Демоны сквернословят

Александр Бреусенко-Кузнецов

Трёхъярусный мир создавало Семеро Божеств, которые устроили его справедливо: небесный ярус достался драконам, земной – живым людям, подземный – особой расе мертвецов, которые не были живыми никогда. И, вроде, всяк находил себе место в мироздании – но то было прежде, до экспансии мертвецов на средний ярус и установления Порога Смерти – неприступного барьера, способного перемещаться с запада на восток и всё сильнее ограничивать мир живых. За Порогом – земля, губительная для всего живого. Ужас? Но многие люди добровольно становятся мертвецами, чтобы там побывать, поработать, выучиться – и даже платят немалые деньги. А многие остаются среди живых лишь по причине стеснённости в средствах, а потому – завидуют мёртвым. Многие, но не все. Даже в среде мертвецов не исключены запоздалые прозрения. Быть может, ещё остались шансы сладить с Владыкой Смерти? Этот цикл романов – о тех и для тех, кто мертвецам не завидует. Третий роман цикла посвящён приключениям и злоключениям Дрю из Дрона – бывшего рыцаря Ордена посланников Смерти, а ныне – предводителя отряда мятежников. В стремлении уничтожить Порог Дрю и его люди добыли ценный артефакт – «Рунный камень». Проблема в том, что никто не умеет им пользоваться. Дрю пытается учиться на ходу, невзирая на опасные свойства камня: тот нещадно кромсает мёртвые земли Запорожья, оставляя след из бездонных пропастей. Враги тоже не дремлют. В Дроне – родном городе Дрю – готовится показательное заседание Трибунала Инквизиции над пойманными сподвижниками героя. К счастью, у Дрю есть чем ответить. В его силах воплотить древнее предсказание о Колодце Демонов, но проймутся ли серьёзностью угрозы городские власти? Доберётся ли отряд Дрю до Порога Смерти, и если да, то в каком составе? Справится ли с атакой демонических существ? Одолеет ли раз и навсегда проклятую чёрную стену?

Глава 4. Работа с демонами

В замках Клямщины менестрелям рады. Но, как водится — не во всех. А кое-где и рады, но как-то не по-доброму. В Баларме — это именно кое-где. Знать бы заранее!

Менестреля звали Акарч. Акарч из Цига, как он любил представляться, но на самом деле из Шкмо. Поскольку от Шкмо до Цига путь недалёкий, Акарч пусть и лукавил, но не так, чтобы очень. А попробуй не слукавь: кто же станет слушать менестреля, который скажет, что приехал из Шкмо? Сам Акарч первым бы отказался слушать. И именно потому, что в этой дыре родился и вырос. Ибо не было там никогда приличных менестрелей.

Зато в Циге — были. Славились на весь разумный мир. Пели классические баллады (куда без них), но творили и в новой стилистике, которая особенно привлекала гордую мёртвую молодёжь, а также завистливую живую.

Акарч если и не вполне освоил, то неплохо подражал этой новой стилистике, суть которой, если вдуматься — в скрытой лести слушателям.

Вполне в модном стиле менестрелей круга «Нового разговора» в Циге, ловкач Акарч и сам создавал песни, в которых — всё на месте, разве что лесть выглядит малость грубее, а сам язык — искусственнее. Да и то не намного.

«Ты можешь победить, если ты хочешь. Мир изменчив, поэтому прогибаться перед ним в каждый момент времени тебе не обязательно. Заставить его согнуться перед тобой в уважительном поклоне — твоя достойная задача. И да славится вовеки Мёртвый Престол!» — так пел Акарч и попутно заискивающе заглядывал в лица.

Лица слушателей — индикаторы успеха взятой менестрелем интонации; стоило её нащупать, как они расплывались в удовлетворённых улыбках до финальных аккордов песни. Тогда и Акарч мог расслабиться и снисходительно поглядывать поверх голов. Искусство — оно возвышает.

