, Лунин выставлял громкость телевизора так, чтобы было слышно, что в нем что-то говорят, но что именно, разобрать было невозможно. Завтрак Лунина всегда отличался от вчерашнего, хотя и готовился ежедневно из одного и того же стандартного набора продуктов. Собственно говоря, существовало всего два варианта завтрака, которые Илья чередовал день за днем — яичница из двух яиц и молочной сосиски, нарезанной на аккуратные тоненькие кружочки, и омлет из все того же количества яиц и все той же сосиски. Считая себя от природы гурманом, Лунин щедро добавлял к завтраку несколько ложек консервированного горошка, ибо, по его твердому убеждению, ничего вкуснее консервированного горошка в природе просто не существует, разве что тот же самый горошек, обильно заправленный майонезом.

Рокси тоже получала свою долю удовольствий. Насыпав белоснежной болонке очередную порцию сухого корма, Илья некоторое время пытался сопротивляться умоляющему взгляду маленьких черных глаз-бусинок, но в конце концов брал в руки вилку и откладывал собачонке несколько розовых сосисочных кругляшей, и они оба с аппетитом поглощали свой завтрак. Рокси управлялась гораздо быстрее, после чего забиралась на специально установленный для нее небольшой розовый пуфик, с которого ей было удобно любоваться своим хозяином, Лунин же ел неторопливо, иногда удивленно откладывая вилку в сторону, чтобы понять смысл действий суетящихся на экране людей из массовки, которые под руководством ведущей пытались изобразить вышедший из почек и теперь с трудом пробирающийся по мочеточнику камень.

Покончив с завтраком, Илья открывал на экране смартфона приложение, сообщающее ему о скорости дующего за окном ветра, температуре воздуха, этим ветром перемещаемого, и наличии солнца, наблюдающего за всем этим безобразием. Лунин подходил к окну, чтобы убедиться, что солнце действительно светит, а ветер не так уж сильно колышет еще не обрезанные ветки растущих во дворе дома тополей. Это означало, что для их предстоящей с Рокси прогулки нет никаких препятствий. Как правило, гуляли они достаточно долго, часа два, а порой и больше. В это время дня основными посетителями расположенного неподалеку сквера были в основном пенсионеры и мамочки с колясками. Лунин старался держаться подальше и от тех, и от других. Из колясок зачастую доносились душераздирающие, на всю округу, вопли, от которых у Ильи тут же начинала болеть голова. Что было не так со стариками, Лунин сказать затруднялся. Он прекрасно знал, что старость не является заразным заболеванием. Она передается по наследству и с рождения живет в организме каждого человека, скрываясь в нем до поры до времени. И все же он старался держаться от пенсионеров подальше, словно общение с ними могло ускорить его собственное неизбежное старение.

Нагулявшись вволю, Лунин с Рокси возвращались домой, где после сытного обеда устраивались на диване в гостиной и под негромкое бормотание телевизора, отличающегося от своего кухонного собрата значительно большим размером экрана, предавались каждый своему любимому занятию. Рокси, свернувшись клубочком в ногах Лунина, засыпала, а сам Илья, открыв очередную книгу, погружался в унылый и холодный мир шведских или норвежских полицейских, чьи флегматичность и отстраненное равнодушие к самым невообразимым в своей жестокости и весьма подробно описанным преступлениям удивительным образом сочетались с тонкой душевной организацией и бесконечной, словно январская ночь на севере Скандинавии, рефлексией.

Так проходил час за часом, пока не наступало время ужина, а на следующий день все повторялось, к полному удовольствию и Рокси, и Лунина.

И вот этой счастливой размеренной жизни пришел конец. На смену беззаботному утру и неторопливому завтраку пришли пронзительный звонок будильника и поспешное запихивание в рот еды, которую не воспринимали еще не успевшие проснуться вкусовые рецепторы.

Лунин открыл глаза. Стрелки висящих на противоположной стене часов показывали уже половину двенадцатого. Начальник Среднегорского областного управления следственного комитета генерал-майор Хованский, пообещавший вызвать Илью к себе в первой половине дня и озадачить его первым после длительного перерыва делом, явно не торопился выполнять свое обещание. «Еще немного продержаться, и обед, — мысль о предстоящем перерыве в так и не начавшейся работе придала Лунину сил, — а пока можно посмотреть прогноз погоды на вечер. Ведь вечернюю прогулку с Рокси никто не отменял».

