Вольные

Александр Вавилов, 2020

Однажды Макс возвращается домой после соревнований по кикбоксингу и сталкивается у подъезда с пьющими водку бродягами, живущими по понятиям. В результате словесной перебранки они достают ножи с намерением пустить ему кровь. Но на помощь Максу приходят агрессивные молодые парни с арматурой в руках. Главный среди них Сева. Вместе с Максом они жестоко расправляются с блатными и становятся близкими друзьями. Имея одинаковые взгляды на жизнь, они создают группировку и начинают по беспределу расправляться с курильщиками, алкоголиками и наркоманами, не считаясь с правилами, по которым живёт улица и существует государство. В итоге они объявляют войну современному обществу, и каждая новая их расправа превращает Макса и Севу во всё более безжалостных монстров. На них начинаются охотится все, и, в конце концов, они понимают, что пути назад для них уже нет. Все персонажи в книге вымышленные, а все совпадения случайны. Содержит нецензурную брань.

Глава 2. Сева

До знакомства с Максимом Всеволод, или как его все называли Сева, был типичным уличным беспредельщиком, как могло бы показаться обычному среднестатистическому человеку. Весь день он проводил на улице, подрабатывал случайными заработками и избивал людей на районе. За ним тянулся шлейф регулярных приводов в милицию. Несколько замятых уголовных дел, административных штрафов и домашних арестов.

Он не имел образования: с горем пополам окончил школу, поступил в ПТУ, но там проучился 2 года и был отчислен за неуспеваемость, систематические прогулы и антисоциальное поведение. Он вёл себя вызывающе, был принципиален, жесток и психически неустойчив. Испытывал приступы бешенства на ровном месте и крушил при этом всё, что попадалось ему на пути. Отпетлял от армии из-за плоскостопия, единственного места, которое могло бы сделать его управляемым хоть в какой-то мере.

Однако этого описания Севы как человека было бы не вполне достаточно для того, чтобы понять его как личность. Его психологический портрет просто необходим для полноты образа, и понимания мотивов его поведения. А для этого необходимо будет немного отстраниться от личности самого Севы и начать толкование издалёка.

Социум как среда нашего существования состоит из определённых сформировавшихся систем, живущих по своим законам и правилам. Когда данные системы работают в обычном режиме бес перебоев, мы говорим о стабильности в Обществе. Стабильность социума есть конечная цель каждого его элемента, ибо она определяет его сбалансированность и гармоничность. Беда в том, что иногда элементы системы начинают жертвовать собственным равновесием в системе ради высшей идеи стабильности.

Когда учитель, испытывая плохое настроение, позволяет себе иногда наорать на ученика, пользуясь своим положением, система начинает его защищать, потому что учитель — это часть системы. Когда чиновник начинает немного приворовывать из государственного бюджета, система начинает его защищать, потому что чиновник — это тоже часть системы. Когда работодатель начинает заставлять своих работников работать на 1 час больше положенного, система начинает защищать работодателя — так как и он устойчивый элемент этой системы. Когда народ начинает спиваться, скуриваться и развращаться, то система будет и это оправдывать, потому что иначе всё рухнет.

В современном мире всё настолько переплетено и обросло связями, что система превратилась в неподвижного чудовищного монстра, позволяющего грабить убивать и обогащаться одним, и лишающего социальных, политических и экономических свобод других. Каждый находящийся в современной системе найдёт слова оправдания для неуравновешенного учителя, вороватого чиновника, алчного работодателя и деградирующего народа.

— Да учитель не виноват, что наорал на этого двоечника! Надо было ему ещё затрещину хорошенько дать! Посмотрите в каких условиях они учат наших детей, работают за нищенскую зарплату, а эти невоспитанные малолетки, ещё пороха не нюхавшие, позволяют себе возникать! Нужно публично наказать этих провокаторов, чтоб другим не повадно было!

— Да что чиновники, все они воруют. А ты бы не воровал разве? У нас вся страна ворует, без этого сейчас не проживёшь! Подумаешь украл миллион, а что, другой придёт, лучше, что ли будет? Может он ещё больше воровать будет! Пусть уж так всё и останется как есть, а эти перемены нам ни к чему.

