Свобода выбора фатальна

Александр Бубенников, 2022

Эта странная история началась на научной конференции в США, куда был приглашен русский физик-электронщик Брагина, и где его научными прорывными изобретениями заинтересовались ведущие американские фирмы. В один прекрасный день от Брагина в жесткой форме потребовали флэшку с записанными на ней программами и демо-версией его системного продукта. Русский ученый ответил отказом. Но охота на флэшку продолжилась уже после приземления самолета ученого в аэропорту Шереметьево… Крайне напряженный социально-психологический детектив из жизни современной научно-технической интеллигенции.

Часть V

Ночная трапеза с сиестой

Глава 11

Лишь у своего купе Брагин взял себя в руки. Несколько мгновений назад оттого, что кто-то пытается им манипулировать, навязывает свою злую волю, шантажирует, как когда-то в далекие забытые времена, ему хотелось завыть от бессилия, изменить все на свете кардинально и легко. Но, тронув заветную дверцу купе, перед тем как заглянуть в бездонные зеленые глаза любимой девушки, он усилием воли согнал с лица тревогу и весело ворвался в купе с улыбкой на устах. За спиной он держал полную корзину, но не торопился похвастаться ее содержимым.

— Теперь и я с радостью составлю тебе компанию в ночной трапезе… Я страшно зол и дико проголодался… Просто жуть, аж рычу от бешенства и злобы на себя, что так долго был без тебя… Соскучился, истосковался без тебя за футбольный тайм, просто невероятно, безумно соскучился — понимаешь?..

— Ты больше соскучился или проголодался?..

— Это неотделимо друг от друга, милая… Я места себе не находил, пока был один…

— Боялся, что меня похитят?..

— Боялся, — тихо, без улыбки сказал Брагин, — а еще боялся, что ты не дождешься меня и умрешь с голоду. Или уснёшь мёртвым сном…

— Мрачная шуточка, однако, Евгений Михайлович…

— В последний раз ты так звала меня пять лет тому назад… Я же просил тебя ещё тогда — без отчества… Это подчёркивает мой почтенный возраст…

— Прости, Евгений… Это, наверное, глюки с голода… Евгений, я хочу есть, безумно… Хочу напиться и похулиганить… Немного, разумеется… Ты не будешь возражать?.. Готова пить, что угодно — херес, мадеру, даже пиво, на худой конец…

— Впереди у нас целая ночь и полная корзина царской снеди… — Он с рыцарским, куртуазным жестом поставил полную корзину с бутылками и свертками у ее ног. — Ура, мы победили! Ради любимой мне удалась авантюра с тремя, понимаешь, с тремя, а не двумя бутылками марочной «Алушты». Конечно, это не подарок тебе… Ты — подарок мне… А это приложение к подарку и везению… Просто мне с некоторых пор везет с тобой на разные авантюры, которые были немыслимы в годы без тебя…

— Поясни… — она поглядела на него с вызовом. — Мне даже страшно, что со мной ты связываешь какие-то немыслимые в прошлом авантюры…

— Потом, милая, потерпи до Гурзуфа. Там узнаешь о самой блистательной интеллектуальной авантюре. — Он мягко улыбнулся и нежно положил ей голову на колени.

— Мы же лопнем, если все съедим и выпьем, — она вынырнула из-под простынки и вертела в руках бутылку «Алушты» с рубиновым вином, — какая прелесть, но мы же не выпьем все три бутылки.

— Ты плохо знаешь меня, да и себя тоже не знаешь толком. Главное, только начать трапезу и подчиниться потрясающим мировым законам чревоугодия и дегустации настоящего вина… — Брагин ловко доставал из корзины снедь и сервировал стол. — На правах удачливого добытчика этой царственной корзины, организатора нашей ночной сиесты умоляю тебя не ограничивай себя ни в чем… Будь смела и раскована…

Брагин оборвался на полуслове, он хотел добавить нечто вроде «в дегустации божественного вина, которое ты будешь пить впервые в жизни», но Лера поняла его слова по-своему, она выпорхнула из-под простынки в своем невесомом пляжном халатике, кокетливо посмотрела на него и со словами — «Жарко, душно невмоготу. Чертов кондиционер не работает, чертово окно не открывается» — моментально сбросила халат, обнажилась и села за стол, «ню» Ренуара, как ни в чем не бывало.