Негромкий стук отвлек Лунина от созерцания карты осадков. Илья покосился на так и не открывшуюся дверь и произнес голосом человека, которого оторвали от бесконечно важной и не терпящей отлагательства работы:

— Да.

Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель проникло робко улыбающееся лицо.

— К вам можно? — Голос, как и лицо, принадлежал женщине лет шестидесяти, высокого роста, худощавой, той распространенной, особенно в сельской местности, породы, которую принято называть жилистой. Что именно в облике женщины навеяло Лунину ассоциации с деревней, Илья не понял, но мысль о том, что она не из Среднегорска, пришла к нему сразу.

— Заходите, — бросив прощальный взгляд на надвигающийся с запада циклон, Илья закрыл окно браузера. — Чем обязан?

Вошедшая в кабинет женщина не торопилась занять стоявший по другую сторону стола стул для посетителей. Застыв у двери, она пристально разглядывала Лунина, от чего Илья вдруг почувствовал себя неуютно, что в его собственном кабинете бывало не так уж и часто.

— Вы по какому вопросу? — Илье показалось, что пауза чересчур затянулась.

— Лунин? — с сомнением произнесла женщина. — Илья?

— Илья Олегович.

Не любивший фамильярности Лунин нахмурился. Ему вдруг показалось, что визит женщины сулит ему некие, пока неизвестные, неприятности, избавиться от которых можно лишь выставив посетительницу за дверь.

— А матушка Ольга Васильевна, верно?

Брови Лунина медленно поползли вверх и, достигнув максимально возможной точки, замерли, изогнувшись удивленными запятыми.

— А дедушка, царствие ему небесное, Василий Захарович был, правильно я говорю?

Мысль о том, что женщина знает всех его родственников, включая усопших, и сейчас собирается перечислить всех поименно, подтолкнула Илью к более решительным действиям.

— Вы кто? — Он вскочил, оттолкнув стул ногой, отчего тот звонко ударился о стену. — Вам что нужно?

— Я? Я — Татьяна Васильевна. — Женщина беззащитно улыбнулась смутно знакомой Лунину улыбкой. — Лунина Татьяна Васильевна, Олина сестра, — торопливо добавила она, делая наконец шаг вперед и кладя на стол развернутый паспорт.

Илья машинально взял в руки документ. С фотографии, сделанной лет пятнадцать–двадцать назад, на него смотрело совсем другое лицо. Лицо пусть и не очень молодой, но еще достаточно красивой, уверенной в себе женщины, снисходительно позволяющей объективу фотоаппарата любоваться ее красотой. Лунин помнил это лицо, очень смутно, но помнил. Тогда оно было еще лет на десять моложе, чем на фотографии, еще красивее, и с него почти не сходила заразительная белозубая улыбка, глядя на которую всегда хотелось улыбнуться в ответ. На лице стоящей перед ним женщины не было и тени улыбки, и все же это было то самое, только очень постаревшее, осунувшееся лицо, с неровными складками морщин над переносицей, тяжелыми веками и покрасневшими, слезящимися глазами.

— Тетя Таня? — неуверенно произнес Илья, выбираясь из-за стола. Он остановился в полуметре от посетительницы, не зная, что делать дальше. Слишком много лет они не виделись, слишком много того, что он силился сейчас вспомнить, стерлось из памяти, и теперь эта пустота в воспоминаниях не давала Лунину сделать еще один шаг вперед.

Посетительница сделала этот шаг сама. Она метнулась навстречу Илье, с силой уткнулась лбом ему под подбородок, а уже в следующее мгновение все ее тело содрогнулось от беззвучных и от этого особенно пронзительных рыданий. Лунин, все еще сжимавший в правой руке паспорт так неожиданно объявившейся спустя четверть века тетки, растерянно замер, не зная, что предпринять. Плечи рыдающей тети Тани вздрагивали все сильнее, а затем, откуда-то из-под ее головы, послышался вначале едва слышный, но постепенно становящийся все более громким вой: «Ооо…я, ооо…я!»

— Оооля! — наконец смог разобрать Лунин.

Бросив паспорт тетки на стол, Илья попытался отстраниться от плачущей женщины, чтобы иметь хоть какую-то возможность понять причину ее страданий из-за неведомой ему Оли, но это оказалось не так просто сделать. Женщина обеими руками обхватила Лунина за спину, и разомкнуть ее объятия, не приложив изрядного количества физических усилий, не представлялось возможным.