Ну, а кроме того правильное искусство надёжно служит делу Смерти. Кому знать, как не Акарчу. Сколько желторотых юнцов решилось поскорее перейти в посмертие только для того, чтобы походить на героев его песен — и не сосчитать. Ибо в отличие от высокомерных менестрелей Цига добрый Акарч делился своим искусством в основном по другую сторону Порога Смерти, в диких землях, где помимо мертвецов обитали живые.

Собственно, главным образом Акарч пасся на обильной ниве замков и деревенек, присобравшихся вокруг Кляма. Сия местность вошла в Запорожье лишь в этом году, то-то здесь и живой молодёжи прежде встречалось преизрядно. В том же Баларме, при старых ещё владельцах — о, менестрелю помнился радостный приём у юношей, обдумывающих житьё. Как их тогда заводила простая песенка с непритязательным названием «Вусмерть»…

Стоило Порогу сдвинуться, определяя в Запорожье бывшее Цанцкое воеводство, а с ним — Клямщину, а при ней — замок Баларм, как менестрель задумался. Вот в чём вопрос: откочевать ли ему восточнее, чтобы вновь агитировать живых юношей в посмертие, либо остаться в знакомой местности, которой суждено преобразиться в чисто мертвецкую?

Конечно, ради торжества дела Владыки Смерти таки стоило бы выбрать первый вариант, но артист пёкся и о собственном благе. Ведь сразу за Порогом — ой как беспокойно! Пусть Владыка не обессудит, но там же осталась большая часть войска Отшибины, которое — э… своевольничает.

Владыка, конечно, в курсе, что вместо героического похода на Карамц карлики опустились, вошли во вкус мародёрства и погрязли во всех сопутствующих пороках. И — что сквернее всего — режут всякого, кто их выше, не сильно разбирая, любых: и живых, и мёртвых. Даже менестрелей не щадят: эти коротышки хоть и падки на лесть, но природная кровожадность перевешивает. Вот такая вот с ними ситуация.

К тому же прижимистый Великий народец издавна не расположен платить за искусство. Памятливого Акарча некогда занесло и в Отшибину, но лишь однажды, ибо он ещё тогда сделал выводы. Зарабатывать пением в неспокойной Отшибине прямо сейчас? Нет уж, не возникает охоты.

В западном же направлении освоенная Акарчем область простиралась не дальше Менга, что тоже понятно. Чем ближе к Цигу, тем жёстче конкуренция, тем безжалостнее оценки слушателей. Публика там избалована. Чересчур много замечательных менестрелей добивалось её расположения, просто-таки унижалось ради маломальского внимания к своему песенному богатству.

В общем, решил Акарч, непростое время следует переждать на Клямщине, где люди не сильно придирчивы, но к искусству по инерции тянутся. Ну и ладно, что живая молодёжь вошла в посмертие, либо загодя убралась на восток из Цанцкого воеводства. Подумаешь, старым обитателям замков Клямщины стиль «нового разговора» — ничуть не близок. Акарч всё перетерпит и всех убедит, что поёт единственно правильно и хорошо. Говорят, в терпении — счастье.

К моменту появления в Баларме счастливчик с лютней объездил вдоль и поперёк не только Клямщину, но и всё Цанцкое воеводство. Везде, где возникала возможность прикормиться, менестрель задерживался надолго. Лучше как следует надоесть в одном гостеприимном замке, рассуждал Акарч, чем ездить туда-сюда и примелькаться повсюду.

Только проходит время — и оказывается, что примелькался ты в целой куче великанских замков: в Гарме у грозного Югера, в Батурме у жёлчного Ногера, в Ро у одноимённого великана, в Оксе у великанши Клюп…

Но Клямщина не безгранична. В замок, где основательно погостил, второй раз не сунешься раньше, чем через год. Известно, как легко меняют милость на гнев Югер, Ногер и Ро. Вот и думаешь, куда бы ещё податься, чтобы не испытывать радушие того или иного лорда-великана. Тогда-то и приходят на память особые замки, которые великанам больше не принадлежат — замки Инквизиции.