Брагин с вымученной улыбкой подумал о том, что красивые женщины часто неправильно трактуют слова занудливых мужчин, пускающихся в глубокие философии на мелком месте. Но было уже поздно. Не заставлять же Леру снова запахивать себя в халатик. А ведь Брагин на полном серьезе хотел обследовать свое купе на предмет наличия жучков и микрокамер сразу же после ночной трапезы или чуть-чуть попозже. Он заскрипел и поиграл желваками на щеках, но сдержался.

Он не сказал Лере ни слова предостережения, покоряясь судьбе, плюхнулся на свое застеленное ложе и сосредоточенно стал откупоривать бутылку «Алушты». Перспектива жить хотя бы несколько часов с оглядкой, «молчать в тряпочку», опасливо поглядывать на обнаженную Леру, как будто их подслушивают, за ними подглядывают, выбивала и колеи, казалась ужасной. Вместо того, чтобы наслаждаться трапезой и обществом самого желанного существа на свете, ведя с ней куртуазные беседы на отвлеченные темы, ему приходилось имитировать голод и ограничиваться немногосложными тостами «за здоровье», «за счастливое путешествие» Леры.

Где-то в середине молчаливой трапезы она странно спросила его:

— Что-то не так…Что-то случилось?..

Он буркнул неохотно:

— Что-то в этом роде, не подпадающем под определения случая. Случайность — это нечто из разряда возникшего, появившегося непреднамеренно… Так, между прочим, «кстати» происходящее…

— А здесь некстати?..

— Не обращай внимания, милая, ты ведь за время нашего знакомства должна быть приучена к моим невыносимым перепадам настроения…

— Ну, скажи, наконец, что не так не мучай… Ведь знаешь, я все пойму… Тебя смущает, что я раздета, а ты одет — не так ли? — Она тревожно посмотрела на него и с каким-то горьким осадком тихо промолвила. — Ты даже почему-то стараешься не смотреть на меня… И глаза твои не горят огнем страсти, как раньше… Как час или два тому назад, когда ты пугал меня излишествами сиесты после ночной трапезы… У тебя есть дурное предчувствие?..

Он неохотно покачал головой, но ничего не ответил. Поднял бокал с вином и произнес тост:

— За тебя, за твое здоровье!

— Ты уже повторяешься…

— Напрасно, сегодня все тосты за тебя и за твое здоровье. За здоровье никогда не поздно, не раз и не два и не три выпить…

— От полдюжины подобных тостов женщины осатаневают… Сколько же их упившихся алкоголиков-собутыльников с бесчисленными своими тостами за собственное и чужое здоровье

— Ловлю на слове… Твое здоровье мне не чужое… И ты мне давно не чужая, совсем не чужая, самая что ни есть родная и близкая… — Твердо, со значением произнес Брагин, доливая в чашки вино из второй почти порожней бутылки «Алушты». — Последняя бутылка всегда особая, и тосты под нее должны быть особые… За любовь… За вечную любовь возлюбленных… Если не успела загадать желание, загадывай; так всегда полагается, когда пьешь новое отменное вино… Кстати… — Он сделал многозначительную паузу. — Ты ни словом не обмолвилась о вине — как тебе оно?..