Спас Илью неожиданно распахнувший дверь Хованский.

— Ну что, тунеядец. — Улыбающийся начальник управления стремительно ворвался в кабинет и замер, осекшись на полуслове.

Услышав за спиной чей-то энергичный голос, Татьяна Васильевна вздрогнула и на мгновение ослабила хватку, чем Илья тут же и воспользовался, освободившись из ее цепких объятий.

— Вот оно как, — вид плачущей шестидесятилетней женщины несколько снизил градус жизнерадостности генерал-майора, — с населением, значит, работаешь.

Лунин быстро кивнул, следя за тем, чтобы тетка вновь не кинулась ему на шею.

— Ты, как с потерпевшей закончишь, зайди ко мне. — Хованский исчез за дверью так же стремительно, как и появился.

Вновь оказавшись в пустынном коридоре, Дмитрий Романович поплотнее прикрыл дверь кабинета Лунина, чтобы доносящиеся из него всхлипывания не отвлекали остальных сотрудников.

— Плачет девушка в автомате, — пробубнил себе под нос он слова неожиданно вспомнившейся ему песни. — Потерпевшая… Интересно, откуда у Лунина потерпевшая, если я ему еще никакого дела не поручал?

Ответа на вопрос у Хованского не было, и это начальника управления необычайно расстраивало и даже в какой-то мере нервировало. Он даже дотронулся до дверной ручки, намереваясь получить ответ у самого Лунина, когда из кабинета глухо донеслось очередное «О…я, ооо…я!». Отдернув руку, Дмитрий Романович тихо выругался. Нежелание находиться в одном пространстве с рыдающей гражданкой было еще сильнее, чем раздирающее его любопытство.

— Ладно, потом придет, сам расскажет, — буркнул Хованский и, сунув руки в карманы и, сутулясь чуть больше обычного, направился в сторону своего кабинета.

Вновь оставшись с рыдающей родственницей один на один, Илья решил перейти к более активным действиям. Прежде всего надо было чем-то занять цепкие руки тетки, а заодно попытаться вытянуть из нее хоть что-то, кроме уже начинающих действовать на нервы «Ооо…я». Наполнив кружку еще теплой водой из чайника, Лунин протянул ее Татьяне Васильевне. Та мгновенно схватила кружку двумя руками и прижала к себе, словно надеясь в ней найти утешение своему горю.

— Вы водички-то попейте. — Илья осторожно, указательным пальцем надавил снизу на дно кружки, заставляя тетку поднести воду к губам.

Сделав небольшой глоток, Татьяна Васильевна еще раз по инерции всхлипнула, после чего залпом втянула в себя оставшуюся воду. Лунин одобрительно кивнул и моментально наполнил кружку по новой, справедливо полагая, что на полный желудок, пусть даже полный одной только кипяченой водой, любая беда переносится значительно легче, чем натощак. Заметив, что глотки стали более неторопливыми, Илья придвинул тетке стул для посетителей и аккуратно надавил ей на плечи. Татьяна Васильевна сползла вниз и притихла. Довольный тем, как развиваются события, Лунин обогнул стол и вернулся в свое кресло. Почувствовав, что его тылы надежно прикрыты, а между ним и убитой горем родственницей высится надежный оборонительный рубеж письменного стола, Илья окончательно осмелел и еще не совсем забытым за долгое время вынужденного ничегонеделания тоном профессионального бюрократа полюбопытствовал:

— Итак, что за Оля и что с ней приключилось?

— Толя, брат твой, — Татьяна Васильевна поставила кружку на стол, и Лунин, быстро вытянув руку, тут же отодвинул ее от края, — арестовали его.

— Здесь, в Среднегорске? — машинально уточнил Илья вопрос подследственности.

— У нас, в Одинске. — Тетка отрицательно качнула головой и уставилась на Лунина покрасневшими от слез глазами. — Помоги ему, Илюшенька! Хоть ты помоги!