Для начала ты решаешься выступить в перенаселённом замке Боркс, полном великанов с дырчатой кожей. И тобой довольны. Шестая раса — она по пустякам не придирается. Ну а после Боркса приходит черёд Баларма.

По правде говоря, в этот замок Акарча никто не приглашал. Но ведь и не прогоняли с порога. Позволили даже выступить. На парадном дворе собрались все балармские обитатели, слушали без большого воодушевления, но, по крайней мере, внимательно.

Возможно, боялись пропустить тему для доноса? Но когда ты правильный менестрель, доносительство тебя волнует не слишком, ибо Владыке Смерти сердиться на тебя не за что, а лжесвидетельство строго наказуемо сразу несколькими мертвецкими кодексами.

Акарч выпевал тексты, полезные для некрократии: «Эуза сошла с ума», «Смерть идёт по жизни, улыбаясь» — это собственного сочинения. Или мертвецкую народную «Живой Император обормот».

Эту последнюю — монотонную песню из трёх слов, исполненную не самого искромётного юмора — ещё год назад особенно тепло встречали живые молодые люди, готовящиеся стать мертвецами. Самим же мертвецам такое не смешно. Но из репертуара песни не выбросишь, особенно если нечем её заменить. А то спросят, где осуждение Живого Императора, да нападёт на него икота? Как это вы ни словом его не осудили?

Не сочинять же про Живого Императора новых песен, а то вдруг выйдет недостаточно зло, скажут ещё: возбуждал в публике нездоровый интерес к жизни, не позволял забыть того, чьё имя Владыкой проклято.

В общем, все песни в репертуаре тщательно выверены, беспокойства они не вызывали. О чём Акарч единственно тревожился — об оплате. Собрать звонкие некроталеры прямо на представлении — для этого надобен подмастерье, а менестрель работал один (если не считать понятливого мёртвого мула, на котором приехал). А надежды на щедрость управляющего были с самого начала — слабыми-слабыми. Особенно после того, как Акарчу растолковали: больше управляющего в замке нет, вместо него хозяйством заправляет мастер-палач — при участии казначея.

Менестрель, конечно, ухитрился встретиться и с казначеем, но получил неблагоприятное впечатление от этого необычно шуганного мертвеца, который, по всему судя, замковую казну тщательно хранил, но никоим образом ею не распоряжался. За время аудиенции казначей дважды оставлял Акарча, чтобы посоветоваться с мастером-палачом. Ожидая его, терпеливый артист раздумывал: может, ему самому стоило пообщаться с палачом — решить вопросы напрямую. Правда, какое-то смутное предощущение уже тогда предостерегало от подобного шага.

Пока шёл концерт, Акарч внимательно посматривал на парадные балконы и окна — не покажутся ли главные лица замка. Казначей почти сразу высунул нос из окошка, а вот мастер-палач заставил себя подождать. Только под конец представления горделивый мертвец в традиционном пыточном фартуке появился на самом скромном балкончике центрального замкового строения; оттуда он успокоительно кивнул казначею и снова скрылся.

Кажется, вопрос оплаты не столь безнадёжен, воспрянул духом Акарч, и последнюю песенку — об обормоте Живом Императоре — исполнил с особенным торжественным чувством.

Предчувствия его не обманули, причём оба: и то, что даровало надежду, и то, которое напрочь её отнимало.

По окончании представления казначей дал ему знак подойти за деньгами. Менестрель поспешил на зов, попутно приметив, что там, у коновязи, где он оставлял мула… Нет, не может быть, верно, почудилось… Ибо зачем бы вдруг?…

Но и тогда, когда казначей, держа в ладони увесистый кошель, велел ему приблизиться к конторке, встревоженный Акарч продолжал раздумывать: его ли верного мула увели стражники, или чьего-то чужого, просто поразительно похожего.