Глава 12

Внимательно, взглядом исследователя или, скорее, опытного следователя он сквозь очки оглядел потолок, при этом осторожно, как бы между делом, вывинчивая пробку из последней бутылки. Надо же, и не заметили, как под его дорожные тосты «за тебя», «за здоровье» выпили пару бутылок отменного марочного красного сухостоя. И уже финишная прямая ночной трапезы перед сиестой. Он немного охмелел, может, потому, что подливал себе вина гораздо больше, чем Лере, может быть, потому, что она совершенно спокойно и естественно сидела напротив него неглиже и ничего на свете не боялась… А чего он, собственно, боится, что за ними наблюдают, их слушают, пишут на видео?.. Может, так, а может, и не так… Может, кто-то назло ему делает все возможное и невозможное, чтобы вывести его из состояния покоя и душевного равновесия перед завтрашним его выступлением на конференции, презентацией его программ с демо-версиями…

Она с легким колебанием тоном прорицательницы спросила:

— Ты с таким усердием разглядываешь потолок, как будто подозреваешь, что туда инфернальные силы вмонтировали видеокамеру, чтобы вывести из себя…. — И тут же без передыха, смотря прямо Брагину в глаза. — А я с тобой наедине ничего не боюсь, тем более за закрытыми дверями… Впрочем, притуши свет, задвинь жалюзи… — И уже мягче, нежнее, женственнее. — Я уже не голодна, наоборот, насытилась до неприличия… Все заповеди нарушила: не наедаться перед сном, выходить из-за стола с легким чувством голода… Какое там чувство голода? Ужин, действительно, был чудесный… Столь же чудесный, сколь и плотный… Я тебе благодарна за все — он удался… А твоя «Алушта» — просто сказка… Никогда не пила такого чудного потрясающего вина… Можно я теперь произнесу тост — за тебя?

Брагин покачал головой:

— Сегодня все тосты будут только за тебя, Лера… Так мне хочется… — В чашки он разлил по новой вино из третьей бутылки. — Прости, если что не так…

— Снова за мое здоровье?..

— Нет.

— А если девушка уже пьяная?..

— Я тебя никогда не видел пьяной…

— Так за что же тост, Евгений?

— За нашу любовь и за тебя в этой любви! — Чокнувшись и пригубив вина, он спросил ее. — Помнишь, как мы пять или шесть лет тому назад по твоему почину выпили на брудершафт?

— Помню…

— А низенькую каморку помнишь свою — в Дивноморске? Она была без единого окошка, а ты ее называла по-своему, девичьей светелкой… И еще… Как я пытался там распрямиться и затылком чуть не пробил потолок… Шишку огромную, страшную набил — помнишь?..

— Я помню все, чего ты уже не помнишь…

— Я ничего не забыл, и ничего не забуду…

— Ой, ли…

— А представь себе — именно так…

— Я хочу, чтобы целовал и ласкал меня, как тогда в первый раз… — Она взяла его ладонь в свои руки. — Помнишь, как все начиналось?.. Начиналось умопомрачительно — помнишь?