Некоторое время спустя, после того как тетка выпила еще кружку воды, две кружки чая и сходила в расположенный в противоположном конце коридора туалет, картина произошедших более чем в двухстах километрах от Среднегорска событий предстала перед Луниным если и не во всей, то в весьма откровенной неприглядности. Двоюродный брат Лунина, Анатолий, тридцативосьмилетний, дважды разведенный холостяк, был вначале задержан, а затем, два дня спустя, арестован за убийство своей собственной невесты. Таковы были факты, которые Илья, как опытный следователь, смог извлечь из потока обрушившейся на него противоречивой информации. На самом деле фактов было еще меньше. Была ли убитая в действительности невестой Анатолия или же отношения между ними не сияли радостной перспективой предстоящей свадьбы, выяснилось не до конца. Тетя Таня, точнее Татьяна Васильевна, как начал называть ее Лунин, перейдя на более официальную манеру общения, в показаниях путалась и всякий раз, когда Илья силился вытащить из нее новые подробности происшедшего, норовила вновь зарыдать, подрагивая худыми, костистыми плечами.

И все же какие-то детали Лунину узнать удалось. Все началось с того, что восемь дней назад Анатолий, или, как его называла Татьяна Васильевна, Толик, выпил. Само по себе это событие не предвещало никаких печальных последствий. Толик, почти сорокалетний, крепкий мужик, от выпивки никогда не отказывался, однако, в отличие от многих своих ровесников, в пьянстве знал меру, как правило ограничиваясь одной, редко когда двумя бутылками водки (при этих словах тетки Лунин уважительно причмокнул губами), а будучи подшофе, всегда пребывал в настроении благодушном, и максимум, что мог себе позволить такого, чего, как правило, не делал в состоянии трезвости, так это спеть несколько песен, аккомпанируя самому себе на гитаре.

— А что, трезвый он не пел никогда? — удивился Илья.

— Не пел. Я уж и просила его сколько раз, голос ведь у него замечательный, душевный. Так нет же, нахмурится сразу, голову опустит и бормочет что-то непонятное, мол, настроения у него нету.

Татьяна Васильевна громко шмыгнула носом и, нашарив в сумке носовой платок, уткнулась в него носом. Высморкавшись, она продолжила:

— Это как Оксанка, жена первая, его обидела, сказала, что от его песен у нее зубы сводит, так он с тех пор петь и бросил. Главное, уж развелись давным-давно, а так обида та его и гложет.

Повод для выпивки у Анатолия, а также еще нескольких, бывших с ним в одной компании, мужиков был серьезный. У Эдика Кравцова, жившего на соседней улице, — а жил Анатолий не в самом Одинске, а в расположенном в десяти километрах от него селе Старое Ясачное, — родился ребенок.

— Не абы какой, — еще раз трубно дунув носом в платок, добавила Татьяна Васильевна, — мальчик, первенец. Ну как тут не отпраздновать? Они с Лариской, женой, семь лет ждали, дождаться не могли. Понятно, если он у тебя восьмой по счету, так можно и не праздновать уже.

Лунин на всякий случай кивнул, предпочитая тетке пока не возражать, но, очевидно, сдержанного кивка ей показалось недостаточно.

— А что ты думаешь, и по восемь бывает. — Она наконец спрятала платок обратно в сумку. — Вон у нас в селе Ильхамовы живут, азербайджанцы. Коров держат. У них каждый год кто-то родится, так я и не видела, чтобы они праздновали.

Тетка неодобрительно нахмурилась и, непонятно зачем, уточнила:

— Два десятка коров у них, во как.

— Может быть, вернемся к Анатолию? — предложил Лунин, которого не очень заинтересовала информация о численности детей и коров в семье незнакомых ему азербайджанцев.

— Давай вернемся, — вздохнула тетка, и на глазах у нее вновь выступили слезы.

Веселье было в самом разгаре. По округе разносился запах жареного мяса, а Толик уже настраивал принесенную Эдиком гитару, когда во дворе Кравцовых появилась Даша. Окинув взглядом сидящую за столом компанию и проигнорировав приветственные возгласы подвыпивших мужчин, она подошла к сидевшему чуть в стороне на здоровенной лиственничной колоде Анатолию и, наклонившись, начала что-то выговаривать ему прямо на ухо.

— Поначалу-то тихо говорила, никто ничего не слышал, — объяснила Татьяна Васильевна, — хотя мужики-то уши, конечно, сразу развесили. Вы ж сплетни больше нас собирать любите. — Она укоризненно стрельнула взглядом в сторону Лунина, но, как показалось Илье, промахнулась. — А потом разговор все громче и громче у них пошел.

Как оказалось, Анатолий, не смогший отказаться от участия в дружеской попойке, совершенно забыл об одном очень важном обстоятельстве, а именно о данном им обещании поехать вместе с Дашей в Одинск, походить по магазинам, а заодно и поужинать в каком-нибудь ресторанчике.