В кошеле оказалось тридцать пять некроталеров. Сумма, вообще-то достаточная, чтобы восполнить и потерю мула. Правда, менестрелю нравился прежний, но… может статься, его не похитили?

Или на то и расчёт, что хозяин скотины глазам не поверит? К тому же, за вычетом стоимости мула, гонорар с выступления оказывался пренебрежительно низок… Может, замку зачем-то понадобился мул, вот его таким оригинальным образом и купили, добавили сверху от щедрот казначейских, зато за представление платить не пожелали?

Вопросы, вопросы… На всякий случай Акарчу следовало поделиться опасениями с казначеем. А то иначе — спросит потом с удивлением: «У вас был мул?».

И менестрель решился. Уже почти выходя из комнаты казначея, с полдороги вернулся и, после глубокого вдоха, начал…

— Простите великодушно, но мой мул… Его, по-моему…

— Ах да, ваш мул, — улыбнулся казначей, — его перевели в конюшню. Зачем ему зря торчать у коновязи? Вы ведь у нас задержитесь.

— Задержусь?

— Само собой. Мастер Удухт — наш палач — велел вас придержать в замке. Вот и подмастерья своего направил, чтобы он препроводил вас к нему для беседы. Эй, Даб, заходи!

Здоровенный детина, который на протяжении всего времени беседы менестреля с казначеем пялился из коридора в приоткрытую дверь, протиснулся в казначейский покой и ухватил артиста за руку. Сказал:

— Идём!

— Куда?

— В пыточную.

Последнее прозвучало довольно-таки буднично.

— Зачем меня в пыточную? — не поверил Акарч.

— Для небольшого дознания, — пояснил казначей, отрываясь от конторки, к которой было вернулся после приглашения Даба, — не волнуйтесь, это и для вашего же блага.

Какое такое благо настигнет Акарча в пыточной? Нет, определённо, менестрелю туда совсем не хотелось. Но с учётом тяжеловесной массивности подмастерья Даба, вариантов «не пойти» у него теперь не было.

— Для моего блага? Что вы имеете в виду?

— В подробности я не посвящён, — развёл руками казначей, — думаю, мастер Удухт вам всё разъяснит гораздо лучше меня.

Даб только понимающе ухмыльнулся. По его виду каждый уразумеет: не только мастер, но и подмастерье готов многое разъяснить, и вовсе не обязательно прибегая к помощи слов.

Большую часть пути к пыточному подвалу Даб с Акарчем прошли крытыми переходами без окон. На полпути менестрель взмолился:

— Может, вы меня отпустите? У меня есть чем заплатить, к тому же я правда ни в чём не виноват…

— Мастер Удухт отпустит, — пообещал Даб, причём таким тоном, будто говорил об отпущении грехов.

Акарч основательно приуныл. Вот так посещай инквизиторские замки, сей ростки добра и почитания Смерти… Ведь ничем же не заслужил! Подумаешь, парочка смертных грехов, не исповеданных некроманту — но зато ни одного живого!

Ишь как оно бывает! Добиваешься чего-то, становишься пусть не самым уважаемым, но мертвецом. Служишь делу некрократии. Мнишь себя вольным человеком, и тут в одночасье теряешь всё, что ценил: и мула, и свободу.

Не в том ли дело, что менестрель в своё время не уплатил налог Смерти с покупки злополучного мула? Так когда ж то было! Неужели только недавно вскрылось?

— Пришли, — сказал Даб и легонько подтолкнул в спину. В подвал вела лесенка, где вдвоём разминуться трудно.

Акарч почувствовал, как сильно в его ногах загустел бальзам. Стал спускаться, будто на ходулях. То, что мастер-палач принимает его не в каком-то другом помещении, а специально сходит в пыточный подвал — уже на многое намекало. Но за что? За что?

Пыточный подвал — помещение, освещённое скудно, но менестрель всё равно зажмурился. Веки так и слипались от страха что-либо разглядеть в этом средоточии членовредительной жути.