— Да работодатель то мерзавец, кто ж с этим спорит! Да только, где ты сейчас другую работу найдёшь, на которой стабильно платят. Держись за своё место, не ругайся с начальством, если нужно побольше поработать — поработай, ничего страшного с тобой не случится! Смотри время какое — ни в чем нельзя быть уверенным. Поэтому главное — это работа!

— Да что из того, что народ пьёт! А что ему ещё делать? Везде всё наворовали, народ обобрали, дайте ему хоть стопку водки спокойно выпить; оставьте хоть какие-то маленькие радости нашему Ивану. Он всё выдержит, всё стерпит — не лишайте его только хмельной радости! Позвольте иногда забыться и отдохнуть от вашей власти!

Всегда найдется оправдание самой чудовищной несправедливости ради того, чтобы система не менялась. Стабильность — это последний гвоздь в крышку гроба под названием социальная справедливость. С точки зрения уравновешенной и сбалансированной системы, тюрьма является её самым стабильным элементом. Если тебя до полусмерти избили в камере сотрудники милиции, то это нормально, потому что ты преступник и сам виноват в том, что нарушил закон. Поэтому поздно пить боржоми, когда почки отказали.

Если ты начал спорить с учителем или преподавателем ВУЗа, то тебе необходимо сначала дорасти до его возраста, получить учёную степень, а потом уже разевать рот. Ты находишься в лагере тех, кто учится, а не тех, кто учит; поэтому молча открывай тетрадку или ноутбук и записывай то, что тебе говорят. Умничать у себя на форумах будешь, студентик. Ишь какой грамотный: старших не слушает. Молодо — зелено, сначала поживи столько, сколько они пожили, а потом уже спорить будешь.

Если ты пришёл к депутату или чиновнику, то будь любезен слушать, что тебе говорит этот уважаемый человек, которого выбрал народ или назначил президент. Он тут, понимаешь, законы пишет, по которым живёт страна или губерния, а ты его учить вздумал! Ты себя народом что ли возомнил, про права свои качать пришёл? Он тебе ничего не должен, кроме тебя у него таких ещё несколько миллионов, и обо всех он должен заботиться. Он на твои налоги не существует! Ты каких там книжек перечитал и ю-туб блогеров насмотрелся? Умный что ли слишком стал, юридически подкованный? Надо бы тебя проверить соответствующим органам.

Если пришёл работать, то работай, а не нравится уходи на хер отсюда и ищи другое место, где тебя ничего заставлять делать не будут — у нас свободная страна! Какой трудовой кодекс, какие права, ты о чём? Кто там умирал за то, чтобы ты имел право работать по 8 часов в день и претендовал на социальные выплаты? Ты дурак что ли, кем себя возомнил? Пошёл на хер отсюда, ты уволен!

А если ты Иван, то, пожалуйста, для тебя в том числе всё сделали: образование тебе дали с детства — учись, на кого хочешь; рабочие места дали — устраивайся, куда душа пожелает; хочешь квартиру купить — пожалуйста, бери ипотеку; даже клубы ночные пооткрывали, чтобы ты мог отдохнуть на выходных! А что-то, где-то твои права ущемили, то, пожалуйста, обращайся в суд, милицию, прокуратуру, нанимай адвокатов и добивайся защиты своих прав! Так во всём цивилизованном мире делают! У нас все перед государством равны.

Вот так и живём стабильно.

Система постепенно превращается в единый монолитный элемент, цель которого сохраниться во что бы то ни было. И подавляющее большинство людей готовы терпеть самую жуткую несправедливость, лишь бы ничего не менялось в худшую сторону. А если даже измениться, то можно ещё немного затянуть пояса и потерпеть ещё чуть-чуть до лучшего времени. А лучшего времени не будет, потому что второй закон термодинамики гласит, что в изолированной системе энтропия будет только нарастать, и количественные изменения в итоге всё же перерастут в качественные, преобразуя при этом всю систему целиком.