— Неприятная ситуация, — пробормотал Лунин, у которого перед глазами вдруг всплыло лицо его бывшей жены Юленьки, развод с которой был оформлен всего несколько недель назад.

Илья потер веки, прогоняя дурное видение.

— И что теперь? — вскинулась тетка. — У нее и своя машина есть, раз уж так ей приспичило в город ехать. Можно подумать, в этом городе есть что стоящее. Разве ж это повод на мужика так орать, перед всеми его позорить?

— Сильно орала? — уточнил Лунин.

— Я ж не была сама, — немного успокоилась Татьяна Васильевна, — но Эдька мне рассказывал, что изрядно.

— А что Анатолий?

Лунин отчего-то никак не мог решиться назвать брата Толиком. Во-первых, они не виделись уже более двадцати лет и фактически были друг другу совсем чужими людьми, во-вторых, сейчас, сидя в кабинете, за дверью с табличкой «Старший следователь Лунин И.О.», Илья был, прежде всего, следователем по особо важным делам, майором Луниным, и только потом — чьим-то племянником или братом. «К тому же двоюродным», — мысленно напомнил сам себе Илья.

— А что он? — Тетка энергично всплеснула руками, отчего стоявшая у нее на коленях сумка рухнула на пол. — Понятно дело, слушал, слушал, а потом малость и огрызаться начал. Ну, ты сам скажи, это нормальное дело на мужика при посторонних людях кричать? Да еще когда в нем уже самогона пол-литра влито?

— Пол-литра, — задумчиво повторил Лунин, вспоминая, когда ему последний раз доводилось пробовать деревенского, настоянного на кедровых орехах, самогона.

— А может, и поболе, — подтвердила откуда-то из-за стола ползающая по полу в поисках разлетевшихся из сумки вещей Татьяна Васильевна, — меньше точно быть не могло. Он пока первую половинку не осилит, гитару в руки ни за что не возьмет.

— И что, часто они так ругались?

— Вовсе нет. — Раскрасневшаяся тетка вернулась на стул, прижимая к груди сумку. Лунин заметил, что молнию на ней она так и не застегнула, но промолчал. — Так-то Дашка девчонка не скандальная была, они с Толиком если о чем и спорили, то все у них как-то смехом всегда заканчивалось.

— А в этот раз, значит, не до смеха было.

— Да какой там. — Татьяна Васильевна покачивалась на стуле из стороны в сторону, баюкая дамскую сумку, словно не желавшего никак уснуть младенца.

По словам тетки, Анатолий и Даша разругались не на шутку. В конце концов, отложив гитару в сторону, Толик предложил своей подруге отправиться куда подальше, например, самостоятельно проехаться по магазинам, а сам, поднявшись с широкой колоды, тяжелой поступью направился в сторону длинного деревянного стола, держа курс точно на тот его край, на котором стояла пятилитровая, на две трети опустошенная бутыль самогона. Даше ничего другого не оставалось, как уйти, что она и сделала, напоследок от души шарахнув и так еле держащейся на старых проржавевших петлях калиткой. Татьяна Васильевна описывала все происходящее в таких подробностях, словно и сама сидела за дощатым столом, периодически опрокидывая в себя очередную порцию пятидесятиградусной кедровой настойки. Было очевидно, что потом она с пристрастием опросила всех присутствующих, чтобы узнать, из-за чего, собственно, произошел конфликт, который, возможно, и стал причиной гибели двадцативосьмилетней Дарьи Мещерской.

После ухода подруги Анатолий пробыл в компании приятелей не более получаса. Петь ему расхотелось, а посему, опрокинув в себя еще пару рюмок, он вскоре распрощался со всей компанией и отправился домой. Благо дом, в котором он жил вместе с матерью, располагался почти по соседству, дорога не заняла много времени, и вскоре Анатолий, едва разувшись, завалился на кровать у себя в комнате и моментально захрапел.

— А вы, значит, дома были, когда он пришел? — уточнил Илья.

— Была, конечно, была, — тетка энергично закивала, — на кухне, с ужином хлопотала. Я ж не знала, что он уже закусил. Да и про то, что они с Дашкой в город собираются, тоже мне Толя не говорил ничего. А тут, видишь, как вышло, ужин ему не надобен оказался. Но готовку ведь так просто не бросишь. Я еще где-то полчаса точно на кухне пробыла, а потом, как закончила, сама чаю попила, да и села перед телевизором. Немного посидела, может, минут двадцать от силы, да и к Клавдии ушла.