Но глаза закрыть — не фокус. Акарч не догадался перестать дышать. И в ноздри его так и ударили тошнотворные запахи крови и бальзамов.

Здесь пытают. И живых, и мёртвых. Ну, живых-то ладно, но мёртвых за что? Нас-то — верных, добрых, искренних?

Мёртвых пытают зря. Владыке Смерти даже подозревать их в чём-либо — наверное, неудобно. Уж они-то доказали преданность его делу самым дорогим, что имели: и деньги немалые, и жизнь свою молодую — всё принесли на алтарь посмертия.

Но Инквизиция — не сам Владыка, милосердия у неё поменьше. А палачи при ней — так и вовсе другое дело. Их, конечно, тоже можно понять. Палачам надо выслужиться, а как же это сделать, если никого не пытать? И если находишься ты в мертвецком Запорожье, где живых людей более не сыскать, что тебе остаётся, как не брать в работу мертвяков?

Акарч заметил, что и рад был бы оправдать мастера Удухта, если бы только жребий пострадать не выпал на его собственную драгоценную шкуру.

Усилием воли менестрель заставил себя приоткрыть глаза. Да, освещение так себе, но видно неплохо. Свет обеспечивают несколько вечных магических свечей в трёх канделябрах по углам, а также — в чётвёртом углу — раскочегаренная жаровня.

Правда, менестрель по-прежнему видел не всё. Он просто не мог заставить себя в некоторых направлениях посмотреть. Оттого пространство пыточного подвала выглядело каким-то фрагментарным. Тут не вижу, тут вижу, тут не вижу опять. Видно проходы между столами, стены из грубо обработанного серого камня. А не видно, где здесь пытают и чем именно.

Самого мастера Удухта несчастный арестант тоже не сразу заметил, а надо бы иначе. Ведь если палач обидится пренебрежительному поведению жертвы, то такая его обида ей ничего хорошего не сулит.

— Вы делаете вид, что меня не видите. Почему? — слова палача надёжно таили обиду, но несли явную угрозу — жуткую, парализующую.

— Простите, я не нарочно… — выдавил Акарч.

А чего удивляться? По сравнению со здоровяком Дабом мастер-палач выглядел не так уж и представительно, да и парадный алый фартук сменил на затрапезный — серо-бурый, в разводах.

Поводов заметить Удухта вовремя, конечно было тоже предостаточно. Стоял он прямо посреди пыточного подвала, по хозяйски расставив ноги — это раз. Был довольно-таки рослым — это два. В третьих, тоже невольно запоминающаяся часть тела — крупная яйцевидная голова, большую часть коей составляет лицо с глубокими провалами для глаз и рта — словно топором вытесанное. Туповатое же выражение на лице — намеренную невыразительную маску — легко разоблачали свирепые молнии взглядов, что сверкали из-под бровей. В точности таким Акарч и представлял себе «взгляд убийцы» — о котором сам же упомянул в добром десятке авторских баллад.

— Не нарочно? — поехавшие вверх дуги бровей Удухта, должно быть, означали крайнее изумление.

— Я… испугался, — честно пояснил Акарч.

А ведь по дороге собирался прикинуться бесстрашным мертвецом и даже попытаться призвать палача к ответу: что ж это он своих пытает?

— Ну, это дело хорошее, — крупное лицо мастера улыбнулось, но взор так и не смягчился.

Все обиды поверхностны. И в данном случае не важны. По сравнению с тем, что клокочет во взгляде Удухта, любая гневная требовательность оборачивается доброй заботой о чьём-то совершенстве. Вот потому мастер не обижается. Попробуй вознегодуй на человека, которому тобой же заранее предначертано перестать существовать!

— Я… хотел бы спросить, чему обязан задержанием, — робко выказал Акарч своё требовательное недовольство.

— Демонам, — ответил Удухт односложно. Но ответил.

— Каким «демонам»?

— Тем, которые в вас вселились.

— Признаться, не замечал, — Акарч осторожно намекнул Удухту на его несомненную ошибку, — а что заметили вы?