Возвращаясь к личности Севы, необходимо сказать, что он был таким элементом в системе, который не шёл с ней на компромиссы, и не поддавался её влиянию в угоду большинству других участников системы, которыми двигала идея стабильности. Он реагировал радикально на любую несправедливость с точки зрения устойчивости самой системы, жертвуя при этом справедливостью для конкретных её элементов.

Если учитель позволял себе орать на него, то он мог при всех послать этого учителя на три самые известные буквы русского алфавита, если работодатель требовал от него то, что не входило в зону его ответственности, то он мог послать его туда же. Он готов был пожертвовать образованием и работой ради внутреннего чувства собственного достоинства, сохранив репутацию человека, неспособного на договорняк с совестью ради каких-либо преференций или материального благосостояния. Всё, что шло в разрез с его внутренними убеждениями и моральными ценностями, пресекалось им безжалостно и жестоко.

Такие люди, нонконформисты по своей сути, всегда будут отторгаться системой как нечто чуждое, мешающее её существованию. В какой-то момент они начинают представлять серьёзную угрозу для её жизни, и тогда система принимает решение нейтрализовать их. Поэтому такие как Сева становятся озлобленны и люто ненавидят окружающих, тех, кто готов мириться с существующими правилами. Это их реакция на то, как система с ними обходится. В итоге, таких людей судьба приводит на виселицу или вечную каторгу, если же, конечно, им не удастся совершить революцию.

Девизом Севы по жизни были слова Заратустры: «Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе. Да будет труд ваш борьбой и мир ваш победою!». Он жаждал войны и битв, ибо в них находил он великую справедливость и неподдельность чувств. Сева любил Ницше и в отличии от типичного двоечника много читал. Он мог быть очень убедителен, поэтому люди к нему тянулись. Харизматичный и жестокий он любил отвечать за свои слова, и люди замечали это, а, следовательно, и уважали.

В какой-то момент он осознал, что систему можно изменить, если бросить ей вызов. Вот так радикально, в одно мгновение, просто сказать себе: «Больше с этим дерьмом я мириться не буду!». И как только ты сказал себе это, то с этого самого момента система становится твоим смертельным врагом. И так как все её элементы увязаны между собой в единый клубок, который самому Богу не под силу распутать, то ты принимаешь единственное решение — обнулить исходную систему координат и начать разрушать всё, что находится в зоне твоей видимости.

А ещё Сева понял, что он не один, и таких, кто не доволен тем, что творилось на улице, много. Они избивали всех, у кого видели сигарету в зубах. Заметив тех, у кого в руках была бутылка пива, они её отбирали и разбивали им о головы, наблюдая за тем, как пениться хмель, вступающий в реакцию с кровью любителя выпить. Но этого было мало, он хотел совершить что-то большее, и знакомство с Максимом вывело его на новый уровень понимания того, что нужно делать.

***

Они были такие разные и такие одинаковые в то же самое время. Макс — профессиональный спортсмен, Сева — неисправимый беспредельщик, но грядка, на которой взросли эти перцы, была у обоих общей. Эпоха девяностых и начала двухтысячных вырулила их дорожки в разных направлениях, а потом причудливая кривая судьбы пересекла их вновь, чтобы претворить свой злой замысел в жизнь в очередной раз на историческом отрезке времени, на котором покоилась под снежным покровом суровая матушка Россия.

Сева рос один. Из родных у него оставалась только бабушка, которая жила в отдельной квартире на краю города. Это был самый дорогой его сердцу человек, опекавший его всё время, пока он не стал совершеннолетним. Вторым дорогим его сердцу человеком была его девушка Оля, известная среди друзей под именем Хельга.

Макс рано остался без отца и сейчас жил с матерью и сестрой в трёхкомнатной квартире в новом районе города, больше напоминающем каменные джунгли. Девушки у него не было, всё свободное время он посвящал тренировкам и учёбе.