— Клавдия — это у нас кто? — на всякий случай осведомился Лунин.

— Ну как же, — по лицу тетки было понятно, что не знать Клавдию по меньшей мере неприлично, — молоко я у нее беру, через день по три литра. Сколько себя помню, так всегда у нее и беру.

— Она коров держит, как Ильхамовы, — поспешил поделиться догадкой Илья.

Лицо тетки, и без того смурное, окончательно погасло.

— С чего это, как Ильхамовы? — На лбу тетки появилась еще одна, выражающая крайнюю степень недовольства складка. — Клавдия испокон веков молоком торгует, я малой была, так к ее матери, помню, с банкой ходила. А эти, — складка на лбу приобрела угрожающий характер, — всего пять лет, как в Ясачке поселились, а уже два десятка коров имеют. — Татьяна Васильевна осуждающе покачала головой и поспешила добавить: — Но они свое молоко все на завод сдают, так не торгуют. Да и кто у них брать будет? Вот ты мне сам скажи, только как есть, ты бы сам стал у них молоко брать?

Лунин, организм которого не усваивал молоко, особенно парное, с самого детства, задумчиво потер указательным пальцем подбородок и невразумительно промычал:

— Нет, ну а зачем… Ведь если у Клавдии есть, то тогда… — Поняв по лицу тетки, что она ждет более четкого ответа, Илья выдохнул: — У Клавдии по-любому молоко лучше.

Судя по всему, претензии у Татьяны Васильевны были не столько к качеству молока Ильхамовых, сколько к самим поселившимся в их селе азербайджанцам. Суть этих претензий оставалась пока для Лунина не ясна, но он и не горел желанием погружаться в пучину межнационально-молочных конфликтов Старого Ясачного.

— Так в какое время вы из дома вышли? — Илья постарался аккуратно вернуть болтовню тетки в более конструктивное русло. — Вы время помните?

— В половине, — утвердительно кивнула тетка и замолчала. Увидев в глазах Ильи непонимание, она торопливо добавила: — Я всегда из дому в половине выхожу. Привычка уже такая.

— Тетя Таня, — Лунин произносил слова ласково, почти распевно, стараясь ничем не выдать закипавший в нем гнев, — в какой половине?

— А? — не поняла Татьяна Васильевна.

Тяжелая ладонь с такой силой хлопнула по поверхности стола, что подпрыгнула не только стоящая возле монитора кружка с недопитой водой, но и сам монитор, а заодно и сидевшая на стуле тетка.

— В половине чего вы вышли? — рявкнул Илья. — Половина седьмого, половина восьмого? Какое время было?

— Восемь тридцать, — испуганно отрапортовала тетя Таня.

— Хорошо. — Лунин мотнул головой из стороны в сторону, словно готовящийся к атаке молодой бычок, и перешел к следующему вопросу.

— Сколько времени вы пробыли у Клавдии и когда вернулись? Только отвечайте как можно точнее.

— Точнее, могу точнее, — затараторила еще не оправившаяся от испуга Татьяна Васильевна. — Я ж там у Клавдии не одна сидела, еще Нинка с Ленкой. Они тоже молоко берут через день, как и я. А в другие дни Ритка с Наташкой, они, значит, тоже по три литра.

— Ушли вы в какое время? — простонал Илья, глядя на часы и понимая, что до обеденного перерыва освободиться ему точно уже не получится.

— В девять сорок. Я точно помню. Нинка на часы посмотрела и говорит: ой, матушки, уже девять сорок, пора и честь знать. Ну, так и я собралась вместе с ней да и тоже в сторону дома. А нам ведь с Нинкой как раз в одну сторону, мы ж на одной улице живем, только она на два дома дальше.

— Очень хорошо. — Лунин вновь мотнул головой. — До дома сколько по времени вы шли?

— Минут пять от силы. Там ведь недалеко, через проулок пройти, а потом уже по нашей улице и идти все время.

— Замечательно, — отсек Илья ненужные подробности. — Анатолий был дома, когда вы пришли?

— Был! — Тетка уставилась на Илью преданным собачьим взглядом. — Был он дома, Илюшенька. Как я уходила, он спал, так и пришла, он спал, похрапывал.

— Но дома-то вас больше часа не было. — Илья отвел глаза в сторону. Жалобный теткин взгляд был ему почему-то неприятен. — Чем ваш сын все это время занимался, знать вы не можете.