— Я заметил, что на представлении вы пели и говорили в рифму. Есть целый класс демонов, который делает то же самое. Их так и зовут: «Демоны, говорящие в рифму». Эти демоны — закоренелые мятежники, а рифма — их опознавательный знак.

— Но помилуйте! — вскричал Акарч. — Я ведь менестрель! Всякий из нас неизбежно — время от времени — рифмует слова, которые собирается петь. Это не говорит о присутствии демонов.

— Но вы не будете отрицать, что на представлении вас посещало вдохновение?

— Пожалуй, — проблеял Акарч, уже догадываясь, к чему палач клонит.

— Так вот, это состояние — верный признак демонического вмешательства.

Значит, из меня будут изгонять демона, понял артист не без уныния. А ведь как трудно сыскать невидимого демона в теле мертвеца. Особенно, если его там нет! Что, коли не найдут — будут искать до бесконечности?

— Да вы не беспокойтесь! К вам лично никаких претензий нет. Все наши вопросы адресованы демону-поработителю. Это к нему мы будем приближаться доступными нам средствами, — мастер широким жестом руки обвёл весь интерьер пыточной, где, как Акарч уже заметил, находилось две дыбы — большая и поменьше, жаровня со щипцами, а также целые груды ножей, пилок, топориков, инструментов неведомого пыточного назначения.

Кстати, многие орудия присутствовали в двух вариантах: крупном и поменьше. Вероятно, более мелкий размер — это для удобства общения с отшибинскими карликами. Трогательная забота!

— Прошу пройти за черту, — пригласил Удухт, указывая под ноги.

На полу жуткого помещения менестрель приметил прочерченную мелом линию. Он пожал плечами и повиновался.

Палач тут же кивнул Дабу. Мол, твоя очередь нечто сказать.

— С этого момента, — произнёс подмастерье, — мастер Удухт оставит вежливый штиль, на котором до сих пор общался с вами, чтобы перейти на грубый язык приказов. Демоны его понимают лучше.

Судя по скуке в голосе, Даб озвучивал готовый ритуальный текст, не только тщательно заученный наизусть, но и многократно повторенный.

Ну вот, пришла тоскливая мысль, отныне придётся сносить всякие грубости, адресованные демонам. И добро бы только словесные…

— Ко мне! — приказал Удухт, явно применяя тот самый язык, более понятный демонам. Так сразу?

Менестрель ещё пребывал в невесёлых думах, а палач и подмастерье — глядь — уже подготовили всё необходимое к занятию практическим экзорцизмом. И приступили — без долгих преамбул.

— Раздеться по пояс! — потребовал палач.

Акарч безропотно расстегнул плащ, развязал шнурок на блузе, хотел уже её стянуть, но замялся.

— Что такое? — строго спросил Удухт.

— Там в кармане — призрачная шкатулка с моей тенью, — смущаясь, пролепетал менестрель. О кошеле от казначея — предусмотрительно промолчал.

— Ничего с вашей суэнитой не случится. По завершении пытки получите её в целости и сохранности. Вы в руках у Инквизиции, которая стоит на страже некрократической законности.

— А, ну тогда я спокоен, — Акарч с облегчением продолжил обнажение торса. Из-под блузы выглянуло брюшко неровного сине-зелёного колера, за его состояние мёртвый артист ощутил неожиданный укол стыда.

— Бальзам давно обновляли?

— Третьего года, — виновато сознался менестрель.

— Годится. Располагайтесь вон там, у свободного стола.

Акарч засеменил в указанном направлении. Свободный пыточный стол сиял образцовой чистотой, но притом пах недавно пролитыми бальзамами. Менестрель с изрядным содроганием поглядел на соседний стол, где палачи разместили любовно начищенные пыточные орудия.

— Начнём без инструментов, — успокоил его мастер.

Неужели? Но…

— Может, и без пытки обойдёмся? — предложил Акарч. — Я и так расскажу всё-всё, что только знаю?