Их объединила ненависть, царившая в мире, где они выросли. Их воспитала злость, позволившая обоим кровью и потом пробивать себе дорогу к будущему: одному — через сопротивление общества, второму — через спортивные состязания. Они объявили слабость главным виновником своего положения. Тот, кто был слаб, тот должен будет измениться, а если он этого не захочет, то тогда… А что тогда?

— Бить его постоянно, пока он не сломается? — как-то философски спросил Макс

— Не со всеми это помогает, — начал размышлять Сева. — Менты могут сколько угодно долго ломать подозреваемых, но среди них некоторые не расколются при любом раскладе, уйдут в отказ и всё. Может быть он и останется инвалидом, но он выйдет на волю, потому что не сломается, и тогда система в его лице получит гораздо более страшного противника, чем он был до того, как оказался у них в лапах.

— Чтобы этого не случилось, ментам следует его убить, — сказал Макс и посмотрел на Севу.

— Менты на это не пойдут, они же законники, закон не позволяет им этого делать, в этом их слабость — они подчиняются правилам. Но мы же с тобой не менты.

— Предлагаешь убивать конченных, не готов к исправлению пехотинцев? — в шутку спросил Макс.

Сева посмотрел на него. На долю секунды их глаза сверкнули ужасающим по своему содержанию блеском, но это длилось только секунду, после чего они засмеялись.

— Ты знаешь, Макс, мусора не всегда такие уж преданные служители закона. В изоляторах и карцерах, СИЗО и обезьянниках частенько находят трупы тех, кто не хотел ломаться. Это реально сложно быть таким несговорчивым и принципиальным рэмбо в кабинете у следователя. Если им нужно получить от тебя признание, они найдут лазейки в твоём сознании или слабые места на теле.

— И что нам с этим делать? — спросил, улыбаясь Макс, нанося удары руками по воздуху.

— Прокачивать людей идейно, — и Сева показал ему пальцем на голову. — Сначала человек ломается здесь, он допускает мысль о том, что его победили. Пока не вскроют черепную коробку — человека им не сломать. Сломав одного человека, по цепочке сломают всех, они в этом спецы. Это их хлеб. Они ломали так власовцев, буржуев, революционеров, декабристов, мятежников и донских казаков. Летопись их жестоких и хитрых методов тянется еще со времен Стёпки Разина.

Тогда это были ещё просто разговоры, но именно с них началась трансформация последующей жизни двух молодых людей.

Первый сон Максима.

— Отворяй ворота! — крикнул бородатый мужик в чёрной рясе.

— Кто такие? — грозно спросил сверху стрелец.

— Богомольцы мы, странники из села Григорове.

— Что вам тут надобно, собаки бродячие?

— Пустите в храм, люди добрые, молитву совершить в честь царя батюшки против треокаянных недругов его, расплодившихся аки вши по земле русской.

— Не раскольники ли вы, отлучённые Богом от святой церкви? Христианские ли проповеди из-под риз несёте?

— Бог с тобой, государев защитник. Испепелили село наше плясовые с бубнами да медведями, надругались над дочерями духовными. Покаяния ищем мы, да молитвами кормимся с того времени. Благодатная вера наша вьёт дороженьку от двора ко двору христианскому. Дай исполнить завет богоугодный, прикоснуться к благочестивым иконам и молитвою искупить прегрешения наши.

— Далёко ли ваш путь простирается?

— До Астрахани идём, к воеводе Московскому.

— Родион! Отворяй ворота! — закричал стрелец, и тяжёлые дубовые брёвна заскрипели, впуская богомольцев в город.

— Сколько Вас, странники, числом будет?

— До сорока голов немощных наберётся.

— Нам бы водицы только испить, соколик! — донеслось средь бредущих.

— Да хлебом с кашею тесёмки наполнить…

— Ишь зароптали, бродячие! — прикрикнул на них стрелец. — Тут вам не монастырь для страждущих! Степан, а ну проводи их до храма божьего!

Казацкие струги, стояли в тёмных заводях Волги. Награбленное в прежних городах кучами лежало на днищах на персидских коврах и было устлано бархатом и шелками. Часть казаков осталась в чайках, ожидая ночи. В новых узорчатых зипунах лежали они на палубах, натирая пистолеты и сабли, инкрустированные драгоценными камнями.