Лунин запоздало подумал, что слова «ваш сын» звучат слишком казенно, но было уже поздно. Взгляд тетки потух, и она тихо, почти шепотом произнесла:

— Спал он. Спал! Не мог не спать.

— Хорошо, из этого и будем исходить, — как можно убедительнее соврал Илья. — Вы знаете, в какое время убийство произошло? Вам что-нибудь про это говорили?

— Так кто ж мне скажет, — покачала головой Татьяна Васильевна, — я ж для них теперь враг. Как они говорят, убийцу покрываю. Вот как ты точно вопросами изводят, только, знаешь, так зло все спрашивают. Словно они уже все ответы заранее знают и ждут, когда я так, как им надо, отвечу. — Она опять достала из сумки посеревший от влаги платок. — А чего ж я им отвечать буду, если знаю, не мог Толенька сделать этого. Спал он, спал весь вечер!

— Значит, время убийства вам неизвестно?

Илья вывел в лежащем перед ним на столе открытом блокноте здоровенный, на пол-листа, вопросительный знак и тут же с удивлением услышал:

— Почему не знаю? Знаю, конечно!

— И что же вы знаете, Татьяна Васильевна? — устало вздохнул Лунин. — И откуда, прошу прощения, эти ваши сведения взялись?

— Ну, во-первых, я еще сама из ума не выжила. Если меня раз за разом пытают, где был Толик, с восьми до одиннадцати вечера, то, наверное, это неспроста. Да и обо мне самой они то же самое вызнавали.

— Логично, — буркнул Лунин, делая пометку «20–23» в своем блокноте, — а что, есть еще и во-вторых?

— А во-вторых, у нас не Москва и даже не этот ваш Среднегорск, — судя по интонации, Среднегорск тетке явно не нравился, — на весь Одинск и сорок тысяч народу не наберется, а у нас в Ясачке всего-то домов триста будет. Все друг друга знают, либо сами, либо через соседа.

— И что сказал сосед? — Илья подпер щеку ладонью, приготовившись к очередной долгой тираде.

— Сосед? — Лицо Татьяны Васильевны недобро потемнело. — Сосед, чтоб ему, лупоглазому, пусто было, ничего не говорит, а вот у Ленки сын, тот еще, слава богу, нормальный, рассказал, как есть.

— Он что, в полиции работает или в комитете? — уточнил на всякий случай Лунин.

Татьяна Васильевна удивленно уставилась на племянника.

— В каком комитете? Комитетчиков же переименовали, лет тридцать назад.

— Я не о тех, — поморщился Илья, поняв, что тетка говорит о сменившем свою вывеску еще в девяносто первом году Комитете государственной безопасности. — Следственный комитет, вот как здесь.

— Вон оно что, — сообразила тетка, — нет, он в полиции, капитаном работает, говорит, что преступников ловит. Уж не знаю, кого он поймать может, такой дурной малый всегда был. Может, и ты его еще помнишь, он тебя лет на пять младше.

— Вряд ли, — Илья сухо пожал плечами, — я, если честно, вообще мало что помню с тех лет, разве что, как на пруд ходили.

— Тогда ты его точно знать должен, — убежденно заявила тетка. — Витек, он, считай, до самой школы по деревне без трусов бегал. Писался постоянно, так Ленка, чтоб не стирать каждый день, его так выпускала.

— Сейчас же не бегает? — Голозадого Витька Лунин вспомнить не мог, хотя, по правде говоря, не особо и старался. — Так что вряд ли узнаю.

— Ну что ты, — махнула рукой Татьяна Васильевна, — сейчас ему форму дали, солидно выглядит, да и писаться, кажись, перестал. Надо будет потом спросить у Ленки-то.

— Так и что говорит ваш писающий мальчик? — бесцеремонно перебил тетку Илья.

— Это ты про Витку, что ли? — переспросила Татьяна Васильевна.

Лунин молча кивнул.

— Витька говорит… — Тетка зажмурилась, напрягая память, и затем, запинаясь, процитировала: — Убийство произошло ориентировочно с двадцати тридцати до двадцати двух тридцати восьмого июня. С учетом того, что тело было обнаружено только на следующий день, и нестабильностью погодных условий в данный промежуток времени, интервал совершения преступления может быть расширен с двадцати до двадцати трех часов.

Окаменевшее лицо Татьяны Васильевны вновь вернулось к человеческому обличью. Тетка тяжело перевела дух и потянулась к кружке с водой.