— Что именно расскажете? — с вялым интересом отозвался мастер.

— Всё, что прикажете! Всю жизнь мою и посмертие…

— И о демонах тоже расскажете?

— Нет, — голос Акарча дрогнул, — о них я ничего не знаю.

— Вот то-то же! — удовлетворённо заключил Удухт. — Не знаете. Потому нам и не о чем вас спрашивать. Ваша личная история нас не интересует.

— Зачем же пытать, если не спрашивать? — перед лицом неминуемых страданий менестрель позволил себе настырность, хотя и заметил, что палача разговор уже утомляет.

— Даб, объясни, — бросил мастер.

— Пытка пытке рознь, — отчеканил подмастерье, — в зависимости от цели меняются формы проведения. Есть пытка дознания — при ней обязательны вопросы. Есть пытка наказания — при ней вопросы только отвлекают от сути происходящего. Кроме того, бывает исследовательская пытка, пытка для устрашения и ознакомительная. К последней версии мы и прибегнем в работе с вами…

— Достаточно, Даб.

Затем Акарч с удивлением обнаружил, что находится уже на столе для пыток. И как он сумел сюда переместиться? Может и правда — демон посетил. Перехватил контроль над телом, глумясь, усадил на это жуткое приспособление…

— Сядьте глубже! — приказал мастер Удухт. — Даб, приступай.

Подмастерье разложил Акарча на пыточном столе, деловито продел конечности в заговорённые петли по углам и расположился у изголовья.

Когда менестрель был уже хорошо закреплён, подключился и мастер-палач. Он провел пальцем в остром железном напёрстке по коже чуть ниже ключицы, резко надавил, определяя чувствительность. Напёрсток заострённым навершием проник под кожу, в месте прокола выступили зелёные капли бальзама. Затем Удухт рывком переместил палец, обезобразив грудь артиста глубокой зеленеющей бороздой. Акарч на всякий случай охнул, хотя боли никакой не почувствовал.

— Болевая чувствительность отсутствует, — констатировал палач.

— Демон притворяется, учитель? — спросил подмастерье.

— Демон всегда притворяется, — важно сообщил мастер.

— Я больше не буду, — пообещал Акарч.

Ему посоветовали помолчать.

— Но, может, меня бесполезно пытать, если я всё равно не чувствую боли?

— А страх? — поинтересовался палач. — Его-то чувствуете?

— Да, — выдавил Акарч осторожное признание.

— Следовательно, вы не безнадёжны! — мастер Удухт говорил, а сам, не останавливаясь, полосовал грудь менестреля всё новыми глубокими царапинами. Из них уже складывался какой-то замысловатый узор. Антидемонический, надо полагать.

Насчёт страха — вот это мастер верно подметил. Глядя на лохмотья, в которые превращается кожный покров груди, менестрель содрогался от ужаса перед бренностью якобы неуязвимого посмертного тела, которое, как прежде казалось, обеспечивало сносные возможности длиться твоему существованию всё дальше, и дальше, и так до полного счастья.

От страха за тело — за самую важную свою собственность — Акарч всё время экзекуции был близок к обмороку. Чуть что — терял нить мучительных событий. Потом возвращался, со скорбью наблюдая свежие раны. То, что нанесены они не ему лично, а злобному демону, утешало слабо.

* * *

Потом его отвязали от пыточного стола. Неужели всё?

–…Даб! Подведи пациента к стене.

Нет, не всё. Ещё есть аттракцион. Обычная каменная стена, без каких-либо приспособлений. Что в ней такого, что менестрелю нужно сюда подойти? Ах да, с потолочной балки — в аккурате перед стеной — свисают какие-то цепи.

Подмастерье покрутил ворот, цепи спустились к Акарчу. Завершались они верёвочными петлями для рук, для ног, для туловища. Верёвки мерцали в полумраке — сразу видно, наговорены, такие только некроманты распутывают.

Конец ознакомительного фрагмента.