— Боже мой, конечно, все помню…

Во время ночного пира он, несмотря на внутреннее напряжение ни словом, ни намеком не обмолвился о ресторанном инциденте, о сцеплении фактов ударов кулаками по окну и ресторанного шантажа. Он был сосредоточен на своих опасениях, немногословен, но все равно не мог оторвать глаз от нее, обнаженной и естественной в своей наготе, от её восторженных, немного пьяных от вина или от любви очей. Он без видимой причины часто снимал и надевал свои очки, разумеется, без очков видел ее не совсем четко. Без очков, немного не в фокусе, она виделась ему даже более возбуждающей, сексапильной, дико-чувственной. И оттого его угрюмость и тревога то ли от красного доброго вина, то ли от вида столь же нежной, сколь и чувственной женщины, улетучивались, как пар, как дыхание. В первый раз, наверное, в жизни он был так неразговорчив с фантастической, обожаемой женщиной, что сидела напротив него. Но и в молчании, вынужденных односложных тостах была своя ночная прелесть: он мог мало или ничего не говорить, зато смотрел на нее, нет, после первых двух бокалов вина просто пожирал ее глазами. Как она его безумно влекла и притягивала, если бы кто знал. Страстные блестящие зеленые глаза, матовый лоб женщины-мыслителя, распущенные волосы до плеч, до кончиков грудей, чудная, блуждающая магическая улыбка, журчащий голос из мягко очерченных уст с белоснежными зубами, — все это таило в себе гармонию, притяжение, призыв, чувственную негу… А он, чудак, чего-то боится, что их подслушивают, что за ними подглядывают — плевать на подслушивающих и подглядывающих… Все равно они видят не то, что он… Подглядывайте, подслушивайте, плевать… Он ее любит, и она его любит… Разве это недостаточно для простого человеческого счастья? Тонкая талия, пропорциональные бёдра не девочки, а женщины, и к тому же роскошный упругий бюст, созданный для поцелуев — разве это не счастье лицезреть всё это во время трапезы перед новыми поцелуями сиесты в ночи? В этом свидании, на которое она пришла голой и раскованной, забыв про все условности, назло и наперекор всему, было нечто запредельное… У Брагина кружилась голова и отлетало прочь испорченное в вагоне-ресторане настроение, тревога, печаль улетучивались, на душе гремели победные литавры… Как им не греметь, если у его прелестницы напротив такие стоячие, удивительной формы грушевидные груди, словно не подчиняющиеся закону всемирного тяготения. Не спадающие, не обвисающие, как у некоторых… А крепкие и упругие, как на каких-то гибких мягких пружинах внутри, необычайно задорные и возбуждающие… Он, не таясь, пожирал взглядом выстреливающие из кончиков грудей розовые пульки, больше предназначенные для поцелуев, нежели для кормления ее будущих младенцев молоком материнским. Вся она была создана для любви, неги, диковинного наслаждения, для утонченных ласк. Но, может быть, потому, что все ее существо, весь зыбкий облик, не фокусировались, немного двоились и троились в его подслеповатых глазах, ему виделась скрытая от всех непорочная чувственность, нерастраченное обаяние девичества, энергетика самоотдачи в любви, а не в похоти…

Брагин закрыл глаза, с трудом оторвавшись взглядом от ее груди, и подумал, что когда-то пять лет тому назад она такой же ночью, в таком же сентябре сидела на его коленях и целовала его. Если его, действительно, пишут на видео, он не предоставит им, «пишущим», таких откровенных кадров. Как тогда, когда «все начиналось». Шиш вам с маслом, давитесь слюнками от вожделения… Кстати, тогда пять лет тому назад все равно продолжение «после начала на коленях» было под простынкой в ее низенькой светелке…

Брагин освободил свою ладонь из ее теплых рук, поцеловал ее пальчики, затем без лишних слов выключил над своей головой светильник. Задвинул резко, до конца жалюзи. Она последовала его примеру, выключила на своей стороне свой светильник. В полной темноте, без всякой одежды, сняв окончательно очки, он легко, как пушинку, взял ее на руки. Она доверчиво прижалась к нему, обхватила двумя руками его за горячий столб мощной шеи…

Они привалились на «ее» ложе, как тогда в каморке-светелке. Только она с удивлением спросила, когда поверх простынки он укрыл их одеялом:

— Не жарко будет?..

— В излишествах жара не ощущают… — утешил он ее, и нежно проводя своей ладонью по ее щекам, обнаружил, что они все мокрые от беззвучных слез. — Ну, что с тобой, родная, чего ты плачешь, глупенькая моя, единственная моя?..

— Почему мы не остались тогда вместе?.. — прошептала она ему в ухо. — Почему нас надолго развела судьба безжалостная?..