— Видишь, наизусть выучила, — объяснила она Лунину, возвращая пустую кружку на стол, — Ленка дала бумажку почитать, пока Витька в бане парился. Там еще много чего написано, но уж больно непонятно, как будто нерусский какой писал.

— Заключение экспертизы, — кивнул Илья, — они всегда так пишут, чтобы умнее казаться. Странно только, что оно у вашего Витьки оказалось. Он же полицейский, оперативник, я так понимаю, а такие документы, как правило, у следователя хранятся. Хотя, конечно, могли сделать копию.

Тетка еле заметно пожала плечами, давая понять, что данные процессуальные тонкости находятся за пределами ее понимания.

— Ладно, со временем разобрались. Теперь с самим убийством, что там вообще было, вы знаете?

Татьяна Васильевна испуганно вздрогнула и уставилась на Илью вновь начинающими блестеть от слез глазами.

— Да откуда ж мне знать, Илюшенька, что там быть могло? Я ведь и на следующий день, как ее, бедную, нашли, побежала туда, так ведь пройти нельзя было. Все огородили, ленту натянули, как на стройке. Я так ее и не увидела, Дашку-то. А Толик уже позже приехал, когда увезли ее. Пришел на то место, где она лежала, упал на колени и так стоял, не шевелился целый час, наверное. Так его оттуда ваши и забрали.

Татьяна Васильевна всхлипнула и закрыла лицо руками. Илье было хорошо видно, как неровно бьется на шее у тетки набухшая синяя прожилка, как вздрагивают ее сухие, с выпирающими ключицами, плечи. Лунин чувствовал, что должен что-то сказать, как-то утешить плачущую женщину, но привычный набор слов, с которым ему не раз доводилось обращаться к рыдающим у него в кабинете родственникам потерпевших или подозреваемых, сейчас казался бессмысленным набором звуков, издавать которые было, по меньшей мере, неприлично. Выбравшись из-за стола, Илья, уже который раз за день, наполнил кружку водой и протянул тетке.

— Не могу больше… не лезет, — отрицательно мотнула головой та. — Прости. Сейчас я успокоюсь. Каждый раз, как представлю, что Дашеньки нет больше, так слезы сами из глаз льются.

Дверь кабинета негромко скрипнула.

— А вот и котлетки!

Улыбающееся лицо Светочки замерло в образовавшемся проеме, затем ее глаза удивленно увеличились, а улыбка начала медленно опадать. Илья сделал плавное движение ладонью в сторону, давая понять Светочке, что обедать ей придется сегодня без него. Дверь еще раз скрипнула, закрываясь.

— Там в этом заключении, в экспертизе, много всего написано было, — наконец смогла продолжить Татьяна Васильевна, — все-то я наизусть выучить не смогла, да и не поняла половину. Вроде как и про удар твердым тупым предметом было, такие-то слова я легко запомнила, их во всех фильмах говорят, и что-то про проникающее ранение головы. В общем, я только запуталась, пока читала. Хорошо, Ленка уже у сына все выспросить успела, так она по-простому мне объяснила. Вроде как Дашу один раз чем-то тяжелым по лицу ударили. Это с одной стороны, а с другой ударили еще раз палкой с гвоздем. Гвоздь этот и вошел ей прямо в голову, в висок угодил.

Татьяна Васильевна застыла, борясь с очередным подступившим к горлу спазмом, затем схватила со стола кружку с водой и жадно прижала ее к губам. Тонкая струйка воды потянулась к подбородку, и тетка, виновато улыбнувшись, вытерла ее рукавом.

— Палку эту там же рядом и нашли, — добавила тетка, — поблизости в траве валялась.

— Понятненько. — Лунин глубокомысленно вздохнул, собираясь с силами, перед тем как перейти к основному вопросу: — А с чего вдруг решили, что Анатолий к этому делу отношение имеет? Его что, кто-то видел?

— Не видел его никто! — громко, надрывно выкрикнула Татьяна Васильевна. — Кто ж его видеть мог, если он дома был все время?

— Тогда в чем причина, тетя Тань? — как можно мягче спросил Лунин, не отводя глаз от бешено пляшущей на теткиной шее сонной артерии. — Какая-то причина все равно должна быть.

— Часы, — прошептала тетка, уставившись в окно ничего не видящими от набежавших слез глазами.

Примечания

1

См. книгу «Шоссе в никуда».