Как только луна вошла на небосвод, и поселение поволжское обволокла полуночная дрёма, атаман с казаками поскидали рясы, обнажив оружие, и со двора храма, где их разместили, направились к главным воротам. Перерезав охрану, они запалили факелы, показывая сигнал, сидящим в засаде.

Вскоре город аки встревоженный муравейник пришёл в движение: топот сапог по скрипучим доскам доносился до уха словно барабанный бой, крики разбуженных стрельцов и их пойманных в исподнем девок разносились то тут, то там словно затравленное карканье воронов. Успевшим поднять оружие и вступить с казаками в бой, перерезали шеи и насадили на длинные копья. К яме, что у казённой избы, оттащили сонных дьяков, выволоченных из храма, и, отрубив им саблями головы, покидали окровавленные трупы на холодное дно.

— Сегодня будут пировать склизкие черви и земляные жуки!

— Отведают плоть богохульников, царёвых приспешников!

Пятеро казаков во главе с атаманом ворвались в дом воеводы и, выкинув его на крыльцо, коромыслом перебили ему ноги, чтобы не убежал. Нашедши детей, заковали их в цепи, а жену за волосы начали таскать вокруг дома на потеху казацкому войску.

— А ну, плут мошенник негодный, признавайся, где казну народную прячешь? — вопрошал у него атаман

Окровавленный воевода напрасно взывал к милосердию вольных погромщиков — бородатые казаки только смеялись над ползающим в грязи властителем города. К этому времени народ уже вывалил гурьбою на площадь и смотрел на казацкую вольницу.

— А ну, люди добрые, слушайте плач вашего воеводы, что обирал вас как осинок безжалостно! Пусть кается перед народом честным, как жировал наместник царский! Я, Степан Разин, не допущу беззакония над народом свободным, не позволю над казаками издеваться и объедать их детишек малых. А ну давай телегу с обручем! Сейчас он нам вернёт награбленное, холуй гусадарев!

— Так ему ироду и надобно! — перешептывались бабы разбуженные, пока воеводу с помощью железного обруча распинали на телеге.

— Пощадите, разбойники! — верещал поломанный воевода, — милостью царя-батюшки Алексея Михайловича, заклинаю о снисхождении! Неповинен я перед казаками, детьми умоляю, не трогайте!

— Ах ты, пёс шелудивый, воришка казённый! А ну, братушки, тащите сюда его выпрысков!

Казаки притащили за космы закованных в цепи детей воеводы и подвесили их на столбах, воздвигнутых на скорую руку, словно на виселице. Когда второго мальчонка поднимали за скованные за спиной руки, хрупкие плечи ребёнка не выдержали и переломились. Хруст разнёсся над головами людей, и несколько баб в ужасе закричали, отворотив лица.

Телегу с воеводой загнали под виселицу, чтобы отец видел мучения своих чад. Казаки начали стегать кожаными кнутами с острыми иголками извивающихся в конвульсиях и боли детей. Их поросячий визг заполнил площадь. Кровь ручьями стекала на онемевшего от страшных видений отца. Понимая, что воевода совсем лишился дара речи, казаки отрубили ему голову, а детей скинули со столбов на землю.

Следом приволокли митрополита Иосифа, и, объявив его дьяволом, вырвали из груди сердце чугунными клешнями, раскалёнными до красна. Некоторых возмущавшихся произволом восставших казаков побили и вместе со стрельцами изрубили саблями. Мёртвые тела покидали в яму, где лежали безголовые дьяки, после чего начали грабить жилища покойников.

— Смотри, Стёпка, сколько бус да побрякушек серебряных для своей блудницы насобирал нахлебник! — говорили Степану Разину казаки, обшаривая комнаты в доме убитого воеводы. — Возьми золотые серьги да кольца, своей царевне подаришь.

— Бабе несносной сколько не принеси, всё малу будет. Что в ней проку для души казацкой, только бремя тяжёлое, — отвечал Разин, листая записи бывшего хозяина дома.