— Не надо, милая, об этом… Когда-нибудь я тебе все объясню, что не мог я быть тогда с тобой… Может, ты все поймешь и простишь… Только не надо плакать, а то я и сам заплачу…

— Я и сама редко плачу… Я не хочу, чтобы ты меня запомнил плачущей… Мне столько надо тебе выговорить, а вместо слов горлом слезы идут… Не знаю даже, кого больше жалею — тебя и себя, беззащитных?.. Не поймешь до конца — счастливых или несчастных?..

И были они снова рядом, голые и беззащитные, как перед концом света, двое несчастных и бесконечно счастливых существа, молодая свободная женщина без комплексов и вдовый немолодой мужчина; и в сладостных долгих, мучительных объятьях им было безумно счастливо и тревожно, и боялись эти влюбленные только одного — лишь бы не оборвалась их ночная сиеста, не оборвалась бы их счастливая ночь резким неожиданным стуком проводника перед пограничным контролем и таможней…

Брагин знал, что будет дальше, он так был рад ее полетом… Ибо она, как на духу, призналась как-то ему, что узнала о сладостной способности «летать» и летает только с ним, буквально взрывается вся изнутри и летит без всякого напряжения и мучительного ускорения куда-то ввысь, может, в неведомый астрал, приобретая невесомость и летучесть плоти вслед за летучей душой. Как все «это» ему уже хорошо знакомо и невероятно дорого: ее стесненный слабый всхлип, приглушенный стон, когда она отлетает в сладостной разрядке ставшим вдруг невесомым телом, и тут же всем своим существом полностью вырубается. Как он при это старался охранить ее во время ее выруба, лёта… Даже произносил мысленно слова молитвы ли, заклинания: лишь бы только ее во время короткой или длительной отключки, в бессознательном, беспомощном состоянии не вспугнули, не встревожили, не испугали извне. И как он, тревожась за нее, а иногда даже сердясь и чертыхаясь, что так надолго вырубаются и выключаются, полностью отключаются, напрочь от всего окружающего мира, вместе с ним, с его окаянной любовью… Он никогда сам не тревожил ее, не тормошил понапрасну, зная с ее же слов «психологическую изюминку» любимой. Это же так здорово: вдруг увидеть звезды и улететь к ним… Это он, Брагин, в эти мгновения жил по земным часам, а она-то в своих улетах жила по звездным, никому не ведомых…

Глава 13

Она уже после «улетов и прилетов» сладко посапывала в его объятьях, а он очумело, без всякого желания пошевелить хотя бы одним пальцем вспоминал, как быстро пролетели эти пять-шесть лет со дня их первой встречи, первой чудной сиесты в Дивноморске.

«Она тогда предстала в своей юной обжигающей красоте такой победной и умопомрачительной. Ей было тогда всего двадцать, а мне уже сорок… Она свободная, незамужняя студентка — а я? Жена, дети… Она и тогда с первой же встречи, с первого появления перед моими глазами опьянила меня… И сейчас после временной пятилетней пропасти в бешеном нашем романе пьянит меня еще сильней, чем раньше, сильней, чем выпитое красное сухое вино марочной четырехлетней «Алушты»… Это фантастика… Это чудо из чудес… Пусть она способна расточать свободные ласки всем существам мужского пола, но она в этой свободе совершенна, естественна и беззащитна… Какая разница, у нее двадцатилетней кто-то был до меня, какие-то связи, бойфренды… Но как она приворожила меня, присушила к своему сердцу… Она считает, что я ее влюбил, а я-то знаю, что это я первым в нее влюбился, как мальчишка бесшабашный, в нее, еще двадцатилетнюю…

А сейчас я люблю, обожаю ее, двадцатипятилетнюю, и никому никогда не отдам… Боже мой, как все запуталось в моей и ее жизни… Она невероятно свободна и независима в нашем бурном романе… Она добра и беззащитна в нашей тайной любви… И потому ее любовь, нашу любовь невозможно никому оскорбить или обидеть, сглазить… Она совершенна в своей чувственной красоте, но ведь к тому же она удивительная умница из умниц… Я за три последних «романных» месяца удивительного общения с ней понял одно. Ее внешняя красота только отточила ее недюжинный ум, совсем не девический, ум привел в движение интеллект с потрясающим нераскрытым потенциалом… Умная, интеллектуальная женщина красива вдвойне и втройне, когда физическая красота накладывается на душевную, на порыв, прорыв чудесную острого проницательного ума… Какой я везунчик, если и с вином добрым мне сегодня повезло — для нее… И в конце концов шантаж и угрозы не выбили из седла… Как мне повезло с ней, фантастически красивой и естественной… Слава богу, что со мной она такая же, как в студенческие годы, как будто ничего не изменилось — годы ничто в сравнении с нашим не угасшим чувством… Только что же мне делать? А вот сразу же после своего доклада, после презентации своих программ, наверное, скажу… Обязательно скажу, чтобы она поняла, почему я не остался с ней пять лет тому назад… Тогда, сразу же после смерти жены я бы предал детей, передав в руки мачехи, чуть ли не их сверстницы, должно бы быть какое-то время паузы, памяти о матери детей, чтобы не предавать никого, ни мёртвых, ни живых… Лера что-то поняла, но наверняка не все. Когда-то надо объясниться. И я завтра ей все расскажу после доклада… Может, сейчас в пути?.. Она должна все знать, непременно… Она все поймет, раз она так раскована, свежа, смела, любима — бесконечно любима… Может, наш роман, наша с ней любовь — это взаимный подарок, который мы берегли друг для друга всю жизнь? Кто знает, много не сберегли, ту же свою невинность, а искренность, прямоту, честь в высшем понимании этого слова, значительно сильнее чести как невинности сберегли… Боже мой, за что мне такой подарок? Если бы не она, ее смелость и красота, я бы никогда не совершил свой научный рывок, интеллектуальный прорыв в неведомые дали — тогда бы не было ничего, той же моей фантастической бесценной флэшки с алгоритмами и программами, новых открытий и изобретений…»

В дверь осторожно постучали. Проводник напомнил о приближении границы. Брагин так не хотел, чтобы ее будили, что наши, что украинские пограничники с таможенниками. Ее и не разбудили. Брагин предъявлял ее паспорт, показывал глазами на спящую Леру, и разводил руками без лишних слов, мол, что с них взять с влюбленных юниц-аспиранток, которых разморило в дороге. Его только с пониманием спрашивали по ту и по эту сторону российско-украинской границы — «у нее кроме личных вещей ничего нет?» — и он, молча, кивал головой — «ничего, кроме личных».

И рожденная в немного затуманенном вином мозгу мысль веселая разгоняла все тревоги и печали: «Сугубо личное, потаенное, что возникает между женщиной и мужчиной под грустную мелодию любви, слушаемую только ими, превыше всего обезличенного, пошлого, вычурного, что напоказ, что во всеуслышание». Она проснулась уже после пограничников и таможенного досмотра.

— Мы где? Близко к цели?

— Неважно, где, важно, что мы с тобой, Лера, в движении. Цель — ничто, движение — всё, как формулировали смысловые начала жизни философы…

— А мне приснилось, как мы с тобой ласкались в моей хибарке у моря в Дивноморске, куда я тебя затащила на решительное ночное свидание. Ты мог тогда подумать обо мне — чёрт знает, что. Хороша легкомысленная студентка тогда была, когда решилась на любовное свидание с женатым мужчиной. Что бы ты обо мне мог тогда подумать… — Лера закрыла глаза и покачала головой. — Не в моем характере было заводить любовников, тем более женатых… И с детьми взрослыми… Это было сродни преступлению, как наваждение….

— Да, это было наваждение, — отрешенно подтвердил Брагин, — я ведь тоже в твоих глазах должен был выглядеть, по большому счету мерзопакостно. Еще бы, человек, верный муж и отец, обожающий своих детей, наставник-воспитатель их в жизни, изменил в первый раз своей жене.