— Взял с собой, будь любезен подарочками да гостинцами баловать, — смеялись казаки.

— Тьфу, на вас дармоеды бесстыдные! Растрещались о бабе словно тетерева надутые, не к добру посадил я её на кораблик свой, видно час пришёл распрощаться нам.

— Да что же ты, Стёпка, утопить что ли её собрался в Волге-матушке? — засмеялись казаки.

Тяжело посмотрел на них атаман, хмуря свои чёрные брови.

В полдень казаки вместе с примкнувшими к ним мужиками потащили награбленное добро на стоявшие в засаде струги. Отчалив от берега, вместе с атаманом они раскупорили кувшины с вином и начали отмечать успешное взятие очередного города. Запьянев, один из ближайших к Разину казаков Ерёма, поднял кружку за погибшего друга атамана в бою у Свиного острова:

— А помянем друга нашего, ушедшего к праотцам, недалече как позапрошлым месяцем!

— О ком это ты, Ерёма, говоришь?

— О Сергее Кривом, растерзанном персами!

— Добрый был казак, вольной жизни преданный!

Казаки подняли кружки вверх и выпили за своего погибшего в бою братушку.

— Славно мы тогда порубали бусурман каспийских!

— Столько золота унесли, что надолго хватит!

— Сплюнь, Ерёма, чтобы сглазу не потворствовать.

— Духи водяные нам покровители, и водица тёмная словно матушка! — отвечал Ерёма, наливая вина в кружку. — Таких подарочков ещё не видали мы как у Разина в горнице.

Казаки засмеялись, понимая на кого намекает Ерёма. Атаман, порядком захмелевший, выкинул за борт пустую кружку и закричал:

— А ну приведите эту смиренную!

Казаки привели персидскую княжну, ожидающую атамана в его небольшой корабельной комнатке. На ней были одежды, затканные переливающимся на солнце золотом и серебром. Кроме того, ткань была богато убрана жемчугом, алмазами и другими драгоценными камнями.

— Ай да красавица, ай да царевишна! — не удержался кто-то из казаков.

Княжна и вправду была столь молода и столь прекрасна, подобно сказочной королеве, скрывающей своё застенчивое восточное личико за тонкой вуалью, что редкий мужик удержался бы перед её пленительными чарами. Её приветливый нрав и подневольный страх перед жестокостью своего хозяина ещё более украшал её и завораживал любого из казаков.

Разин взял её за руку и обнажил ангельское лицо перед казаками:

— Ну что, бесстыдники, хороша моя колдовница?

— Хороша, Степан! Ой как хороша, — ответили казаки.

— Ну раз вам люба, то и Волга-матушка полюбит! — сказал Разин и повёл к борту ладьи свою пленницу. — Ты прекрасна, река, Волга-матушка: широтой необъятная, глубиною бездонная! Столько золота, серебра и драгоценный камней подарила ты мне — ни одному казначею во век не пересчитать! Стала матерью ты моей чести, летописицей моих подвигов! Ну а я, будь неладен, ещё до сих пор не отблагодарил тебя, ничего не принёс тебе в жертву! Не хочу и не умею быть неблагодарным! Принимай и ты от меня подарочек, Волга-матушка!

С этими словами атаман ловко схватил несчастную княжну одной рукой за шею, другой за ноги и бросил за борт ладьи в реку. Никто из казаков не успел даже дёрнуться, как раздался девичий визг, и тело царицы плюхнулось в воду.

— Что, окаянные, баб не видели что ли вы в своих хатах соломенных? Или обо мне думали плохо? Никогда не менял и не будет менять Степан Разин казаков на прелестниц заморских! Бабы то пустое дело, недостойное настоящего, неказацкое! Наша вольница впереди лежит! Грабежи обратим мы в мятеж всенародный и сметём наконец тиранию боярскую! Спросим с государя, как он допустил беззаконие на земле русской, насадив бородатых отступников возле себя аки сорняков бесполезных! Вдоль реки нашей Волги-матушки будут колья торчать с головами предателей, обратившими жизнь казацкую в подневольное рабство!