— Слушай, я тогда подумала об этом, но не решилась спросить тебя…

— Как будто жены не было вообще — так?

— А она была… Ты мне тогда ничего о ней не говорил, а я и не спрашивала… Ничего лишнего… А сейчас спрошу, можно?

— Да, можно, спрашивай.

— Почему ты ей изменил со мной?

— Я ей не изменил, потому что её уже не было на белом свете. Не хотел вносить траурную ноту в отношения с тобой. Но раз ты спросила, отвечу, какие-то тёмные обстоятельства, подстава инфернала, перед самой её смертью, подвигли её к тому, что она нагло мне изменила, за что-то мне мстя по чужому дьявольскому наущению… А потом мне клялась детьми, что никакой измены физической не было… Валялась у меня в ногах, клялась и божилась всеми святыми, что не изменяла… Мне потребовалось время, чтобы собрать все неопровержимые доказательства измены супруги… И когда я собрал все доказательства в единый файл, перед предъявлением их жене, в процессе оформления развода, ухода из дома, вот тогда она и умерла незадолго до того, как я и встретил тебя… Вот я и выглядел в твоих глазах женатым мужчиной, будучи фактически вдовцом, а мог бы предстать и разведенцем, при каком-то развороте событий, обманутым мужем… Дальше ты догадываешься, что бывает в подобных случаях…

— Не очень-то я догадливая, особенно, охмелевши, — призналась с почему-то серьезным лицом Лера, — если удобно, то хотелось бы узнать хоть какие-то подробности…

— Дьявол всегда в деталях, подробностях, — усмехнулся Брагин, — был бы долгий мучительный развод по моей инициативе. — Так полагается у русских мужиков, у которых жена прокололась. Иначе трагическая и одновременно смешная судьба всех несчастных рогоносцев, обманутых мужей…

— Какая судьба у них? Я не поняла… Ты говоришь загадками о неверных женах и их мужьях-рогоносцах…

Брагин дернул щекой поморщился и прорычал:

— Рогоносец… сuckold начинает с когда-то любимой женой заново строить жизнь, выяснять отношения и детали полученного на стороне нового сексуального опыта, а потом подглядывать за ней из шкафа, когда она занимается сексом с ублюдком-любовником с двадцати, а то и с 30-сантиметровым фаллосом, вот такие перспективы у простивших жен рогоносцев, «каколдов». Говорят, безумный мужской кайф подглядывать за сексапильными кончающими под любовниками неверными женами… Читал об этом и видел видео на эту тему в зарубежных отелях, между прочим… Но я до этой стадии «подглядывания» за неверной женой не дошел… Просто прикасаться к ней не мог, физически было противно, как будто оскверненное изменой женское тело трупный яд выделяло… Это ужасно и просто всё, русские изменников и изменщиц отсекают, одним словом, развод и девичья фамилия ее… А до развода жена умерла — ты встретилась с вдовцом, а потом мы с тобой по независящим от нас обстоятельствам долго не виделись…

Он хотел пояснить Лере, что его жена первой начала читать его дневниковые записи со стихотворными набросками, чтобы больше знать о своём муже, о его неизвестной тёмной стороне его жизни исследователя-экспериментатора. Но не было никакой тёмной стороны, только лаконичные фразы о командировочных впечатлениях и стихи на тему поисков смыслов истин, никому не нужные и никому на свете не читаемые. Потом уже Брагин случайно наткнулся на дневник жены как доказательство измены с хорошим знакомым. Потом застукал их. Нет, сначала застукал жену с любовником, а потом уже наткнулся на ее дневники как доказательства измены…

Но кому рассказывать историю про неверную жену, к тому же давно умершую, раз тебя уже не слушают, а спят. С раскрытым от удивления ртом, свернувшись калачиком, Лера уже безмятежно спала и видела, наверное, свои первые сны пассажирки поезда Москва-Симферополь…